Княжич

Я не только внимательно слушал, но и конспектировал родословную смоленских князей. Глянув на меня с одобрением, Изяслав Мстиславич продолжил свою «лекцию».

– Но Всеволод тебе не большой соперник. После новгородского княжения сидит он себе тихо на своих смоленских удельных землях в городе Кричев, а главное – сыновей не имеет.

Изяслав Мстиславич мимолетно улыбнулся каким-то промелькнувшим у него в голове мыслям.

– А вот между Всеволодом и тобой стоит, пожалуй что, твой главный соперник на смоленский стол, Ростислав Мстиславич, удельный князь Дорогобужский… – видя, что княжич напряг лоб и начал перечитывать свои записи, пояснил: – Это родной сын умершего четыре года назад смоленского князя Мстислава Давыдовича, с которого я тебе и начал этот сказ.

– А, понятно! – я, к пущему удовлетворению отца, опять что-то принялся записывать.

– Кто-кто, а Ростислав Мстиславич тебе не уступит, зубами вцепится, ведь у него вдобавок ко всему пять сынов. Ведь и такое сейчас правило в ходу, что если отец при жизни не был великим князем, то и дети его ими быть не могут, даже если по лествице им и положено.

– Понял, отец, а имена детей Ростислава помнишь?

– Величает своих детей он только христианскими именами: Глеб, Фёдор, Михаил, Константин и Юрий.

Мое стило опять быстро застрочило.

– То есть, не поминая лихом аспида Святослава и киевского князя Владимира Рюриковича, по лествице поперед тебя на смоленский стол сесть могут только двое: твой родной дядька Всеволод и двуродный дядька Ростислав.

– Отец, так ведь дети Владимира Рюриковича по старшинству тоже меня опережать будут?

– Не-а, – с ленцой в голосе ответил князь, – Рюрикович уже стар, скоро ему шесть десятков сполнится, сынов у него в живых никого не осталось. Есть, правда, дети от второй жены, но еще слишком малые они годами. Зато жив и здоров, будь он неладен, его внук – Владимир Андреич, удельный князь Вяземский. Вот поэтому я и хочу Владимира Рюриковича с киевского стола скинуть, чтобы поперед себя туда Святослава не пустить. Ведь Владимир Рюрикович дружен с полоцким князем, а заодно его внука Владимира ослабим. По лествице ты старше Владимира Андреича, он, если ему дед не подсобит, тебе должен уступить Смоленск. Поэтому-то Владимир Рюрикович князю Полоцкому благоволит, хочет чужими руками путь к смоленскому столу для своего внука сволочного расчистить.

– Тебе, отец, видней, что делать, – не стал я пререкаться и вступать в дискуссию по не совсем понятной мне теме.

– Само собой! – согласился Изяслав Мстиславич. – Это я тебя упреждаю, чтобы ты знал о наших делах, но обо всем здесь услышанном – молчок!

– Конечно, я не враг сам себе!

Перед началом официальной встречи «в верхах» удалось накоротке познакомиться с князьями, из тех, что приехали в столицу. Их было двое: Всеволод Мстиславич и Ростислав Мстиславич. Владимир Андреич, удельный князь Вяземский и по совместительству внук Владимира Рюриковича Киевского, а также владетель города Лучин Святослав Ростиславич на встречу не явились. Остальные князья – Василий Мстиславич, удельный князь Ржевский, Давыд Мстиславич, удельный князь Торопецкий, хоть формально и входящие в состав Смоленского княжества, были уже давно самостоятельными володетелями. Их отцы не были великими князьями смоленскими, а значит, и их дети такого права лишались. Поэтому им не было смысла, да и желания, появляться на мероприятиях подобного рода.

Изяслав Мстиславич гордо восседал на стольце в зеленых сафьяновых сапогах и в красном кафтане, сделанном из качественного немецкого сукна. На широком поясе, расшитом золотыми нитями, висел меч, отливавший позолотой ножен и рукоятки. Воротник шелковой рубашки князя украшала кайма, расшитая бисерной нитью. Поверх одежды на массивной золотой цепи, обвивавшей княжескую шею, была подвешена большая, с чеканным изображением его герба золотая бляха. Рядом с князем, на расписном креслице меньших размеров, скромно притулился и я, собственной персоной.

Входящие в гридницу князья и смоленские бояре (куда уж без них!) здоровались с князем со всем вежеством, а Ростиславичи еще и лезли лобызаться – троекратно целовались. Ладно хоть, не по-брежневски, без засосов.

Наконец все приглашённые расселись на скамьях. Ближе к смоленскому князю места заняли князья, а за ними умостились бояре.

Позже всех явился смоленский епископ с двумя игуменами крупнейших смоленских монастырей. При его появлении все поднялись и опять же по очереди – сначала князья, а потом бояре – стали подходить к его святейшеству для благословения. Алексий осенял всех крестным знамением и давал целовать свою морщинистую руку, густо покрытую волосом. Ну и мне, соответственно, пришлось приложиться, вслед за князьями, к длани епископа.

Закончив с ритуалами, Алексий, опираясь на посох и что-то бормоча под нос, взгромоздился на специально подготовленное для него кресло. Уселись и все остальные.

Изяслав Мстиславич окинул взглядом стоящие полукругом скамьи и обратился к присутствующим:

– Братья князья и господа бояре! Все вы знаете, какая беда приключилась в прошлом году в Смоленске. От голода и мора в городе ужасно много людей померло. В четырех больших скудельницах[9] положили тридцать две тысячи человек кроме тех, кои на кладбищах погребены!

– И мать-земля в прошлом годе сотрясалась, – дополнил князя Алексий. – То нам всем был знак Господень! Грядут апокалипсис и Страшный суд! Думайте о своих грехах крепко. Не жалейте ничего матери-церкви, потому как токмо в ней вы обрящете спасение!

Кто о чем, а вшивый о бане! Без смеха на этого клоуна в ризах я смотреть не мог, а от его гнилой патетики так и тянуло хорошенько ему вмазать.

Впечатленные пророчеством бояре забыли, как дышать, а меня от накатывающего смеха так и пробирало.

Изяслав Мстиславич помолчал, обдумывая услышанное.

– Пути Господни неисповедимы, владыка! Не время и не место обо всем об этом сейчас говорить. У нас тут свой Каин объявился – Святослав, оттого и котора[10] возникла! Три лета тому минуло, как я грамоту договорную со Святославом Полоцким подписал и он крест целовал не затевать со мною распрю за великое княжение смоленское. Но уговор он сам же и порушил! Потому спрашиваю вас, пойдём на Полоцк войной али простим Святослава? Кто что сказать имеет?

Бояре, пребывая на бесплатном представлении, пока помалкивали. Поднялся Ростислав Мстиславич, удельный князь Дорогобужский.

– Братья князья и вы, господа бояре, дозвольте мне слово держать. Изяслав Мстиславич прав, гроза превеликая над нами пронеслась, тут спору нет. Но много ли нам выгоды от похода на Полоцк будет? – последние свои слова он адресовал боярам.

– Правда твоя, Ростислав Мстиславич! – вскочил как наскипидаренный тысяцкий Михалко Негочевич. – Какая нам выгода? Нет никакой! Сами от невзгод за малым чуть не померли, а князь нас уже зовет клятвопреступника покарать! Если он еще раз в наши края заявится, то мы его встретим людно и оружно, но самим сейчас переть на рожон…

Большинство присутствующих бояр своими одобрительными репликами поддержали тысяцкого, но некоторые, хмуря лбы, отмалчивались.

Ростислав Мстиславич с удовлетворением взглянул на бояр. Усиливать смоленского князя полоцкими землями было совсем не в его интересах.

– А ты, брате, чего отмалчиваешься? – обратился Изяслав Мстиславич к своему младшему брату.

С трудом, производя всем своим внешним видом впечатление глубоко больного человека, поднялся Всеволод Мстиславич – бывший князь Новгородский, удельный князь города Кричева.

– Ты, брате Изяслав, ходок, да больше супротив своих! Вспомни-ка молодость, сколько раз ты приводил половцев под стены Киева?

– Про то не поминай, чего старое тормошить! – Изяслав Мстиславич явно занервничал. – Не для того мы сейчас собрались.

– Как не поминать, коли оно, как шило из мешка, торчит? – негромко, но внятно произнес Всеволод, тяжко усаживаясь обратно на свое место.

Тут, чуть не уронив посох, вскочил боярин Пантелей Братонежкич – староста Ильинского конца.

– Верно Всеволод говорит, зачем нам усобицу продолжать? Будь, Изяслав Мстиславич, мудрее Святослава, тот распрю начал, а ты ее закончи!

Изяслав Мстиславич вскинул на боярина уничтожающий взгляд, недовольно качнул головой.

– А тебе, боярин, пока речь ведут князья, и помолчать не грех.

Тут не вытерпел знакомый мне еще по Зарою боярин Дмитр Ходыкин.

– Правильно, Пантелей Братонежкич, только закончить распрю надоть князю Смоленскому в Полоцке, согнав оттудова Святослава!

В гриднице угрожающе стал нарастать гул голосов.

– Вече не согласится ратиться с Полоцком, а князь с полутора сотней дружины дальше Витебска не пройдет! – вскипел Артемий Астафьевич, смоленский посадник.

Все бояре подскочили со своих мест и заголосили, каждый на свой лад. Поднялся шум, крики, взаимные упреки и даже угрозы. Иные уже за оружие схватились. Страсти накалялись…

И тут вопли заглушил громкий стук по полу посоха Алексия, восседающего в своем кресле. В стихнувшем шуме раздался его повелительный голос.

– Уймитесь, нечестивцы! – епископ притопнул ногой. – Не то я всех вас, окаянных, посохом в разум приведу!

– Правда твоя, отче! – встал Изяслав Мстиславич, уже обращаясь к боярам: – Утихомирьтесь! Не место здесь, на совете, свару затевать. Нам тут речи держать надо миром да ладом, по согласию. Охолоньте малость, господа бояре, и садитесь по своим местам.

Бояре, издавая невнятное ворчание, послушно расселись.

– Но хочу я спросить у смоленского князя, на ком вина лежит за разжегшуюся котору? – опять подал голос Ростислав Мстиславич. Говорил он негромко, вкрадчиво и даже мягко, но его губы все время кривила какая-то неприятно-загадочная ухмылка. – Ходили слухи, еще до прошлогодних событий, о том, что ты, Изяслав, хочешь уйти добывать великокняжеский столец под Владимиром Рюриковичем Киевским. А в Смоленске, порушив лествицу, посадить своего сына. А нам всем ведомо, полоцкий и киевский князья дружны меж собой. Может, поэтому Святослав своим ударом по Смоленску упредил тебя? Что скажешь, брате?

В притихшей было гриднице снова возникло оживление. Изяслав Мстиславич крепко сжал ручки кресла, левая бровь его чуть заметно задрожала. Сдерживая себя от бешенства, он резко ответил своему двоюродному брату.

– То лжа голимая и поклеп! – безапелляционно заявил Изяслав Мстиславич. – И слухи те злонамеренные Святослав-иуда распускал, чтобы меж нами рознь посеять!

Ох, лукавил князь, лукавил! Знаю я, что он о Киеве мечтает, будто на том свет клином сошелся. Поверили ли ему князья? Сомневаюсь. Всеволоду, кажется, все по барабану, а Ростислав тот еще лис, его на мякине не проведешь!

Поднялся боярин Якун Домажирич, руководитель посольской службы, чтобы высказать свое мнение, но смоленский князь его остановил взмахом руки.

– Все мне ясно, и хватит нам ужо изводиться! Согласия меж нами нет, на Полоцк идти ратью большинство из вас не желает. Поэтому… – Изяслав Мстиславич, отойдя от стольца, вежливо поклонился на три стороны. – Братья князья! Епископ, игумены! И вы, бояре! Закончим совет! Теперь вы все мои гости дорогие. Пройдемте в трапезную, прошу вас отведать, чего Бог послал!

Хоть совет и закончился пшиком, но пир был грандиозным, с перерывами на сон, он продолжался трое суток. Я присутствовал на нем эпизодически, так как еще не достиг четырнадцати лет, а потому по местным меркам считался несовершеннолетним.

На четвертые сутки, чуть живые от перепоя, князья разъехались по своим дворам. Приехавшие в Смоленске на сходку князья постоянно в городе не жили, бывали в нем наездами. Большую часть своего времени они проводили в своих уделах, расположенных на территории княжества. В городе вышепоименованные князья владели собственными подворьями, что располагались рядом с княжеской резиденцией. Проторчали князья здесь целую неделю. Сюда, насколько я понял, они являлись лишь для того, чтобы держать нос по ветру, если удастся – то половить рыбку в мутной воде.

Вот и сейчас они приехали, чтобы выведать обстановку, узнать о царящих в городе настроениях. Но если Всеволод был индифферентен, то Ростислав Дорогобужский активно водил своим жалом по сторонам. Все время своего пребывания в столице он тихорился, перешептывался с боярами, подлизывал своих сторонников среди бояр, купцов, вербовал новых. Изяслав Мстиславич обо всём этом знал, но, не обращал внимания, почитая своими главными врагами Святослава Полоцкого и Владимира Киевского. Ну, еще вспоминал и внука киевского князя – Владимира Андреича, которого на дух не переносил! А на Ростислава, чуть ли не в открытую вербующего себе среди смоленских бояр агентов влияния, смотрел сквозь пальцы. При встречах князья мило друг с другом расцеловывались и нагло лицемерили, прямо как известные политики моего времени. Действительно, ничто не ново под луной!

Внезапные приезды и отъезды князей навели меня на одну дельную мысль, которую следовало бы проверить. На некоторых крышах зданий княжеского подворья я обнаружил прижившихся здесь голубей и даже их гнезда. Стоит попробовать организовать голубятню. Странно, но за все время пребывания здесь я не видел, чтобы князь или кто-то из бояр использовал для связи голубиную почту. Соколиная охота существовала, другое дело, что Изяслав Мстиславич был равнодушен к такой охоте. На прямой вопрос, что он знает о голубиной почте, князь промямлил что-то невнятное. Что-то о существовании почтовых голубей он слышал, но что это такое и с чем это едят, не знал.

В качестве эксперимента я приказал отловить одного голубя, мы его пометили, чутка испачкав углем. Вместе с выехавшими на охоту дружинниками я отослал одного из своих дворян, вручив ему клетку с помеченным голубем и распоряжением выпустить его подальше от Смоленска. К вечеру во двор влетел испачканный в саже голубь, недовольно уселся на крышу крыльца и принялся чистить свои перышки. Я обрадованно хлопнул по плечу Корытю, стоявшего рядом, со словами:

– Голубиной почтовой службе быть!

И на следующий день принялись сооружать голубятню. Старшим поставил одного из челядинников, проходящего учебу у моих дворян, с приказом кормить, холить и лелеять голубей, чтобы приручить их к себе. Как только будку-голубятню поставили, приказал холопам начать аккуратный отлов голубей, выдав всем заранее смастеренные сачки. Далее – проще простого, голубей продержали в голубятне несколько дней, усиленно кормя, потом открыли форточки, но выгнать их на улицу оказалось проблематично, улетать из теплого местечка отъевшиеся за несколько дней на казенных харчах голуби не желали категорически. С этого дня все дворовые голуби обитали на голубятне, вылетали в город по своим «птичьим делам», но всегда возвращались в пригретое ими местечко – в мою голубятню. Чуть позже голубки обзавелись в голубятне гнездами и высиживали здесь же своих птенцов. Следующее поколение будем испытывать уже на более дальних дистанциях.

Когда наступало всеми здесь тщательно соблюдаемое и свято чтимое время послеобеденного отдыха и сна, я обыкновенно с частью бодрствующих дворян, когда с Перемогой, когда с выделенными им дружинниками, выезжал на конные прогулки по городу и его пригородам. Благодаря этим выездам всегда удавалось узнать или приметить что-то новое, да и смолянам полезно лишний раз на своего потенциального в будущем князя поглядеть. Все на пользу пойдет моему нарождающемуся авторитету среди горожан, кроме того, и смолянам мой искренний интерес к их житью-бытью льстил.

Первое свое знакомство с городом я начал с обследования крепостных и защитных сооружений. У надвратной башни, где осуществлялся въезд/выезд из окольного города, всегда толпился народ и присутствовала вооруженная охрана.

– Позовите боярина Пивова, – обратился Перемога к воротной страже. – Княжич, Владимир Изяславич, желает осмотреть вашу городню.

– Боярин Ян Васильевич Пивов, он и его люди отвечают за охрану этой надвратной башни, княжич, – пояснил мне пестун.

Искомый боярин явился верхом, минут через десять. Я все это время с интересом наблюдал за простым народом, безостановочно снующим туда-сюда у ворот.

Боярин, лет пятидесяти, с напыщенным достоинством спешился, отдав поводья сопровождающему его стремянному.

– Будьте здравы, княжич и вы, люди православные! – кланяясь всем сразу, сказал он.

– Здрав будь, боярин, – ответил за всех Перемога. – Дозволишь ли княжичу осмотреть окольные стены и вежи[11]?

– Завсегда рад угодить нашему князю и его наследнику! – чуть поклонившись, следуя местному политесу, ответил боярин.

Живой цепочкой, следуя один за другим, по внутренним лестницам поднялись на мощные, рубленные из дуба стены. Так началась довольно занимательная и, чего уж там, познавательная экскурсия, растянувшаяся на пару часов.

Укрепления Смоленска состояли из непосредственно городских укреплений (окольный город), укрепленного посада и монастырей. Валы с деревянной стеной, окружавшие город, располагались от верховьев Пятницкого оврага на западе и до оврага Крутой Боярак на востоке. На востоке южный вал, дойдя до верховьев оврага Крутой Боярак, поворачивает на север, и дальше восточная часть городских укреплений шла по верху левого склона оврага и выходила на Костеровскую башню, где стояли Крылошевские ворота. Речка, впадающая в Днепр перед этими воротами, образовывалась слиянием Зеленого и Георгиевского ручьев. Западная граница городских укреплений определяется также достаточно четко. Южный вал поворачивал к северу, выходил на Васильевскую гору и по ней спускался к Пятницким воротам. С запада эту часть городских укреплений защищал глубокий овраг с протекающей по нему Пятницкой речкой. Северная граница городских укреплений проходила вдоль берега Днепра от Крылошевской башни до Пятницких ворот.

Вышеописанные укрепления очерчивали территорию, которую называли Окольный Старый город. Окольный город пересекался улицей под названием Большая дорога, которая делила его ровно пополам на Пятницкий и Крылошевский концы. С запада к Пятницкому концу окольного города примыкал так называемый Пятницкий острог. На территории острога располагались главная городская площадь и рынок в одном лице – торг. Западнее острога, за речкой Чуриловкой, на Свирской горе стоял княжеский дворец вместе с дворцовым храмом Михаила Архангела. Часть хозяйственных построек дворца (различные амбары) была вынесена ближе к устью речки Чуриловки. Речными путями доставлять грузы на Руси было намного удобней.

На правом берегу Днепра (Заднепровье) располагался Ильинский (по-другому назывался еще Городенский) конец Смоленска. Он был втиснут между речкой Городянкой и Ильинским ручьем. Здесь же, сразу за речкой Городянкой, была расположена еще одна княжеская резиденция, и при ней дворовая церковь Петра и Павла.

То есть Смоленск, подобно Новгороду, делился на концы. Центрами концов были церкви. Главной церковью самого густонаселенного Пятницкого конца была церковь Св. Параскевы-Пятницы, Ильинского конца – церковь Св. Пророка Ильи. Обособленно от остальной части города стоял Смядынский монастырь (в честь св. мучеников Бориса и Глеба) – он лежал в низменной местности, на берегу Днепра, при впадении речки Смядыни. Смоленские князья принимали здесь пострижение и погребались.

Рядом с городом размещались села Ясенское и Дросенское, принадлежавшие епископской кафедре.

На левом берегу Днепра располагались важнейшие пристани. Нижняя пристань находилась в месте, где в Днепр впадает небольшой приток Кловка, здесь был Нижний Волок. На запад от Кловки шли труднопроходимые песчаные бугры и глубокая речка Ясенная. Выше Смоленска находилась верхняя пристань (Верхний Волок). Здесь выгружались товары, привозимые с востока: из Средней Азии, Персии, Булгарии, а также из Ростово-Суздальской земли. Обе пристани соединялись Большой (Великой) дорогой. Между Верхним и Нижним был Средний Волок, проходящий по Западному логу.

На правой стороне Днепра, на Покровской горе, стоял Крестовоздвиженский монастырь.

Смоленск был вытянут вдоль Днепра узкой полосой, протяженностью примерно в восемь километров от Троицкого монастыря в устье реки Кловка на западе и до кафедрального храма на восточной окраине речки Рачевки. Ширина жилой полосы занимала не более километра, следовательно, общая площадь города по левому берегу составляла 8 квадратных километров. Заднепровье имело площадь 3 квадратных километра. Таким образом, общая площадь города была ориентировочно около 11 квадратных километров. Такой типичный для начала двадцать первого века областной райцентр. И численность населения ему под стать – 11,5 тысяч человек, хотя еще совсем недавно в городе проживало 35 тысяч человек (для сравнения в Киеве до 70 тысяч человек, в Новгороде до 30 тысяч человек). Но мор, неурожаи и голод сделали свое черное дело. Тем не менее было заметно, что город начинает потихоньку возвращаться к жизни, выжженные в противоэпидемиологических целях дома уже стали потихоньку отстраиваться приезжими.

Так как Смоленск всецело, за исключением некоторых церквей, был городом деревянным, то из-за высокой пожароопасности здесь преобладала дворовая застройка усадебного типа. Такая застройка помимо защиты от выгорания города также позволяла горожанам иметь приусадебные участки, на которых выращивались капуста с репой, содержался скот (у смолян были свои загородные выпасы и сенокосные угодья) и птица (зерно закупалось у крестьян).

Примечания