Вечный кролик
– Вы не знаете, Старший Руководитель сегодня будет на месте? – спросил Тоби.
– Не знаю, – ответил я, – но, если он появится, вести наверняка разлетятся быстро.
– Я его побаиваюсь, – сказал Тоби.
– Я слышал, что его даже Найджел Сметвик побаивается, а его так просто не испугаешь.
Это было чистейшей правдой. Даже самые непримиримые и крикливые лепорифобы в здании считали Старшего Руководителя «чуточку склонным к бесконтрольной ярости». Впрочем, это не мешало им поддерживать его.
Здесь, в Службе по надзору за кроликами Западного региона, мы отвечали за 150 000 кроликов, проживавших на холме приблизительно в двадцати пяти милях от Росса. Кроличья Колония № 1 представляла собой большой, простирающийся во все стороны лабиринт из туннелей, над которым располагались огороды, прачечные, заводы по производству сэндвичей, вездесущие колл-центры и сборочные цеха[11] электроники. И все это было огорожено противокроличьей изгородью, призванной, по заявлению Крольнадзора, «оберегать беззащитных кроликов от опасных сторонников превосходства гоминидов».
Мы прошли по соединительному коридору в более новую часть здания и очутились в нашем просторном и безупречно чистом офисе. Его стены были выкрашены в успокаивающий зеленый цвет, вокруг стояли растения в горшках, и рядом висел большой постер в рамке, на котором была изображена гора в Новой Зеландии, отражающаяся в озере. Постер должен был «мотивировать», но я не видел в нем ничего, кроме горы и озера. Несмотря на большие окна, в офисе было душновато и немного темно. Окна не открывались и были затонированы так, чтобы нас не видели снаружи. Поговаривали, что они пуленепробиваемые – их устанавливали в то время, когда люди еще верили, что кролики способны на массовые силовые акции.
Агент Куницын еще не прибыл, но заведующая сектором Флемминг уже сидела в своем кабинете – одной из двух огороженных стеклом комнат. Из них просматривался весь остальной офис, но при необходимости Флемминг и агент Куницын могли в них уединиться. Сьюзан Флемминг была улыбчивой и хорошенькой, из-за чего казалась намного более приятной личностью, чем была на самом деле. Из-за своих резких взглядов, веры в превосходство гоминидов, полного отсутствия любознательности и моральной отмороженности она почти идеально подходила для долгой и успешной карьеры в сфере надзора за кроликами. На стене ее кабинета висела не фотография семьи, а ее собственное фото с премьер-министром Найджелом Сметвиком и Старшим Руководителем. Скорее всего, снимок сделали, когда Флемминг повысили до заведующей сектором. Но, несмотря на свою миловидность, лицо Флемминг всегда было бесстрастным, а ее единственный глаз – она никогда не рассказывала, как потеряла второй, – почти не моргал и не двигался. Вместо этого она, чтобы смотреть по сторонам, поворачивала голову, чем напоминала мне неумело управляемую марионетку.
– Доброе утро, мистер Нокс, – сказала она.
– Доброе утро, мэм.
– Сегодня вы работаете в Оперативном отделе, – без предисловий сказала она. – Наш новый безопасник принес с собой одно текущее дело. Он все выходные разрабатывал его вместе с Куницыным, так что не разочаруйте.
Мне это совсем не понравилось.
– У меня отвод от Оперативного отдела. Плоскостопие.
Я немного качнулся вперед-назад, как бы подтверждая сказанное.
– Чушь, – сказала Флемминг.
– Нет, правда. Справку выдавал наш штатный врач.
– Я сказала «чушь» не потому, что у вас нет справки, – пояснила Флемминг. – А потому, что плоскостопие – это полнейшая чушь. Слушайте, у Тоби недостаточно опыта и знаний, а все остальные уже заняты. Крольнадзору нужны толковые опознаватели, способные работать в полевых условиях, а не сидеть сутки напролет в четырех стенах.
– Да, но…
– …вам нужно проявить инициативу, Нокс. Некоторые из нас считают, что ваше рвение к работе начинает угасать. Если вы не начнете действовать, то мы можем решить, что нужно провести проверку эффективности вашей работы.
– Я ее проходил меньше двух месяцев назад.
– Я говорю о более тщательной проверке, которую проведет лично Старший Руководитель.
Она постучала своими длинными ноготочками по столу и склонила голову набок.
А вот это было уже серьезно. «Проверка эффективности» Старшим Руководителем представляла собой не вежливую беседу о проделанной работе, а скорее продолжительный и очень обидный нецензурный монолог.
– Вы на такое не пойдете.
– Пойду. Он уже сказал, чтобы вы зашли к нему на разговор, если откажетесь работать в Оперативном отделе.
Я почувствовал, как у меня вспотели ладони и скрутило живот. Расстраивать Старшего Руководителя не хотелось никому. Сотрудники старше меня предпочитали увольняться, лишь бы не получить от него выволочку, и смелые мужчины и женщины не раз выходили из его кабинета в состоянии травматического шока от его словесных угроз. Лишь немногие храбрецы осмеливались встретиться с ним взглядом, и я точно знал, что Тоби однажды взял выходной, после того как столкнулся с разозленным Старшим в лифте.
– Я пойду в Оперативный отдел, – сказал я. Мне нужно было проработать еще как минимум десять лет, прежде чем я мог хотя бы подумать о пенсии.
– Хорошо, – сказала Флемминг. – Встреча с нашим новым безопасником назначена на полдень. Он пояснит, что вам нужно будет сделать.
Я сел за свой стол и собрался было работать, когда в офис вошел Адриан Куницын.
Из хорошего о нем можно было сказать лишь то, что в удачные дни он почти переставал быть несносным и, в сравнении со Старшим Руководителем и Найджелом Сметвиком, начинал казаться таким же добродушным, как Джули Эндрюс. Он работал в нашем отделе, расследовавшем кроличье мошенничество с использованием персональных данных, куда его переманили из службы безопасности Крольнадзора. Вдобавок у Куницына была полезная черта, позволявшая ему справляться с зачастую напряженной работой в Надзоре: он до глубины души ненавидел кроликов.
– Доброе утро, – сказал Куницын.
Мы тоже поприветствовали его, причем Тоби сделал это куда более радостно, ведь они вместе играли в сквош, или ракетбол, или еще во что-то в этом духе. Куницын был высоким и темным, худым как швабра, с длинными руками и ногами, которыми он постоянно шаркал по полу, как какой-нибудь неуклюжий подросток. Его острые черты лица не выражали почти никаких эмоций, а маленькие черные глазки все время бегали по комнате. К тому же через всю его щеку шли два мясистых шрама, заканчивавшиеся на его недоразвитой челюсти. То был след кроличьего укуса, который он получил во время одного неудачного задержания. После Очеловечивания острые зубы кроликов увеличились, а челюсти стали настолько сильными, что разодрать ими чью-либо плоть не составляло труда.
Все считали, что Куницыну повезло, раз он отделался всего лишь шрамами.
– Кто-нибудь хочет чашечку чаю? – спросил Куницын, понимавший всю важность офисного этикета.
– Я хочу, – сказал Тоби.
– Пит?
– Не откажусь.
Он жестом спросил то же самое у Флемминг, и она ответила ему, подняв большой палец. Куницын собрался уже было уйти, как вдруг остановился и спросил меня:
– Ты ведь сегодня с нами, в Оперативном?
– Похоже, что так.
– Молодчина.
И он ушел.
– Не повезло, – сказал Тоби. – Но посмотрите на это с другой стороны – у вас здорово получается опознавать кроликов, так что они не станут подвергать вас опасности.
– Может, и так, – сказал я, но не стал вслух говорить о том, что именно меня беспокоило. Работа в Оперативном отделе была опасной. Причем опасность состояла не в угрозе моей жизни, а в том, что я мог увидеть нечто, чего видеть совсем не хотел. Если у меня и был какой-то принцип в работе на Крольнадзор, то звучал он так: «Не высовывайся, не отсвечивай и никогда, ни за что не соглашайся работать в Оперативном отделе».
Опознаватели и опознание
Кролики всегда с трудом отличали людей друг от друга. Цвет волос, кожи, одежда, походка, украшения и голос им в этом немного помогали, но чаще всего они просто действовали наугад. А во время исследований восемьдесят два процента кроликов не смогли отличить Брайана Блессида[12] от одетой ему под стать гориллы.
Установление личности отдельных кроликов с самого начала представляло непростую задачу. Сканеры отпечатков пальцев не работали, поскольку подушечки их лап были жесткими и кожистыми, а анализ ДНК оказывался бесполезен, потому что кроличий генофонд был плачевно мал. Взрослых самцов, побывавших в нескольких пистолетных дуэлях, можно было распознать по уникальному расположению дырок от пуль в их ушах. Некоторые даже шутили, что они похожи на IBM-овские перфокарты. Но в большинстве своем подростки, самки и не дравшиеся на дуэлях самцы выглядели почти одинаково. Любого кролика, задержанного полицией или Крольнадзором, – неважно, произошел он от диких или от лабораторных, – нужно было изолировать от других, потому что, как только они оказывались среди себе подобных, их становилось невозможно отличить друг от друга.
Но далеко не все люди были неспособны замечать тонкости кроличьей физиогномики. Тоби, я и другие – никто точно не знал, сколько нас, – обладали генетической аномалией, позволявшей нам различать кроликов почти так же хорошо, как сами кролики различали друг друга. Как вы уже, наверное, догадались, Тоби и я были вовсе не простыми бухгалтерами на службе Крольнадзора. Мы были важной частью его механизма. Официально наши должности назывались так: «Специалист по опознаванию кроликов», но внутри Крольнадзора нас называли просто опознавателями. Как ни странно, эту способность люди находили в себе достаточно поздно. Я сам понял, что у меня есть такой дар, лишь когда обратил внимание на кролика, игравшего вместе с Патриком Стюартом главную роль в спектакле «В ожидании Годо». Я вспомнил, что уже видел его раньше, в 1982 году. Он играл пажа в одной постановке с Лес Деннисом, где тот изображал вдову Твенки. После этого мне также вспомнилась реклама, обещавшая «головокружительные карьерные возможности» всем, кто мог отличать кроликов друг от друга. Я связался с Крольнадзором и прошел у них тест на сравнение кроликов, после чего служба безопасности тщательно проверила мое прошлое, дабы убедиться, что у меня не было «нездорового доброжелательного отношения к кроликам». Так меньше чем за две недели я сменил профессию и из сортировщика почтовых отправлений (посылок) переквалифицировался в опознавателя Крольнадзора. Если честно, мне не очень-то хотелось работать в Службе по надзору за кроликами, ведь лепорифобом я никогда не был. Но меня подкупил высокий оклад и пенсия в размере последней зарплаты в будущем. И самое важное: эта работа была надежной. Я мог опознавать кроликов до тех пор, пока их нужно было опознавать, то есть, как всем тогда казалось, вечно.
Поэтому восемь часов в день, пять дней в неделю, Тоби и я сравнивали фотографии кроликов, которым по какой-то причине понадобилось подтвердить их личность. Причин было множество: устройство на работу, получение водительского удостоверения, задержание, бракосочетание, смерть, заявление о страховом случае, смена места жительства, судебные тяжбы, сбор сведений. Чаще всего проблем не возникало, поскольку кролики либо знали, что мы их отслеживаем, и поэтому не пытались подменить свои личные данные, либо просто были честны по природе своей. Однако иногда нам попадался кролик, пытавшийся притвориться каким-нибудь другим ушастым. Между собой опознаватели называли таких Миффи.
Я вошел в систему и начал работу. Передо мной начали парами возникать изображения под заголовками «Сравнить» и «Оригинал». Я вводил вероятность того, что это был один и тот же кролик: сто процентов в случае, если я в этом уверен, ноль – если это точно разные кролики, ну и промежуточные значения в случае сомнения. У меня это хорошо получалось. Сейчас я мог опознать Миффи с точностью в девяносто два процента, а когда начинал – всего лишь в шестьдесят шесть процентов. Но никакой точной науки в этом не было. Всякий кролик, получавший менее семидесяти пяти процентов, отправлялся к другим опознавателям, а потом все оценки обрабатывались алгоритмом, который и выносил итоговый вердикт[13].
– А вот и чай, – сказал Куницын, вернувшийся с кружками. – Внимательно смотрите в свои мониторы, ребята, мы перехватили множество разговоров, где упоминается Ниффер. И хотя мы понятия не имеем, о чем речь, судя по возрастающей интенсивности передвижений, творится что-то неладное. Будьте бдительны.
Мы приняли его сведения – и кружки с чаем, – а затем продолжили свою работу, которая, хоть и казалась простой, вовсе не была такой уж элементарной. Восемнадцать очеловечившихся в самом начале кроликов можно было строго разделить на три группы: Дикие, Лабораторные и Домашние. Проще всего опознавались Домашние, у которых имелись различные отметины, заметные даже простому обывателю. Различить коричневых Диких было намного труднее, а Лабораторных – совсем сложно, поскольку их мех всегда был белым, а глаза – красными. Я даже пробовал сравнивать рисунок вен на ушах Лабораторных кроликов, и этот сторонний проект на протяжении последних семи лет завоевывал мне ежегодную награду «За надлежащее отношение к работе», а также редкое доброе слово от Старшего Руководителя. Несмотря на все плюсы, у «метода опознавания по ушным сосудам» был один существенный недостаток – уши кролика должны были просвечиваться лампой сзади, а такие фотографии к нам практически никогда не поступали.
– Вот же зараза, – сказал Тоби, словно услышав мои мысли. – Этих Лабораторных фиг различишь.
Мы продолжали работать и целый час лишь подтверждали полное сходство. Затем появилось несколько с вероятностью в районе пятидесяти процентов. Лишь около половины двенадцатого мне попался первый за день Миффи.
– Бинго, – сказал я, глядя на две фотографии, почти наверняка изображавшие двух разных кроликов. – Один Домашний заявляет, что он – Рэндольф де Ежевичный, проживающий в Берике.
Всего в момент Очеловечивания разумными стали три Домашних кролика – домашние питомцы, которых звали Геракл, Ежевичка и Лютик. Лишь у двух последних еще оставались прямые потомки. Семейство Гераклидов вымерло во время Великого обмена нелюбезностями с династиями Домашних[14], произошедшего в 1980–88 годах, и, хотя несколько сотен кроликов и обладали характерной для этой семьи черной шубкой – полностью или отчасти, – ни один из них больше не носил эту фамилию. Де Ежевичные одержали победу в борьбе между знатными семьями, но всеобщей любви им это не принесло. Дикие и Лабораторные члены кроличьего сообщества с подозрением относились к большинству Домашних, говоря, что в прошлом они были слишком близки к людям.
Белоснежные Мак-Лютиковые, в свою очередь, обычно держались сами по себе, и их это устраивало.
Я поставил своему Миффи четыре процента. Флемминг спросила Тоби, согласен ли он – а он был согласен, – подписала ордер, и Куницын взялся за телефон, чтобы отдать приказ об аресте кролика на основании подделки документов, удостоверяющих личность. Куницын уже много раз делал это, основываясь на моих показаниях, так что последствия ареста, которого я не видел, и всего, что за ним следовало, меня уже не сильно волновали. В первый месяц я еще переживал, но теперь – нет. Кролики тоже могли быть преступниками.
Когда суматоха закончилась, Флемминг вернулась к себе в кабинет, и Куницын занялся оформлением документов – а их было много. Я устроил себе перерыв и, движимый собственным любопытством и мыслями о Конни, а не просьбой Виктора Маллета, ввел в базу данных Крольнадзора запрос: «Клиффорд Кролик». Система выдала две тысячи результатов, и я сузил поиск до тех, кто проживал вне колонии в Херефордшире. Тогда совпадений осталось лишь три: один был не женат, второй в данный момент отбывал срок за «незаконную торговлю инсайдерской информацией о залоговых морковных облигациях»[15], а третий проживал в Леминстере по временному адресу для кроликов, законно покинувших колонию. Я выяснил, что этот последний кролик уже почти год был женат, и, наконец, нашел ее – Констанцию Грейс Иоланту[16] Кролик. Чтобы перепроверить и убедиться, что это действительно она, я запросил ее фотографию в базе данных Агентства по трудоустройству кроликов.
Читая дальше, я узнал, что она была на два года старше меня и принадлежала ко второму поколению после Очеловечивания. Для того чтобы достичь ограничения, установленного кроличьей демографической политикой, – десять детей на семью, – ей не хватало целых восьми отпрысков. А еще она дважды становилась вдовой, что было довольно обычным делом – обычай взрослых самцов драться на дуэлях перед брачным сезоном нередко заканчивался их гибелью.
– Что это у тебя там? – спросил Куницын, глядя на меня со своего места. Я объяснил, что в нашем поселке объявилась крольчиха, и я хотел узнать, кто она.
– Что за поселок? – спросил он.
– Муч Хемлок.
Он хмыкнул.
– Политика сосуществования видов никогда не работала. Разные интересы, понимаешь ли. И я вовсе не лепорифоб, когда я говорю, что им не нравится интеграция, – это факт. У нее были приводы, на которые можно сослаться, чтобы ее выселить?
– Она не живет в поселке, – сказал я и, чтобы оправдать свой интерес к ней, добавил: – Я просто хотел убедиться, что она не из этих… ну вы знаете, не из кроличьих разведчиков.
– Мудрое решение, – сказал Куницын, согласно кивая. – С кроликами всегда нужно держать ухо востро. – Он посмотрел на свои наручные часы. – Нам пора на вводную, Нокс. Тоби, сегодня отработаешь два часа сверхурочных, чтобы выполнить план Питера.
– Хорошо, – радостно ответил Тоби. Благодаря профсоюзу опознавателей, нам платили двойную ставку за сверхурочные и щедро возмещали дни, когда приходилось работать без перерыва на обед.
– Флемминг сказала, что ты не очень-то хотел идти в Оперативный отдел, – сказал Куницын, когда мы стали спускаться по лестнице к залу совещаний. – Даже какую-то липовую справку у медиков выпросил. В чем дело-то?
Куницын, как и Флемминг, говорил то, что думал.
– Я работал с оперативниками в ту ночь, когда мы неправильно опознали Дилана Кролика, – сказал я, пытаясь получить от него хоть капельку сочувствия. – Это было два года назад. Последнее дело Старшего Руководителя перед его повышением.
– Да, с Диланом Кроликом действительно нехорошо получилось, – задумчиво сказал Куницын, наверняка думая об имидже наших органов, а не о Дилане, которого в итоге потушили. – Но если мы хотим поддерживать высокую эффективность Надзора, то небольшой сопутствующий ущерб будет всегда. Это неизбежно. Кроме того, Дилан Кролик наверняка был хоть в чем-нибудь виноват… или впутался бы во что-нибудь со временем.
– Газеты только об этом и говорили, – сказал я.
– Нет, – ответил Куницын. – «Ехидный левак» и «В свете фар»[17] только об этом и говорили. Остальные едва упомянули тот инцидент. И потом, не ты был главным опознавателем в том деле. Против тебя даже обвинений не выдвинули.
Так и было. Я не участвовал в деле и нужен был лишь для того, чтобы подтвердить личность кролика. После неудачи разразился такой громкий скандал, что Сметвику пришлось отвечать за него перед Парламентом, а Крольнадзор обязали «тщательно разобрать и пересмотреть критерии опознавания». Впрочем, до нас дошла лишь единственная служебная записка, в которой нас просили «в ближайшие несколько месяцев повнимательнее относиться к процессу опознавания». Но дело было в другом. Я знал, что во время автомобильной погони мы взяли не того кролика, и я сказал об этом, но мой протест был отклонен. Меня не послушал не только главный опознаватель, уволившийся сразу же после того, как общественность узнала об ошибке, но и Старший Руководитель, пригрозивший «вышибить мне мозги к чертовой матери», если я не соглашусь подтвердить опознание. И я согласился.
– Опознание – это всегда та еще головная боль, – сказал Куницын, открывая дверь в комнату совещаний. – И пока Агентство по поддержке кроликов, Большой Кроличий Совет и все остальные мохнато-либеральные оппозиционеры не согласятся ввести RFI-чипирование или небольшие татуировки в виде штрихкодов на ушах, нам и дальше придется полагаться на опознавателей. А они всего лишь люди и могут совершать ошибки. И потом, – добавил он, – если бы эти зайцы подколодные не пытались время от времени обойти систему, ничего такого бы не случилось. Так что они сами виноваты.
Когда мы вошли, Флемминг уже была на месте и мило беседовала с пятью оперуполномоченными. Я знал их всех в лицо, но по именам только троих. Опознаватели считали оперов воинственными отморозками, отличавшимися от бандитов из «Две ноги – хорошо» лишь офицерским значком и адвокатом от профсоюза. А сами опера считали опознавателей бесхарактерными трусами, лишь из-за своего везения получавшими чересчур высокую зарплату.
По указанию Куницына они все представились мне и вели себя вежливо, хотя я все равно видел – им не нравится, что меня включили в команду. Ведь я избегал Оперативного отдела не только из-за своего плоскостопия. Если вы собираетесь стать частью политически мотивированной группы, то вам нужны общая цель, согласие и взаимопонимание.
Наш новый сотрудник службы безопасности уже был здесь, но такого безопасника наша контора еще никогда не нанимала ни на постоянную службу, ни на временную.
Он был кроликом.
Фадды и Ушастые
Фадд – от имени Элмер Фадд – так кролики обычно уничижительно называли людей. Среди других ругательств были: розовокожий, хомо, бинго, лысый и Руперт. В кроличьем языке имелись и другие оскорбления, чаще всего касавшиеся эволюционно невыгодной частоты овуляции и постыдно маленького размера потомства.
Кролик, оказавшийся нашим новым сотрудником службы безопасности, имел слегка изумленный вид, словно еще в семидесятых его напугал свет автомобильных фар, и он до сих пор не отошел от шока. Его белая шубка – неухоженная, со спутавшимися клочьями шерсти, – указывала на его Лабораторное происхождение, а одет он был в украшенную вышивкой жилетку, поверх которой был наброшен длинный плащ, неоднократно залатанный вельветовыми заплатками. Кролики терпеть не могли выбрасывать вещи и частенько носили их до тех пор, пока они не начинали разваливаться.
К моему потрясению, когда кролик снял свой помятый коричневый котелок, на месте, где из его головы должны были торчать длинные уши, я увидел два уже зарубцевавшихся обрубка. Как говорили сами кролики, он был «обрезанным». Собственные сородичи приговорили его к самому суровому наказанию за совершенное им некое, вероятно, чудовищное преступление и изгнали из кроличьего сообщества. После такого большинство кроликов выбирали достойную смерть, выкапывали себе где-нибудь уединенную норку и оставались там умирать. Но другие, будучи не в состоянии смириться с унижением и утратой, становились отшельниками и бродили по стране, стараясь всеми средствами заслужить прощение. А некоторые, вроде этого кролика, зная, что возненавидеть их еще больше уже невозможно, переходили на другую сторону. Но даже так им все равно приходилось носить бремя своих грехов у всех на виду, каждый день, вечно.
«У пустого места больше права называться кроликом, чем у кролика без ушей», – гласила кроличья поговорка.
Один из оперов смотрел на него дольше, чем того позволяла вежливость, и безухий кролик низко и на удивление угрожающе прорычал:
– На что уставился, Фадд?
– Ни на что, – ответил опер.
– Знакомьтесь – агент Дуглас АЙ-002, – сказала Флемминг, с теплотой представляя кролика. Присутствующие тихо ахнули, поняв, кто он такой. – Он перешел к нам из Суиндонского офиса, и за него поручился сам Старший Руководитель. Относитесь к нему так, как относились бы к человеку, – прибавила она, явно пребывая в восторге от того, что на нашей стороне против кроликов будет работать кролик. – У него безупречный послужной список, а его нелюбовь к другим кроликам всем хорошо известна.
Я тоже раньше уже слышал о нем, хотя и никогда не встречал. Все кролики, предавшие свой вид, были обрезанными, но этого было недостаточно. Чтобы заслужить полное доверие, кролики на службе Надзора должны были продемонстрировать свои антикроличьи наклонности, и в этом АЙ-002 снискал себе страшную славу. Поговаривали, что чаще всего он заставлял своих сородичей говорить при помощи молотков. Они у него были разных размеров, от совсем крошечных до массивных гвоздодеров, на все случаи допросной жизни.
– Агент Куницын, – представился Адриан. – Отдел мошенничества с использованием персональных данных. Мы встречались в прошлом году, на семинаре по проведению допросов. Мне очень понравился ваш доклад, тот, где вы подробно изложили свою методу извлечения информации – «засунуть подозреваемого в пыльный мешок и избить его палками».
– Палками для танца Моррис, – поправил его Дуглас. – Это важно. И спасибо. Ваш совместный доклад со Старшим Руководителем о том, что проект «Мегакрольчатник» сэкономит до ста миллионов фунтов в год, объединив все пять колоний в одну, показался мне весьма содержательным и своевременным.