Безмолвие
– А мне вот тоже не спится… – вздохнул Тюменцев и жестом пригласил пройти Лба вперед. Проследовал за ним к верхней палубе.
После душной канцелярии воздух октябрьского неба упоил свободой. Первоначальная мысль Лба выйти покурить растворилась с первым глотком мороза. Дурман исчез сам собой.
– Людей не хватает?
Старшина кивнул.
– А я вот, наоборот, лишних насчитал. – Тюменцев кивнул головой в сторону трапа.
– Как так?
– Прогуливался по второму ярусу. По делам. Юнцов заселили на нижней палубе преимущественно, – после недолгого молчания добавил старший лейтенант. – Но и там, где я проходил, встречал салаг. Неодетые, а на ком-то как мешки висят выданные робы.
– Притрется роба-то… – кивнул Лоб.
– Притрется. Только вот двое чудиков мне показались странными. По виду не худые щенки, и роба на них была не новая. Но не помню я этих лиц. Хотел было им что-то сказать, да прошли они. И будто немые оба. Разве так ходят морячки друг с другом?
– Идут, не шутят, не подкалывают друг друга, ни на секунду не улыбнутся?
– А как еще на флоте прожить, – засмеялись в оба голоса, – без шутки-то да подколки…
– Вот-вот. И я про то же. А эти идут и молчат.
– Где, товарищ старший лейтенант, говорите, видели их?
– На второй палубе, у перехода. Да мало ли, куда их занесло с последних минут.
Лоб пожал плечами.
– Слышали, Аникеевич в ночь решил дозоры проверять?
Офицер кивнул головой, не желая комментировать укоры в сторону командования.
– Седьмое ноября на носу, хочет выслужиться на очередном докладе, – всё же озвучил свою неприязнь старшина.
– Ну, ладно, доброй ночи, Владимир Егорович.
Старшина приложил вытянутую ладонь к виску и направился к восьмому посту. Надо проверить стоящего на дежурстве Помогайбина. Спать после проделок Аникеевича тот не станет, да и не позволял себе матрос того и до попадания под пристальное внимание. Правильный он. До неприязни правильный. Холодный как эта октябрьская ночь. Лоб поежился на морозе и зашагал. Его тянуло на пост, чтобы лично посмотреть на ту часть моря, с которой могла приплыть шлюпка, не замеченная остальными караульными. Шлюпка-призрак, не иначе как.
Парочка, упомянутая Тюменцевым, могла бы пролить свет на одну лишнюю шлюпку, пришвартовавшуюся у линкора ночью. Федор Антонович служит на корыте с момента его отрофеивания от итальянцев. Но и состав команды в более чем тысячу душ обновляется почти каждый день. Всех не упомнишь. К тому же той парочкой зевак могли оказаться простые гребцы с пристани, что дежурили по наряду при порте. Доставили, к примеру, на линкор юнцов, а сами искали гальюн, вдруг приспичило.
Тюменцев направился к себе в башню. Время уже за полночь, а завтра еще ответственный день по отбору прибывших команд. Из юнцов кого-то распределят к нему в подчинение. Многому ребят предстояло обучить.
По привычке зашел в БЧ, проходя мимо связистов. Там сегодня должен был дежурить Колька Мельниченко. Мужичек бывалый, много интересных баек рассказывал за годы совместной службы с пятьдесят второго года. Такого перед сном проведать – приятную сказку на ночь послушать.
«Вот те на…» – удивился Тюменцев представшей картине. В иллюминатор, что был на полпути к Артиллерийской башне, он увидел вальяжно расположившегося на прокладочном столу рубки сказочнике Мельниченко. Тот подложил под голову какие-то приборы вместо подушки и мечтательно смотрел в потолок, ища на ржавом металле звёзды.
Старший лейтенант постучал пальцем по стеклу.
Колька встрепенулся, посмотрел на звук и подпрыгнул со своего гнездышка. Матросик у дальней перегородки продолжал невозмутимо спать на стуле. Во сне он умудрялся сохранять баланс и не съезжать с деревянного неширокого пристанища.
Тюменцев пальцем, приложенным к большим пухлым губам, попросил не шуметь и не будить остальных обитателей рубки. Поманил выйти на воздух.
– Доброй ночи, Федор Антонович…
– Дисциплину расслабляешь, Николай Григорьевич.
– Притомились за сегодня мои ребятки, товарищ старший лейтенант, – Мельниченко почесал затылок, не находя других слов в оправдание своей минутной слабости.
– Да, денек выдался тот еще…
Тюменцев вспомнил непростое возвращение с похода, суету с прибытием новобранцев, неразбериху с погрузочными командами. Рулевой рубке досталось по расчету быть во всех перечисленных мероприятиях в составе хозяйственных команд. Не сладко.
– Да не подумайте… Службу несем исправно. Это тут приютились ребятки не с дежурных команд. Мои стоят на своих постах, – тыкнул в угол стекла, – вон, видите, Пашка спит, он должен был сегодня в увольнение пойти. Не сложилось. Что-то напутали в канцелярии. А внизу, у них там на палубах нижних, душно очень. Вот они и попросились тут, на свежем воздухе, ближе к небу, выспаться.
– Да, небо сегодня и вправду особо приятное. Дышится легко, – офицер сделал глубокий вздох. Как в последний раз, до пьяна. Хоть и не надышишься перед смертью. Сегодня воздух был особо приятен и до жадности хорошо ложился в легкие.
Тюменцев прислонил щеку к стеклу, вглядываясь в уютную рубку, где мило сопели матросики. Паша Лэнь, озорной паренек из первого БЧ, устроился на диванчике в углу, накрылся бушлатом вместо казарменного одеяла и сонно пускал слюни. Рядом с ним на стуле, борясь со сном, сидел матрос Кузнецов. Он отважно вскидывал голову при засыпании, пытался держать осанку прямо, чтобы его силуэт не выдал проверяющему минутную слабость ко сну. Но глаза разлепить не было сил. Словно слушатель пламенных призывов Фридриха Энгельса на буче рабочих немецкой ткацкой фабрики, этот матросик кивал головой в нужные, особо эмоциональные места речи. Задирал ухо к диктору и вновь съеживался под давлением сна. Нет, конечно же, матросу Кузнецову снилась не стачка рабочих столетней давности. Он наблюдал из-за садовой калитки за бегущими к речке девушками. Они выскакивали из объятой паром баньки и ныряли в холодную воду. От всплесков этой сонной воды матрос просыпался, вздрагивал, но после вновь уходил в созерцание приятного зрелища.
Свет луны оранжевой дорожкой пересекал рубку, чуть не доходя до носа спящего. Как котенок в новогоднюю ночь под елкой. Сладко-сладко стало Тюменцеву от созерцания царства сна, разморило его самого.
– Ладно, Николай, отдыхай. Не проспи смену.
– Никак нет, Федор Антонович, не сплю.
– Доброй ночи.
Тюменцев зашел в башню и уселся за уже породнившийся фанерный письменный стол. Вот где они сигаретки! Серебристый портсигар с выгравированным якорьком по центру лежал на краешке стола. Офицер нежно взял его, обстучал об край, прислушался. Что-то еще осталось покурить.
Федор Антонович с грустью посмотрел на палубу. Тихо, ни души. Будто корабль призрак средь мглы медленно тянется к острову проклятых душ под светом полной Луны.
«Надо выйти покурить» – мелькнула мысль.
Мельниченко постучал по стеклу. Кузнецов подскочил со стула, с грохотом его опрокинув к перегородке.
– Сань, подойди сюда, – поманил пальцем старшина. Кузнецов, грозно строивший бдящий вид, прильнул ухом к окну. Кивнул, чего, мол, хотел, отвлекаешь от несения службы.
Обидно, что девки ополоснутся в речке без его наблюдения.
– Сань, ты иди к себе в кубрик. Я всё равно не сплю. Ночь какая-то странная. Томная. Не могу покоя найти. Иди. Тебе так и так до смены полчаса осталось. Что мучиться.
– Никак нет, товарищ старшина, не могу.
– Иди, говорю, бестолочь, – погрозил кулаком Мельниченко.
Матросик подобрал с пола опрокинутый вместе со стулом бушлат и направился к лестнице на нижний ярус.
– Спасибо, Николай Григорьевич, – обернулся он на ступеньках.
Старшина махнул рукой.
***
Возвращаясь из канцелярии, Гера наткнулся на группу призывников. Тощих котят еще не успели одеть в морскую форму, и они ходили по кораблю в белом белье да тапочках. Возглавлял делегацию переселенцев комсорг башни Витька Гнусин.
– Вот, братцы, посмотрите, это гроза военно-морского флота, матрос Исаков.
– Что людей балагуришь, Вить?
– Занимаюсь важной работой. Провожу экскурсию по кораблю. Хвастаюсь, на каком продвинутом судне мы несем службу.
– Георгий, – протянул руку для рукопожатий новобранцам.
– Я – Самат, а это Колька и Иван, мы с Приэльбрусья, – высокий худой парнишка пожал руку. Совсем недавно стрижен под ноль, с торчащими ушками и впалыми щечками. Все призывники казались на одно лицо, Самат отличался неким огоньком в глазах. Такой на славу послужит Родине.
– Какие у вас хилые рукопожатия, ребят. Каши не ели в учебке? – вмешался Витя. – Гера, покажи мускулы.
Исаков решил подыграть комсоргу. Разыграть юнгу – любимая забава старослужащего. Он закатал по плечо рукав робы и согнул руку так, чтоб кулаком почесать усики Гнусина. Молодецкая сила играла в мышцах, пыша жаром выступивших вен по контуру объемного бицепса. Сотни перенесенных пудовых снарядов делают руки бравого бойца словно вылепленными на скульптурах греческих богов.
– Чуешь, чем пахнет, басурманин? – протараторил Исаков, пародируя Витьку.
Комсорг был парнем веселым, и любила его команда за подвешенный язык. Но более его обожали девки. Карие татарские глазки угольком смотрели над аккуратными тоненькими усиками, длинными, как у гусара на картинках. Парни, когда собирались в увольнительной на танцы, старались не звать с собой Витьку, иначе всех девок отобьет.
– А корабль настолько технологически обеспечен, что скоро на нём появятся автоматические средства передвижения. – погрозил указательным пальцем Витька и отодвинул Герин кулак от своего лица. – Вот, меня уже мопед дома дожидается, поеду в отпуск – привезу его. Буду по палубе разъезжать, поручения раздавать.
– А так можно? – удивились новобранцы.
– А как же, на передовом корабле служим!
– Так вот и технологически передовом? – уловил нотки сарказма Исаков.
Витька подмигнул:
– Сейчас спустимся к механизму подачи снарядов. Так там, товарищи будущие мореплаватели, настолько всё для людей инженерной мыслью продумано, что диву даешься. Жарко там от механизмов да двигателей. А как снаряд шарахнет, так вообще сущая пустыня Кара-Кум. И что же придумали советские инженеры? С заботой о личном составе они поставили при пусковом механизме автомат газированной воды. Ей-богу, не вру. Жарко бойцу станет, он подойдет да нальет себе стаканчик газированной воды. Пойдем, покажу!
Исаков не смог сдержать смех. Дело в том, что Витька почти не соврал. В хитром артиллерийском механизме действительно предусмотрен автомат для газирования воды. Только вот пить ее никак нельзя. Это жидкость для охлаждения привода подачи снарядов. Впрочем, сливать ее без надобности из механизма тоже нельзя.
Пожелав Самату, Кольке и Ване успехов в дальнейшей службе, Гера направился в комнату бодрствующей смены.
– Пойдемте. – подбадривал шаг Витька и запел:
Наверх, вы, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает.
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!2
Делегация спустилась вниз по лестнице, а до Исакова продолжали доноситься слова песни.
Зашел в каюту. Отбывавшие сутки на морозе сослуживцы бодро начищали обувь, завершали приготовления к смене. Коля Кривопадкин и Димка Минаков весело обсуждали, как теперь величать Серегу Севастопольского: крымчанином или украинцем.
«Крым теперь наш!» – шутил запорожец Колька. «Не важно, Крымская область только формально входит теперь в Республику Украина» – парировал ростовчанин.
Они обернулись на вошедшего Геру, чая спросить у него мнения в споре.
– А что какой грустный? С поста, что ль, не отогрелся?
– Там с подсчетом проблема вышла… – небрежно буркнул Исаков, проходя к кушетке.
– Что?
– Лоб просил, чтобы Валька зашел к нему после смены. Напомните, пожалуйста, мне. Там одной палки не хватает в его вахту.
– А что сразу не хватает? Может, раньше шлюпка ушла. Или ты во сне лишнюю поставил, – подбадривал Коля.
– Или даже две! – подтрунил Дима.
– Хочешь, я с тобой пойду еще раз ко Лбу? – Кривопадкин положил руку на плечо опечаленного товарища.
– Нет уж. Сам. Один схожу чуть попозже.
Рука Исакова потянулась к регулятору громкости радиоприемника. Пластмассовая гайка приятно ложилась между указательным и большим пальцем. Крутить ручки на черном прямоугольнике с сеточкой, выпускаемом заводом «Красный Октябрь», доставляло Гере море приятных впечатлений. Под надписью «Москвич-3» пополз в сторону указатель волны. В музыке Гера забывался, топил свои печали.
– Ребят, вы пока подремлите. Я не хочу. Посижу на стороже, тихонько песни послушаю.
На первой попавшейся волне диктор рассказывал о недавно завершившемся семнадцатом чемпионате СССР по футболу. В финальном матче сразились Динамо и Спартак. Оба Московских спортивных коллектива были глубоко безразличны Гере, как и сам незатейливый вид соревнования. Ему было интересно попинать мячик с друзьями, подурачиться на зеленом поле, обгоняя друзей. Однако сидеть в тесной коморке средь шумного механического монстра и вслушиваться в шепелявящий голос было не так увлекательно. Можно еще послушать новости, очередной сеанс должен начаться вот-вот, в перерыве между таймами. Однако узнавать про и без того ожидаемые события в большой стране советов было тягостно. Того и гляди, под ровный говор диктора о спортивном состязании легко нарваться на дядюшку Рубена. Его чары усыпят, так и не рассказав новости с полей. Гера знал наперед: в совхозе имени светлого пути, что гордо несет знамя коммунизма, произошел очередной ударный бой за урожай. Тонны надоя и кубометры улова шибко ложились в закрома Родины, немыслимо опережая сроки недопятилеток.
Исаков прокрутил радиоволну дольше.
Нечто небывалое он поймал на ранее пустовавшей частоте. Затейливые ритмы незнакомой песни наполнили кубрик. Моряк покосился на крымчанина и ростовчанина. Ребята спали. Инструменты, издававшие мелодию, были незнакомы Георгию, он слышал подобную музыку впервые. О том, что слушает именно песню, он понял по ритмичности звуков и немного различимому средь фона помех юношескому голосу:
Наши голоса в морской пустыне
сорваны в такт.
Наши имена раскроют миру
через много лет спустя.3
Из глубин морских рождались волны, звук их плавного движения по водной пустыне преображался в движения рук музыканта. Арпеджио пробегалось по клавишам, гадая, на какой участи остановится мелодия: черная или белая. Это были звуки тех самых пенистых гребешков, что матрос наблюдал приходящими из-за горизонта и разбивающимися о берег. Клавишному перебору вторил гитарный бой, звучащий для Исакова крайне непривычно. Он мог бы подумать, что гитара музыканта расстроена, а ее струны выполнены из дребезжащего металла, но то лишь искаженное звучание плохо пойманной радиоволны.
Внезапная мысль пронзила Георгия. Он ненароком поймал «Голос Америки» или какую-то еще вражескую передачу. Он не должен это слушать! Это голоса сирен, что заманивают моряков в свои сети, а после губят.
Но он не мог оторваться от сладкой мелодии моря. Музыкант распевал о голосах из морской пучины. Они рассказывали историю ушедшего на дно корабля. Мелодия песни была настолько красива, что Георгий не смог себя заставить переключить волну.
Чуть подкрутив указатель «Москвич-3», матрос сделал звук песни более чистым. Песня смерти заиграла сильнее.
Глава 4.
28 октября 1955 года, бухта Севастополя
Всё не важно. Помогайбин успеет дочитать ночное молитвенное правило в тишине и спокойствии, без лишних свидетелей. Товарищи спят. Он их охраняет. Не только глазами, прочесывающими берег, но внутренне. Силами души. В его молитве призыв милости Божьей не к одному замерзшему на посту моряку, но ко всему кораблю.
Он еще не открылся товарищам в своем решении служить дальше. До вчерашнего похода твердо не ставил перед собой вопрос о деятельности по окончанию срока службы. С грохотом палящего оружия он осознал вчера, что жизнь на суше будет ему теперь в тягость. Подобные вахты его не волновали. Наоборот. Безмолвие ночного бдения прельщало его особым благодатным духовным состоянием. Охраняя главное орудие первой башни, он сосредотачивался на Боге. Эти моменты ценны для него отрешенностью от каждодневного мирского. Его душа находила покой в стоянии на волнах.
Смущала перспектива иного… Не нравились Валентину ходившие по кораблю слухи о «спецснарядах», готовящихся для следующего выхода. Неделю назад они не просто репетировали парадный выход в честь столетия битвы за Севастополь. Они стреляли холостыми зарядами, прототипами грядущего вооружения. Таковой выход был преднамеренно предпринят до принятия пополнения новобранцев на борт. Линкор прибыл в порт, где на него глазели щенячьей радостью призывники. Им выдалась честь служить на самом мощном корабле Союза!
Не надо быть тайным агентом или диссидентом, чтобы знать: в стране идет масштабная подготовка к новой войне. Финал мировой войны показал новое оружие, которым теперь обладает не только запад. Душа тревожится при мысли о ядерной бомбе. А вскоре она будет здесь, у него под рукой.
«Господи, убереги нас от участи сей» – молил Валентин, уповал не застать нового смертоносного заряда на вахтах.
Он таскал стамиллиметровые снаряды весом под тридцать килограмм. От них пахло машинным маслом и мертвой древесиной. Елью. В воображении моряк рисовал запахом смерти именно таким.
Не стоит страшиться будущего. Бог всё рассудит. Наступит рассвет субботы. После обеда они с друзьями сойдут на берег, будут сидеть на лавочках и смотреть на мирную жизнь граждан. Надо потерпеть. Всё будет.
Чтобы согреться, Валя переминал ногами по холодному металлу. Не танец, но некое ритуальное действо с покачиванием в такт песнопению. Колебания, созвучные молитвенному подвыванию, уходили вглубь корабля через перекрытия палуб и переборки трюмов.
Наступившая тьма не означала мирный сон на боевом корабле. В нём течет жизнь, кипит бдение, испаряются мечты.
***
Гера оглянулся, не следит ли кто за ним из длинного слабо освещенного коридора, и зашел в помещение кают-компании. Находиться тут после отбоя, да еще и не по регламенту своей смены – опасная затея. Следующие сутки может остаться спать на нарах при гауптвахте. Но аромат залежавшихся с ужина котлет манил.
– Завтра на ужин будет гречневая каша, – сонно пробурчал Юрий, протирая разделочный стол. Этот матрос интендантской службы казался совсем мальчишкой. По его худому телосложению вовсе не скажешь, что мальчик, наводящий на камбузе порядок, на самом деле самый настоящий, бывалый и мастеровитый кок! Он чуть выше поварешки, с хитрыми узкими глазками и не слезающей с губ улыбкой. Как обычно насвистывал, прибираясь после ужина.
В столовой к полуночи остался только кок да забежавший после смены матрос Исаков. Подобная привилегия – прокрасться на кухню после общего приема пищи – дозволена не каждому обитателю лайнера.
Повседневной заботой матроса Юрия Голоцуцкого являлось шуганье от дверей кухни робких бойцов, что надеялись перехватить дополнительную пайку или попросту согреть горло остатками чая. Юре не жалко продуктов, и даже наоборот, обидно за недопитый компот, что придется слить для высвобождения бачка под новые приготовления. Окрики «жадина» его не докучали. Больнее было, когда Лоб, заявившись с проверкой на кухню и застав едоков не по регламенту, шлепал и самого Юру поварешкой по пятой точке.
«Иди отсюда» – Голоцуцкий махал полотенцем всякому, не вовремя зашаркивающему к обеденному столу.
Сложнее приходилось с крысами. Мохнатые завсегдатаи корабля не боялись ни полотенец, ни криков. Был случай, когда отважному коку пришлось взяться за филейный нож и сразиться с королем крыс, подобно Щелкунчику на Рождественском балу.
Как и положено во всех строгих предписаниях, Голоцуцкий иногда делал маленькие исключения. В круг допущенных к ночному перекусу входила определенная когорта. На корабле матросы были друг другу товарищами и братьями. Среди них сложно выделить особенных. Но свыше того существовал негласный институт землячества. Коллектив из Ставрополья рассредоточился по линкору, выручая друг друга в житейском морском брении.
Из всех земляков Юре посчастливилось распределиться поближе к теплому котлу с кашей. Полученное до службы кулинарное образование способствовало тому.
– С рыбными котлетами? – прожевывая еле теплый ужин, Исаков посматривал на выход с кают-компании. Почудились чьи-то шаги по коридору. Нет, прошли мимо, не застав Георгия за нарушением распорядка дня.
– Котлеты до тебя съели, извиняй.
Гера с тоской подумал о том, как, провожая с призывного пункта на вокзал, бабушка говорила: «Там вас кормить будут по-нормальному».
Юрий не выкидывал остатки с котлов до тех пор, пока не сменятся полуночники. Кто-то из ребят, замученный холодным бдением на палубе, то и дело забегал к нему на корабельную кухню, чего-нибудь пожевать. Окошко для выдачи пищи закрывало от кают-компании самые приятные для уставших юнцов ароматы. В него после вахты, украдкой, стучали морячки. Стоило убрать со столов, начистить котлы, как начинала тянуться вереница «нехватов». Так называли вечно голодных бойцов, прибегающих за дополнительной пайкой. Самообладание поваров в подобные приходы было тверже прикрученных к полу стульев. Единая массивная ножка намертво прицеплена в металлический пол кают-компании. Кругом у столь же надежно прикрепленных столов мягкие кожаные сиденья веяли уютом в одном из приятнейших мест корабля. Со стены нежно улыбался дедушка Ленин, уверяя неокрепшие умы, что тщательное пережевывание пищи приближает страну к коммунизму.
– Спасибо нашим поварам за то, что вкусно готовят нам! – Гера поставил пустую миску на полочку при окошке. Металлическое донце звякнуло о блестящую лакированную доску.
– Тише ты, поэт. Расшумелся! – Юра ловко подхватил посуду, моментально другой рукой протер полочку от капель с миски.
Очередные шарады так и не слетели с языка Георгия, они были вовремя подхвачены своевременным напоминанием о преступности подобного перекуса не по расписанию. Едва окошко раздачи с унылым щелчком захлопнулось, из коридора раздался топот башмаков.
– Ложки на стол, языки к осмотру! – ворвался в столовую парень с термосом в руках. Его лицо поделено широкой улыбкой пополам, а на плече висел автомат.
Георгий вытянулся по стойке смирно от громогласного приказа, но, разглядев вошедшего, выругался и погрозил кулаком. Невысокий матросик с широкими плечами мало похож на вахтенного офицера со свитой.
Даже не пытавшийся спрятаться кок стёр выступивший пот со лба. Что толку прыгать под стол или тараканом заползать за угол кубрика, коль старший офицер чует нарушение порядка сквозь броню корабля. Вошедший матрос Серега Бойко не из тех, кого следует бояться, хоть и выглядел весьма крепко для своего юного возраста.
– Сергей! Етить твою налево! – выпалил Голоцуцкий из окошка. – Не шуми, крысы сраться начинают от твоего голоса! А тебе потом компот с этим пить.
– Что, хомячишь? – вошедший караульный выставил на раздаточный прилавок плохо помытые термосы.
– Ты не слишком дерзок для салаги? – смелость вернулась к Исакову. Матрос, что стоял перед ним, служил на корабле от силы полгода. Исакову доводилось уже его видеть в качестве караульного карцера.
Бойко смерил взглядом артиллериста. Он мог запросто повздорить с этим матросом свободной смены, что не к расчету оказался на кухне. После потасовки правда будет на стороне караульного, пришедшего по регламенту за пищей для заключенных под стражу. К тому же храбрившийся Георгий рискует вовсе попасть в карцер под его же охрану. Решающей переменной в этом уравнении молодецкой удали стало желание самого Бойко подкрепиться чем-нибудь горяченьким. Желание могло быть неосуществимым, поскольку раздосадованный кок не потерпит превращение обеденного зала в ринг кулачного боя.
– За голодающих узников радею, – уже шутливым тоном произнес караульный. – Не обессудь.
– Ну, ладно, бывай. – Георгий мог бы с одного удара выщелкнуть в коридор зазнавшегося салагу. После подобного поступка первые вопросы появятся в адрес кока, мол, а что товарищ Исаков делал на камбузе? Подставлять земляка не хотелось. Отступил.
Юрий погремел посудой в стараниях подогреть остатки ужина для заключенных.
– Что-то ты припозднился, – отметил кок, забирая пустые термосы.
– Да, пока начальство про нас вспомнило, пока дало команду отправиться за пайкой.
– Кабы не специально забыли… Ванька-то еще томится на нарах? Тот, что мичмана послал.
– Медведков? А то, куда ж денется, голубчик, раз старшине батареи грубит. Ты положи побольше, там еще второй на шконке.
– Кто таков, за что? – отрешенно спросил кок. Ему не было дела до корабельных сплетен, чертовски хотелось спать.