Алмазные псы

Мы со Струмой еще раз проверили все системы наших капсул, а затем начали тратить топливо на торможение перед встречей с кораблем. К тому времени мы уже могли видеть друг друга, разделенные двумя-тремя километрами, но легко различимые на фоне звезд за счет выбрасываемой вперед струи плазмы.

Мы прошли отметку в десять тысяч километров без всяких происшествий. Я чувствовала себя разбитой и вялой, у меня пересохло во рту, но этого и следовало ожидать после запуска с таким ускорением и принудительного сна. В остальном все было в порядке, если не считать вполне объяснимых дурных предчувствий, которые любой испытывал бы на моем месте. Все приборы капсулы работали исправно, показания датчиков и индикаторов оставались вполне разумными.

В девяти тысячах километров я почувствовала изменения.

Началось с мелочей. Мне пришлось щуриться, чтобы разглядеть данные на дисплее, словно я смотрела на него под водой. В первый момент я приписала это усталости. Затем связь с «Равноденствием» сделалась неустойчивой, то и дело пропадая и прерываясь помехами.

– Струма, ты понял, что это значит? – спросила я.

Его ответ прозвучал так, словно он находился еще дальше от меня, чем корабль. Но я по-прежнему видела его капсулу, сверкающую слева по борту.

– То, что действовало на скафандр, сейчас начнется и с нами.

– Объект не изменился в размерах.

– Нет, но то, что он творил с окружающим пространством, теперь вышло на новый уровень.

В его словах не было упрека, но я уловила скрытую связь. Скафандр вызвал определенную реакцию, ту волну, что прошла через «Равноденствие». Возможно, это означает постоянные изменения условий вблизи поверхности объекта, подобно тому, как крепость усиливает свою защиту после первого нападения.

– Мы не отступим, Струма. Мы знали, что будет жарко… просто это случилось чуть раньше, чем ожидалось.

– Согласен.

Его голос еле пробился ко мне, словно растянутый доплеровским эффектом.

По крайней мере, капсулами еще можно было управлять. Мы прошли отметку восемь с половиной тысяч, все так же сбрасывая скорость, все так же нацеленные на корабль сочленителей. Пусть и уступая вчетверо по размерам «Равноденствию», он оставался единственным физическим телом между нами и поверхностью объекта, мерцающим на границе видимости в зареве наших выхлопных струй. Мелкая крупинка над океаном черноты.

«Когда весть о предательстве дойдет до нашего правительства, – размышляла я, – начнется война».

Мир с сочленителями всегда оставался напряженным, но любые нарушения, случавшиеся прежде, по сравнению с этим были не более чем мелкими дипломатическими эксцессами. Сочленители не только подготовили и провели секретную экспедицию, грубо поправ условия взаимовыгодного сотрудничества, но и попытались захватить корабль, проявив холодное безразличие к судьбам остальных девятнадцати тысяч пассажиров. Сочленители всегда считали, что они лучше других, и в определенном смысле, возможно, были правы. Они умней, быстрей и уж точно беспощадней нас. Мы многое приобрели от партнерства с ними, и, возможно, они тоже получили какие-то ограниченные преимущества. Но теперь я понимала, что это была лишь видимость, циничный прагматизм. За нашей спиной они строили планы, надеясь извлечь выгоду из первого контакта с этим проявлением чужого разума.

Однако первая война едва не поставила их на грань вымирания. И за минувшее столетие они поделились с нами многими своими технологиями, позволив нам опасно приблизиться к их собственным возможностям. Учитывая то, как долго продолжалось сотрудничество, зачем было рисковать всем при таких сомнительных ставках?

Я мысленно перенеслась к напутственным словам доктора Грелле о нашей пленнице. Мои познания в истории не были так обширны, но я не видела причин сомневаться в его воспоминаниях. То, что он говорил о пленных сочленителях, наверняка правда. Почему же тогда Магадиз терпит нацеленное на нее оружие, если может добраться до его управления и сделать так, чтобы ей снесло голову?

Разве что она все-таки не хочет умереть.

– Струма… – начала было я.

Но слова, которые я собиралась сказать, остались непроизнесенными. Со мной творилось что-то странное. Мне приходилось испытывать и невесомость, и повышенную гравитацию, но это было нечто совершенно новое. Невидимые когти пронзили кожу и принялись раздирать меня изнутри во всех направлениях сразу.

– Началось, – сказала я, снова застегивая ремни безопасности, как бы ни были они сейчас бесполезны.

Капсула тоже ощутила изменения. Приборы говорили о нагрузках, выходящих за рамки ее крайне ограниченного понимания нормальных условий. Я все еще видела корабль сочленителей, а звезды за черным горизонтом поверхности объекта оставались на своих местах. Струйные двигатели начали захлебываться, и это только ухудшало положение.

– Переходите на ручное управление. – Голос Струмы, мгновение назад искаженный и невнятный, теперь четко прозвучал в моей голове: – Мы уже совсем близко.

Двести километров до корабля, затем сто пятьдесят, затем сто. Скорость замедлилась уже до сотни-другой метров в секунду. Капсула все еще функционировала, все еще поддерживала жизнедеятельность, но мне пришлось отключить все сложные навигационные и рулевые системы, рассчитывая теперь только на свои грубые инстинкты. Канал связи с «Равноденствием» окончательно пропал, а когда я оглянулась назад, на купол неба, звезды как будто плыли за толстым мутным стеклом. Мои внутренности скрутило в узел, кости болели так, словно раскололись миллионами тончайших трещин. Внутреннее глазное давление медленно росло. Только понимание того, что «Равноденствию» придется еще хуже, если мы не изменим направление дрейфа, помогало мне продолжать полет.

Наконец корабль сочленителей словно выплыл из какой-то искажающей среды, его очертания стали более четкими. Пятьдесят километров, затем десять. Наши капсулы приблизились к нему почти ползком.

И тут мы увидели то, чего не замечали прежде.

Большое расстояние, измененное пространство и ограниченные возможности наших датчиков и глаз сыграли с нами ужасно злую шутку. Корабль был разрушен в куда большей степени, чем мы могли судить по результатам дальнего сканирования. Он оказался жалкой развалиной, сохранившей лишь внешние контуры. Корпус, двигатели и лонжероны остались на месте, но превратились в нечто волокнистое, выпотрошенное, разодранное на части в одних местах и истончившееся до невесомого кружева в других. Корабль готов был распасться на части, рассыпаться в пыль, словно хрупкое ископаемое, извлеченное из предохраняющего раствора.

Долгие минуты мы со Струмой просто смотрели на него, наши капсулы висели в нескольких сотнях метров от корпуса. Все неприятные ощущения, включая тошноту, никуда не исчезли. Мысли сделались вязкими, словно застывающая смола. Но пока я смотрела на останки корабля сочленителей, все остальное не имело значения.

– Он находится здесь очень долго, – сказала я.

– Мы точно этого не знаем.

– Десятки лет… даже больше. Приглядись к нему, Струма. Это старый-престарый корабль. Возможно, старше Европейского соглашения.

– Что вы хотите этим сказать, капитан?

– Если его послали сюда до момента заключения соглашения, то никакого нарушения сделки не было.

– Но ведь Магадиз…

– Мы не знаем, какие приказы выполняет Магадиз. Если они у нее вообще есть. – Я с трудом проглотила комок и заставила себя сказать суровую и очевидную правду: – В любом случае корабль для нас бесполезен. Слишком много лет прошло, и на нем не сохранилось ничего полезного для нас. Даже если я рискну забраться внутрь, это ничего не даст. Мы напрасно проделали весь этот путь.

– Там могли сохраниться технические данные. Показания приборов, характеристики объекта. Мы должны хотя бы посмотреть.

– Нет, – сказала я. – Ничего не могло уцелеть. Ты ведь сам понимаешь, правда? Это просто пустая оболочка. Даже Магадиз не смогла бы из нее ничего извлечь.

Мое сердце отчаянно забилось. Помимо неудобства и тошноты, я ощущала теперь безмолвный, все нарастающий ужас. И понимала, что здесь не место для таких простых мыслящих существ, как я.

– Ничего у нас не вышло, Струма. Мы правильно сделали, что попытались, но нет смысла себя обманывать. Остается только молиться, чтобы наш корабль остановил дрейф без посторонней помощи.

– Нельзя сдаваться, не взглянув поближе, капитан. Вы сами сказали, что мы уже зашли слишком далеко.

И, не дожидаясь разрешения, Струма двинул свою капсулу к останкам корабля сочленителей.

Он был намного меньше, чем «Равноденствие», но все же капсула рядом с ним казалась крохотной светящейся точкой. Я мысленно выругалась, прекрасно понимая, что Струма прав, и на ручном управлении полетела следом. Он направился к широкой пробоине в борту корабля, с загнутыми и расходящимися во все стороны, словно лепестки цветка, кусками оболочки. Притормозил коротким импульсом, а затем заплыл внутрь.

Я в последний раз попыталась восстановить связь с «Равноденствием» и поспешила за Струмой.

«Может быть, он прав, – подумала я, отчаянно стараясь выдавить страх из сердца. – Там могло что-то остаться, каким бы маловероятным это ни казалось. Шаттл, защищенный от сильных повреждений. Запасной двигатель с чудом уцелевшим интерфейсом управления».

Однако, едва оказавшись внутри, я поняла всю тщетность наших надежд. Разрушения здесь были такими же страшными, как и снаружи, если не страшней. Корабль прогнил насквозь и удерживался от распада только тончайшими остатками соединительной ткани. Включив бортовые огни капсулы на полную мощь, я плыла сквозь темный зачарованный лес изогнутых балок, изорванных в клочья палуб и переборок, разбитых и покореженных механизмов.

Я успела примириться с абсолютной бесполезностью нашей экспедиции, как осознала кое-что еще: капсулы Струмы нигде видать. Он плыл в нескольких сотнях метров впереди меня, и если не саму капсулу, то хотя бы отражение ее бортовых огней и выхлопной струи я должна была замечать.

Но когда я погасила свои огни и выключила двигатель, вокруг была полная темнота.

– Струма, – позвала я, – ответь, пожалуйста. Я тебя потеряла.

Тишина.

– Струма? Это Раума. Где ты? Посигналь дальним светом или двигателем, если слышишь.

Тишина и темнота.

Я остановила капсулу. Вероятно, я уже преодолела половину пути по внутренностям корабля сочленителей, и этого было достаточно. Развернувшись, я попыталась найти логическое объяснение молчанию Струмы. Должно быть, он пролетел всю внутреннюю полость насквозь и выбрался с другой стороны, а твердые останки корабля блокируют наши переговоры.

Двигатель дал короткий импульс, и я направилась туда, откуда пришла. Искореженные конструкции отражали туманный свет. Впереди показался постепенно разбухающий клочок звездного неба в форме цветка. Не дом, не убежище, но все же что-то, к чему можно стремиться, что-то лучшее, чем внутреннее пространство разрушенного корабля.

Я увидела капсулу Струмы за мгновение до того, как она врезалась в меня. Должно быть, он включил двигатель ровно настолько, чтобы выскочить из укрытия. Когда он протаранил мою капсулу, скорость сближения была не больше пяти-шести метров в секунду, но и этого хватило, чтобы у меня вышибло дыхание, а моя капсула завертелась кувырком. Я судорожно хватала ртом воздух, борясь с нарастающей тяжестью в голове и пытаясь сохранить хоть какую-то ясность мыслей. От удара зазвенел аварийный сигнал. Капсула была довольно крепкой и пережила запуск с огромным ускорением, но она не предназначалась для того, чтобы выдержать умышленное столкновение.

Я ткнула пальцем в панель управления и высвободилась из обломков. Капсула Струмы уже возвращалась, освещаемая стробоскопическими вспышками двигателя. Каждая вспышка выхватывала ее из темноты, как будто замершую в свободном пространстве, но при следующей вспышке она оказывалась заметно ближе.

Я задумалась, имеет ли смысл заговорить со Струмой и попытаться его образумить.

– Не делай этого, Струма. Чего бы ты ни добивался…

И тут меня охватило глубокое, спокойное понимание. Это был почти подарок судьбы – вдруг увидеть все так четко и ясно.

– Это была инсценировка. Попытка захвата судна. Магадиз… и все остальные… они не собирались нарушать соглашение, правильно?

В его ответе мне почудилось желание что-то объяснить, как-то оправдаться:

– Нам нужны были эти сведения, Раума. Нужны больше, чем эти сочленители, и уж точно больше, чем мир с ними.

Наши капсулы зазвенели от удара друг о друга. У нас не было никакого оружия, кроме массы и скорости, и никакой защиты, кроме брони и стекла.

– Кому это «нам», Струма? О ком ты говоришь?

– Тем, кто заботится о наших интересах, Раума. Это все, что вам нужно знать. Все, что вы узнаете, проще говоря. Мне очень жаль, что вам придется умереть. И всех остальных тоже жаль. Мы не думали, что все так обернется.

– Правительство ни за что не одобрит это, Струма. Тебя обманули. Солгали тебе.

Он снова налетел на меня, сильней, чем в прошлый раз, не выключая двигатель до самого момента столкновения. На секунду, а может и на десять, я потеряла сознание, а когда пришла в себя, моя капсула уже остановилась в дебрях корабельных переборок. Хрупкие, как стекло, они раскалывались на мелкие осколки, которые разлетались кувырком и с мелодичным звоном бились о корпус моей капсулы.

По переднему куполу во все стороны побежали мелкие трещинки.

– Рано или поздно сочленители узнали бы об этом корабле, Раума, так же, как узнали мы. И нашли бы способ добраться сюда, не постояв за ценой.

– Нет, – ответила я. – Они не стали бы этого делать. Возможно, когда-то сочленители и были безжалостными, так же как мы. Но мы научились сотрудничать, научились строить лучший мир.

– Чтобы утешить вас, я обещаю, что в своем рапорте всю заслугу этого открытия припишу вам. Оно получит ваше имя. Объект Бернсдоттир или Завеса Бернсдоттир – как вам больше нравится?

– Мне больше понравится, если я останусь в живых, – сказала я громче, чтобы перекричать сигнал тревоги. – Между прочим, как ты собираешься подать рапорт, если мы не вернемся домой?

– Об этом уже позаботились, – сказал Струма. – Когда я возвращусь на «Равноденствие», все примут мою версию событий. Я скажу, что вы попали в ловушку, а я не смог спасти вас. Постараюсь, чтобы ваша смерть выглядела героической.

– Не стоит так беспокоиться из-за меня.

– А я и не собираюсь. Просто чем больше внимания уделят вам, тем меньше будут думать обо мне.

Он врезался в меня еще раз. Я пыталась поднырнуть под него, но мои пальцы соскользнули с пульта управления двигателем. Капсула накренилась и уплыла в сгущающиеся дебри разрушенного корабля. Я ударилась обо что-то твердое и отлетела вниз.

– Теперь тебе осталось надеяться только на то, что удастся остановить дрейф.

– Может быть, удастся, а может, и нет. Но мне не нужен корабль. У меня есть запасной план на случай, если по-другому не получится. Я покину корабль. Катапультируюсь в криокапсуле, введу в нее обратный маршрут. Капсула без труда сохранит меня в открытом космосе, и в конце концов за мной пришлют другой корабль.

Снова замигали вспышки двигателя, но не моего. Резкие изломанные очертания на миг застыли. Кажется, я заметила в этом хаосе, порожденном нашим грубым вторжением, чье-то тело – кувыркающееся, словно кукла, безволосое, с четко выраженными черепными швами и безжизненным взглядом обращенных ко мне глаз.

– Рада, что ты так доверяешь своим хозяевам.

– О да, доверяю.

– Кто они, Струма? Какая-то фракция демархистов? Или нейтральная сила?

– Просто люди, Раума. Хорошие люди с далеко идущими планами.

Капсула Струмы снова пошла на таран, чтобы теперь уже покончить со мной.

«Может, услышал сигнал тревоги и мое беспомощное падение, вот и решил, что я больше не могу управлять двигателем», – подумала я.

Я подпустила его ближе. Он набрал скорость, и его лицо словно распухло, заполнив собой весь купол. Во взгляде застыла решимость, в которой было больше сожаления, чем ярости. Должно быть, наши глаза встретились в последние залитые стробоскопическим светом мгновения и он что-то прочел на моем лице, что-то выдавшее мое намерение.

Но к тому моменту было уже слишком поздно.

Я вцепилась в пульт управления и бросила капсулу в сторону, не оставив ему времени, чтобы изменить курс. Его капсула скользнула в то место, где секундой раньше находилась моя, и понеслась дальше, прямо на выступающий острый край сломанного лонжерона. Он пробил броню и вошел в грудь Струмы, и во вспышке моего двигателя я увидела, как его тело содрогнулось в жестокой судороге, когда воздух вместе с жизнью вылетал из легких.

В других обстоятельствах я бы нашла способ доставить труп на «Равноденствие». Что бы ни совершил Струма, как бы ни нагрешил, он не заслуживал, чтобы его бросили в таком месте.

Но обстоятельства были такими, какими они были, и я улетела одна.

О дальнейшем мне не так много нужно вам рассказать. Мало что в жизни бывает только черным или только белым, так же вышло и с ремонтом. Он закончился вовремя, и «Равноденствие» снова стало управляемым. Я уже возвращалась, расходуя последнее топливо, когда на корабле началась проверка вспомогательных двигателей. Поскольку реактивные струи вытекали в мою сторону, я без особого труда различала яркую звезду – мой корабль. «Многого и не требуется, – говорила я себе. – Теперь мы наверняка сможем прекратить дрейф или даже развернуться в другую сторону, и «Равноденствие» будет отходить все дальше от поверхности объекта».

Как только моя капсула освободилась от его воздействия, я восстановила устойчивую связь с кораблем и определила расстояние до него. Затаив дыхание, я наблюдала, как скорость дрейфа уменьшилась в пять раз. Десять метров в секунду – даже человек мог бы обогнать сейчас корабль. Почти то, что и требовалось, – заманчиво близко к нулю.

А затем что-то пошло не так. Двигатели замерцали и погасли. Я ждала, когда они снова заработают, но этот момент так и не наступил. Я связалась с кораблем и узнала, что одна из уязвимых энергетических линий не выдержала перегрузки. Как и все остальное, ее можно было починить, но для этого требовалось время, которого у нас не было. Дрейф «Равноденствия» замедлился, но не прекратился совсем. Датчики наших капсул засекли изменения на расстоянии девяти тысяч километров от поверхности объекта. При нынешней скорости корабль пройдет эту точку за четыре дня.

У нас не было времени.

На обратном пути я сожгла почти все топливо, оставив лишь небольшой запас для сближения с кораблем. К несчастью, этого запаса оказалось недостаточно. Когда я подкорректировала отклонение от нужного курса, у меня уже не оставалось топлива, чтобы выполнить сближение. Капсулу проносило мимо него в межзвездное пространство. Ее ресурсов хватило бы, чтобы поддерживать мою жизнь еще несколько дней, но не настолько долго, чтобы кто-то успел прийти на помощь. И в конце концов я бы умерла от холода или удушья, в зависимости от того, что возьмется за меня раньше. Ни тот ни другой вариант мне совершенно не нравился. Но по крайней мере я избежала бы гибели от разрывающих сил у поверхности объекта.

Разумеется, ничего такого со мной не случилось. Моя команда и представители пассажиров решили вернуть меня на корабль. Курс «Равноденствия» очень аккуратно подправили с помощью отремонтированных рулевых двигателей, и я проскользнула прямо в пасть грузовой шахты. Это был крайне болезненный процесс, обратный тому, который недавно выбросил меня из корабля. Я получила сильную контузию, когда капсула попала в захват пусковых направляющих и мучительно резко остановилась.

И все же я осталась жива.

Доктор Грелле был первым, чье лицо я увидела, когда пришла в себя, лежа на реанимационной койке, с болью в висках, но и с полным осознанием случившегося.

Первый мой вопрос был вполне естественным:

– Где мы сейчас?

– В двух днях дрейфа от того места, где ваши капсулы начали фиксировать изменения пространства-времени, – сказал он с мягкостью лучшей в мире сиделки. – Приборы пока не показывают ничего странного, но я уверен, что все изменится, когда мы приблизимся к границе.

Я впитывала новости со странным чувством обиды на то, что мне не дали умереть. Но усилием воли взяла себя в руки, как и подобает капитану.

– Долго меня откачивали?

– Возникли осложнения. Надо было восстановить кровообращение мозга, и мы поместили вас в хирургический автомат. Было непросто добиться, чтобы он заработал должным образом. Некоторые операции пришлось выполнять вручную.

Больше никого в каюте не было. Я задумалась, куда делись мои старшие офицеры. Может, они занимаются подготовкой корабля к его последним дням, заполняют журналы, посылают сообщения и прощальные письма в пустоту космоса, надеясь, что кто-нибудь получит их?

– Это будет ужасно, доктор Грелле. Мы со Струмой испытали все на себе, хотя и находились далеко от поверхности. Если ничего нельзя сделать, никто не должен оставаться в сознании.

– Никто и не будет, – ответил доктор Грелле. – Кроме тех нескольких, кто сейчас бодрствует. Остальные вернулись в криосон. Они понимают, что это смертный приговор, но по крайней мере не ощутят боли, а успокоительные средства облегчат переход.

– Вы должны последовать их примеру.

– Я так и сделаю. Но сначала расскажу о Магадиз. Думаю, вам будет интересно.

Как только я оказалась готова, мы с доктором Грелле отправились в каюту для допросов. Магадиз сидела в кресле, по-прежнему удерживаемая зажимами. Она повернула голову, когда я входила в электростатическую клетку. С момента нашей последней встречи опухоль вокруг поврежденного глаза уменьшилась, и теперь сочленительница могла смотреть на меня обоими глазами.

– Я отослал охранника, – сказал доктор Грелле. – Он все равно ничего не добился.

– Вы рассказывали мне о пленниках на Марсе.

Он скупо улыбнулся:

– Рад, что теперь есть ясность. А тогда не знал, что и подумать. Почему Магадиз не повернула оружие против себя или просто не залезла к себе в голову, чтобы самоумертвиться? Это было ей вполне по силам.

– Почему вы этого не сделали? – спросила я у Магадиз.

Та перевела взгляд на доктора Грелле. Хотя она оставалась моей пленницей, но держалась с невозмутимым спокойствием и чувством собственного превосходства.

– Расскажите ей, что вы обнаружили, доктор.

– Это все хирургический автомат, – сказал Грелле. – Я уже говорил, что возникли проблемы с его работой. Думаю, никто не ожидал, что он снова понадобится, и не удосужился очистить оперативную память от подробностей предыдущего рабочего цикла.

– Не понимаю, – произнесла я.

– Хирургический автомат был запрограммирован на выполнение необычной задачи, далеко выходящей за привычный диапазон действий. Магадиз возвратили из криосна, но оставили в бессознательном состоянии. Потом поместили в хирургический автомат и установили ей принуждающее устройство.

– Это военная разработка, – объяснила Магадиз с такой отстраненностью, как будто припомнила нечто случившееся с кем-то другим, очень давно и очень далеко отсюда. – Запрещенное законом наследие первой войны. Его называли фарсидским бичом. Предназначалось оно для того, чтобы подавить нашу индивидуальную волю, дать возможность выдержать допросы и служить рупором контрпропаганды. Когда мне внедрили устройство, у меня не осталось личных желаний. Я могла делать и говорить только то, что от меня требовали.

– Что требовал Струма, – высказала я единственное разумное предположение.

– Ему пришлось действовать в одиночку, – все с тем же ледяным спокойствием продолжала Магадиз. – Он представил все как попытку захватить ваш корабль, хотя на самом деле никто даже не пытался. Но мы должны были умереть, все мы. Он не мог допустить, чтобы известие об обнаружении объекта достигло наших Материнских Гнезд.

– Я удалил это принуждающее устройство, – сказал доктор Грелле. – Разумеется, ваши офицеры были против. Но мне удалось объяснить им, что произошло. Должно быть, Струма очнулся первым, затем он проделал все необходимое с Магадиз. Он подготовил доказательства попытки захвата корабля: пробуждал от криосна других сочленителей и либо убивал на месте, либо внедрял им более грубые версии принуждающих устройств, чтобы они убедительно изображали боевые действия. Остальные офицеры пришли в сознание и увидели, что кораблю грозит опасность. В той горячке у них не было причин усомниться в словах Струмы.

– У меня тоже, – прошептала я.

– Сочленителей необходимо было уничтожить. Они помогали поддерживать существование корабля и правильную работу его систем, но нельзя было допустить их участие в исследовании объекта.

– А как насчет нас, остальных? Мы тоже в этом участвовали и могли все рассказать по возвращении домой.

– Вы бы приняли версию Струмы о захвате корабля, как на самом деле едва не случилось. И я бы принял. Но он совершил ошибку, приставив к Магадиз вооруженную охрану. А потом еще одну ошибку – когда дал мне возможность осмотреть хирургический автомат. Думаю, не стоит винить Струму за эти мелкие промахи. У него было много забот.