Министерство будущего

17

Сегодня мы собрались, чтобы уяснить, кто приводит мировую экономику в движение. Кто те люди, которые, образно говоря, заставляют мир вертеться? Очевидно, они в меньшинстве, ибо часто повторяют, что большинство сегодня активно приветствует перестройку системы.

Такое может заявить только глупый человек.

Ну, так только что сказал я.

Да.

Однако вернемся к вопросу: кто на самом деле приводит рынок в движение? То есть кто его теоретически объясняет, внедряет, обслуживает, защищает?

Полиция, закон.

Можно ли предположить, что люди, принимающие законы, тоже тесно с этим связаны?

Да.

Однако законодатели часто являются юристами, у которых нет собственных идей. Можно ли предположить, что идеи законов им подсказывает кто-то еще?

Да.

И кто же эти «кто-то еще»?

Мозговые тресты. Профессура.

То есть люди, имеющие степень по бизнес-администрации?

Университетские преподаватели любого типа. К ним быстро присоединяются студенты.

Экономических факультетов?

Всемирная торговая организация. Фондовые рынки. Все законы, а также обслуживающие эти законы политики и бюрократы. Принуждающие к исполнению законов полиция и армия.

Ну и, полагаю, директора компаний.

Банки. Ассоциации акционеров, пенсионные фонды, индивидуальные акционеры, хедж-фонды, финансовые фирмы.

И главное место во всем этом занимают центральные банки, не так ли?

Да.

Кто еще?

Страховые компании, перестраховочные компании, крупные инвесторы.

А также их алгоритмы, правильно? Значит, и математики тоже?

Математика – примитив.

Тем не менее примитивная математика требует наличия математиков, ведь мы с вами совершенные болваны.

Да.

Кроме того, я полагаю, сюда же надо отнести обычные цены, процентные ставки и тому подобное. То есть саму систему.

Но вы спрашивали насчет людей.

Да, мы имеем дело с сетью акторов. Однако некоторые акторы сети не являются людьми.

Вздор.

Как? Вы не верите в существование сетей акторов?

Нет, сети акторов существуют, однако решения о каких-либо изменениях могут принимать только те акторы, у кого для этого имеются возможности. Вы говорили о них.

Хорошо. Как насчет денег?

Что насчет денег?

На мой взгляд, деньги ведут себя подобно силе земного тяготения: чем больше у вас накапливается денег, тем сильнее становится их притягательная сила. Все как в случае с массой и гравитационным притяжением.

Изящно.

Главное, что система велика и хорошо отточена!

Очень глубокая мысль.

Ладно, вернемся к тем, кто является, по сути, администраторами нашей экономической системы, учат других, как с ней обращаться, и совершенно не случайно больше прочих извлекают из нее выгоду. Как вы думаете, сколько таких наберется?

Около восьми миллионов.

Вы уверены?

Нет.

То есть примерно один из тысячи ныне живущих.

Молодец.

Спасибо! И еще программы, которые они написали.

Не отвлекайтесь от людей.

Что если нечеловеческие элементы системы выйдут из строя?

Не отвлекайтесь от людей. Вас стало почти интересно слушать.

Кто самые важные среди этих восьми миллионов?

Государственные законодатели.

Неудачная мысль.

Отнюдь. Почему вы так говорите?

Коррупция, глупость…

Верховенство закона.

Но…

Никаких «но». Верховенство закона.

Вы держитесь за крайне хлипкую камышинку.

Да.

А где выход?

Держаться покрепче.

18

В моделировании ПТСР используется понятие «триггер» или «спусковой механизм», отражающее мгновенность стрессовой реакции и то, что ее способно запустить некое событие, аналог небольшого металлического предмета с закругленной головкой, с виду безобидного, если только не зарядить его в пистолет. Больного учат не нажимать на спуск.

Освоение когнитивно-поведенческой терапии – нелегкая штука. Один из подходов предлагает различать приходящие в голову мысли, выявляя среди них контрпродуктивные и травматические, а затем переключать разум на положительные размышления. Этот подход часто не срабатывает. Ты знаешь, что происходит, знаешь, что это тебе вредит, но процесс остановить не можешь. Ладони потеют, сердце мечется в груди, как попавший в западню ребенок, из этой животной реальности невозможно вырваться, приказать себе: стой, опасности нет, бояться нечего, ты в кафе за столиком, сейчас полдень, легкий ветерок, низкие облака, все хорошо, пожалуйста, не кричи, не вскакивай, не беги, успокой трясущиеся руки, возьми свою чашку кофе и…

Нажатие на спуск все равно происходит – и вот уже в лицо нацелен ствол пистолета.

Когда это случилось достаточное количество раз, то вид направленного на тебя настоящего пистолета с собственным большим пальцем на спуске – не указательным, потому как ты приставил дуло к своей груди и на спуск удобнее нажимать большим пальцем, – способен принести огромное облегчение, надежду, что страх скоро отпустит. Такие мысли приходят постоянно. Приходят так часто, что один из методов лечения ПТСР предлагает: не заморачивайся, если все будет и дальше так плохо, всегда можно покончить с собой. Некоторым страдальцам эта мысль действительно приносит разгрузку, даже становится отправной точкой на пути к исцелению. Всегда можно покончить с мучениями суицидом, так почему бы не прожить еще один день, вдруг что-то изменится?

Не бояться трудно. Не всегда получается. Сколько ни пытайся, как горячо ни желай, ты не властен над происходящим, хотя все это происходит у тебя в голове, или именно потому, что происходит у тебя в голове. Разум – странное создание. Если бы все мысли были осознанными, или умей мы контролировать осознанные мысли, или если бы бессознательные мысли были осознанными и настроения подчинялись нашим желаниям… то когнитивно-поведенческая психотерапия и вся затея возврата к норме, возможно, работала бы. Захотел – и получил!

Ан нет. Ты посредине реки. Неподвластная тебе быстрина влечет тебя в океан. Тебя снова тащит течение, которое ты не в силах преодолеть. Ты можешь утонуть.

Фрэнк тонул. Как и утопающему, ему не хватало воздуха. Терапия всего лишь наглядно продемонстрировала, что его никто никогда не вылечит.

В некотором роде это само по себе прогресс. Оставь надежду всяк сюда входящий. Можно ли жить без надежды? В какой-то книге он вычитал японскую пословицу: живи, словно ты уже мертв. Но что именно значит этот девиз, чем он способен воодушевить? Или речь идет вовсе не о воодушевлении? По меньшей мере в нем есть загадка, двойное дно; сначала приглашение жить, потом «словно ты уже мертв». Как прийти к такому состоянию? Или это взято из кодекса самурая, кому предписано, защищая хозяина, не считаться с собственной жизнью? Эдакий лакейский стоицизм? Быть живым щитом, орудием в чужих руках? Может, и так. В любом случае надежды приходится сначала втискивать в нужное русло.

А потому надежды на исцеление, возврат к нормальной жизни нет. На то, что случившееся на самом деле не случилось. Все это следует выбросить из головы. Терапия показала, что подобные надежды несбыточны. Надежду нужно искать в чем-то простом, в том, например, чтобы делать добро, как бы хреново тебе ни было.

Эту мысль стоило записать на клочке бумаги корявыми печатными буквами и прилепить бумажку на зеркало в ванной комнате рядом с прочими ободряющими высказываниями и картинками. Вид зеркала вызывал ассоциации с логовом сумасшедшего, но Фрэнк все равно решил прилепить новую записку.

«СТАРАЙСЯ ДЕЛАТЬ ДОБРО,

КАК БЫ ХРЕНОВО

ТЕБЕ НИ БЫЛО».

Всякий раз, когда он заставлял себя почистить зубы или побриться – что случалось все реже и реже, – его взгляд упирался в памятку, и он принимался думать о том, что мог бы сделать. Такие мысли только сбивали с толку. Но, похоже, импульс, побуждающий искать выход в действии, сидел глубоко внутри и временами был так силен, что вызывал изжогу. Даже когда Фрэнк мучился бессонницей либо тупел от избытка сна, этот призыв внезапно обжигал его, волнами распространяясь изнутри. Он должен что-то делать. Дети Кали его отвергли, ладно. Стать кем-то еще? Их дальним соратником? Борцом за правое дело? Воином-одиночкой?

За завтраком, успокаивая желудок маленьким стаканчиком йогурта, он размышлял, как это можно устроить. Один человек обладает одной восьмимиллиардной долей всей силы человечества. Если, конечно, сделать допущение, что силы у всех равные, что неправда, но для его умственных построений сгодится и так. Одна восьмимиллиардная доля – это очень мало; с другой стороны, существуют яды, миллиардные доли которых вызывают смерть, так что нельзя сказать, что столь малая величина не способна ничего изменить.

Фрэнк бродил по улицам Глазго, погруженный в мысли. Вверх и вниз по холмам на восток, на север, по дорожкам такой крутизны, что местами в них были вставлены лестничные марши. Прогулки по улицам Глазго хорошо помогали освободиться от стресса, виды города постоянно менялись вместе с изменчивой погодой, откликаясь в душе то бурей, то страхом, то внезапными вспышками восторга, то чернотой бездонной скорби. Или прекрасными видениями мира, в котором победило добро. С кем поделиться? Кому передать? Как поступал святой Франциск Ассизский? Пожертвуй собой, отрекись от себя, отдай все, что у тебя есть. Выпусти на волю птиц, помогай людям. Польза от таких действий очевидна. Надо вести себя как святой Франциск. Помогать людям.

Фрэнку этого было мало. Внутренности жгло желание убивать. Карать тех, кто был в ответе за страшную жару, но не всех, зажиточные народы – да, старые империи – определенно, все они заслуживали наказания, однако имелись еще и конкретные люди, многие из них до сих живут и в ус не дуют, потратили всю жизнь на отрицание изменений климата, в защиту ископаемых видов горючего, продолжают разорять биомы, толкать к вымиранию другие виды. Зло стало для этих людей делом всей жизни, попутно они нажили большие состояния, купались в роскоши, самодовольно разрушая мир, мня себя сверхчеловеками, попирая слабых.

Фрэнк жаждал истребить таких людей под корень. Если не получится всех, то хотя бы нескольких. Жажда возмездия выжигала внутренности. С таким уровнем стресса долго не протянуть, он чувствовал это так же отчетливо, как высокое давление крови в сонной артерии. Да, он еще и страдал гипертонией. Кровь была готова вырваться наружу. Рано или поздно организм в чем-нибудь даст слабину. Но пока еще есть время для действий. Мести? Для нее тоже. Надо сыграть на опережение. Нанести упреждающий удар. Помочь остановить эскалацию зла.

Психотерапевт принимала его дважды в неделю. Милая женщина среднего возраста, интеллигентная и опытная, спокойная и внимательная. Сострадательная. Фрэнк чувствовал, что вызывает у нее интерес. Может быть, интерес вызывали у нее все клиенты. Но к Фрэнку она была точно неравнодушна.

Врач расспрашивала Фрэнка, как у него идут дела, как он себя чувствует. О жажде возмездия он помалкивал, зато об остальном рассказывал без утайки. В начале недели приступ паники вызвало облачко пара, вырвавшееся из кофейной машины в торговом зале. Ему пришлось сесть, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце.

Психотерапевт кивнула.

– Вы пробовали шевелить глазами, как мы договорились раньше?

– Нет. – Фрэнк не сомневался, что предложенная терапия яйца выеденного не стоит, но, по правде говоря, в горячке момента просто позабыл о ней. – Я забыл. В следующий раз попробую.

– Может статься, сработает. А может, и нет. Вы ничего не потеряете, если попробуете.

Он кивнул.

– Хотите, я прямо сейчас?

– Нет, это следует делать во время реакции на какое-то событие. Не хочу причинять вам лишние болезненные переживания, но вы помните, как описывали для меня случившееся с разных точек зрения? Если вы сейчас в настроении, мы могли бы попробовать проделать это еще раз, и, пока будете рассказывать, повращайте глазами. Прием помогает закрепить ассоциации.

Фрэнк пожал плечами.

– Если вы считаете, что будет прок…

– Я не знаю, будет или нет, однако попытка точно не повредит. Если она вас слишком расстроит, всегда можно остановиться – в любую минуту, как только захотите.

– Хорошо.

Он начал рассказывать о том, как впервые приехал в индийский город, как сперва все думали, что новый период жары похож на предыдущие. Говоря, Фрэнк двигал глазами, разумеется, обоими одновременно, иначе он не умел, туда-сюда, отводя взгляд до отказа влево, на нечеткие очертания книжных полок, потом с максимально возможной быстротой вправо, на такие же нечеткие цветы в вазе на окне, выходящем во двор. Сознательное усилие заставило его сосредоточиться, уделять движению глаз определенное внимание и в то же время не прерывать рассказ, который стал сбивчивым и бессвязным, не похожим на то, что он рассказывал раньше и рассказал бы опять, попроси его терапевт повторить сказанное. Очевидно, это было одним из преимуществ упражнения.

– Я приехал туда зимой, в это время там не очень жарко… но и не холодно, нет. В Гималаях, да, холодно, в ясные дни даже можно увидеть снежные вершины на севере, однако по большей части дни были… неясными. Воздух грязный почти все время. И так практически везде. Я обустроился, брал уроки хинди, работал… в клинике работал. Потом наступил период жары. Стало намного жарче, чем прежде, но все… все говорили, что это нормально, что накануне муссонов всегда очень жарко. Тем не менее жара нарастала. Потом все стало происходить очень быстро. В один день зной стал настолько сильным, что даже местные испугались… На следующую ночь умерли несколько стариков и младенцев. Потрясенные, люди решили, что хуже, пожалуй, уже не будет. Они ошиблись. Отрубили электричество, остановились кондиционеры… стало не хватать воды. Люди паниковали, и не зря. Зной превысил способность человеческого организма к сопротивлению. У этого явления есть название – гипертермия. Невозможно дышать. Прекращает выделяться пот. Ты зажариваешься, как кусок мяса в духовке, и сам это чувствуешь. Под конец многие спустились к озеру, где температура воды была как в бане. Вода… ее нельзя было пить. Там умерли очень многие.

Фрэнк замолчал, позволив глазам отдохнуть. Он чувствовал, как мускулы за глазными яблоками сокращаются от непривычных усилий. Как любым другим мышцам, им требовался отдых.

– Я заметила, что на этот раз вы почти не говорили о себе.

– Вот как? Мне казалось, что говорил.

– Вы постоянно вели речь о других. Они делали то, с ними случилось се.

– Ну, я ведь тоже был там, среди них.

– В то время вы считали себя одним из них?

– Н-нет. То есть они это они, а я это я. Наблюдал за ними, с некоторыми разговаривал. Обычное дело.

– Разумеется. А рассказ о себе вы могли бы повторить, одновременно двигая глазами?

– Не знаю.

– Не хотите попробовать?

– Нет.

– Хорошо. Как-нибудь в другой раз. Мы также можем попробовать установить двусторонний контакт с помощью маленьких звонков, которые вы будете держать в руках. Помните, я вам их показывала? В ходе рассказа следует нажимать поочередно левый, потом правый, и так все время. Это легче, чем водить глазами туда-сюда.

– Я не хочу этим сейчас заниматься.

– Тогда в следующий раз?

– Я не знаю, когда он будет.

– Вы не хотите?

– Нет. С чего бы мне хотеть?

– Согласно теории, рассказывая свою историю, вы в определенной степени формируете память о событиях, облекая ее в слова. Если рассказывать, одновременно водя глазами или нажимая на звонки, это предположительно создает некую внутреннюю отстраненность между вами и вашей памятью о событии, которая и приводит к переживанию события заново, выступает спонтанным триггером нового приступа. Поэтому, когда это случается и вам требуется облегчение, можно, пошевелив глазами, вспомнить вашу устную версию события, что, по идее, должно предотвратить переживание события заново. Если я доходчиво объясняю.

– Да. Я понял. Не уверен, что в это верю, но понять понял.

– Вот и хорошо. Стоит попробовать?

– Может быть.

Осенью Фрэнк принял приглашение одной знакомой поработать в Антарктиде. Знакомая состояла главным исследователем в небольшой группе ученых, отправлявшейся в Сухие долины для изучения водного потока, ненадолго возникавшего там каждое лето, – реки Оникс. В команде нашлось место для ассистента, к тому же знакомая искренне хотела помочь Фрэнку. Раз он не переносит жару, рассудила она, то в Антарктиде ему самое место.

Неплохо, прикинул Фрэнк. У него кончались деньги, оставленные в наследство бабушкой, а он все еще не желал просить о помощи родителей или свою организацию в Америке, так что лишний заработок не помешал бы. И вот в ту же осень Фрэнк самолетом прибыл в Денвер, прошел собеседования, подправил резюме, выбросив из него индийский эпизод, был принят на работу и отправлен сначала в Окленд, потом в Крайстчерч, оттуда дальше на юг, на антарктическую станцию Мак-Мердо, остров Росса. Сухие долины располагались по другую сторону пролива Росса между хребтом Ройял-Сосайети и покрытым льдами морем. Холод стоял даже в салоне самолета, напоминавшем интерьер длинного складского ангара. Точно так же дело обстояло с постройками в Мак-Мердо, как старыми, так и новыми, похожими на пакгаузы или служебные здания – ни одно из них не прогревалось выше 15–16 градусов. Даже от очереди на раздачу в столовой веяло холодком. Фрэнка все это устраивало.

С другой стороны, в их домике у Сухих долин, где они принимали пищу, было тепло, но не так чтобы очень. В спальных домиках было немного жарко и душно, зато разрешалось спать в индивидуальной палатке. В палатке стояла такая холодина, что подходящий спальный мешок весил почти пять килограммов – вот сколько гусиного пуха требовалось, чтобы человек не замерз насмерть. Фрэнк дышал, высовывая нос из мешка; периодическое вторжение ледяного воздуха напоминало, насколько низка внешняя температура, хотя солнце не прекращало светить ни минуты. Круглосуточный солнечный свет поначалу смущал, потом Фрэнк к нему привык.

Лютый холод почему-то постоянно наводил на мысли о температуре как таковой; чтобы отогреть замерзшие на полевых работах руки, ученые довольно основательно нагревали домик-столовую, от чего в помещении возникала парная духота, что вызывало у Фрэнка ощущение бесконтрольного скольжения вниз по ледяному склону. В полном отрыве от источников помощи рецидив обернулся бы по меньшей мере большим неудобством, а по большей – катастрофой. Коллеги упоминали, что эвакуация вертолетом – большая редкость и дорого стоит. Поэтому Фрэнк избегал тепла. И все-таки порой ничего не оставалось, кроме как скрыть приступ и надеяться, что он не повторится. Временами Фрэнк вращал глазами, словно наблюдал за партией в пинг-понг.

На стоянке имелась сауна. Сам он, естественно, никогда в нее не заглядывал, но однажды ночью, возвращаясь к своей палатке под яркими лучами солнца, Фрэнк поравнялся с домиком-сауной именно в тот момент, когда из нее выскочила ватага полуголых ученых в купальных костюмах, визжащих от удовольствия и резкой смены температур. Тела, окутанные облаком пара, напоминали розовые хлопушки, готовые вот-вот взорваться. Безобидная сцена и крики восторга, так похожие на крики боли, немедленно нажали на «спуск». Сердце Фрэнка застучало так часто и с такой силой, что все поплыло перед глазами, колени внезапно подогнулись, и он рухнул лицом в снег. Вид розовых тел-хлопушек заставил сердце сорваться в галоп, и вот уже Фрэнк лежит на жестком ледяном насте. Упал в обморок у всех на виду. Купальщики, разумеется, бросились на помощь, один из них измерил пульс и встревоженно воскликнул: «Боже мой, да у него тахикардия!» Говорят, пульс бился с частотой 240 ударов в минуту. Двумя часами позже уже шумел винтами присланный за Фрэнком медицинский вертолет. После эвакуации в Мак-Мердо, когда начальство Государственного научного фонда получило полную информацию о недуге и причинах, которые его вызвали, Фрэнка обвинили в фальсификации анкетных данных и отправили домой.

19

Мы проторчали в море что-то около восьми лет. Расплатиться с нами обещали, когда мы где-нибудь пристанем, но все понимали, что этого никогда не случится. Нам не заплатят, мы не пристанем. Мы рабы. Когда отказываемся работать, нас запирают в каюте и не кормят. И мы снова выходим на работу.

Кормежка – отбросы, рыбьи головы и кишки из улова, хочешь – ешь, хочешь – подыхай. Мы ели. И работали – как не работать? Закидывали ярусные канаты, вертели катушки, стараясь, чтобы не отхватило пальцы или всю руку. Это не всегда получалось. В южной Атлантике часто штормит, в центре Атлантического океана еще хуже. Несчастные случаи происходили постоянно. Иногда парни просто перекидывались за борт. Один даже помахал на прощанье, прежде чем его накрыло волной. Все понимали, почему они так делают. Смерть, возможно, самый лучший выход, но она требует смелости. Пока ты жив, можно помечтать о каком-нибудь неожиданном событии, которое все изменит.

И однажды оно произошло. На горизонте появился корабль – в этом как раз не было ничего необычного, такое происходило постоянно. Приходили не только рыболовные суда, как наше, с невольниками или без, но также транспорты, забиравшие улов и доставлявшие припасы, чтобы нам самим не заходить в порт. Так у них было устроено. Мы понятия не имели, из каких стран эти корабли.

Поэтому все, даже капитан с помощниками, подумали, что к нам приближается очередной транспорт. Видимо, люди на том корабле знали какие-то условные сигналы и обманули капитана. Когда судно поравнялось с нашим ярусоловом и мы зацепили его гаком, через борт спрыгнули какие-то люди и направили на нас автоматы. Мы вскинули руки вверх – как в кино, да только кино получилось смешное, потому что почти все улыбались до ушей. Я тоже улыбался, чтобы не заорать от радости.

Нас заперли в каюте. Когда незнакомцы снова появились и начали задавать вопросы, мы с готовностью отвечали. Может, это были пираты, которые собирались заставить нас работать на кого-то еще или даже убить, однако каждый из нас все равно рассказал, как он сюда попал, кто капитан, а кто все остальные. Сначала нас держали в каюте, потом позвали наверх. Перелезайте на наш корабль, говорят. Мы подчинились, хотя и не ведали, что нас ждет. Все восемь рабов поднялись по веревочной лестнице на чужой корабль. Капитана с его людьми оставили на ярусолове. Пятерых. Они что-то говорили, но люди с автоматами не обращали на них внимания.

Когда мы отошли метров на сто, я заметил, что люди на борту чужого корабля ведут съемку нашего рыболовного судна. Вдруг нос нашей шхуны разворотило взрывом – прямо над ватерлинией. Хотя грохнуло негромко, весь нос оторвало. Что-то загорелось, однако в пробоину хлынула вода и потушила огонь. Через пятнадцать минут судно накренилось и начало тонуть. Второй взрыв на корме докончил дело. Обломки быстро пошли на дно. Капитан и его команда влезли на крышу рубки и что-то оттуда кричали. Ни один человек на борту корабля наших спасителей не произнес ни слова. Все лишь молча наблюдали.

– Вы решили их убить? – спросили мы стоящего рядом матроса.

– Разве на их корабле нет спасательных плотов? – ответил он.

– Мы не знаем. Надувных, что ли?

– Ну да.

– Наверное, есть.

– Значит, они либо надуют их и сбросят на воду, либо не надуют. Если не надуют, то поделом – они свое заслужили. Мы опубликуем фильм на веб-сайтах, где его увидят другие рыбаки. Если у этих есть плот, они попытаются доплыть до суши. Доплывут, значит, расскажут, что с ними произошло, всем, кто захочет слушать. Так или иначе люди узнают.

Мы смекнули, что чужаки, видимо, не полиция. Нам стало не по себе, однако спасителей не выбирают.

– О чем узнают? – спросили мы.

– О том, что рыбной ловле наступил конец.

– И слава богу, – сказали мы.

20

Коэффициент Джини, разработанный итальянским социологом Коррадо Джини в 1912 году, используется для измерения разрыва в доходах и имущественного неравенства населения конкретной страны. Как правило, он исчисляется десятичной дробью в промежутке между 0 и 1 и легок для понимания, ибо ноль соответствует положению, когда все владеют одинаковой долей имущества, а единица – такому состоянию, когда все принадлежит одному человеку, а всем остальным не принадлежит ничего. В реальном мире двадцать первого века страны с низким коэффициентом Джини, например, под управлением социал-демократов, обычно находятся на уровне ниже 0,3, в то время как страны с высоким уровнем неравенства – чуть выше 0,6. В неолиберальную эпоху в США, Китае и многих других странах коэффициент Джини подскочил с 0,3–0,4 до 0,5–0,6, причем люди, больше всех пострадавшие от роста неравенства, даже не пискнули, более того – зачастую продолжали голосовать за политиков, которые стояли за относительным обнищанием. Вот вам влияние гегемонии: пусть мы бедные, зато патриоты! Зато самодостаточны и можем за себя постоять! И так далее до раннего схода в могилу, ведь средняя продолжительность жизни у бедных граждан намного короче, чем у богатых. Поэтому всеобщая средняя продолжительность жизни впервые, начиная с восемнадцатого века, тоже начала снижаться.