Хут повесил фуражку на крючок за дверью и сел.
– Повторяю в последний раз. Нашу здесь работу вы не будете обсуждать ни с кем. Теоретически вы можете свободно говорить с рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером. – Хут вытянул руку с тростью и игриво ткнул Гарри в грудь. – Вы в курсе, кто это, сержант? В курсе, кто такой Генрих Гиммлер?
– В курсе, – прорычал Гарри.
– Но это лишь теоретически, – продолжил Хут. – На практике же вы даже ему ничего не скажете. Разве что в случае моей смерти. И только после того, как лично осмотрите мой хладный труп и удостоверитесь в полном отсутствии признаков жизни. Ясно?
– Ясно, – быстро ответил Дуглас.
Он боялся, что Гарри Вудс сейчас дойдет до точки кипения и набросится на Хута и его воздетую трость с кулаками.
– Любое нарушение этой инструкции будет считаться преступлением, которое, согласно параграфу сто тридцать четвертому приказа о военном положении верховного главнокомандующего Великобритании, карается расстрелом. А также преступлением, за которое во втором параграфе вашего же «Закона о чрезвычайных полномочиях в связи с немецкой оккупацией» от сорок первого года полагается казнь через повешение в Вандсвортской тюрьме.
– Что сначала? – уточнил Дуглас. – Расстреляют или повесят?
– Оставим и суду возможность принять какое-то решение, – ответил Хут.
Глава 8
Когда-то Севен-Дайлс считался опасным районом, вотчиной насилия и пороков. Теперь же это были просто нищие задворки театрального Лондона. Дуглас знал и это место, и его жителей еще со времен своей работы рядовым констеблем, но тогда он и представить не мог, что однажды сам здесь поселится.
Когда его загородный дом, оказавшийся как раз меж двух путей танковой атаки на Лондон, был разрушен, миссис Шинан предложила им с сыном свой кров и стол. Муж ее, в мирное время служивший в полиции, пошел на фронт и в прошлом году попал в плен при Кале. С тех пор он находился в лагере военнопленных в Бремене, и никаких перспектив освобождения пока не было.
Когда Дуглас Арчер вернулся на Монмаут-стрит в маленькую квартирку над свечной лавкой, стол был накрыт к завтраку. Миссис Шинан одевала маленького Дугги и своего сына Боба у жарко натопленного камина. Комнату украшали гирлянды сохнущего после стирки белья. Дугги кутался в знакомое полосатое полотенце – одну из немногих вещей, которые его отец смог выудить из-под обломков дома. Оно напоминало о счастливых временах, о которых теперь Дуглас предпочел бы вовсе забыть.
– Папа! Ты работал всю ночь? Убили кого-то, да?
– То самое убийство в антикварном магазине, мистер Арчер?
– Да, то самое.
– Вот! Говорил я тебе, Дугги? – воскликнул Боб. – В газетах писали!
– Не дергайся, – велела ему миссис Шинан, застегивая пуговицы на кофте мальчика.
Дуглас помог ей одеть маленького Дугги. Закончив это дело, миссис Шинан наклонилась к кастрюле.
– Вы ведь всмятку любите, мистер Арчер?
Беседы с ним она поддерживала строго в формальном ключе.
– Я уже ел яйца на этой неделе, миссис Шинан. Помните? Глазунью из двух штук в воскресенье.
Она выловила яйца гнутой ложкой и разложила по подставкам.
– Мне их соседка дала, ей из деревни родственники прислали. Она принесла мне шесть штук в обмен на ваш старый свитер, чтоб на пряжу распустить. Так что, по-хорошему, они все ваши.
Дуглас подозревал, что не было тут никакой соседки с родственниками, просто таким нехитрым образом миссис Шинан пытается накормить его из своего пайка, но за яйцо все же принялся. На столе стояла тарелка с нарезанным хлебом и лежал маленький кубик маргарина. Обертка его гласила, что это знак дружбы со стороны тружеников немецкой промышленности. Злоязыкие любители сливочного масла интересовались, не хотят ли сделать подобный дружеский жест труженики немецкого сельского хозяйства.
– А вот если бы убийство произошло на французском самолете, летящем над Германией, и убийца был бы итальянец, а жертва… – Боб на секунду задумался. – А жертва из Бразилии?
– Не говори с полным ртом, – одернула его мать.
По радио передавали вальс Штрауса по просьбе немецкого солдата из части в Кардиффе. Миссис Шинан выключила приемник.
– Или из Китая! – не унимался Боб.
– Не приставай к инспектору. Дай ему позавтракать спокойно.
– Решать будут юристы, – сказал Дуглас. – Я всего лишь полицейский. Мое дело выяснить, кто преступник.
– Миссис Шинан обещала сводить нас в субботу в Музей науки, – сообщил Дугги.
– Очень мило с ее стороны. Только дай слово, что будешь вести себя хорошо и слушаться.
– Он всегда слушается, – заверила миссис Шинан. – Они оба у меня очень хорошие мальчики. – Она посмотрела на Дугласа. – У вас усталый вид.
– Ничего, я надеюсь на второе дыхание.
– Но вы же не пойдете сейчас на работу? Даже не поспав!
– Пойду. Мы расследуем убийство, это мой долг.
– Говорил же, говорил же, говорил? – завопил Боб. – Говорил я, что это убийство?
– Тихо, мальчики!
– Меня ждет автомобиль, – сказал Дуглас. – Могу завезти вас в школу. Готовы выходить через полчаса?
– Автомобиль! Вас повысили?
– У меня новый начальник. Он любит, чтобы у его сотрудников были все условия. А у него самого в машине есть радиостанция. Может прямо по пути отправлять сообщения в Скотленд-Ярд.
– Слушайте, слушайте! – закричал Боб в восторге и приложил к уху воображаемую телефонную трубку: – Вызываю Скотленд-Ярд. Боб Шинан Скотленд-Ярду. Так, инспектор? Вот прямо так и говорит?
– Нет, сообщения передаются азбукой Морзе, – объяснил ему Дуглас. – То есть отправляют только «морзянкой», а получать можно и голосовые передачи.
– Надо же, чего только не придумают! – удивилась миссис Шинан.
– А какой у вас автомобиль? – спрашивал Боб. – Можно посмотреть? «Флаинг Стандард», да?
– У полицейских разные бывают. Правда, пап?
– Правда.
– А можно из окошка глянуть?
– Доедайте хлеб и можете поглядеть.
С радостными воплями мальчишки помчались в гостиную и высунулись на улицу, приподняв стекло.
– Ванна еще теплая, – сказала миссис Шинан. – Только дети помылись.
И она неловко отвела взгляд. Как и многие, она воспринимала связанную с бедностью социальную деградацию острее всех прочих лишений.
– О, ванна бы сейчас сделала меня другим человеком! – сказал Дуглас, хотя на самом деле в Скотленд-Ярде теперь были душевые с горячей водой.
– А вам не устроят нагоняй, если завезете нас в школу?
– Все будет хорошо.
– Законы по поводу нецелевого расхода топлива такие суровые. Управляющего пунктом распределения угля на Нил-стрит приговорили к смертной казни! В вечерней газете вчера прочитала.
– Все будет хорошо, – повторил Дуглас.
Она улыбнулась.
– Я больше года не ездила в автомобиле. С самых похорон дяди Тома, а это ведь еще до войны было. Как будто сто лет назад… – Она пересела поближе к камину и стала смотреть в огонь. – Дрова почти кончились. Но хозяин мастерской внизу одолжит несколько полешков, а на той неделе уже новые карточки выдадут.
От еды, горячего чая и жаркого камина Дуглас начал клевать носом, однако голос миссис Шинан заставил его вздрогнуть и проснуться.
– Боюсь, мне нужно кое-чем побеспокоить вас, мистер Арчер.
Дуглас полез в карман, но она воскликнула:
– Нет-нет, деньги не нужны! Того, что вы обычно даете, вполне достаточно, а уж ваша дополнительная продуктовая карточка – это настоящее подспорье. – Она рассеянно пощупала, не остыл ли чайник под вязаным чехлом. – Вожу мальчиков на внеклассные уроки музыки по вторникам и четвергам. Длятся по часу, стоят всего шиллинг в неделю, и ребятам, похоже, очень нравится.
Дуглас чувствовал, что поговорить она хотела совсем не об этом, но торопить не стал. Прикрыл глаза, как будто снова задремывая.
– Еще чаю?
– Нет, спасибо.
– Это немецкий эрзац. Говорят, его надо пить с лимоном. С молоком не очень вкусно, правда? – Она исчезла среди висячих садов постиранного белья, проверяя, как все сохнет и не пора ли перевернуть другой стороной. – Женщина с того конца улицы видела в прошлый понедельник, как через станцию Клэпхэм шел военно-санитарный поезд. Полные вагоны солдат, грязные все, форма рваная. А в самом хвосте два вагона с красным крестом, в таких лежачих возят… – Она зажала во рту прищепки, перевешивая детскую пижаму. – Получается, бои еще идут?
– Я бы не рассказывал об этом кому попало, миссис Шинан.
– Она не выдумала, я ее знаю. Она женщина умная.
– Понимаю, – кивнул Дуглас.
– И я не рассказываю кому попало. Только вам. Потому что вам всегда можно.
– В городах иногда взрывают бомбы и убивают немецких солдат. В сельской местности встречаются большие группировки, которые устраивают засады на немецкие моторизованные патрули. Но вряд ли они продержатся до весны.
– Из-за холодов?
– Огня зажигать нельзя, будет заметен дым. В лесу не укроешься, когда деревья голые. Зимой человеческие следы гораздо проще заметить с воздуха. А уж если снег пойдет…
– Бедные ребята, – вздохнула миссис Шинан. – Я слышала, в неоккупированных областях сейчас такая жуть, нет самого необходимого. А ведь зима еще даже не началась.
Она явно ходила кругами, желая что-то ему рассказать. Как любой хороший полицейский, Дуглас дал ей возможность собраться с мыслями.
– Учитель музыки у них очень молоденький. Тяжело ранен на войне, так что не хотелось бы мне на него жаловаться… Но он начал задавать мальчикам очень много вопросов, а я знаю, что вам это не понравится.
С Дугласа тут же сошла всякая сонливость.
– Вопросы? Какие вопросы?
– Ну вот вчера на уроке… У них там настоящий граммофон, и репродуктор, и все такое прочее, чтобы музыку слушать. И какой-то специальный помощник, который все это содержит в исправном состоянии. Потому и приходится лишний шиллинг платить…
– Как его зовут?
– Не знаю, мистер Арчер. Ваш Дугги вчера сказал, что учитель его расспрашивал. Про вас. Когда вы с работы возвращаетесь и все в таком духе. Я не стала из него вытягивать в подробностях, все-таки он такой чувствительный, а уж после того, как осиротел… Жалко мне его до слез, малыша. – Она вдруг тряхнула головой. – Наверное, я просто глупая старая курица. Не стоило вас беспокоить по пустякам.
– Вы правильно поступили, это не пустяки. Что были за вопросы?
– О, ну, в смысле, не такие вопросы. Он не из этих, я бы за милю почувствовала.
– Тогда какие же?
– По-моему, он пытался выяснить, нравятся ли вам немцы. – Миссис Шинан выпрямилась и пригладила волосы, глянув в зеркало. – Я не хочу впутывать этих двоих в неприятности. И я знаю, что вы ничего такого не сделаете. Просто если бы с вами или с Дугги что-то случилось, я бы себе не простила, потому и говорю.
– Вы очень рассудительная женщина, миссис Шинан. Многим сотрудникам полиции не лишним было бы взять с вас пример. Давайте поподробнее об этих двух учителях.
– Учитель только один, второй просто помощник. Оба воевали – думаю, в офицерском чине. Оба ранены. Один потерял руку.
– Какую?
– Правую. А до войны музыкантом был, играл на фортепьяно. Правда, ужас? Ему ведь не больше двадцати пяти, а то и меньше…
– Пожалуй, я все-таки приму ванну, миссис Шинан. Собирайте мальчиков, через пятнадцать минут выезжаем в школу.
Она вынула пальтишки детей из шкафа. Пальто Боба было совсем заношенным.
– Представляете, у Боба на той неделе пальто из гардероба украли. Пришлось старое достать. Велела им обоим впредь одежду брать с собой в класс. Таких людей вокруг полно, просто кошмар! Хотя вам ли не знать.
– А у того человека протез? – спросил Дуглас.
– Нет. Вообще руки нет у бедняжки…
Глава 9
Быстро завезя домочадцев в школу, Дуглас приехал в Скотленд-Ярд и немедленно разыскал молодого констебля Джимми Данна, которого собирался привлечь к расследованию в качестве сотрудника в штатском. Констебль Данн мечтал попасть в отдел уголовного розыска. Дуглас уже не раз с ним работал и остался о парне самого высокого мнения.
– Узнайте как можно больше об этом учителе музыки, – велел он. – Политические взгляды, романтические отношения, есть ли у кого-то из его друзей проблемы с полицией. Самому мне к нему не подобраться – видимо, он меня знает.
– Предоставьте это мне, сэр! – с энтузиазмом воскликнул Данн.
– Вполне вероятно, что тревога ложная, – прибавил Дуглас.
Не скрывая радостного волнения, Джимми принялся убирать со своего стола. Он был готов ежедневно перекладывать бумажки в администрации заместителя комиссара лишь потому, что она располагалась в мезонине, совсем рядом с уголовным розыском и «летучим отрядом» – то есть теми, кому доставалась настоящая работа.
– Ах да, Джимми, – произнес Дуглас уже в дверях. – Один шанс на миллион, что этот однорукий учитель может быть замешан в убийстве Питера Томаса. Так что возьмите-ка пистолет у наших коллег внизу. Ордер я вам выдам.
– Пистолет!.. – выдохнул Данн.
Дуглас не сдержал улыбки.
– Небольшой, Джимми, чтобы можно было легко спрятать. И достать только в случае крайней необходимости. По нынешним временам осторожность лишней не бывает. В городе и так слишком много огнестрельного оружия. Если, упаси бог, потеряете, шуму не оберешься.
Тем временем Гарри Вудс в новом кабинете доблестно врал всем звонящим и входящим, прикрывая отсутствие Дугласа. Из приемной генерала Келлермана справлялись, на месте ли мистер Арчер, уже начиная с девяти утра.
Со стороны Уайтхолла доносился непрерывный стук молотков. В честь заключенного альянса между нацистской Германией и Союзом Советских Социалистических Республик Берлин объявил «неделю дружбы», в рамках которой намечались празднества во всех уголках двух обширных империй. На церемонии открытия в ближайшее воскресенье части вермахта и Красной армии должны были промаршировать по улицам Лондона в сопровождении хора с оркестром.
Город украшали по всему маршруту парада, но Уайтхолл-стрит и Парламентской площади особенно досталось. Над ними реяли сотни флагов, повсюду были геральдические щиты с серпом, молотом и свастикой, скрещенными над красным крестом Святого Георгия – такова была теперь официальная замена «Юнион Джеку» в зоне оккупации.
Гитлер предоставил советскому флоту стоянку в портах Росайт, Инвергордон и Скапа-Флоу. Министерство пропаганды Геббельса заявляло, что альянс с Советами явился естественным продолжением уз дружбы, связывающих два великих народа. Циники же говорили, что Гитлер просто хочет прикрыться русскими от Америки.
Празднования немецко-советской дружбы сулили Скотленд-Ярду очень много дополнительной работы, однако генерал Келлерман ничуть не растерял своей благодушной невозмутимости. Даже вернувшись с совещания в полевой комендатуре с портфелем, битком набитым приказами и распоряжениями, он сохранил способность шутить о том, сколько клерков согнали печатать эти безумные кипы бумаги.
Лавина приказов от военного командования по Великобритании (а также военной администрации, надзиравшей за действиями марионеточного британского правительства и немецких чиновников) выдавала нарастающие страхи, что празднества могут стать поводом для терактов и провокаций. И все же яростное соперничество – если не сказать ненависть – между немецким генеральным штабом и организацией Гиммлера с ее полицейскими структурами не позволяло армии запросить от Келлермана больше, чем входило в рамки его обычных полномочий.
– Каково ваше мнение? – Вопрос Келлермана был обращен к Дугласу. – Вы знаете, инспектор, что со мной вы можете говорить откровенно.
На столе у генерала были разложены утренние газеты. Все передовицы занимала «неделя дружбы». Дуглас видел определенную иронию в том, что официальный рупор нацизма в Лондоне, газета «Ди энглише цайтунг», просто разместила объявление Берлина слово в слово на первой странице в красивой рамочке, тогда как британская «Дэйли уоркер» посвятила этому событию два разворота. Заголовок «Британские рабочие горячо приветствуют» предварял фотографии русских и британских чиновников, чье присутствие намечалось на церемонии открытия. Сталин также успел подмахнуть приличествующее случаю обращение. Те, кто помнил его поздравление фюреру по случаю поражения Франции, нашли очередное послание советского вождя не менее велеречивым.
– Как вы считаете, проблемы будут?
– От кого? – спросил Дуглас.
Келлерман усмехнулся.
– У режима есть враги, инспектор. – Он поскреб затылок, будто припоминая их имена. – И, вы не поверите, не все они сидят в генеральном штабе.
Он заулыбался, довольный своей шуткой. Дуглас не был уверен, ожидается ли от него соучастие в этом вопиющем очернительстве немецкого командования, и на всякий случай сделал вид, что ничего не понял.
– У нас будет много дополнительной работы, – продолжал Келлерман. – Берлин настаивает, чтобы мы выставили оцепление по всему маршруту. Мне даже интересно, кто у них там маршировать-то останется. – Он снова хохотнул, как будто мысли о трудностях немецкой армии были для него прекрасным способом поднять настроение. – А через каждые триста метров хотят поставить наряды жандармерии. Уж не знаю, как они собираются это провернуть.
– А полиция Большого Лондона, сэр?
– А полиция Большого Лондона останется при своих обычных полномочиях, вот только потребуется дополнительно выдавать пропуска.
– Какие именно?
– На протяжении праздничной недели жителям внешнего лондонского кольца будет разрешен доступ в центр. Пропуска будут действовать в течение дня, и, боюсь, выдавать их придется в участках.
Дуглас понимающе кивнул, представляя, в какой хаос вскоре погрузятся полицейские участки лондонских пригородов. Из-за ограничений на перемещения добрая половина города была отрезана от родни, проживающей в удалении от центра.
– Работу можно сократить вполовину, если разрешить выдачу пропусков, действующих всю неделю, – заметил Дуглас.
Келлерман вскинул глаза, и Дуглас быстро прибавил:
– Разумеется, исключительно по семейным обстоятельствам, признанным уважительными.
Келлерман долго смотрел на него, не произнося ни слова, и наконец на его лице появилась сухая улыбка.
– Разумеется, инспектор. Только в случае… как там? Ах да, уважительных семейных обстоятельств. – Келлерман покопался в стопке распоряжений полевой комендатуры и отыскал то, что касалось пропусков. – Что ж, я не вижу никаких причин не поступить именно так.
И он улыбнулся Дугласу. Оба понимали, что эта лазейка даст местным участкам возможность значительно сократить объем бумажной работы.
– К тому же пропуска по случаю такого знаменательного события – это прекрасные сувениры, которые люди будут хранить годами, – продолжил Келлерман. – Я поручу работу над бланком художнику из отдела пропаганды. Он сделает все в лучшем виде – побольше украшений, поменьше информации на корешке.
– Да, сэр, – сказал Дуглас.
– Конечно же, лично вас, инспектор, все это никак не коснется. Но ваше мнение для меня всегда ценно.
– Спасибо, сэр.
– Я знаю, что вы сейчас заняты работой, особо важной для рейхсфюрера. Поэтому взял на себя смелость освободить вас от прочих обязанностей.
– Вы очень добры ко мне, сэр.
– У вас усталый вид. Поздно легли?
– Вообще не ложился, сэр.
– Нет, ну это чудовищно! Я не могу допустить подобного обращения со своими сотрудниками – даже такому блестящему молодому таланту, как штандартенфюрер Хут! И уж тем более когда речь идет о моем самом лучшем детективе!
– Господин генерал очень великодушен.
Келлерман прошел к полукруглой стеклянной стене своего кабинета.
– Вы это видели? – поинтересовался он, указывая на Вестминстерский мост.
Мост был одет в леса. Целая толпа маляров перекрашивала его в золотой цвет, на опорах водружали свастику и красные флаги. Дуглас предполагал, что все эти ухищрения призваны отвести глаза от того, что происходит на реке и самом мосту. Вероятно, в день церемонии там будут сосредоточены отряды жандармерии, готовые в любой момент выдвинуться в зону беспорядков по земле или по воде.
– Вам нравится? – спросил Келлерман.
Дуглас вспомнил изречение древнего китайского стратега о том, что следует возводить для врага золотой мост, но от цитирования вслух решил воздержаться. Вместо этого он произнес:
– Я лондонец. И предпочел бы, чтобы все оставалось неизменным.
– Ценю вашу прямоту, – похвалил Келлерман. – Я бы хотел, чтобы вы всегда помнили, Арчер: в Скотленд-Ярде вы важный человек. Любое ваше предложение, любая жалоба будет иметь вес для людей на самом верху.
Келлерман раскрыл перед ним хьюмидор и на этот раз обошелся без своего обычного ритуала с зажиганием сигары. Дугласа не покидало ощущение, что генерал теперь относится к нему как-то иначе.
Подождав, пока Дуглас выберет, обрежет и раскурит сигару, Келлерман веско добавил:
– Ваш авторитет, инспектор Арчер, больше, чем вы, вероятно, предполагаете. В Берлине высоко оценили наши показатели раскрытия преступлений. А ваша роль в этом далеко не последняя.
– Я расследовал только убийства.
– А вы думаете, кроме убийств, на что-то смотрят? Успех полицейской службы и ее начальников оценивают исключительно на основании статистики раскрытия убийств. – Келлерман широко улыбнулся и поскреб румяную щеку. – Никого не волнуют действительно важные преступления – мошенничество, саботаж, поджоги, ограбления, вымогательство… Нет же, всех интересуют одни лишь убийства, единственный тип преступления, так редко совершаемый профессиональными преступниками. Так что вы там в своем отделе убийств – очень важные птицы. И потому хитрый старый лис вроде меня всегда поручает расследование убийств самым лучшим детективам.
– Понял вас, сэр, – произнес Дуглас с сомнением в голосе.
– Это я все к тому, инспектор, что я за вас горой. Что бы ни случилось. Помните об этом. Если вам нравится работать под началом у нашего нового коллеги, хорошо. Но если вдруг что не так, обратитесь ко мне, и я мигом вас от него заберу. Уж найду, кого к нему приставить.
– Благодарю вас, генерал. Мне пока не на что жаловаться.
– Ну вы вообще не из тех, кто жалуется, инспектор. Это мне хорошо известно. Просто знайте: моя дверь всегда открыта. Для вас.
– Спасибо, сэр.
От Келлермана Дуглас вышел с легким головокружением от недостатка сна, сладкого сигарного дыма и ударной дозы лести.
На столе перед Гарри Вудсом возвышался сугроб бумаг. В жандармерии, конечно, не думали, что убийство Питера Томаса может подпасть под юрисдикцию вермахта, пока Гарри не явился к ним с пачкой изъятых с места преступления талонов люфтваффе на бензин и письменными показаниями свидетеля об очкастом фельдфебеле и махинациях на черном рынке.
Обычно в подобных случаях военной и гражданской полиции удавалось договориться, и расследование отправлялось в ту организацию, к ведению которой относилась наиболее серьезная часть преступления. Убийство Питера Томаса по всем признакам должно было попасть в отдел уголовного розыска полиции Большого Лондона.
Но тут вдруг пришло экстренное сообщение по телетайпу из штаба верховного командования вермахта в Берлине с распоряжениями, в каждой фразе содержащими что-нибудь вроде «совершенно секретно» или «вопрос чрезвычайной важности». Абсолютно все документы и материалы по делу Питера Томаса надлежало передать штандартенфюреру Хуту в Скотленд-Ярд.
Разумеется, все, кому были адресованы эти распоряжения, прекрасно понимали: если заявить, что никаких документов по указанному делу нет, это будет воспринято в лучшем случае как медлительность и некомпетентность, а в худшем – как злостное неподчинение высокому начальству.
Так что Гарри Вудсу следовало бы не сыпать проклятиями, а отнестись с пониманием к людям, которые теперь слали ему ничего не содержащие папки и регистрационные карточки, бессмысленные служебные записки и прочие филькины грамоты, каждая из которых была зарегистрирована по всей форме с грифом «совершенно секретно» – так, чтобы отправителю было на что сослаться, если вдруг кто придет проверить.
Дуглас стал помогать Гарри разбираться с наиболее сложными документами. Некоторые формуляры на немецком они оба видели в первый раз. Обедать не пошли, сгоняли посыльного за чаем и сэндвичами и продолжили корпеть над бумагами. В такие часы оба забывали о разногласиях, и Гарри Вудс становился прежним, каким был до войны. Хут куда-то пропал. По словам секретаря, штандартенфюрер отбыл на срочное совещание, но Гарри был уверен, что немец задал всем работы и теперь отсыпается.
В половине третьего позвонил констебль Джимми Данн.
– Я его видел, сэр. Приближаться, конечно, не стал, но проследил. Он ушел обедать со своим помощником. Директор говорит, у него урок во второй половине дня. А зовут его Джон Споуд.
– Молодец, Джимми, – похвалил Дуглас.