Мальчики с кладбища

Ядриэль расхаживал взад-вперед по испачканному бензином бетону, весь кипя. Дыхание сбивалось, ребра упирались в стягиватель. Внутри боролись гнев и стыд.

Ему хотелось кричать и крушить.

Желательно одновременно.

В голове промелькнуло лицо Энрике – его сожаление, когда он понял, что́ сказал Ядриэлю. Ядриэль всегда с пониманием относился к человеческой черствости. Прощал людям мисгендеринг[36] и деднейминг[37]. И собственную обиду всегда списывал на их сомнение, непонимание или упрямство.

Что ж, Ядриэль устал от этого. Он устал прощать. Устал бороться за то, чтобы просто существовать и быть самим собой. Устал быть лишним.

Но чтобы быть своим, он должен отрицать правду о себе. И этот обман разрывал его изнутри. Он любил свою семью и свое сообщество. Быть аутсайдером и без того плохо; что, если они не смогут – или не захотят – принять его таким, какой он есть?

В груди Ядриэля разлилась обида. Он ударил армейским ботинком по колесу машины, от чего нога взорвалась болью.

Ядриэль громко выругался и проковылял к старому табурету. Морщась, он тяжело сел.

«Вот тупица».

Он зыркнул на черный седан, и в ответ на него с лобового стекла посмотрело его сердитое отражение. Из-за беготни его волосы – коротко стриженные по бокам и образующие копну на макушке – совсем растрепались. Ядриэль уделял их укладке много времени – волосы были одной из немногих черт собственной внешности, которую он мог контролировать. Хоть ему и не удавалось подобрать рубашки по размеру – они были либо слишком узкими в груди и бедрах, либо до смешного огромными, – по крайней мере, он мог осветлить волосы и потратить скромные карманные деньги на помаду Suavecito – единственное средство, которое могло совладать с густой массой вьющихся черных волос. Он не мог избавиться от округлых щек, зато мог отрастить густые и темные брови. Армейские ботинки были не только практичными, но и придавали ему пару сантиметров роста, пускай и незначительных, но помогавших ему меньше стесняться того, насколько низким он был по сравнению с другими шестнадцатилетними мальчиками. Именно благодаря небольшим изменениям – например, подражанию Диего и его друзьям в одежде и прическе – Ядриэль более комфортно ощущал себя в собственной коже.

Из угла раздался шорох, за которым последовало любопытное, трепетное мяуканье. Из-за груды картонных коробок выползла кошка, которая больше напоминала мультяшного персонажа с большим шрамом на ухе и косящим левым глазом; костлявая спина немного кривилась в сторону, а кончик хвоста был практически лысым. Она неловко тащила за собой заднюю лапку.

Ядриэль тяжело вздохнул и выпустил часть гнева из груди.

– Сюда, Пуркассо, – проворковал он, протягивая руку.

С еще одной счастливой трелью она заковыляла к Ядриэлю, позвякивая колокольчиком на синем ошейнике. Потерлась о его ногу, оставив пучки серого меха на черных джинсах.

Ядриэль выдавил улыбку, пробежавшись пальцами по ее изогнутой спине, и почесал под подбородком – там, где ей больше всего нравилось. В награду он услышал громкое мурлыканье.

Пуркассо присоединилась к семье, когда Ядриэлю было тринадцать. Примерно в это время мама пыталась научить его исцеляющей магии. Женщины начинали обучать девочек мастерству задолго до церемонии портахе.

Мама Ядриэля пыталась окунуть пальцы его ног в целебную воду, но уже в тринадцать лет он знал, что это не сработает. Ядриэль знал, что он не бруха. Он уже сделал каминг-аут перед Марицей, но до сих пор не набрался храбрости рассказать своей маме. По мере приближения кинсеса его паника все росла.

Все думали, что он просто еще не созрел или нервничал из-за своего совершеннолетия. Поэтому, когда они с мамой однажды по дороге из школы обнаружили на обочине дороги маленькую серую кошку, мама решила воспользоваться ситуацией в образовательных целях.

Еще даже не видя, что кошка хромает, они почувствовали, что она ранена. Может быть, она попала под машину или проиграла в драке с собакой или с одним из тех страшных енотов, что бегали по улицам ночью. Ядриэль почувствовал легкий, но резкий укол у себя в голове и ощутил боль, исходящую от ее лапки. В детстве Ядриэля пугала способность брух чувствовать чужую боль. Он всегда был ужасно чутким, и способность ощущать такое количество страданий в мире сильно воздействовала на него.

Мама посадила Ядриэля на тротуар и положила кошку на подол пышной юбки. Она сняла с запястья свой портахе – нефритовые четки с сосудом, который на первый взгляд напоминал Богоматерь Гваделупскую, но при ближайшем рассмотрении оказывался скелетом. Мама открутила крышку, капнула куриной кровью себе на палец и провела им по статуэтке Госпожи Смерти. Она произнесла слова, и золотой свет озарил четки.

Травма была такой незначительной, а существо таким крошечным, что Ядриэль легко должен был вылечить кошку с маминой помощью. Мама тепло улыбнулась ему и мягко подтолкнула; Ядриэль поднес четки к кошачьей лапке. Рука дрожала от страха, что что-нибудь пойдет не так или, того хуже, что все сработает – это бы означало, что он должен стать брухой. Мама накрыла его руку своей и легонько сжала.

Ядриэль произнес нужные слова, но ритуал исцеления возымел обратный эффект.

Он как сейчас видел алые капли на белой юбке своей матери. Ужасный вой. Внезапная острая боль бедной кошки, пронзившая его голову. Ошеломленное выражение маминого лица. Прошло не более пары секунд, прежде чем она взяла кошку и быстро вылечила ее сама.

В мгновение ока ужасный звук прекратился. Боль исчезла. Глаза маленькой кошки закрылись, и она обмякла на маминых коленях.

Ядриэль был безутешен – на одну очень долгую секунду ему показалось, что он убил бедное создание. Мама притянула его к себе и нежно заговорила на ухо.

– Тс-с, все в порядке. Она в порядке; просто спит, видишь?

Но все, что видел Ядриэль, – это свою неудачу; все, что он чувствовал, – это сокрушительное осознание того, что не умеет целить. Теперь он знал: это точно не его призвание. Он не бруха.

Мама провела прохладными пальцами по его лицу, убрав волосы с глаз.

– Все в порядке, – сказала она, словно тоже все понимая.

Мама не смогла полностью исцелить кошку. Обратный эффект нанес животному ущерб, который не могла исправить даже она, но, по крайней мере, кошке больше не было больно. Они взяли ее домой, и Ядриэль прилежно следил за тем, чтобы она всегда была накормлена и окружена заботой. Она до сих пор спала в его комнате каждую ночь. Ядриэль всегда таскал ей кусочки чоризо[38] и цыпленка после ужина.

Мама Ядриэля ласково назвала кошку Пуркассо в честь угловатых фигур знаменитого художника.

Пуркассо была не просто кошкой, а компаньоном. Когда Ядриэль скучал по маме, Пуркассо знала это. Когда у него в животе появлялось чувство вины, Пуркассо сворачивалась калачиком у него на коленях и громко мурлыкала. Она была шаром тепла и уюта, внутри которого по-прежнему жила магия его матери.

Пуркассо свернулась калачиком у носка его ботинка. Ядриэль гладил мягкий мех за ушами, пока ее янтарные глаза не закрылись.

Мама больше никогда не заставляла его целить. А в сообществе, построенном на столь непреклонных традициях, известие о том, что Ядриэль не умеет исцелять, означало, что у него вовсе нет магии. Кинсес был отложен на неопределенный срок.

Брухи решили, что Ядриэль – лишь результат медленного истощения магии в их родословной. Но Ядриэль и его мама знали правду.

Она заказала ему в интернете первый стягиватель и помогла сделать каминг-аут перед отцом и братом. Было трудно рассказать о себе и своей идентичности не только семье, но и всему сообществу. Они, очевидно, не понимали, но, по крайней мере, мама проходила с ним через этот процесс вместе.

Мама настаивала на том, чтобы Ядриэль был удостоен мужского кинсеса, чтобы его приняли в сообщество таким, какой он есть – мальчиком. Она взяла на себя задачу объяснить его отцу, что он брухо. Что он мальчик.

– Он не может просто так выбрать и стать брухо, – услышал он однажды вечером голос Энрике, когда они с Камилой тихо совещались на кухне за сладким кофе.

– Это не выбор, – сказала его мать спокойным, но твердым голосом. – Он такой, какой есть.

Она сказала Ядриэлю, что остальным просто нужно время, чтобы понять. Но маму Ядриэля, его заступницу, отняли у него меньше года назад. Кроме нее за него никто не мог заступиться. Теперь с ним обращались как с человеком без магии – тем, кто видел духов и чувствовал страдания, но никогда не станет полноправным членом сообщества.

– Безобразие…

От звука чужого голоса Ядриэль подпрыгнул на месте. Он поднял глаза и увидел Катриса, стоящего в дверях с сигариллой[39] между пальцами. На уставшем лице было написано выражение мрачного соучастия.

Ядриэль расслабился.

– Тио, – вздохнул он. Его взгляд скользнул обратно к двери в поисках отца, который мог последовать сюда за дядей.

– Не волнуйся, – сказал тио Катрис и затянулся сигариллой, спускаясь по ступенькам. – Твой папа и другие мужчины уже уехали. – Он придвинул пластиковый стул и сел рядом с Ядриэлем. – Здесь только ты да я. – Катрис потрепал Ядриэля по макушке и усмехнулся. – Como siempre[40].

Ядриэль усмехнулся. В глубине души он надеялся, что это не Катрис, а папа прибежал к нему извиниться. Но дядя был прав: они вдвоем всегда были изгоями среди брух. По крайней мере, они были друг у друга. Катрис прекрасно понимал желание Ядриэля стать брухо, в отличие от Марицы, которая совершенно не была заинтересована в магии и не стеснялась быть изгоем. Ей нравилось перечить.

Ядриэль сунул руки в карманы своего черного худи.

– Не могу поверить, что Мигель… – Он осекся, не в силах произнести слова.

Катрис медленно покачал головой и как следует затянулся.

– Такой молодой и так внезапно, – сказал он, выпуская клубы дыма через ноздри. – Хотел бы я помочь, но… – Он пожал угловатыми плечами. – Я для них бесполезен.

Ядриэль усмехнулся. Да, это чувство ему знакомо.

– Что с ним, черт возьми, произошло? – спросил он, повторяя слова, сказанные ранее Марицей.

Катрис глубоко вздохнул. Ядриэль проследил за взглядом дяди, устремленным на дверь, за которой все еще были слышны приглушенные голоса.

– Судя по всему, твой папа уже собрал войско, чтобы узнать.

Ядриэль сухо кивнул, вспоминая только что состоявшуюся беседу с отцом.

– Да, там сейчас все, – проворчал он себе под нос, играя с хвостом Пуркассо.

– Ну, не совсем, – небрежно заметил Катрис.

Ядриэль скривился от собственной бестактности.

Катрис уже давно не был причастен к брухам и к их работе. Прошли тысячи лет с тех пор, как Госпожа даровала брухам их способности. Поначалу брухи могли соперничать по своей силе с самой диосой. Женщины могли заставить отрасти целую руку или спасти человека на грани смерти с едва ли большим усилием, чем требуется при делении в столбик. А самые могущественные из мужчин даже умели возвращать к жизни мертвых, когда их духи были уже вне досягаемости женских способностей.

Но теперь, в связи с истощением магии при передаче из поколения в поколение, такое расточительное применение сил уже было невозможным. Магия – не бездонный колодец. Чтобы целить живых и направлять мертвых, нужно черпать из этого колодца и ждать, пока он не наполнится вновь.

Брухи становились слабее – были среди них и те, кто рождался с такими мелкими колодцами, что для них использование магии даже для мелких задач было смертельно опасно.

Например, Катрис.

Ядриэль чувствовал, что его дядя был единственным, помимо мамы, кто по-настоящему понимал его. Брухи относились к Ядриэлю и Катрису одинаково. Ни того ни другого не удостоили ни кинсесом, ни возможностью предстать на акеларре[41] перед сообществом во время Дня мертвых.

На вторую ночь Дня мертвых – последнюю ночь, которую духи прошлого каждый год проводят в мире живых перед возвращением в загробный мир, – приходится акеларре – шумный праздник, который справляют в церкви. Все молодые брухи, достигшие возраста пятнадцати лет и справившие свои кинсесы, присягали на верность Госпоже и клялись поддерживать баланс между жизнью и смертью, как это делали все их предки, после чего их официально представляли сообществу.

И Ядриэль, и тио Катрис знали, каково это – наблюдать за тем, как другие колдуют, сидя в стороне без сил что-либо сделать.

Но теперь Ядриэль знал, что может колдовать.

Тио Катрис не мог позволить себе такой роскоши. Будучи старшим сыном, Катрис должен был стать лидером брух после смерти абуэлито Ядриэля. Но поскольку он не умел колдовать, титул был передан его младшему брату – отцу Ядриэля Энрике. Порядок наследования был уставлен давно, когда оба мальчика были еще детьми, но Ядриэль никогда не забудет выражение лица тио, когда Энрике вручили священный головной убор – символ будущего лидера брух Восточного Лос-Анджелеса.

Обида и зависть.

Эти чувства были хорошо знакомы и самому Ядриэлю.

– Извини, тио, я не это имел в виду… – поспешил извиниться он.

Смешок тио был теплым, а улыбка – понимающей.

– Все в порядке, все в порядке. – Он похлопал Ядриэля по плечу. – Мы похожи – ты и я, – сказал он Ядриэлю, почесывая щетину и кивая выступающим подбородком. – Они привыкли жить по-своему – следовать традициям, древним правилам. Без магии я для них бесполезен.

В словах Катриса не было горечи – они констатировали факт.

– А тебе, mi sobrino[42]…

В груди у Ядриэля разошлось тепло, а на губах появилась несмелая улыбка.

Катрис вздохнул, сжимая плечо Ядриэля.

– Тебе они даже шанса не дали.

Улыбка сошла с лица Ядриэля. Сердце ухнуло.

Дверь на кухню распахнулась, и в гараж протопала абуэлита Ядриэля.

Ядриэль и его тио разом вздохнули. В доме, где живут несколько поколений латиноамериканской семьи, уединение преходяще.

– Вот вы где! – фыркнула Лита Розамария, рывком стягивая с себя фартук. Когда она готовила, седые волосы были собраны в хвост. А готовила она всегда.

Ядриэль мысленно застонал. Сейчас точно не лучшее время для лекции от абуэлиты. Он подхватил Пуркассо и, удерживая ее в сгибе руки, поднялся на ноги. Катрис продолжил сидеть, снова затягиваясь сигариллой.

Одной рукой Лита уперлась в широкое бедро, а другой погрозила Ядриэлю длинным пальцем.

– Ты что! Нельзя же так просто убегать! – пожурила его она. Лита была приземистой женщиной ростом ниже Ядриэля, но обладала таким нравом, что даже самый нахальный брухо сжимался в размерах, когда она распекала его. От нее всегда пахло духами Royal Violets, аромат которых еще долго держался на одежде Ядриэля после того, как он высвобождался из ее крепких объятий. У нее был сильный, заливистый кубинский акцент и еще более сильный характер.

– Да, Лита, – проворчал Ядриэль.

– Это опасно! Смотри, что случилось с бедным Мигелем… – Она осеклась, перекрестилась и пробормотала короткую молитву.

Может, он и в самом деле поступал эгоистично. Но он не пытался перевести внимание на себя. Разве он не заслужил право побороться? Хотя, может, сейчас было не лучшее время для пререканий.

Ядриэль нахмурился. Тио Катрис поймал его взгляд и закатил глаза – смелый жест, пока не видит Лита.

– Займите себя чем-нибудь! – сказала Лита, подходя к полкам и копаясь в ящиках. – ¿Dónde está?[43] – так быстро пробормотала она себе под нос с сильным кубинским акцентом, что проглотила «s» на конце.

В гараже хранилось множество предметов и артефактов. За стеклянными витринами и в прочных деревянных ящиках покоились резные изделия и старинное оружие. Священные регалии и украшения из перьев держались дома в изысканных контейнерах вдали от света и вынимались лишь по особым случаям, таким как День мертвых.

По просьбе Литы Ядриэль часто взбирался на стропила и доставал из-под потолка коробки с необходимыми предметами.

Она отодвинула коробку с чачайотами[44]. Твердые раковины, пришитые к полоскам кожи, которые надевались на лодыжки во время церемониальных танцев, задребезжали. Уши Пуркассо, сидевшей на изгибе руки Ядриэля, поднялись, и она спрыгнула, чтобы помочь в поисках.

– Что ты ищешь, Mamá? – спросил Катрис, хоть и не двинулся с места.

– ¡La garra del jaguar![45] – огрызнулась она так, словно это было очевидно. Лита обернулась со стянутым от испуга морщинистым лицом.

Ядриэль знал о когте ягуара главным образом потому, что Лита постоянно напоминала ему о нем. Это старинный набор из четырех ритуальных кинжалов и амулета в форме головы ягуара. Церемониальные клинки использовались еще во времена темного искусства человеческих жертвоприношений. Пронзив сердца четырех людей, кинжалы подпитывали амулет их душами, наделяя носителя невероятной – но темной – силой. Лита любила вытаскивать кинжалы по особым случаям, включая День мертвых, чтобы попугать молодых брух и отучить их от злоупотребления собственными силами.

– Ты их видел? – спросила Лита.

Катрис приподнял бровь, сохраняя благодушное выражение лица.

– Толку как от козла молока, – сказала Лита, махнув на него рукой.

Когда Лита посмотрела на Ядриэля, тот просто пожал плечами. Ему не очень-то хотелось помогать ей в данный момент.

Она тяжело вздохнула, щелкнув языком:

– У твоего отца сейчас много проблем, nena[46], – царственно произнесла Лита.

Ядриэль съежился из-за оскорбительного слова. Когда язык вращается вокруг гендера, использование местоимений превращается в ходьбу по минному полю.

– Бедные Клаудиа и Бенни, – сетовала Лита, обмахиваясь рукой и даже не замечая его реакции.

Под кожей Ядриэля снова вскипел гнев.

Она строго посмотрела на него.

– Это работа для мужчин – предоставим ее им. Ven![47] – Лита жестом указала ему на дверь. – На кухне осталось немного позоле[48], пойдем разогреем…

И тут с ее губ слетело его мертвое имя.

Ядриэля передернуло – он отступил на шаг.

– ¡Soy Yadriel, Lita![49] – рявкнул он так внезапно, что Пуркассо и Лита подпрыгнули на месте.

Катрис уставился на него. Удивление быстро сменилось гордостью.

Лита моргнула, прижав руку к горлу.

Ядриэль чувствовал, как краснеет. Он уже было хотел инстинктивно извиниться, но прикусил язык.

Она вздохнула и кивнула.

– Да, Ядриэль, – согласилась Лита.

Она подошла к нему и нежно обхватила его щеки мягкими ладонями. Она поцеловала Ядриэля в лоб, и в его груди воспарила надежда.

– Pero siempre serás mijita, – сказала она ему, посмеиваясь.

«Но для меня ты всегда будешь маленькой девочкой».

Надежда рухнула.

Лита развернулась и пошла обратно в дом, оставив Ядриэля на ступеньках.

Он потер лицо руками и стиснул челюсти, чтобы остановить дрожь в подбородке. Он должен был искать Мигеля вместе с остальными мужчинами. Он хотел воспользоваться собственным портахе, чтобы показать им, на что способен. Он мог помочь им найти Мигеля. Если бы он только показал им…

– Мне очень жаль, Ядриэль. – Тио положил руку ему на плечо.

Ядриэль опустил руки и посмотрел в лицо тио Катрису. Дядя явно был огорчен. Несмотря на то что они были изгоями по разным причинам, Катрис был единственным, кто понимал, через что проходит Ядриэль. Он был единственным, помимо Марицы, кто приложил усилия, чтобы понять Ядриэля. Остальные брухи попросту игнорировали его. Они так боялись обратиться к нему не в том роде или не по тому имени, что в принципе избегали его.

Но не тио.

– Хотел бы я, чтобы твоя мама была здесь, – признался Катрис.

Ужасная боль от грусти по маме заполнила каждую клетку тела Ядриэля. Иногда боль была тупой, и ее легко было усмирить, если Ядриэль пускался в воспоминания. Но иногда она была невыносимой.

Без мамы Ядриэль барахтался в темноте.

– Что мне делать? – спросил он, презирая то, как отчаянно и подавленно звучит его голос.

– Не знаю, – ответил Катрис.

– ¡Catriz! – раздался изнутри крик абуэлиты. – Мне нужны más frijoles![50]

Катрис выдохнул через нос.

– Видимо, мое единственное применение – доставать продукты с верхней полки, – сухо сказал он. Катрис открыл дверь, и из кухни донесся запах цыпленка и чили.

Прежде чем войти внутрь, Катрис остановился, еще раз устало улыбнувшись Ядриэлю:

– Если бы только мы могли сделать что-то, чтобы показать им, как сильно они ошибаются.

Катрис вошел внутрь; Ядриэль уставился на закрытую дверь.

Руки сжались в кулаки.

Он зашел в дом, быстро пересек кухню, ни на кого не глядя, и поднялся по лестнице.

– Ядз! – крикнула Марица ему вслед, но он не остановился.

Маленькая лампа на прикроватной тумбочке была единственным источником света в комнате Ядриэля. Он швырнул свой рюкзак на неубранную кровать, отодвинутую в угол у окна. Стоя на четвереньках, Ядриэль порыл рукой под кроватью в поисках пластикового фонарика.

Он услышал, как Марица вошла в комнату.

– Ядз? – спросила она. – Что ты делаешь?

– Собираюсь, – сказал он. Пальцы сомкнулись на фонарике, и он вытащил его.

Она хмуро посмотрела на него, скрестив руки на груди.

– Куда?

– Если мне нужно как-то проявить себя, чтобы они прислушались ко мне, то я это сделаю. – Он включил фонарик, чтобы убедиться, что батарейки еще работают. – Если я успею ко Дню мертвых найти дух Мигеля, выяснить, что с ним случилось, и выпустить его в загробный мир, то они обязаны будут позвать меня на акеларре. – Ядриэль направил луч на Марицу. – Ты со мной?

Темно-красные губы искривились в широкой ухмылке.

– Спрашиваешь.

Ядриэль улыбнулся в ответ. Он чувствовал азарт и возбуждение, пальцы покалывало от адреналина.

– Отлично.

Он бросил ей фонарик, который она легко поймала на лету. Ядриэль засунул в рюкзак светодиодный походный фонарь и коробок спичек и на всякий случай проверил, на месте ли еще свечи, чаша и остатки текилы.

Он достал свой портахе и вытянул его из кожаных ножен, которые для него смастерила Марица. Он осмотрел лезвие, взвесил его в руке и провел большим пальцем по изображению Госпожи.

Через несколько дней его мама вернется во время Дня мертвых. Он сможет увидеться и поговорить с ней. Он покажет ей свой портахе, и она поймет, что у него все получилось. Осталось только найти Мигеля.

Ядриэль повернулся к Марице:

– Готова?

Она ухмыльнулась, кивая в сторону двери.

– Я тебя прикрою.