Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья

Предместья Жаржо

В первые дни июня войско двинулось, наконец, в Орлеан. А вскоре, с небольшим отрядом туда прибыли и Жанна с герцогом Алансонским. Снова оказавшись с ней на военном совете, Бастард словно вспомнил прежние разногласия и стал доказывать, что предместья Жаржо очень сильно укреплены, да и численность английского войска слишком велика, чтобы вот так вот с ходу их атаковать. Многие его поддержали, но в ответ, как и раньше, Жанна принялась пылко убеждать в невозможности промедления и разгорячилась настолько, что Алансону пришлось взять её за руку, успокаивая. Однако девушка этого прикосновения даже не заметила.

– Как вы не понимаете! – повернула она к герцогу возбуждённое лицо. – Их численность и все их укрепления ничего не будут значить, когда солдаты пойдут в атаку, зная, что ведёт их сам Господь! Я в этом уверена так, словно видела всё уже совершённым! Поверьте же и вы, наконец! Не будь этой веры во мне, я бы предпочла заботиться дома об овцах, а не подвергать себя опасностям, которых вы так боитесь!

– Я верю, Жанна, – ласково сказал Алансон. – Верю и послушаю только тебя, как бы при этом ни возражали другие.

Только теперь она заметила, что их руки соединены, но не смутилась, не покраснела, а только крепко, с благодарностью, сжала руку герцога.

На следующий день предместья Жаржо были атакованы.

Командующий не пустил Жанну вести войска за собой. «Они и так знают, что ты здесь, не стоит лишний раз рисковать». Но, наблюдая с командного холма за ходом сражения, он, с нарастающим беспокойством, скоро осознал, что атака захлёбывается.

Более того, уповая на численное превосходство, англичане позволили себе выйти из-за укреплений и начать контратаку.

– Нет! Так нельзя! – в отчаянии воскликнула Жанна.

Не спрашивая разрешения у герцога, она развернула своё знамя и, пришпорив коня, помчалась наперерез французам, еще не бегущим открыто, но уже заметно дрогнувшим и готовым отступить.

– В атаку! В атаку! – кричала она. – Имейте же храбрость. Тот, кто читает в ваших сердцах, должен видеть в них веру в победу!

Несколько командиров, увидев скачущую Жанну и не дожидаясь новых приказов, быстро собрали свои разрозненные в неудачном бою отряды, так, что к тому моменту, когда девушка оказалась среди сражающихся, французы снова были готовы идти в атаку. По всей их линии, как боевой клич, как заклинание, понеслось так пугающее противника «С нами Бог!». Англичане, выскочившие за свои укрепления, в панике повернули обратно, почти неся на плечах преследователей французов, силы которых словно удвоились.

«Что это? – думал герцог, заворожённо наблюдая за очевидным переломом в сражении. – Я же знаю, что эта девушка всего лишь незаконная дочь королевы… Боже! Я подумал „всего лишь“ о её высоком происхождении!.. Всего лишь дочь королевы… С каких пор я начал так думать о царях земных? Дева, призванная Господом, ВСЕГО ЛИШЬ королевская дочь! О, небеса, а ведь я так же верю в неё, как и те солдаты, что сейчас побеждают, и мне дела нет до её королевской крови! Это странно, но это так хорошо! Благодарю тебя, Господи! – герцог истово перекрестился. – Я видел Чудо твоё!»

Он оглянулся на свиту.

– Что вы стоите, господа? Нам ли торчать тут, когда Дева воюет?! Я уже чувствую себя опозоренным! Вперёд, вперёд! Нам и так уже мало чего достанется в этом сражении!

Захлопнув забрало, он отвязал от седла щегольской шарф, которым крепилась франциска3, сжал её мёртвой хваткой и пустил коня в галоп…

Вечером, после взятия предместий, Жанна потребовала подвести войска прямо под стены крепости, чтобы утром начать её штурм.

– И никаких возражений я не потерплю! – заявила она, глядя на Бастарда.

Но он и не думал возражать. Какие теперь возражения, когда всем без исключения стало ясно, что победы, подаренные Жанной не случайность, и одно её присутствие – уже несомненный их залог…

Ранним утром 12 числа окрестности Жаржо содрогнулись от грохота. Началась артиллерийская подготовка штурма. Отоспавшиеся за ночь и весьма воодушевлённые предыдущей победой французские бомбардиры стреляли тем утром особенно метко, нанося ощутимый урон оборонительным сооружениям крепости. Тяжёлая Орлеанская кулеврина разнесла самую большую башню Жаржо за три выстрела, подняв над крепостью целое облако из каменной пыли и щебня. Зато ответы метательных орудий со стен были беспорядочны, торопливы и особого вреда не приносили, выдавая панику, царившую внутри.

– Они боятся тебя, Жанна, – усмехнулся Алансон.

Ожидая, когда артиллерия сделает своё дело, чтобы дать сигнал к пешей атаке, он стоял полностью закованный в броню и только шлем небрежно держал на согнутом локте.

– Накройте голову, герцог, – сказала ему Жанна. – И сойдите с этого места, иначе та махина убьёт вас.

Она показала на одно из орудий на стене Жаржо и, видя, что Алансон явно бравирует своим пренебрежением к противнику, сама оттащила его в сторону.

Некий господин де Люда – рыцарь из свиты герцога, весьма недовольный Жанной за то, что утром она при всех отчитала его за сквернословие – выразительно усмехаясь, тут же встал на освободившееся место.

– Не подумайте, мессир, что я пытаюсь заменить вас… – начал было он.

Но закончить не успел. Налетевшее ядро поразило его прямо в грудь.

Все в ужасе попятились.

– Провидица! – не сдержавшись, воскликнул кто-то.

Кто-то ещё стал креститься, готовый упасть перед Жанной на колени, другие застыли пораженные.

– При чём здесь провидение?!

Жанна отвернулась и поморщилась. Несколько оруженосцев быстро оттаскивали в сторону безжизненное тело де Люда.

– Провидцем мог стать и этот господин, если бы заметил, что бомбарду развернули в нашу сторону. Мне жаль его…

– На войне о многих приходится сожалеть, – пробормотал потрясённый Алансон.

Ему понадобилось время, чтобы прийти в себя, сосредоточится и, вглядываясь в стены крепости сквозь дым и занимающийся кое-где огонь, объявить:

– Похоже, уже всё. Пора нам начинать.

Надев шлем, он дал сигнал к атаке взмахом меча.

– В преисподнюю их! Ату! – весело прокричал Ла Ир. – Боюсь, правда, что эти трусливые пивные бочки заставят меня скучать сегодня!

– Лучше бы ты молился о вечной скуке для себя! – сердито глянула на него в ответ Жанна.

Под своим развевающимся знаменем она бросилась в бой следом за герцогом, ничуть не смущаясь отсутствием какого-либо оружия в руках.

Клод, также почти безоружная, с одной только палицей, которой могла лишь отражать удары, но не наносить свои, последовала было за ней, но чья-то железная рука твёрдо ухватила её за кожаный ремень нагрудника.

– Куда? – прорычал в ухо голос де Ре. – Она без тебя как-нибудь…

– Но я должна быть рядом! – не замечая, что проговаривается, пыталась вывернуться Клод.

– Рядом со мной! – приказал де Ре. – И не вынуждай меня глупо подставляться под удар, высматривая тебя по сторонам!

Штурм начался стремительно. И страшно для англичан. Ярость, с которой лезли на стены французы, ещё не была знакома защитникам Жаржо, но среди них почти все стояли совсем недавно на поле перед Орлеаном, когда, воскресшая чудесным образом лотарингская колдунья… или всё-таки Дева Божья?… ехала на них одна, под защитой только своего знамени и солнечного света. Тот мистический ужас был ещё памятен и усилен невиданным доселе напором всегда презираемых и не умеющих воевать французов.

Что тут было делать? Снова дрогнуть? Сдаться? Всем было известно, что Саффолк пытался договориться с Ла Иром о двухнедельном перемирии, но ничего не вышло. Саффолка срочно отозвали в Париж, а Ла Ир… Точно никто не знает, но говорят, что Ла Ир в ответ посмеялся… Он и теперь смеётся, здесь, под стенами крепости, выкрикивая оскорбления в адрес её защитников.

И, конечно, эта кошмарная ведьма… Разве от Бога её власть и сила? Да нет! Быть такого не может! «Убейте её! – чуть не плача умоляли солдат английские командиры. – Убейте, и нам больше нечего будет бояться!». А чем её убьёшь, когда все стрелы летят мимо?.. «Осадные корзины! Тащите сюда осадные корзины!», – надрывались командиры в отчаянии…

Сжимая в руке только древко знамени, Жанна уже поднималась по осадной лестнице, когда со стены в неё полетели камни. Один выбил знамя из руки, а другой разбился о шлем, сбросив саму Жанну вниз, на землю. Опасное падение смягчилось, благодаря нескольким солдатам, бросившимся прямо под падающее тело, но девушке всё-равно понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя.

– Я жива! – закричала она, вставая и пытаясь обуздать шум в голове и неприятные, плавающие перед глазами круги. – Подайте мне знамя! Держитесь! Наш Бог поразит англичан! Они наши!..

– Вперед! – вторя ей, закричали солдаты вокруг. – За Деву! Они не смеют поднимать руку на Божью посланницу!..

И тут, то ли по случайному совпадению, то ли действительно по воле Господней, ворота Жаржо пали. С победным кличем французы ворвались внутрь, свирепой, ощетинившейся секирами, копьями и мечами рекой. Эта река, разбиваясь на многочисленные русла, понеслась по крепости, уничтожая одних и даря радость победы другим.

Стремительно начавшийся штурм завершился такой же стремительной победой.

И кровавой резнёй.

Пытавшихся бежать англичан настигли и истребили без великодушного милосердия победителей.

* * *

После боя, сидя в захваченной крепости, Жанна покорно дала себя осмотреть, хотя и твердила весь остаток дня, что совсем не пострадала. Однако, известие о расправе над гарнизоном крепости заставило её побледнеть и пошатнуться, что послужило для Алансона и других военачальников поводом немедленно позвать врача. Теперь все они толпились в комнате, ожидая результатов осмотра, как приговора.

– Ушибы есть, но несерьёзные… Я не вижу ничего страшного, шлем смягчил удар, – говорил врач, ощупывая голову Жанны и заглядывая ей в глаза. – Чтобы господам было понятнее, наша Дева пострадала не больше, чем пострадал бы любой из вас, вылетев из седла на турнире.

– Помнится, однажды я день провалялся без сознания, вылетев так из седла, – заметил Ла Ир.

– Я имел в виду обычное падение, после которого быстро встают.

Растерев Жанне виски остро пахнущей мазью и велев применять к ранам оливковое масло с жиром, лекарь удалился. Следом за ним Алансон выпроводил всех остальных, но сам задержался.

– Ты недовольна, Жанна? – спросил он, без особого, впрочем, смущения, а скорее, с вызовом человека, уверенного в своей правоте. – Сердишься? Полагаешь, следовало взять их всех в плен? Или, может быть, ты хочешь, чтобы я наказал передовые отряды за жестокость?

– Теперь уже нет смысла, – тихо ответила Жанна. – Но столько крови не могло пролиться безнаказанно.

– А я на это отвечу, что пролитая кровь, как раз и была наказанием. Я сам отдал приказ не брать пленных, когда узнал, что ты ранена, и не жалею! Оставь этот грех на моей душе и забудь. Сделанного уже не переделать. Но, если ты сердишься… Что ж, велю отслужить мессу… и не одну, но только за то, что ты всё же с нами, живая и невредимая… Это единственное, что важно сейчас, потому что ты очень дорога мне, Жанна… Очень дорога! Как и всем нам.

От внезапно подступившего волнения щеки молодого герцога покрыл лёгкий румянец. Он говорил, то ли не замечая, то ли не обращая внимания на Клод, которая, сидя в стороне, взялась отчищать от грязи доспехи Жанны и теперь затихла, боясь самым робким движением помешать или вызвать неловкость от своего присутствия.

Короткий обмен взглядами во время долгой паузы совсем её смутил. От глаз девушки не укрылось, как на мгновение синие глаза герцога словно подернулись туманом откровенной мечты, как дрогнули опущенные ресницы её подруги, как пыталась она побороть смущение, неуместное сейчас, но рвущееся наружу, потому что за словами герцога виделось то желанное, что против воли закрадывалось и в её сердце.

– Я всё понимаю, – прошептала Жанна. – Но одна моя рана не стоит стольких смертей.

– Ла Ир сказал, что падение волоса с твоей головы стоит большего. И я теперь сожалею только о том, что это были не мои слова.

– Вашим было дело, – выдохнула почти шепотом Жанна. – Да, я недовольна… Но спасение вашей души для меня так же важно, как спасение Франции. Я помолюсь за вас сегодня, мой прекрасный герцог. Только обещайте… вы должны исповедаться… Обязательно! Как и всё наше войско.

Вместо согласия Алансон низко поклонился и вышел…

Жанна какое-то время сидела молча, потом подняла на Клод взгляд, в котором, как она ни старалась, радость неумолимо перебарывала отчаяние.

– Мне стыдно, – беззвучно прошептали её губы.

– Не говори ничего, – так же тихо остановила подругу Клод. – Он прав в одном – сделанного уже не изменить. И утешить может только то, что ты всё делаешь, чтобы эта война скорее закончилась.

– Да… да. И поэтому надо торопиться…

Некоторое время она наблюдала за тем, как под руками Клод доспехи снова обретали чистоту и блеск. Потом взгляд её ушёл куда-то внутрь себя.

– Сегодня в сражении я видела Пьера…

Голос Жанны прозвучал отстраненно и глухо, словно тоже улетал куда-то с её мыслями в минуты долгой паузы, за время которой она то хмурилась, то замирала, то выходила из задумчивости, сердито встряхивая головой.

– Он храбро сражался… Знаешь, иногда мне кажется, что он и мой брат тоже… за неимением других. Ты, он и Жан – последняя связь с моей прошлой жизнью…

– Да, – кивнула Клод, не прерывая своего занятия, словно эта резкая перемена в разговоре ожидалась ей именно сейчас. – Но и эта связь прервётся, когда ты завершишь свою миссию. И это будет правильно. Твоя прошлая жизнь станет легендой. Воспоминанием… Возможно, Пьер и Жан захотят остаться и получить какие-то должности при дворе, но твоя связь с прошлой жизнью всё равно станет тоньше… на меня.

– Почему? – Жанна насупилась. – Ты, что же, считаешь себя недостойной жить при дворе, как они? Или решила, что не сможешь этого?

– Не знаю.

Клод провела пальцами по гладкой поверхности нагрудника. Из-за горящего в комнате факела, который принесли для осмотра Жанны, а потом так и оставили, отполированный металл казался золотистым.

– Не знаю, – повторила она. – Дома спросила бы ты меня, смогу ли жить в военном лагере среди мужчин, и я бы сразу сказала «нет!». Но, видишь, живу. И многое здесь кажется мне уже привычным… Наверное, жить можно везде. Даже там, где особенно не нужен. Это тяжело, но можно, надо лишь дождаться какой-нибудь радости внутри себя. Просто, когда есть выбор, там, где ты не нужен, лучше не жить.

– Ты нужна мне, Клод. И всегда будешь нужна!

– Нет.

Взгляды девушек встретились – один удивлённый, другой уверенный и приветливый.

– Нет, Жанна, не буду. Это не обидно, поверь. Всё слишком изменилось, и будет меняться сильнее и сильнее. Даже если ты, вдруг, вернёшься, всё равно никогда уже не станешь прежней… Да и я, если вернусь, уже не буду Жанной Арк. Я теперь навеки останусь Клод, о чём нисколько не жалею. И, если не позволят вернуться к семье, хотелось бы просто жить где-нибудь неподалёку от тех мест, где я тоже, может быть, никому не нужна, но где я буду точно знать – тут моё место… Помнишь Дерево Фей? Это то, что МНЕ будет нужно всегда. И не потому, что я так скромна и стыжусь сама себя среди знатных господ, а потому, что только там Клод сможет стать настоящей и жить с постоянной радостью внутри. Ты ведь понимаешь меня?

Слушая её, Жанна опустила голову. На последний вопрос она даже не кивнула, и какое-то время в комнатке было тихо, потом Клод вздохнула и, отложив нагрудник, потянулась за нарукавником…

– Я поняла… Поняла, почему ты вспомнила про Дерево Фей… – сказала, наконец, Жанна. – Да, конечно, я должна буду тебя отпустить. То, чем живём мы здесь, из-за чего так волнуемся и страдаем, когда-нибудь пройдёт и, может быть, будет забыто со временем. А там для тебя жизнь вечная, в ней нет понятия смерти… Да, это я поняла. И, наверное, очень виновата, что увлекла тебя за собой…

– Не говори так! Мы поклялись быть вместе до конца, и я ни за что тебя не брошу!

– Да, знаю… Но ты сама научила меня слышать то, чего никто больше не слышит, и теперь у меня тоже есть своё тайное. Я не рассказывала, но там, в Домреми, незадолго до отъезда, Дерево Фей, наконец, заговорило со мной… И этот голос… Их будто бы несколько, хотя каждый какой-то особенный и говорит о своём… Но он всё равно, словно один и ничей. И он убеждает, поддерживает, даёт силы… Я знаю, тебе не понравилось, что перед дофином пришлось сказать о святых, которые меня направляют. Но разве это ложь? Ведь кто-то говорит со мной внутри меня! Это странное ощущение, но, как раз, ты можешь понять, как такое бывает, да?

– Да.

– Но можешь ли ты объяснить, от кого исходит этот голос?

– Почему ты спрашиваешь только сейчас?

– Потому что несколько минут назад во мне впервые шевельнулось сомнение… До сих пор всё было так ясно – нужно делать своё дело, соотносясь только с Божьими заповедями и более всего заботясь о чистоте душевных помыслов, как своих, так и своего воинства. Но вот они согрешили – убили, не сражаясь, не защищаясь. Убили просто потому, что были злы на тех, кто уже не мог ответить, а мой голос молчит… Умом я понимаю, что должна негодовать, что-то делать, внушать милосердие… Как Божья посланница, я вообще должна не допускать сражений! Выезжать перед врагом одна и убеждать его отступить, как это сделала ты! Но всё не так. Я сражаюсь, подгоняю солдат в атаку, чтобы шли и убивали других солдат и оправдываю всё это необходимостью довести до конца свою миссию!.. Да, ты можешь не верить, когда я говорю, что считаю истинной Девой тебя. Но, поверь хотя бы в то, что мне тоже не обидно быть той, кто проложит тебе дорогу к людям, которые давно ждут свою Деву. Я готова к тому, что всего лишь короную дофина. А потом… Даже не представляю, что именно должно случиться, но верю – это будет подлинным чудом, и совершишь его ты! Пугает только одно – почему через кровь?! Точнее, почему я пошла этим путём? Мой голос говорил: иди, сражайся, и я поняла его так, как услышала. Но, может, он имел в виду другое? Или этот голос не такой, какой слышишь ты?.. Я начинаю путаться… Заставляю каяться своих солдат, и сама много молюсь, но… Ты не поверишь, Клод – сейчас, когда он… мой герцог, прекрасный, как ангел, так легко говорил о своём грехе, я ничего не ощущала, кроме радости!.. Что это? Может быть, уже наказание за то, что не смогла избежать бойни с самого начала и всё делаю не так, как должна?!