Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья

Орлеан

Ла Ир оказался прав. Победа при Патэ встряхнула французское общество так же сильно, как и поражение при Азенкуре. Только тогда страну словно затянуло осенним, непроглядным сумраком, а теперь всё сияло солнечным ликованием начала лета.

Армия, и без того уже напоминавшая Жанне реку в момент разлива, всё полнилась и полнилась. По всем дорогам в долине Луары тянулись к ней ручейки пеших и конных отрядов, ополченцы, как от больших городов, так и от мелких селений и отдельные воины, которые недолго оставались одинокими на этих дорогах. Со всех областей страны прибывали добровольцы, ведомые надеждой и верой. Несли в заклад всё своё имущество, чтобы иметь возможность стать под славное знамя Девы-Спасительницы и воевать, воевать, воевать, не имея, как они были уверены, никаких поражений!

Многие считали, что Дева поведёт войско в Реймс через Париж и Нормандию. Раньше такой поход показался бы безумием, но только не теперь, не после Патэ, где на одного убитого француза пришлось почти пять сотен убитых англичан! Это была победа во всём! В стремительности, в слаженности действий, в тактике и вере в свою правоту перед Богом! Войско, способное так побеждать, движется к цели, не деля пути на возможные и невозможные, а идёт так, как считает нужным. И, если что-то было сейчас французам нужнее коронации, или, по крайней мере, так же важно – так это Париж без англичан. Как столица, как город, изгнавший когда-то законного дофина и теперь принимающий его обратно, как символ государства, едва не переставшего быть Францией!

Но выбор окончательного пути, всё равно, предоставили Деве, этой, по всеобщему убеждению, исполнительнице воли Божьей, поскольку хватало и таких – в основном, среди знати от духовенства – кто был уверен: в Париж должен войти законным образом коронованный король. Только тогда во всей Европе не найдётся никого, кто мог бы, в поддержку англичан, заявить об узурпации трона бастардом.

– Слушайте своё сердце, дитя, – очень проникновенно посоветовала Жанне мадам Иоланда, когда, разрываясь между двумя мнениями, девушка рискнула поведать герцогине о том, что не знает, как лучше поступить. – Сердце никогда не обманет, поверьте.

Однако, как бы сильно ни билось сердце девушки в моменты, когда герцог Алансонский настаивал на походе на Париж и затем на Нормандию, слушать ей, в конце концов, пришлось другие голоса.

– Воля Божья, – говорили они. – Господь установил законы земной власти и осеняет благословением только тех, кто им следует. И разве ты сама не требовала коронации сразу после освобождения Орлеана?

– Но многие мои военачальники считают…

– Многие ещё не все, а законы едины для всех.

– … Я верю в своего командующего, – говорил и дофин. – Верю в тебя, Жанна, и в наше воинство, но всё же… всё же многие мои советники считают, что Европа с большей благосклонностью отнесётся к нашим действиям, если в столицу войдёт законный король…

Что он при этом думал сам, оставалось неясным. Шарля пугали оба пути, однако приходилось делать геройский вид на фоне всеобщего воодушевления и показывать свою готовность принять эту страну под покровительство, как и подобает истинному правителю.

– Жаль, что матушка учила меня только править, а не сражаться, – пробормотал он как-то в узком кругу своих приближённых, глядя из окна крепостной башни на растущие вокруг города шатры. – Но, чувствую, скоро придётся возглавить это войско, чтобы в Реймс ли, или в Париж, въехал король-победитель, достойный своего народа… О, Господи! Почему я так мало смыслю в стратегии?!..

Шарля тут же принялись убеждать, что далеко не каждый стратег может достойно управлять государством, и что для Франции – когда закончатся эти военные походы – важнее иметь короля, как раз умеющего править, способного подарить стране мир путём договорённостей, а не кровопролитных сражений. И только Ла Тремуй, всегда ратовавший, за переговоры, которому сейчас бы и ввернуть своё слово, почему-то отмолчался, опустил голову и почесал нос, явно скрывая выражение своего лица.

На следующий день после приезда двора в Орлеан, сразу после торжеств по случаю приёма городскими старшинами и, не самого пышного, но очень искреннего чествования победителей, Ла Тремуй, проходя по коридорам королевской резиденции, наткнулся на группу оживлённо беседующих военачальников. Появление министра их нисколько не смутило, поэтому он позволил себе подойти ближе и послушать.

– Казни в этой чёртовой Нормандии сделали своё дело – горячился Ла Ир, пользуясь отсутствием Жанны и отводя душу поминанием нечистого. – Бэдфорд не скоро соберёт там армию, и достаточно одного хорошего удара, чтобы выбить их обратно, на их чёртов остров!

– Верно! Верно! – раздались голоса.

– Непонятно только, почему дофин медлит! – продолжал Ла Ир. – Уж теперь-то чего?! Теперь ОНИ нас боятся!

– Нужно сказать ему!

– Нужно настаивать!

– Попросить Деву убедить его! Её он послушает!..

Ла Тремуй тихо улыбнулся и, дождавшись паузы в восклицаниях, ласково спросил:

– Кажется, пообщавшись с нашей Девой, вы тоже стали слышать неких святых, господин де Виньоль6? Уверен, без их покровительства ни вы, ни кто-то другой ни за что бы не назвали его величество дофином.

Ла Ир, не скрывая пренебрежения к этому постороннему мнению, выпятил грудь.

– По мне, как плод ни назови, лишь бы был крепок, спел и есть хотелось. А я сейчас голоден, как никогда.

Вокруг засмеялись с явным одобрением.

– Но, если вы так голодны, – поднял брови Ла Тремуй, – какая вам разница из какой миски вкушать?

– Из полной кушается лучше, господин Ла Тремуй. Удар по Парижу, а затем по Нормандии даст нам победу окончательную и бесповоротную…

– И незаконную, не так ли?

Ла Ир сердито поджал губы.

– Лично я в законности прав нашего короля не сомневаюсь, – развёл руками Ла Тремуй. – Но вы сами, минуту назад, назвали его дофином, что очень показательно. И Дева, если память мне не изменяет, ещё в Шиноне, заявила, что явилась сюда только за тем, чтобы спасти Орлеан и короновать его величество в Реймсе, разве нет? Вот пусть сначала коронует, как обещала – в этом я вижу величайшую Божию мудрость – а уж потом… Потом, я думаю, король и сам решит кого ему кормить дальше – рыцарей или дипломатов…

Министр слегка поклонился присутствующим, окидывая их внимательным взором, не удержался от откровенной усмешки и прошествовал далее, нисколько не сомневаясь, что сейчас, за его спиной, рыцари, если и не вслух, то мысленно обязательно выругаются.

– Каналья… – донёсся чей-то сдавленный голос.

– Да сколько угодно, – пробормотал Ла Тремуй себе под нос.

«Кричите, господа, ругайтесь на здоровье, – думал он, отвечая на поклоны встречающихся дворян. – Чем злее вы все станете, тем лучше. Тем достовернее будет выглядеть заговор, который я создам куда быстрее, чем мадам герцогиня создала свою Деву. Уж не знаю, кто именно и каким числом помогал ей, но у меня сейчас помощников, хоть отбавляй! Все эти графы, бароны, Ла Иры… бедняжки, даже не понимают, что уже пляшут под мою дудку с такой же готовностью, с которой идут за этой своей Жанной. Так что злитесь, злитесь, негодуйте – сегодня я сам жду от вас ненависти, чтобы завтра не испытывать особой жалости ни к кому…».

Министр вошёл в свои покои удовлетворённо улыбаясь. Паж, который дремал у входа, тут же подскочил, схватил огниво и зачиркал им над лампой на столе в кабинете.

– Ступай, – махнул ему рукой Ла Тремуй. – Отопри вход на чёрную лестницу и можешь идти спать дальше.

– Благодарю, ваша милость.

– Да позови стражника, чтобы стал у дверей. Столько сброда понаехало – не разберёшь, где свой, где чужой…

– Да, ваша милость.

– И ларец… Ты принёс из кареты мой ларец?

– Он возле стола, сударь.

Паж услужливо вернулся в кабинет и поднял с пола дорожный сундучок с двумя ручками. Ла Тремуй кивнул и, пока молодой человек отпирал дверь чёрного хода, быстро осмотрел, все ли замки на сундуке целы.

Вечерняя заря за окном ещё не угасла, поэтому министр, рассудив, что до прихода де Вийо, ради которого паж и отпирал дверь, время ещё есть, дождался, когда останется один, и сразу занялся одним неотложным делом.

Подтянув к себе сундук, он нажал на какую-то потайную пружинку, открыл боковую дверцу и вытащил наружу содержимое, которым оказались полдюжины одинаковых, пустых мешочков и один, чуть больше, наполненный монетами. С тяжёлым вздохом Ла Тремуй отсыпал из него несколько золотых кружков, переложил их в пустой мешок, немного подумал, вытащил пару монет обратно, потом ещё подумал и вернул золото на место.

– Кто скупится в самом начале выгодного предприятия, рискует прогореть в конце, – пробормотал он себе под нос, затягивая шнурок на мешочке.

Завтра некий молодой человек по имени Филипп де Руа получит это анонимное подношение, и Ла Тремуй ни одной минуты не сомневался в том, с каким именем красавчик свяжет столь щедрые финансовые вливания в его тощий кошелёк.

Когда тщеславный самовлюблён и глуп, им легко управлять. Хотя, в данном случае, как посчитал министр, главной бедой стало обворожительное личико господина де Руа…

Отложив мешок в сторону, он побарабанил пальцами по столу, всё ещё размышляя о пагубном влиянии красоты, потом снял с отполированного до зеркального блеска подноса приготовленный кувшин с вином и кубки, отставил их в сторону и поднёс это, якобы зеркало, к своему лицу. Из благородных серебряных глубин на него смотрело весьма посредственное лицо уставшего от забот человека… «Благодарю тебя, Господи, за то, что я никогда не был красив, – подумалось Ла Тремую. – Разве смазливый де Руа, любуясь своим отражением, усомнится в том, что женщина, наделённая властью и ни разу не запятнавшая себя никаким адюльтером, изменит своим принципам ради него? Да никогда! Он уверен, что только так и должно быть. Тогда как человек некрасивый, но умный, первым делом, задаст себе тысячу вопросов и столько же раз осмотрится прежде чем поверить, да и то, не до конца. И, если что-то потеряет в страсти, с лихвой восполнит это, не оказавшись в глупом положении».

Ла Тремуй отложил поднос.

Его собственное безумное увлечение мадам Катрин вспоминалось теперь с горечью, но зато какие несомненные выгоды принесло избавление от него… Точнее, подмена страсти голым расчётом и отсутствием иллюзий. До недавнего времени супруга была очень полезна, как своими капиталами, так и редким сочетанием красоты и ума. Даже родив их первенца, она не утратила привлекательности в глазах мужчин, по-прежнему готовых ей угождать, как и сама не утратила, возникшего с годами интереса к замысловатым интригам мужа, в которых всегда была, и могла бы быть в будущем, очень полезна своими тонкими наблюдениями за кем надо, а так же намёками, кому надо, недомолвками и откровенными женскими сплетнями. Но новая беременность, так некстати, сделала её слишком раздражительной, и теперь оставалось надеяться только на капитал, которого, как полагал Ла Тремуй, должно было хватить на всё…

Он обернулся и бросил взгляд за окно. Уже стемнело, де Вийо пора бы появиться…

Как, однако, полезен он оказался! Словно крот, роющий нору, откопал целое сокровище в лице этой шарлатанки Ла Рошель, и одним махом решил несколько проблем!

С Клод, правда, вопрос так и оставался странно-мутным, потому что Ла Тремуй совершенно не верил в существование какой-то подлинной Девы и был уверен – дура Ла Рошель просто неправильно что-то поняла. Но, по крайней мере, эта вторая девица подтвердила сложившееся у де Вийо мнение о ней, как о наивной простушке. Вероятней всего, мадам герцогиня этой бесхитростной душой просто подстраховалась на случай, если с Жанной что-то случится. Или, наоборот, с помощью простоватой крестьянки, выдаваемой за подлинную Деву, её светлость намеревается в нужный момент, вывести на политическую сцену безвестную дочь королевы – безусловную спасительницу страны, которую с восторгом поддержит армия – и утвердить её права, апеллируя к Божьей воле, которую и огласит эта, якобы, подлинная Его посланница, скрываемая и охраняемая, но идущая бок о бок с Жанной весь этот освободительный путь, победный исход которого она же, вероятно, и предрекла.

Ла Тремуй откинулся на спинку стула и засмеялся. Задумано фундаментально. И, если не знать о королевском происхождении Жанны заранее, пожалуй, не подкопаешься! Но он знает. О! Он много чего теперь знает! И всё складывает, словно золотые монеты в мешочек, который, подгадав нужный момент, подбросит дофину, возможно, и не анонимным подношением!

«Так что, ругайтесь больше, господа. – подумал министр, снова вспомнив презрительный взгляд Ла Ира. – Осуждайте нерешительного дофина, горячитесь из-за простоев и не по-вашему разумению выбранного пути. Загоняйте себя в тесный круг единомышленников, чтобы мне удобнее было связать вас словом «заговор»… Но сначала нужно хоть как-то запятнать вашу белоснежную Деву. И, кажется, я уже знаю, как…».

Тихий стук в дверь прервал размышления упивавшегося властью Ла Тремуя и вернул его к действительности, в которой герцогиня Анжуйская, со всеми своими Девами, всё ещё обладала преимуществами победителя.

– До поры, до поры, мадам… Колесо вертится…

Не вставая из-за стола, министр тихо кашлянул. Вслед за этим дверь на чёрную лестницу приоткрылась, пропуская закутанную в тёмный плащ фигуру.

– Кто вы? – спросил Ла Тремуй, пряча в свой сундучок мешок с деньгами, из которого, предварительно, достал ещё одну монету.

– Де Вийо, ваша милость.

– Женщину привели?

– Да. Она ждёт внизу.

– Пусть ждёт. Передайте ей это, – золотой кружок, зажатый бледными пальцами министра, описал дугу и опустился в протянутую ладонь конюшего, – и сюда больше не водите. Пускай пока ходит по городу и проповедует о пришествии Девы так, словно верит в него всем сердцем. Сейчас ей нужно, во что бы то ни стало, подобраться к Жанне как можно ближе и примелькаться в её окружении… Скажите, что за это я заплачу куда больше. И ещё больше она получит, когда станет проповедницей при Деве так, чтобы думали, будто говорит она от её лица. Вот тогда – ни слова из собственной головы! Будет говорить только то, что скажу я, и только тогда, когда скажу… Иначе, вместо состояния, которое я ей дам, получит, в лучшем случае, верёвку на шею, в худшем – костёр…

Париж

Герцогиня Бэдфордская стояла на площади перед своим дворцом и внимательно слушала проповедника, сурово предрекающего близкий конец света и приход Антихриста, которого приведёт французская девка-колдунья. Сама по себе эта проповедь мадам мало интересовала, но выражения лиц слушателей, собравшихся возле монаха, занимали её чрезвычайно. Люди верили, крестились и пугались абсолютно, искренне, что было вполне понятно, поскольку красноречием Господь монаха не обделил. На какой-то короткий момент её светлость и сама почувствовала, как по спине пробежала противная морозящая дрожь страха.

И внезапно её осенило…

Накануне Бэдфорд получил письмо от герцога Бургундского, в котором тот выражал свою полнейшую готовность оказать военную помощь английской стороне, но только на определённых условиях. Эти условия вывели из себя его светлость и весь вчерашний вечер он буквально рвал и метал, едва не сломав кулаком дубовые подпорки алькова своей супруги.

– Ваш братец требует фактического регентства, ни больше, ни меньше! – орал герцог на жену, за неимением другой головы, на которую он мог бы излить свой гнев. – Шампани ему мало! Ему требуется ещё и контроль над Парижем – полный и безоговорочный! Над Парижем! Над городом, оборона которого лишила меня целого состояния! Вы читали это, мадам?!

Герцог потряс письмом перед лицом леди Анны и самым язвительным тоном, на какой только был способен, процитировал:.

– «… теперь, когда обстоятельства вынуждают Вас вернуться в Нормандию, я готов взять на себя оборону столицы…»! Он издевается, да?! Хочет меня унизить? Человек, отозвавший свои войска в самый нужный момент!.. Ослабивший нас! Положивший начало нашим поражениям!.. А если я откажу? Что он сделает? Поклонится французскому бастарду и его, якобы, сестре? Или признает это порождение коронованной шлюхи за святую деву? Думает, ему сразу всё простят и поднесут Шампань на подносе, как это делаю я?!! Что вы морщитесь, мадам? Не нравится слушать про шлюх? А вашему брату, похоже, очень нравится, что все только о ней и говорят, да ещё с таким восторгом! Хочет, видно, получить укреплённый, как крепость Париж и утереть всем нам нос тем, что выдержит осаду французской девки, до сих пор не знающей поражений?! Дескать, он – спаситель, а я просрал всё, что мог!..

Леди Анна встала. Не говоря ни слова, налила в кубок вина и поднесла мужу.

– Выпейте, милорд, – сказала ледяным тоном, который, как она знала, супруга отрезвлял лучше всего.

Кто-то однажды ей сказал, что таким же тоном усмирял когда-то братьев король Гарри. Сама леди Анна этого знать не могла, но в действенности метода убеждалась не раз, справедливо полагая, что у людей суровых, наделённых властью, смиренная покорность вызывает только раздражение, тогда как противодействие, в любой форме, ставит в их тупик и приводит в чувство.

Так вышло и на этот раз. Красный от гнева Бэдфорд буквально опрокинул в себя поданное вино, но кубок, по обыкновению, на пол не швырнул, а только с грохотом поставил на стол, на который тут же и облокотился тяжело сопя и явно успокаиваясь.

– А теперь присядьте и послушайте. – Голос леди Анны потеплел. – Филипп требует многого, но разве вы, мой дорогой, не потребовали того же, окажись на его месте в подобных обстоятельствах? Удел любого правителя извлекать выгоду из ситуации даже самой безнадёжной. И ваша выгода сейчас в том, чтобы выполнить условия Филиппа и оставить на него Париж – пускай защищает. В качестве фактического регента он не уступит ни пяди. В любом другом случае мой брат поищет выгоду где-нибудь ещё и, да, если нужно, признает и бастарда законным наследником, и девку посланницей Божьей. Ему любой союз сгодится, но вы в этом случае ничего выгодного для себя уже не получите. А в Нормандию отступить всё равно придётся, и на кого тогда оставлять Париж – неизвестно!

Бэдфорд окинул жену недобрым взглядом.

– Надеюсь, вы не хотите сказать, мадам, что только Бургундия способна дать хороших защитников?

– Нет. Но вам нужно время, чтобы собраться с силами, и только Бургундия может вам его дать, заставив французов идти на Реймс через Шампань, где они увязнут, осаждая город за городом.

– Я и сам это знаю! – огрызнулся герцог.

– Конечно, знаете. – Леди Анна улыбнулась. – Поэтому и выговорились здесь, в моей спальне, чтобы на совете предстать правителем мудрым и дальновидным.

Она обошла мужа и, обняв его сзади за плечи, шепнула в ухо:

– Филипп вам не чужой, Джон. Вам следует объединиться и вместе придумать что-то против этой девки, которая заставляет французов считать себя благословлёнными Божьей десницей.

– Что тут придумаешь? – смягчился от супружеской ласки Бэдфорд. – Её охраняют, как королеву… Даже лучше, чем этого выскочку дофина…

– Так может следует дать ей как-то знать о своём происхождении? Моя сестра, мадам де Ришемон, писала как-то, что вся сила этой девицы держится на её убеждении в собственной избранности. Полагаю, именно от правды её и берегут более всего.

Бэдфорд отрицательно покачал головой.

– Я уже думал над этим, но никакой разумной выгоды не нашёл. Что если эта девка решит воспользоваться своим происхождением? Сейчас в её руках вся армия и чернь, которая её боготворит. А духовенство и знать – хо-хо! Первые уступят военной силе, а вторые… О, эти возражать особенно не станут. Двор давно не в восторге от своего дофина, за которого, то и дело, приходится краснеть со времени убийства вашего отца. До сих пор они сражались за него за неимением лучшего. Но, объяви девица, что она королевской крови, её запросто коронуют, и не станут особенно задумываться над тем, где она была до сих пор и почему объявилась именно теперь, в двух шагах от короны? Им вполне хватит её освободительной миссии и прямого общения с Господом…

– Тогда, почему бы не сообщить дофину?

– По тем же причинам – ни армии, ни авторитета. Сейчас он нам ничем не поможет.

– Значит, следует обернуть избранность этой девицы против неё же самой и против тех, кто создает ей такой авторитет.

– Как?

– Об этом и следует подумать сообща… Всё рашаемо, мой друг, когда гнев не затмевает разум.

И вот теперь, глядя на кликушу-монаха, а более всего, наблюдая за слушавшими его, леди Анна почувствовала, как в голове у нее вызревает идея – немного громоздкая, сложная, но вполне выполнимая. А самое главное – эффективная!

Не снимая уличной накидки, герцогиня прошла прямо на половину мужа, и сочла за добрый знак то, что застала его в одиночестве.

– Друг мой, – начала она прямо с порога, – я всё придумала!

– О чём вы, миледи?

– О том, как поступить с французской колдуньей.

Леди Анна присела на низкий стул и выдержала паузу, дожидаясь, когда с лица супруга сойдёт скептически-недоверчивое выражение

– Вы полагаете, что это возможно?

– Конечно. Надо только довести до полного абсурда то, что сейчас кажется просто «невероятным». У самых наших ворот некий преподобный Ричард пророчит конец света так, словно сам Господь нашептал ему в ухо. И видели бы вы, КАК его слушают! Даже мне на мгновение сделалось не по себе… Такой талант необходимо использовать. Что если вам повелеть изгнать монаха из города под тем предлогом, что он сеет панику, – разумеется, объяснив предварительно, что делается это ради благого дела – и сослать его в Шампань, в один из крупных городов, скажем, в Труа. Пусть проповедует там и на все лады выставляет себя ярым противником этой ведьмы. А когда Труа будет взят, якобы, уверует в неё с первого взгляда, подобно апостолу Павлу…