Ермак. Контртеррор

Глава 4

Волнения-1

– Илларион Иванович, как это понимать?! Почему это произошло?! Я же с вами восьмого числа обсуждал возникшие проблемы с гулянием народа на Ходынском поле. Вы мне лично обещали, что всё будет исправлено, и вчера вечером доложили, что всё готово. И это называется – готово?! Больше пятисот человек погибло! – Николай с каждым словом повышал голос, а последнюю фразу просто прокричал.

Перед императором, как нашкодившие школьники, стояли граф Воронцов-Дашков, который как министр дворца отвечал за коронацию, генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович, директор Департамента полиции действительный статский советник Зволянский и московский обер-полицмейстер генерал-майор Трепов Дмитрий Фёдорович.

– Ваше императорское величество, я вчера лично проверял готовность Ходынского поля к празднованию. Все ямы, промоины, колодцы были засыпаны, а земля утрамбована. По утвержденной схеме разграничительные загороди были поставлены. С шести до восьми утра в павильоны и ларьки должны были быть доставлены подарки. К этому времени войска и полиция уже бы заняли свои места. Но случилось непредвиденное, ваше императорское величество, – граф хотя и старался выглядеть спокойным, но пот, выступивший на лбу, говорил, что ему нелегко давался этот доклад.

– И что же такого непредвиденного произошло? – с сарказмом и раздраженно спросил император.

– Провокации неизвестных лиц, ваше императорское величество, – подал голос Сергей Эрастович.

– И в чем заключались провокации? – более спокойно спросил Николай, который уже был в курсе произошедших событий.

– Ваше императорское величество, предварительный опрос свидетелей показал, что этой ночью на Ходынском поле и рядом с ним собралось огромное количество народа, по предварительным оценкам – больше полумиллиона человек. Сегодня, когда около шести утра на поле прибыли первые повозки с подарками, то среди собравшихся начали раздаваться крики о том, что подарков на всех не хватит, что фабриканты царские деньги себе присвоили. Потом раздались крики, что на повозках буфетчики сейчас будут не завозить, а, наоборот, вывозить уже приготовленные для народа подарки, и всё в таком духе. Возбужденная этими криками толпа рванула к ларькам и павильонам, снеся те небольшие силы полиции, которые только начали занимать свои места, – Зволянский прервался, сделав глубокий вдох.

– Если бы не полковник Болотов, там вообще неизвестно чем бы всё закончилось. Возможно, все бы ларьки и павильоны разгромили. Подарки-то еще не завезли, – с некоторым превосходством над штафиркой пусть и в звании действительного статского советника произнес великий князь, воспользовавшись паузой в докладе директора Департамента полиции.

– Поподробнее, Сергей Александрович.

– Когда весь этот бардак начался, как раз подошли два батальона гренадеров из Второго гренадерского Ростовского полка. Полк был назначен на усиление охраны и поддержание порядка во время гуляний на Ходынском поле. Командир полка полковник Болотов не растерялся и перекрыл проходы гренадерами, выстроив их как для стрельбы плутонгами. Да еще и штыки примкнуть приказал. Толпа увидела это и встала.

– Понятно. Спасибо, – Николай опустил голову и молчал целую минуту.

Никто из присутствующих не посмел прервать возникшую тишину. Наконец император поднял голову и вперил взгляд в лицо Зволянского.

– Сергей Эрастович, кого-нибудь из крикунов-провокаторов задержали? – голос императора был спокойным и каким-то механическим.

– Пока нет, ваше императорское величество. Ищем. Подключили все силы Московского охранного отделения, – главный полицейский империи достал платок и нервно вытер пот со лба.

– Еще один вопрос. А в вашем департаменте что-то было известно о возможности таких провокаций?

– Нет, ваше императорское величество.

– И еще один вопрос, Сергей Эрастович. Не хотел его поднимать до конца коронации, но вижу, придется. Каким образом в покушении на императорский поезд участвовал секретный сотрудник полиции Азеф?! И не просто участвовал, а стрелял в моих конвойцев и пытался взорвать второй заряд, заложенный на путях! Что скажете мне, господин директор Департамента полиции Российской империи?! Это у вас такие секретные сотрудники, которые стремятся убить своего императора?!

С каждой фразой, произнесенной пусть и с интонациями, но спокойным голосом, серо-зеленые глаза Николая, наливаясь холодом, меняли цвет на серо-оловянный. И это смотрелось жутковато.

– Господин действительный статский советник, я принял решение уволить вас без прошения. И молите Бога, чтобы ваша вина была только в халатном бездействии, – закончил свою речь Николай, как припечатал.

Еще два часа назад, после прибытия Бурова и Зарянского, я доложился Ширинкину, хотя мог бы и сразу выйти на Николая. Но, как говорится, одна голова хорошо, а две лучше. Тем более Евгений Никифорович куда лучше меня разбирался во всех хитросплетениях высшего света.

После доклада императору встал вопрос, что тому делать? Пришлось толкнуть речь об «идее справедливого и доброго царя», который в общественном сознании большинства русского народа может разрешить все беды и несчастья. Плюс к этому Ширинкин добавил, что необходима жертва и лучше всего на это подходит Зволянский.

Хотя прямых доказательств его роли в покушениях на цесаревича, а теперь и на императора пока не было, но и за меньшие прегрешения люди головы теряли. Жалко, что великий князь Владимир Александрович стороной проходит. Он свою роль с войсками гвардии на коронации выполнил безупречно. Но об этом ни я, ни Евгений Никифорович даже и не заикнулись. Семейство Романовых, мать их! Попробуй тронуть. А тронуть хотелось, только и голову при этом надо было как-то сохранить.

После разборок в кабинете Николай вместе супругой направился на Ходынское поле. По пути кавалькада захватила с собой французского посла Гюстава Луи Ланна, маркиза де Монтебелло. После посещения царской четой народного гулянья и обеда в Петровском дворце вечером должен был состояться бал во французском посольстве, точнее в снятом для этого мероприятия дворце Шереметевых.

С большим трудом удалось Николая отговорить от посещения бала. Надо было в условиях случившейся трагедии быстренько лепить образ «народного царя». К сожалению, Николай Александрович это плохо воспринимал, так как считал, что раз он Богом избранный царь, то народ его должен автоматически любить, благотворить и соответствовать своему императору.

Он наивно думал, что народ чинно соберется, будет стоять и ждать в установленном порядке, затем, когда в десять часов откроют ларьки и буфеты, будет к ним проходить спокойно, получать подарки. К двум часам дня, ко времени приезда государя, все будет роздано, и счастливый люд с подарками в руках радостно встретит царя и царицу. По его мнению, в том, что случилось, виноваты сами пострадавшие, раз поддались на провокации и не смогли победить свою алчность и жадность.

В общем, пришлось заняться демагогией, чтобы убедить Николая Александровича в том, что любовь народная может и закончиться, если ее не подпитывать наглядной заботой о простых подданных, особенно во время трагедий. Если пустить всё на самотек и продолжить гулять как ни в чем не бывало, то можно и кликуху получить, типа Николай Кровавый, которому, так сказать, до пояса народное горе. Российские либералы и революционеры такого промаха у императора ну никак не пропустят. Так и хотелось сказать: «Коля, и тебе это надо?»

Поэтому и потащили с собой маркиза де Монтебелло, который очень кстати прибыл в Кремль для уточнения некоторых деталей по балу, чтобы тот проникся случившимся и потом нормально бы отреагировал на отказ императора прийти на бал. Французы, конечно, наши союзники, могут и обидеться, но свой народ ближе. От него зависит устойчивость российского трона.

Захватили с собой и митрополита Антония, который «помазал» Николая на царство. Необходимо было, чтобы люд московский увидел, что царь и первый или второй после Бога в горе и беде находятся с ним.

В отличие от императора митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний Вадковский, как и Елена Филипповна, основную мысль программы посещения Ходынского поля царской четой после случившегося несчастья понял сразу и, быстренько собрав свою свиту, на своих же экипажах догнал императорскую колонну из карет.

Чем ближе по Петербургскому шоссе подъезжали к окраинам Москвы, тем больше попадалось навстречу различных средств передвижения, на которых везли раненых. Там было всё: брички, тарантасы, коляски, телеги, с которых доносились стоны, выкрики, плач. Шло очень много людей в разорванной одежде, с синяками, кровавыми разводами на лице и одежде. И чем ближе подъезжали к Ходынке, тем этот поток становился плотнее.

Организацию посещения места трагедии взял на себя московский обер-полицмейстер генерал-майор Трепов. Дмитрий Фёдорович быстро понял, что следующим кандидатом на отставку без прошения может стать он, поэтому, выйдя от императора, сразу же умчался на поле, где развил бурную деятельность.

По его распоряжению за счет городского бюджета были наняты извозчики Москвы для перевозки раненых. В ближайших от Ходынки больницах организовывались дополнительные койки. По его просьбе великий князь Сергей Александрович разрешил принимать пострадавших в военные лазареты, имеющиеся в городе.

Когда царская кавалькада прибыла, основная масса трупов уже была отвезена к Ваганьковскому кладбищу, где должно было пройти опознание погибших и установлена причина их смерти. Раненых, которых было больше, постепенно развозили по больницам. Первую помощь им оказывали врачи, которые были задействованы на этом гулянье, а также прибывшие военные медики.

Подъехала кавалькада к ряду буфетов, ларьков, их было больше сотни, шедших по краю Ходынского поля. Вся трагедия и случилась на входах к этим местам раздачи царских подарков. Основная масса народа даже и не заметила случившегося.

Всё Ходынское поле оставалось запружено народом, который уже гулял в честь коронации Николая Второго. Радостная толпа, хлебнувши пива и вина в обустроенных здесь же ларьках, радостно кричала «ура!». Оркестр наяривал то «Боже, царя храни», то «Славься».

Все ждали приезда царя. Для этого почти прямо против Петровского дворца был устроен императорский павильон, сооруженный в древнерусском стиле. По обеим сторонам павильона были выстроены две трибуны, каждая на четыреста мест, для чинов высшей администрации, а вдоль Петровского шоссе – две трибуны для публики с платными местами, по пять тысяч мест в каждой. Эти сооружения оставались на Ходынском поле и по окончании гулянья для парада. Для простого люда по всему полю были раскинуты всевозможные театры, открытые сцены, цирки, качели, карусели, ипподром для конских ристалищ и эти злосчастные буфеты для раздачи подарков.

Пока царствующие особы и их сопровождение выгружались из карет, чтобы посмотреть на место трагедии и переговорить с ранеными, успел краем уха услышать, как один из опрашиваемых пострадавших рассказывал, что по поводу «царских подарков» в народе ходят легендарные слухи, будто «коронационные кружки» будут наполнены серебром, а иные говорят, что и золотом. Поэтому не только со всей Москвы и Московской губернии, но из соседних, ближайших губерний шел народ густыми толпами на Ходынку, чтобы увидеть царя и получить от него такой подарок.

Потом был осмотр нескольких тел погибших, над которыми митрополит Антоний прочитал молитву, и беседа царя с ранеными. И тут я в очередной раз понял, что, несмотря на то что уже так долго живу в этом времени, многого я так и не понимаю. Если во время беседы-убеждения с Николаем его мнение, что в случившейся трагедии виноваты сами пострадавшие, меня откровенно напрягло, то то, что устроили раненые, привело в состояние полного психологического раздрая.

Все пострадавшие, как один, не обвиняли никого, кроме себя самих. Чуть ли не одинаковыми словами говорили, что виноваты сами и очень сожалеют, что расстроили своим поведением царя и царицу-матушку!

А Николай и Елена с грустными, сочувствующими улыбками их выслушивали, ободряли. Митрополит благословлял, проверенные репортеры, которых притащили орлы Ширинкина, всё снимали. Потом император толкнул краткую речь о том, что лечение всех раненых будет за счет семьи Романовых, всем будет выплачена компенсация, в случае утраты работоспособности будет назначена пожизненная пенсия. Семьи погибших получат тысячу рублей, похороны будут осуществлены на царские средства. Кроме того, Николай указал учредить комиссию под председательством великого князя Сергея Александровича по сбору пожертвований для пострадавших с целью выделения в дальнейшем ежегодных пособий.

Закончил свою речь Николай тем, что приказывает все празднества прекратить, а сам он вместе с супругой удалится в один из монастырей в окрестностях Москвы, чтобы помолиться за невинно убиенных.

И шо тут началось! Граф Пален, будучи верховным маршалом церемонии священного коронования императора, тут же поддержал Николая, да еще и посоветовал строго наказать виновников, не считаясь с положением, занимаемым лицами. При этом кровожадно посматривал на Сергея Александровича. Великий князь в ответ на этот выпад тут же заявил о своей просьбе к императору принять его отставку как московского генерал-губернатора.

Победоносцев тут же указал, что такие действия могут смутить умы и произведут дурное впечатление на принцев и иностранных представителей, собравшихся в Москве. При этом Константин Петрович логично указал на то, что невозможно остановить уже начавшееся народное гулянье, в котором задействовано больше полумиллиона человек. Причем многие из них проделали долгий и трудный путь из соседних губерний, чтобы попасть на этот праздник, увидеть своего царя и получить от него подарок.

Общими усилиями свита убедила Николая, что народное гулянье, несмотря на произошедшие скорбные события, надо продолжить, пусть и в усеченном формате. Маркиз де Монтебелло обратился к Николаю и предложил перенести на более поздние дни бал, который сегодня готовило французское посольство, на что тот с благодарностью согласился.

После этого французский посол откланялся, так как ему надо было решать неотложные задачи по переносу торжества, а император со своей свитой направились кортежем на Ваганьковское кладбище. До четырнадцати часов, когда по программе царская пара должна была появиться на Ходынке, было еще три часа.

Картина перед кладбищем была еще та. Представьте себе больше десяти рядов трупов, по пятьдесят погибших в каждом. Такой прямоугольник сто на пятьдесят метров. Честно говоря, впервые за обе жизни видел такое количество мертвых гражданских в одном месте. Особую жалость вызывали несколько детских трупиков.

Если уж меня, который относительно недавно вернулся из Китая, где в боях насмотрелся всякого, торкнуло, то что говорить об остальных. Елена Филипповна то и дело нюхала соль, чтобы не упасть в обморок. Николай был бледно-зеленый. Остальные свитские, особенно те, кто прошел русско-турецкую войну, выглядели получше. Митрополит Антоний ходил вдоль рядов и громко читал молитвы панихиды. Присутствующие в нужных местах накладывали на себя крест. Репортеры крестились и снимали.

Когда служба закончилась, Николай обратился к министру юстиции Муравьёву:

– Николай Валерианович, кто будет вести расследование?

– Пока еще окончательно не решено, – начал говорить тайный советник, но был перебит графом Паленом:

– А чего тут думать-то?! Судебный следователь Московского окружного суда по особо важным делам надворный советник Павел Федорович Кейзер. Ему по должности положено это следствие вести. Кроме того, он зарекомендовал себя человеком безукоризненной честности и как умный выдержанный сотрудник. Имеет громадный опыт следственной работы и чужд карьеризму, – Константин Иванович улыбнулся. – Поэтому до сих пор и ходит в надворных советниках, потому что правду в глаза не боится сказать и на своем стоит до конца. Не так ли, Николай Валерианович?!

Муравьёв с недовольной гримасой на лице кивнул. Я заметил, что и Сергей Александрович как-то кисло поморщился. Видимо, этот Кейзер – личность довольно-таки известная, интересная и достаточно независимая, если такие люди, как министр юстиции и генерал-губернатор, его убрать не могут.

– Хорошо. Данная кандидатура принимается. А вы, Константин Иванович, – обратился император к графу, – назначаетесь главой комиссии по расследованию случившегося. Завтра к вечеру жду доклад о первых результатах.

– Да, ваше императорское величество.

Потом был царский павильон на Ходынском поле. Бледный государь и осунувшаяся императрица стояли перед бушующим человеческим морем. Как только их величества вступили на крыльцо этого строения, на крыше его взвился императорский штандарт и грянули выстрелы салюта. Огромная масса народа на поле обнажила головы, и громовой рев, в котором с трудом можно было разобрать «ура», раздался над Ходынкой, заставив перепуганно взлететь в округе всех птиц.

Такого я никогда не видел в своей жизни. Огромная толпа орала так, что закладывало уши. Вверх летели шапки, картузы и даже женские шляпки. Звуки оркестра рядом с павильоном, играющего «Боже, царя храни» и «Славься», были еле слышны. Царская чета пробыла на крыльце двадцать минут, и всё это время над Ходынкой стоял несмолкающий рев. Народ Российской империи, уже разогретый спиртным, выражал свои верноподданнические чувства своему императору и императрице.

Покинув павильон, Николай и Елена направились в Петровский дворец, где принимали депутации от крестьян. Здесь государь смог довести до избранников народа сведения о случившейся трагедии. Праздничный обед для волостных старшин превратился в присутствии царской четы в поминальный. Но это продолжалось недолго, так как после первого поминального тоста император с супругой покидали шатер, где были накрыты столы. После их ухода праздник продолжился.

В Кремль вернулись рано. Николай и Елена ушли в свои покои и больше никого в этот день не принимали. Провели вечер в кругу детей. Мне же отдыхать было некогда. Я и Ширинкин вплотную занялись репортерами.

Как рассказал мне Евгений Никифорович, в Москве официальными государственными органами печати были «Московские ведомости» и «Ведомости Московской городской полиции». Бравирующая либеральная интеллигенция считала дурным тоном читать эти газеты. Для них выходили «Русские ведомости» и «Русское слово». «Московский листок», «Новости дня» считались прессой для толпы. Остальные газеты были мелочевкой с небольшими тиражами. Но на некоторые из «желтой прессы» обратить внимание стоило.

Прекрасно представляя, что могут сделать СМИ при выработке у народа мнения о случившихся скорбных событиях, отработали с репортерами «Московских ведомостей» и полицейской газеты статьи для завтрашних изданий, отобрали наиболее яркие и информативные фотоснимки.

После того как заинструктированные «журналисты» убыли, мы вместе с Ширинкиным отправились в гости к Николаю Ивановичу Пастухову – владельцу «Московского листка». Встреча прошла плодотворно. Пастухов уже знал о случившемся, но вот подробности ему были неизвестны. Именно ему принадлежали слова: «Репортер должен знать всё, что случилось за сутки в городе. Не прозевать ни одного сенсационного убийства, ни одного большого пожара или крушения поезда». А тут такая возможность. Официальные власти сами дают правдивую информацию, фотографии с места событий и единственным условием сотрудничества является – ничего не выдумывать, а написать всё так, как было на самом деле. Кто же от такого откажется.

На другой день в Кремле во всех церквах была проведена панихида по погибшим на Ходынке. В Успенском соборе служба проходила в присутствии их величеств и всей царской семьи. В два часа пополудни Николай и Елена в сопровождении великого князя Сергея Александровича посетили Старо-Екатерининскую, Мариинскую больницы, клиники и лазареты, где находились раненные на Ходынке.

Везде царская чета общалась с пострадавшими, расспрашивая подробности. В конце этой поездки была подведена статистика, по которой из почти полутора тысяч раненых, вывезенных вчера с места трагедии, во всех лечебных заведениях осталось где-то семьсот человек. В основном с тяжелыми травмами в виде переломов, остальные, получив первую медицинскую помощь, разошлись по домам, несмотря на то что им было обещано бесплатное лечение.

Когда царская чета еще только собиралась в эту поездку, вышли газеты. Так сказать, проправительственные и «Московский листок» осветили трагедию и действия царя в нужном русле. Фото Николая и Елены со слезами на щеках, сделанное на фоне трупов у Ваганьковского кладбища, пробирало до мурашек. Я бы тому репортеру-фотографу точно Пулитцеровскую премию вручил, жаль только, что ее основатель Джозеф Пулитцер еще жив. Жаль, конечно, в переносном смысле.

«Русские ведомости» опубликовали большую статью Гиляровского. Талант есть талант. Статья Владимира Александровича была яркой, бьющей по нервам. С одной стороны, автор практически ничего не исказил, но после ее прочтения возникало ощущение, что давка была по всему Ходынскому полю и что количество убитых и раненых, о которых официально сообщается, явно занижено.

Деятельность царской четы в тот день в этой газете отражена не была. Было только упоминание в один абзац о том, что «его императорское величество, глубоко опечаленный этими событиями, повелел оказать пособие пострадавшим: выдать по тысяче рублей на каждую осиротевшую семью и расходы по похоронам погибших принять на его счет».

«Русское слово» чуть ли не слово в слово напечатало материал, как в «Московском листке». Насколько я успел узнать, господин Пастухов дружил с господином Сытиным.

А вот газета «Новости дня» несколько расстроила, напечатав статью, в которой критиковалась работа полиции по организации народных гуляний на Ходынском поле, досталось и генерал-губернатору за привлечение к наведению порядка гренадеров. И самое главное, слезы царской четы на фото, опубликованном во многих изданиях, автор статьи под псевдонимом «Скучающий россиянин» назвал «крокодиловыми».

На этот счет у нас с Евгением Никифоровичем были наработаны определенные заготовки. Редактор и хозяин газеты «Новости дня» должен был стать первым, кто испробует их на себе. Тем более звали его Абрам Яковлевич Липскеров.

– Чего там пишут-то? – повысив голос, чтобы перекрыть гул трактира, поинтересовался у своего соседа мужчина лет сорока, судя по одежде из мещан.