Я замолчала, и глаза мои расширились, когда до меня наконец дошло. Я вспомнила мальчика, которого видела только издали, когда он с причала для яхт пускал в бухту бумажные самолетики. Один из них я даже как-то нашла на берегу. Я поразилась тогда, как искусно, с многочисленными складками и изгибами был сложен лист бумаги. Наверное, чтобы сотворить такое, требуется несколько часов, и я тогда подумала, что каждая складочка, наверное, запечатлела молитву, на которую пока нет ответа, неосуществленные мечты, под тяжестью которых и упал маленький самолетик.
Мистер Бофейн подошел ко мне и стоял, опираясь руками о письменный стол.
– Мать умерла, когда мне было девять, и мой отец на лето отправлял меня на Эдисто, как я подозреваю, чтобы избавить себя от моего общества.
– Думаю, я вас там видела несколько раз, – осторожно сказала я, однако не стала ему рассказывать, что Ева не раз встречала его с тетями в городе или в церкви, но не удостаивала внимания, так как это был городской мальчик, а не островной житель, и он наверняка не знал, как устраивать ловушки для крабов. По крайней мере, так было до того, как Ева начала проявлять интерес к мальчикам, а они начали обращать внимание на нее. Я тоже не рвалась с ним познакомиться, но навсегда запомнила тот искусно сложенный бумажный самолетик, складки простой бумаги, которые мальчик превратил в крылья. – Но вы никогда не выходили с нами поиграть.
– Я был единственным ребенком в семье, поэтому можете себе представить, как меня опекали. Мне даже не разрешали пойти одному на пляж или поиграть с местными детьми. Но тетушки были очень добры ко мне, и мне безумно нравился остров.
– Жарка, – впервые произнесла я вслух, с трудом справляясь с жесткими согласными. Конечно, я знала их фамилию, хотя Ева и все наши друзья обычно называли их «старые леди из большого дома». Однако фамилия казалась знакомой и по другой причине – я слышала ее совсем недавно, но никак не могла вспомнить, где именно.
– А знаете, я ведь любопытна. Расскажите, каким образом они в конце жизни оказались на Эдисто?
Он отпил глоток кофе.
– Дом принадлежал семье отца, но он предоставил его тетушкам, когда они во время войны приехали сюда из Венгрии. Они хотели быть рядом с семьей, но в то же время не слишком близко, и Эдисто казался идеальным местом для этого.
– Я хорошо помню ваших тетушек, – призналась я. – Они всегда были добры к нам, детям, хотя я и не могу сказать, что мы платили им тем же.
Он кивнул, и в его глазах читалось ожидание, но я не знала, какой именно ответ он хотел услышать. Я кашлянула, чтобы прочистить горло.
– Вы говорите о вашей тетушке Хелене. А как звали ее покойную сестру?
– Бернадетт.
Меня вдруг охватил стыд, как будто я обязана была знать их имена. Знать их как конкретных людей с именами и особенностями личности, ведь они были любящими тетушками одинокому маленькому мальчику. Я нахмурилась, пытаясь привести в порядок мысли.
– Вы сказали, что Хелена попала в больницу после смерти Бернадетт. Они что, обе болели?
Мистер Бофейн оттолкнулся руками от стола, повернулся к окну и принялся внимательно наблюдать за потоком машин на Броуд-стрит.
– Бернадетт умерла во сне. А тетушка Хелена… – Он пожал плечами. – Думаю, без сестры жизнь потеряла для нее смысл. Она ничего не ела, не пила и хотела умереть. Мне повезло, что я вовремя их обнаружил.
Мне хотелось, чтобы он снова посмотрел на меня, мне хотелось иметь возможность заглянуть ему в глаза. Может быть, тогда я смогу понять, что он недоговаривает. Я заерзала в кресле, и пакет из супермаркета, который я положила на пол у ног, громко зашуршал.
– Мне надо все обсудить с матерью и сестрой, чтобы понять, смогу ли я принять ваше предложение… – Я замолкла, так как не знала, что еще можно сказать.
– У них прекрасный рояль, марки «Мэйсон и Хэмлин» тысяча девятьсот двадцать шестого года. Вы можете играть на нем сколько вам угодно. Тете Хелене это понравится. Уверен, она будет наслаждаться вашим обществом.
Я вновь почувствовала, как сердце сжалось от тревожного предчувствия, и это ощущение было столь сильным, что мне пришлось сделать глубокий вдох. Я выждала пару минут, прежде чем смогла ответить.
– Вы позволите мне дать вам ответ завтра? Мне действительно надо посоветоваться с матерью и сестрой.
– Разумеется. И если вам надо сократить время работы или, наоборот, увеличить, это вполне возможно. В таких вещах нужна определенная гибкость. Уверен, это будет хорошо для всех нас.
Я думала о рояле марки «Мэйсон и Хэмлин» – тот инструмент, который продала мать, тоже был этой фирмы – и не могла отделаться от мысли, что он словно знал, что я не смогу устоять перед искушением и приму это странное предложение.
– В таком случае обсудим все завтра.
Я встала – мне ясно дали понять, что пора уходить.
– Хорошо. И еще раз спасибо вам.
Мне было страшно неловко, я так и не могла понять, за что я его поблагодарила – за предоставляемую возможность или за то, что он любезно отвез меня домой после нашей неожиданной встречи. Впрочем, мне вовсе не хотелось ломать над этим голову.
Я вышла из его кабинета, чувствуя, что он провожает меня взглядом своих серых глаз. Закрыв дверь, я с запозданием осознала, что оставила его пиджак скомканным в пакете на полу. Я несколько мгновений смотрела на закрытую дверь его кабинета, убеждая себя, что надо отказаться от его предложения, независимо от того, что скажут мать и Ева. Но почему-то никак не могла отделаться от мысли о маленьком мальчике на причале, пускающем в воздух бумажные самолетики, которые чертят в небе незримые следы, пока не упадут в воду.
Глава 5
Ева
Я знала, что Элеонор вернулась, еще до того, как она повернула ключ в замке. Сколько себя помню, сестра всегда была неким продолжением меня – бесплотной конечностью, которую я не могла контролировать. Но все равно она принадлежала мне. Когда она родилась, папа положил крошечного младенца мне на руки, и с этого момента она стала моей. Моей, чтобы любить и заботиться. Не думаю, что он мог представить тот неожиданный поворот, который совершили наши судьбы.
– Это ты, мама?
Элеонор стояла на пороге, принеся с собой запах дождя.
Я подняла глаза от обеденного стола, на котором нашивала бесконечные ряды блесток на костюм мажоретки для шестнадцатилетней девочки. Мама так страдала от артрита, что больше не могла выполнять столь тонкую работу, но я удивила ее – впрочем, и себя тоже – тем, что мои стежки были такие же прямые и точные, как когда-то и у нее.
– Она отдыхает, – сказала я, наблюдая, как Элеонор сбрасывает мокрые туфли – синие лодочки, которые подкрашивали уже столько раз, что после них на ступнях оставались синие пятна. – А Глен сегодня снова работает допоздна.
Я внимательно наблюдала, умея читать у нее по лицу так, словно оно было моим собственным. Однако на сей раз в нем было что-то, чего я не могла распознать. Это напомнило мне мой день рождения много лет назад, когда она вручила мне сверток с подарком и тут же сказала, что там внутри, потому что не в силах была ждать, когда же я его наконец открою.
Сестра подошла к столу и включила верхний свет. Несмотря на то что мне приходилось при шитье все сильнее напрягать глаза, я и не заметила, как стемнело на улице, и заморгала от яркого света.
– Спасибо. Мама велела не ждать ее и садиться ужинать, как только ты придешь. Ей надо будет принять лекарства, когда она проснется.
Элеонор кивнула, но, казалось, она меня не слышит. От нее исходила странная энергия, которая обжигала меня, словно мелкие брызги кипящей воды. Наконец, как будто читая мои мысли, сестра повернулась ко мне.
– Я забыла заскочить в магазин по пути домой. Думаю, придется доедать то, что осталось.
Она рассеянно перевела взгляд на костюм мажоретки, на котором посреди целого моря блесток красовались крошечные серебряные звездочки.
– Тебе это удалось не хуже, чем маме.
Пальцы с коротко обрезанными ногтями коснулись одной из звездочек, и она засверкала под лампой всеми цветами радуги.
– Я стараюсь, – холодно ответила я. Я не нуждалась в ее похвалах – не хочу принимать их от ребенка, которого судьба подарила мне, чтобы я могла его защищать, этот ребенок заигрался и забыл, что нам было предназначено, поменявшись со мной ролями.
Она кивнула, повернулась и скрылась на кухне, и я тут же услышала звук открывающегося и вновь закрывающегося холодильника, а затем стук сковородок. После ужина, когда мы все трое сидели за столом, дожевывая остатки разогретых макарон и соленых помидоров, которые принесла наша соседка миссис Грэндалл, Элеонор опустила на стол вилку и расправила салфетку рядом со своей тарелкой.
– Мистер Бофейн предложил мне другую работу, – тихо сказала она. – Но вовсе не взамен нынешней, а в дополнение к ней. Для начала всего пять или чуть больше часов в неделю, а потом, при необходимости, условия можно будет изменить. – Она замолчала, пытливо глядя на нас и словно пытаясь прощупать нашу реакцию. – Он сказал, что будет платить мне вдвое больше, чем платит сейчас.
Мама нахмурилась, но я могла поспорить, что упоминание о деньгах вызвало у нее живой интерес.
– А каковы будут твои обязанности? – спросила она, и мне на какое-то мгновение стало неловко за мать, я вспомнила, что Элеонор приходится музицировать в отвратительном грязном баре. В отличие от матери, я никогда не старалась делать вид, что не понимала, почему сестра так поздно приходила домой, и знала, что именно поэтому она сейчас избегает смотреть мне в глаза.
– Он предложил мне стать компаньонкой у его двоюродной бабушки. Она лежала в больнице, а теперь возвращается домой, но мистер Бофейн не хочет, чтобы она целыми днями оставалась лишь в компании сиделки. Она живет на Эдисто.
Мама вся превратилась в слух.
– Что-то я не припомню никаких Бофейнов на острове.
Элеонор покачала головой.
– Речь идет о сестре его бабушки. Ее фамилия Жарка.
По глазам матери я поняла, что имя было ей знакомо.
– Хелена и Бернадетт?
– Да. Они жили в большом белом доме у бухты Стимбоут. У них всегда были лучшие украшения и сладости на Хеллоуин.
Я откинулась на спинку кресла, вспоминая двух пожилых леди в старомодных нарядах, от которых исходил запах нафталина, столь же навязчивый, как и воспоминания об их родине. Мать затрясла головой, встала и выдернула газету из стопки, лежащей на стремянке. Она пролистала несколько страниц, нашла нужный заголовок и положила ее на стол перед Элеонор.
– Речь идет об этих Хелене и Бернадетт Жарка? – спросила она, указывая пальцем на статью.
Элеонор склонилась над газетой, и по мере того как она читала, звенящая пульсирующая знергия, исходившая от нее с того момента, как она вернулась, постепенно затухала, как умирающий светлячок.
– Но тут всего лишь сказано, что Бернадетт умерла естественной смертью.
– Все еще ведется следствие, – указала мать.
– Пожалуй, нет ничего противоестественного в том, что пожилой человек умирает в своем доме, правда?
– Возможно, но им так и не удалось выяснить, почему Хелена, когда ее обнаружили, тоже была на грани смерти. Все это выглядит весьма странно.
Элеонор затрясла головой, в ее движении явственно читалось отчаяние.
– Мистер Бофейн объяснил, что после смерти Бернадетт Хелена перестала есть, не представляя, как будет жить без сестры. Но сейчас ей гораздо лучше. Она возвращается домой на Эдисто, чтобы окончательно восстановить силы.
Я снова услышала нотки отчаяния в ее голосе, словно крик маленького зверька, угодившего в западню. «Добро пожаловать в мой мир», – подумала я. Но поющая энергия снова вернулась, и я подумала: а что же такого в этой работе, что вызывает у сестры такой энтузиазм?
Тем временем мама продолжала:
– На прошлой неделе я встретила нашу прежнюю соседку с Эдисто, миссис Рид. Я ее уже сто лет не видела, а тут случайно наткнулась на нее на распродаже в этом огромном магазине тканей на Сэм-Риттенберг-бульвар. Она и рассказала мне о несчастной мисс Бернадетт и о том, что люди болтают на этот счет. Очень странно, что не было официального сообщения о похоронах. Ходит еще много слухов, но не вижу необходимости повторять их. – Она тряхнула головой. – Совершенно ясно одно: в этой семейке творится что-то подозрительное, и мне вовсе не нравится то, что тебе придется проводить время в этом огромном доме наедине с этой старухой. И потом, ты же знаешь, ты нужна нам здесь. Ты нужна Еве. Особенно сейчас.
Мать метнула на меня взгляд, и я уже знала, что она собирается сказать. До этого утра это было моей тайной, а сегодня мама застала меня, когда я после завтрака выбрасывала кое-что в корзину для мусора, но я вовсе не была уверена, хочу ли я делиться этим с сестрой. Элеонор тоже посмотрела на меня, в ее взгляде читалось недоумение.
– Я сама буду выбирать график работы, к тому же он предоставит мне машину, поэтому я смогу быстро добираться на остров и обратно. И у них в доме есть рояль. Мне разрешили играть на нем…
Она внезапно прервала фразу, словно только сейчас расслышала, что сказала мама.
– Что ты имеешь в виду, говоря «особенно сейчас»?
На лице матери засияла торжествующая улыбка.
– Ева беременна. У них с Гленом будет ребенок.
Кровь отлила от лица сестры столь стремительно, что я подумала, будто она вот-вот потеряет сознание. Я отвернулась, не в силах видеть ее боль. Несмотря на прошлое, лежащее между нами, словно заросший сорняками сад, она все еще была моей сестрой.
Она через силу заставила себя улыбнуться, но уголки губ были словно парализованы.
– Поздравляю, – сказала она, наклоняясь ко мне и целуя в щеку, чем немало удивила нас с матерью. Но губы ее были ледяными, и, прежде чем Элеонор отстранилась, мне показалось, что ее бьет дрожь.
Мама заговорила снова:
– Ей придется посещать множество врачей. Ты же знаешь, что Глен с утра до ночи занят на работе, а я не могу водить машину из-за артрита. Поэтому ты – единственная, кто может возить ее по врачам.
Элеонор вскочила и принялась собирать тарелки, в том числе и чистые, которые она поставила на стол на тот случай, если появится Глен. Я знала, что она наполнит его тарелку едой и поставит в микроволновку, когда он появится. Когда-то в юности мне хотелось быть такой же, как она – сильной и уверенной в себе. Такой же бесстрашной. Но та Элли осталась в прошлом. Я выбросила ее из своей жизни в тот самый день, когда упала с дерева, а придя в себя, обнаружила, что мое тело мне неподвластно. С тех пор моя ненависть была направлена на одного-единственного человека, которого я винила в случившемся и который, я знала, никогда не ответит мне тем же. Я же все время давала ей понять, что она должна делать все, чтобы заслужить мое прощение.
Но прощение – это такая неуловимая вещь, и определить его так же сложно, как удержать песню в руке. Именно поэтому я не стала спорить с матерью и утверждать, что мы с Гленом вполне можем сами справиться со всем этим и не нуждаемся в услугах Элеонор. Ведь я поймала певчую пташку в западню и крепко держала ее в руке, а теперь просто не знала, как отпустить ее на волю.
Элеонор удивила нас тем, что быстро вышла из кухни, не удосужившись вымыть посуду. Она стояла, вцепившись руками в спинку стула, на котором обычно сидел Глен.
– Но ведь у них рояль марки «Мэйсон и Хэмлин», – снова произнесла она, и в ее голосе я уловила вызывающие нотки, напрочь отметающие возражения матери, и снова увидела перед собой ту самую отчаянную сумасбродную девчонку, которой когда-то так восхищалась, поэтому отвела глаза. Свершилось, подумала я, не в силах высказать свои тайные мысли. Так же как не могла признаться ей, что в тот роковой день мне тоже привиделась чернокожая женщина из народа гула и я слышала, что она прошептала на ухо Элеонор. Не могла я и открыть ей значение этих слов. Ей надо самой понять, что они значат. Сестра не стала возвращаться на кухню, а стремительно выбежала на улицу, под проливной дождь, босиком и без зонтика, а нам с мамой оставалось лишь молча смотреть ей вслед.
Элеонор
В ту ночь мне снова приснилась женщина гула – впервые за все эти долгие годы. Я бродила под дождем более часа, не обращая внимания на то, что промокла до нитки, что неровный асфальт больно ранил босые ноги, и чувствуя лишь острую панику, которая охватила меня при известии о беременности Евы. Я вспоминала странный блеск в глазах мистера Бофейна, когда он рассказывал мне, как умерла его тетя. Может быть, мать не так уж не права в своих подозрениях. Но в тот момент я могла думать лишь о возможности ускользнуть от Евы с Гленом и матери, иметь в жизни что-то, совсем с ними не связанное. Какие бы тайны ни скрывали мистер Бофейн и его тетушки, меня это ни в коей мере не затронет – я уже достаточно очерствела душой после всех испытаний, выпавших на мою долю.
Когда я улеглась в постель, подушка тут же пропиталась водой от моих мокрых от дождя волос. Мне снился остров Эдисто, рассвет над бухтой Рассел, и я вновь ощущала под ногами рыхлую глину. Я сидела на пирсе – том самом пирсе, где я ждала возвращения отца. Оказалось, что все это время я и не переставала его ждать, просто не осознавала этого. И тут я снова увидела ее, ту женщину. Она сидела рядом со мной на пирсе, как и тогда, плетя корзинку из душистой зубровки, и ее ловкие пальцы мелькали, перебирая стебли, словно слова, из которых складывалась причудливая история. Ее темная кожа блестела от пота, хотя я совсем не ощущала жары под порывами свежего ветерка с океана, приносившего резкий привкус соли и запах моего собственного пота. Это были запахи моего детства, а фоном звучала музыка, которую творили мы с отцом. Внезапно на меня словно пахнуло холодом, от острого приступа отчаяния в горле пересохло, и стало невозможно дышать.
Мне отчаянно хотелось расплакаться, но я чувствовала, что женщина пристально смотрит на меня темными глазами, и я невольно повернула голову, чтобы встретиться с ней взглядом, в то же время боясь, что пропущу что-то, что я так упорно высматривала на горизонте.
Чтобы дерево исцелить, нужно корни лечить…
Я не могла понять, произнесла ли она эти слова вслух или же они просто прозвучали в моей голове. Но я вдруг поняла, что не одинока в борьбе со своими демонами, и плотный комок в горле, мешавший мне дышать, вдруг начал таять. Словно наметку выдернула из ткани: ухватилась за ниточку и потянула, пока не исчезли все стежки.
Я наклонилась к ней, чтобы спросить, что она хотела этим сказать, но в этот момент снова оказалась в собственной постели с подушкой, пропитанной каплями дождя с моих мокрых волос. Я вскочила, не понимая, что же разбудило меня. Моргая в предрассветных сумерках, я заметила, что дверь в спальню приоткрыта.
– Элеонор?
Я резко опустила ноги на пол и вскочила, отчего вдруг закружилась голова.
– Глен? Что ты здесь делаешь?
Он осторожно прикрыл за собой дверь, не пытаясь ко мне приблизиться.
– Я всего лишь хотел поговорить с тобой. Наедине. Чтобы понять… – Он замолк, но я поняла, что он собирался сказать. Он всегда был крайне предсказуем.
– Мои поздравления, – сказала я, удивляясь, как странно звучат эти слова. – Вы с Евой, наверное, очень счастливы.
Мы смотрели друг на друга в полутьме, и сумрачный свет раннего утра казался неразвеявшимся дымом над полем сражения.
– Ева хочет детей… – И снова у него не хватило сил закончить предложение.
– Знаю, – сказала я. Мне отчаянно хотелось заорать на него или заплакать, но я сдержалась. Сердце мое разрывалось, мне так хотелось погладить его волосы, все еще мокрые после душа, хотелось, чтобы он, повинуясь непреодолимому влечению, сделал шаг ко мне. Но он остался там, где стоял, и странным образом я почти испытала облегчение.
Он открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но я быстро подняла руку, не в силах это вынести.
– Она твоя жена, Глен. Тебе вовсе не надо оправдываться передо мной.
Он стоял, сжав зубы, с прямой, как струна, спиной, словно солдат, которым когда-то хотел стать.
– Надеюсь, ты будешь рада за нас.
– Конечно, – солгала я. – Ведь вашими усилиями я стану тетушкой.
Он поморщился.
– Я не хотел, чтобы это случилось. Я имею в виду не ребенка, – быстро уточнил он. – А нас с тобой.
Я вспомнила его скороговоркой произнесенные слова перед тем, как я отправилась в бар Пита, и обещание, что теперь все будет по-другому. Он не удосужился сообщить мне, насколько все изменится. Я невольно расхохоталась, но смех мой больше напоминал иссушающий ветер над пустыней.
– А между нами никогда ничего и не было. К тому же не думаю, что вселенной есть дело до наших истинных желаний.
Из щели между занавесками вырвался солнечный луч, и я успела заметить, как Глен передернулся от боли. Внезапно мы вздрогнули от раздавшегося звонка будильника в холле внизу.
– Мне просто хотелось удостовериться, что с тобой все в порядке, – сказал Глен, задержавшись на секунду, прежде чем открыть дверь, а затем выскользнул из моей комнаты так же крадучись, как и вошел в нее.
Я слышала, как пробуждается дом, как журчит текущая из крана вода, слышала осторожные шаги матери по старым деревянным половицам, словно ровным счетом ничего не изменилось. Я поднялась с постели и направилась в душ. Из комнаты матери доносился приглушенный шепот – она произносила слова утренней молитвы.
Ледяные струи воды приятно охладили горячую кожу, напомнив мне о сне, в котором я сидела на пирсе и вглядывалась в горизонт, словно ища нечто, что не могла назвать, и гадала, можно ли скорбеть о том, что никогда не существовало.
Глава 6
То, что я родилась на Эдисто, означало, что я никогда не хотела жить где-то еще. Остров простирается вдоль побережья Южной Каролины на полпути между Блаффтоном и Чарльстоном, охраняя пролив Святой Елены, словно морской ястреб свое гнездо. Как и большинство островов у побережья штата, он был заселен тысячи лет назад, и за него постоянно велась ожесточенная борьба, но для меня он был воплощением красоты синего неба, травы и соленых волн в бухтах, цвет которых менялся в зависимости от времени года. Любому, кому посчастливилось побывать на острове, хотелось остаться там навеки. А те, кому пришлось его покинуть, всегда слышали в своем сердце его зов. Я чувствовала запах ссохшейся глины, когда мы ехали по мосту через реку Доухо на пути к Эдисто. И мне казалось, что я слышу жужжание насекомых, в изобилии обитавших среди высоких трав возле проливных каналов и протоков, которые тянулись вокруг нас, изогнутые, словно изуродованные артритом пальцы. Я внимательно всматривалась в горизонт – туда, где океан встречался с землей, словно стараясь рассмотреть лодку, на которой мой отец выходил на ловлю креветок. Но его лодка давно исчезла, как и суденышки других рыбаков, которые когда-то называли Эдисто домом. Этот промысел умирал уже тогда, когда им занимался мой отец. Все, что от него теперь осталось, – это воспоминания и выцветшие фотографии да рассказы стариков, которые помнили те славные дни, когда охраняемые коттеджные поселки и поля для гольфа, как неистребимые сорняки, еще не начали постепенно захватывать острова у побережья Южной Каролины.
– Ну и как вам машина? – спросил мистер Бофейн. Финн. Я обнаружила, что мне проще называть его по имени, когда мы общались вне офиса. Он спрашивал о белой «Вольво SUV», которую предоставил мне для поездок на остров. Обычно ее использовала няня Женевьевы, но в то время она находилась в Бельгии со своей семьей и должна была вернуться только к началу учебного года.
– Она великолепна, – ответила я. – Чувствуется, что ведешь легковой автомобиль, а не грузовик. Только не заставляйте меня выполнять параллельную парковку.
Я никогда не могла представить и даже не надеялась, что когда-нибудь буду иметь в своем распоряжении автомобиль, поэтому чувствовала себя довольно странно за рулем любой машины, а тем более такой шикарной, в салоне которой еще пахло новой кожаной обивкой.
Финн тепло улыбнулся, и я с трудом узнала своего босса. На сей раз он обошелся без черного делового костюма и был одет в трикотажную тенниску с отложным воротником и брюки цвета хаки. Казалось, повадки делового человека были отброшены вместе с костюмом, теперь передо мной был мужчина, который вел себя гораздо непринужденнее и даже умел тепло улыбаться. Хотя, как я подозревала, и у него могли быть скелеты в шкафу.
– Не думаю, что в этом будет необходимость. У дома тетушки Хелены полно мест, где можно припарковаться. А за домом на Гиббс-стрит у меня есть бывшее помещение для карет, переделанное в гараж. Это на тот случай, если вам придется заехать, чтобы забрать какие-нибудь вещи моей дочери, – торопливо добавил он, поняв, как и я, что предположил возможность моего появления в своем доме.