Испытание страхом

Клуб любителей машин, больших и маленьких

Об этом Лорд объявил уже на общем занятии. Оно же похороны – на сцене стояло семь закрытых гробов, похожих на ящики для оборудования. Не удивлюсь, если в прошлой жизни они и были ящиками для оборудования.

– База эвакуируется, – заявил он. – Как только погребете своих товарищей, начинайте собираться. Общий сбор к шестнадцати на нижнем ярусе центрального корпуса. Сенсорные двери будут перепрограммированы. Те, у кого есть собственный транспорт, соберитесь в ангаре к пятнадцати тридцати. Вещи с собой брать только те, что имеют отношение к вашим сверхспособностям, – подводная база укомплектована не хуже арктической, все необходимое получите на месте. Занятия на сегодня, естественно, отменяются.

Расходились мы с тяжелым сердцем. Я думал о том, что сказал Лорд. Он, конечно, как мог, смягчил удар, но невозможно было совсем скрыть неприглядную правду – именно мы виноваты в том, что произошло. И семь гробов, которые унесли другие участники этого Проекта, – это тоже наша вина.

Я даже не заметил, как меня догнала Тень, лишь машинально поглаживал ее пальцы. Вчера… произошедшее сблизило нас. Та невидимая преграда, что отделяла нас, рухнула под напором пережитого, под натиском тревог и страха. В этот момент мы поняли, как нужны друг другу, и не стали этому противиться.

Условности и церемониалы, может, уместны в большом мире, но в Проекте они совершенно ни к чему. Все оказалось куда проще, если не забивать себе голову разными ничего не стоящими вещами. Мы были словно Адам и Ева – единственные люди на огромной, пустынной земле. И то, что случилось дальше, оказалось закономерно, как восход солнца или наступление ночи.

– Я ему не верю, – наконец тихо сказала Тень. Я взглянул на нее:

– Кому?

– Лорду, конечно, – ответила Тень. – То есть формально он прав, но тебе не кажется, что кураторы могли бы предупредить нас о том, что…

– А если бы предупредили, мы что, отказались бы? – спросил я. – Я – нет…

– Мы действовали бы осторожнее, – вздохнула Тень. – И мы оказались бы готовы к возможному ответу наших…

– Стоп. Начнем с того, что между спасением Августа и атакой прошли целые сутки. За это время можно было подготовить базу к обороне.

– Точно! – воодушевилась Тень. – Они клювом щелкали, а теперь Лорд говорит, что мы во всем виноваты.

Я пожал плечами:

– Знаешь, я все равно чувствую себя виноватым. Даже без Лорда. Просто мы – не дети, мы взрослые, а взрослая жизнь – она именно такая. В ней приходится делать выбор, и любой выбор приносит что-то хорошее и что-то плохое.

– Откуда ты знаешь? – спросила она.

– Читал, слушал, анализировал, – ответил я. – Знаешь, мне, наверно, легче, чем другим. Я с детства жил с… даже не знаю, как сказать. С обреченными, с детьми-инвалидами, с теми, кто никогда не сможет сделать выбор самостоятельно. Я видел людей, потерявших близких, видел приговоренных к смерти неизлечимой болезнью…

Я рассказал ей про брата Бартоломью с его лейкемией, про потерявшего семью Августина – людей, рядом с которыми прошли мои детство и юность, – и, как ни странно, это ее немного успокоило.

– Это страшно, – сказала Тень, прижимаясь ко мне. – В каком аду ты жил раньше!

– Всего лишь в монастырском приюте, – улыбнулся я, – ora et labora.

Пользуясь тем, что мы немного отстали от основной массы участников Проекта, Тень остановила меня, и, приподнявшись на цыпочки, легонько поцеловала в щеку:

– Я бы там, наверно, с ума сошла! – призналась она. – Я тяготилась своей жизнью, но моя клетка хотя бы была золотой, а твоя… а главное, за что? Ты ведь ничего плохого не сделал, чтобы жить в таких нечеловеческих условиях.

– Если верить Лорду, мое преступление заключается в том, что я родился не таким, как другие, – сказал я с улыбкой. – Люди не любят непохожих, ты не замечала?

Она кивнула, а затем добавила:

– Этот Ройзельман, по-моему, был настоящим чудовищем. Пусть он и вложил в нас сверхспособности. Нам еще повезло, что мы выжили, а остальные? Те младенцы, которых уничтожили, та девочка из голофильма…

Я пожал плечами:

– В мире ежедневно убивают и калечат тысячи людей. И по причинам куда более прозаическим. И детей среди них тоже немало. Страдания детей R – лишь капля в море человеческой несправедливости.

Она уткнулась лицом мне в грудь (точнее, в район диафрагмы):

– Мне всегда хотелось бежать, – призналась девушка. – Однажды я бежала, и это мне удалось, что убежала, но мир вновь меня настиг. И вот я опять бегу.

– Мы бежим, – ответил я. – Тень, случиться может что угодно, но я буду с тобой, пока я жив. Ты никогда не останешься больше одна. И может, мы найдем место, откуда уже не потребуется бежать?

– Кто знает, – она вздохнула. – Но давай будем надеяться.

Я кивнул.

Фредди урулил с Тенью, Джинн пошел помогать Дарие собирать ее кукол, куда уперся Бракиэль, я не знал и не особо хотел… я остался в гордом одиночестве и, конечно, направился в сторону своего бокса. Я так понял, что распоряжение насчет транспортных средств меня с Цезарем касается в первую очередь – che cazza, он, хоть и стал моей фичей, по-прежнему был мотоциклом, а в девичестве – вообще мопедом. Я мог его «призвать» к себе, но на это надо тратить энергию, чего я не хотел – quo cazza, когда она может понадобиться, с учетом того, что, судя по всему, в этой bucca di culo в любой момент может разгореться маленькая «буря в арктической пустыне».

Надо было напечатать себе что-то посолиднее «беретт». И вообще, когда Джинн ненадолго отлипнет от своей Дарии, стоит раскрутить его на то, чтобы собрать полноценный лучемет вроде того, что у этого stronzo Бракиэля.

Размышляя над этим, я чуть не врезался в нашу Куинни. Che cazza, все время про нее забываю. Хотя я к ней присмотрелся и заметил, что девочка она очень даже ничего. И не потому, что на безрыбье и таракан креветка, а, как выражается мой друг Фредди, объективно.

– Ты что тут делаешь? – спросил я удивленно. – Что-то случилось?

– За исключением того бардака, в котором мы со вчерашнего дня по макушку, ровным счетом ничего, – ответила она. – Мне скучно. Девочки с ребятами, а я одна, как акация на островке посреди Замбези.

– А Бракиэль? – спросил я.

– Скажешь еще, – фыркнула она. – Наш застенчивый супермен ждет не дождется, когда его пустят к его дражайшей Нтомби. И потом, я с ним лишь пару раз общалась. В отличие от тебя.

– Я с ним общался и того реже, – ответил я, чувствуя, что краснею. Прошлую ночь мы провели с Куинни за одним… кхм, очень интересным занятием.

Дело в том, что наша Королева с некоторых пор очень серьезно относится ко всяким там колдунствам своих предков. И, che cazza, нельзя сказать, что в этом совсем нет никакого смысла. Например, ее песни очень помогают, когда используешь сверхспособности. Так что над чудачествами Куинни мы не смеемся. Ну, так, самую малость, cazzarolla.

Тем не менее за помощью Куинни обратилась именно ко мне. Правда, не потому, что я такой cazzatta stronzo, а потому, что девочки были заняты с ребятами (и вымотаны дневными испытаниями). Я один оказался свободен и даже сохранил немного энергии…

Кстати, вся эта терминология у нас от кураторов, ясный перец. От них мы узнали, что у каждого из нас есть определенный запас «нервной энергии» – типа, мы ходячие электростанции. Нам мало что рассказывали о природе этой хренотени, но опытным путем я выяснил интересную деталь – чем больше человек переживает всяких эмоций, тем больше у него накапливается этой самой энергии. И один хрен, что это будут за эмоции, плачешь ты там или ржешь, как не в себе, держишь внутри или выпускаешь наружу – без разницы. Например, я очень эмоциональный, как говорят, «южный темперамент», а Фредди спокоен, как дохлый кирпич, а энергии у нас поровну – но побольше, чем у остальных. Видимо, Фредди тоже по-своему эмоциональный, che cazza…

Так вот, Куинни заявилась ко мне в бокс, где я наводил марафет Цезарю (оружие любит ласку, чистку и смазку, а все остальное – херня; так говорил синьор Валанцаска, а он был умнее меня), и с порога заявила:

– Хочу попробовать одну штуку, поможешь?

– Если наркоту, то я пас, – ответил я, тряпочкой протирая грязеотбойник на переднем колесе; грязи на базе было примерно столько же, сколько влаги на раскаленной сковородке, но порядок есть порядок. – Дурью не балуюсь, видал, как от нее с катушек едут, pacco di merde.

– Тьфу на тебя, дурак! – разозлилась Королева. – Я хочу узнать… про наших.

– А это дело святое, – сказал я, вставая. – Кого пытать будем, Баракку?

– Какой-то ты чересчур веселый, – хмыкнула Куинни. – В данных обстоятельствах это просто пипец как не в тему.

– Я спешу посмеяться над всем, иначе мне пришлось бы заплакать, – ляпнул я. Куинни уставилась на меня так, будто я превратился в Лорда. – Так говорил дон Альфонсо, бугор из Палермо. Умный мужик, жаль, что сбиры приговорили его раньше болезни Альцгеймера. Так мы идем?

Куинни отвела меня в свой бокс… cazzarolla, по ходу, у нее эта магия всерьез и надолго. В центре бокса распластался коврик со сложным рисунком, по бокам лежали деревянные фигуры каких-то зверей. Справа и слева стояли треножники с вонючими углями, спереди и сзади – пара подсвечников. Дополняло все это богатство несколько глиняных сосудов и плошек.

– Короче, дружище, я собираюсь немного попутешествовать, не выходя за пределы этой комнаты, – сообщила Куинни. – Половина ингредиентов у меня синтетические, так что не факт, что получится.

– А говорила, что не будет наркоты, – скис я. – Ежу понятно, что, сидя на полу, уехать можно только с помощью веществ.

– Фичей клянусь, никаких наркотиков, – побожилась Королева. – Это магия, друг мой.

– Ага, колдуй, баба, колдуй, дед, – фыркнул я. – Ладно, развлекайся. Я-то чем могу помочь? Сразу скажу, дурь принимать не буду, несмотря на все твои клятвы.

– Смелый ты, как кролик в саванне, – в тон мне фыркнула Куинни. – Не раскисай, я тебя с собой не возьму. Мне нужен кто-то, скажем так, в этой реальности.

– Зачем? – спросил я.

– Я направляюсь туда, куда уходят все люди, рано или поздно, – ответила она. – С одной разницей – они оттуда не возвращаются, а я собираюсь вернуться. Ты будешь следить за моим пульсом. Когда его не станет…

– Che cazza, ты в своем уме? – спросил я. – Когда у тебя не станет пульса, ты ж умрешь!

– Догадался, молодец, – кивнула Куинни. – Именно что. Так вот, когда я коней двину, засекай время. Ровно через пять минут уколешь мне в сердце вот этим, – она указала на инъектор, сиротливо приютившийся среди плошек с вонючей потусторонней дрянью. – Потом делаешь массаж сердца, как Апистия учила, искусственное дыхание – если понадобится. Справишься, или поджилки трясутся?

Cazzarolla, а ведь мне действительно стало страшно! Вот в бою страшно не было, в этой африканской bucca di culo тоже, а сейчас – словно чья-то холодная рука сжала горло…

– Я-то не боюсь, – сказал я, – но, прости, по-моему, ты дура.

– Может быть, – неожиданно согласилась Куинни. – Но я просто не могу сидеть и ждать хрен пойми чего, понимаешь? Если ты откажешься, то я сама…

– Я тебе дам «сама»! Тоже мне… когда начинаем?

– Мне надо пару минут на подготовку, – она огляделась. – Поможешь мне? Э, чего это с тобой?

Я и правда малость прифигел, да и было от чего – обращаясь ко мне, Куинни проворно раздевалась, и вскоре стояла передо мной, одетая исключительно в воздух. Cazzatta, ce bella ficca, а фигурка-то у нее ничего… ничего себе, вау…

– В смысле, поможешь? – спросил я, стараясь не показывать офигения, но, должно быть, у меня получалось паршиво. – Я ж сказал, что помогу.

– Видишь плошку? – она указала на довольно большую тарелку с каким-то merde. От тарелки воняло гнилой рыбой. – Можешь меня намазать? А я пока волосами займусь.

Охренеть – не встать. Я запустил руку в плошку, взял горсть этой дряни и положил ей на плечо, после чего стал растирать.

– Такое впечатление, что ты боишься продавить меня, – прокомментировала Куинни, выливая себе на голову нечто, пахнущее оливковым маслом, розой и базиликом. – Можешь тереть сильнее, я не фарфоровая.

Я пожал плечами и стал натирать – плечи, руки, шею, спину…

– Лицо тоже, – Куинни закрыла глаза, ее губы приоткрылись. – Кроме губ. Там я сама. И кстати, мне кажется, или ты боишься продолжения?

– Боюсь, ага, – сказал я. – Примерно как карабинер грудного младенца. Знаешь, скольких я девочек перелапал?

– Не знаю, – хихикнула Куинни, – но, если судить по тому, как ты…

Я схватил горсть снадобья и положил ей на грудь, слегка сжав ее.

– Ладно, беру свои слова обратно… пока, – улыбнулась Куинни, а я почувствовал, что она задышала глубже. С мстительной улыбкой я продолжил свое занятие, не останавливаясь даже там, где, по идее, следовало остановиться. Меня поразило, какая нежная на ощупь кожа Куинни. Просто касаться ее было уже приятно, хрен с чем сравнишь. Например, как картины в Пинакотеке – я вот в живописи разбираюсь от слова никак, а все равно дух захватывает. Недаром же говорили, что старые мастера знались с косолапым рогачом…

Тело Куинни тоже было произведением искусства, причем искусства, превосходящего возможности человека. Казалось бы – чему там удивляться, будто первый раз голую женщину мацал, а, поди ж ты, чувствовал я себя… che cazza, у меня не хватает красивых слов, я не такой в этом деле прокачанный, как некоторые вроде Джинна.

Короче, пока я все это делал, Королева прилегла на коврик меж треножников, подсвечник с белыми свечами в голове, с черными, соответственно, в ногах; о последний я едва не обжегся, пока намазывал ей ступни. Она тем временем взяла еще какую-то скляночку с явным запахом нашатыря или аммиака и сказала мне:

– Положи руку на бедро, найди там вену и слушай. На руке пульс быстрее затухнет, на бедре лучше прощупывается. Когда стихнет – включай секундомер. Планшет у тебя с собой?

– С собой, – кивнул я. Я свой планшет с собой теперь постоянно таскаю, научился, cazzarolla, у Джинна. В общем, махнула она эту скляночку и не поморщилась – и как только можно такую гадость пить? Я руку ей на бедро с внутренней стороны положил… che cazza, как тут, спрашивается, за таймером следить? Кожа ее ту мазь, что я втирал, совсем впитала и опять стала нежной, как сама нежность. У меня у самого такой пульс был – на нас двоих хватило бы…

А пульс Куинни тем временем действительно стал затихать, пока совсем не угас. Я таймер запустил и жду. Каюсь, секунд тридцать не додержал – мне страшно стало. И так черте что происходит, мне даже показалось, что она холодеть начала. Схватил инъектор, всадил иглу, где она показала, и опять руку ей между ног.

Madre de Dio, нет пульса! Я испугался так, как никогда не боялся, но, grazie de Madonna, я когда боюсь, то как-то мобилизуюсь. Сразу уроки porca bogascia Апистии вспомнил, и непрямой массаж сердца, и искусственное дыхание…

В общем, попустило меня лишь тогда, когда я ее язык своим почувствовал, ну, то есть… ну, понятно, как. У нее еще глаза закрыты были, а губы и язык отреагировали. Я руку ей на бедро положил, чувствую – есть пульс, ровный, хороший, такой славный, cazza di diablo…

– Руки убери, – сказала Куинни и села. Вот напасть… хрена с два бы я какую другую девочку послушал, а тут убрал, хоть и с неохотой. – И отвернись, я оденусь.

Mama mia cosa nostra! И как это понимать?

– Ну, и что тебе пригрезилось? – спросил я, отвернувшись.

– Живы они, – ответила Куинни. – Нет их среди мертвых. Видела шестерых ребят из Проекта. То есть семерых. Но ни Льдинки, ни Олги с отцом, ни Нтомбе не было. Живы они.

– А ты будто и не рад мне, – заявила Куинни, заходя в мой бокс так, словно я ее туда приглашал. – Вчера ты был на порядок приветливее. Что, поматросил и бросил?

– Neanche cazza, – ответил я. – У нас на Сицилии так не делают. Только между нами ничего такого не было, знаешь ли. За ножку я половину Палермо держал.

– Включая старух и маленьких девочек? – подколола меня Куинни. – Или там и мальчики были?

– Che cazza, укороти язык, женщина! – возмутился я.

– Женщина? – Куинни уселась в позу лотоса на полу, в той его части, куда я сдвинул половичок. – Вчера вроде девочкой была. Я что-то пропустила, когда была немного неживой?

– Ты меня специально доводишь? – поинтересовался я. – Если бы я тебя не знал, я бы решил, что ты со мной заигрываешь, но…

Куинни медленно встала и подошла ко мне:

– А с чего ты взял, что меня знаешь? – спросила она, глядя мне в глаза. – Может, то, как ты меня представляешь себе, и настоящая я – совсем разные люди?

Cazzarolla, не успел я глазом моргнуть, как эта фурия схватила меня за плечи и буквально впилась мне в губы! Che culo, ни фига себе…

Скажу начистоту, хоть и непросто в этом признаться – я влюбилась. И, разрази меня весь кафрский пантеон, в того, в кого не ожидала.