Двое из прошлого

Часть первая

Наколка на тыльной стороне ладони

Глава 1. Муха в стакане

В одну из декабрьских суббот, когда российский обыватель, отобедав чем бог послал, тщетно боролся с дремотой или смотрел очередной сериал по Первому каналу, в котельной микрорайона Солдатская слобода города Сестринска вовсю кипела работа.

Трудились двое. Один, возраста среднего то бишь годов тридцати пяти простоватой наружности зачерпывал совковой лопатой уголь из кучи, разворачивался и ловко швырял его в топку чугунного водогрейного котла еще советского производства. Второй, летами постарше, заросший седоватой щетиной, катал туда-сюда по проходу одноколесную тележку с жестяным кузовом. С улицы привозил ее полную угля, высыпал в кучу, что была чуть наискосок топки и увозил пустую обратно на улицу, чтобы снова загрузить углем. Монотонная работа была, похоже, обоим мужчинам не особо в тягость. Работали они споро и молча, погруженные в собственные мысли. Лишь изредка истопники перекидывались парой фраз, для постороннего человека ничего не значащих и непонятных, типа: "Опять штыб1 пошел" или "Снова шлакование2 будет большое, ломом херачить придется". Время от времени кочегар простоватой наружности брал длинную кочергу и шурудил ею в топке, после чего снова брался за лопату.

Так продолжалось с самого раннего утра. Наконец, где-то около часу пополудни мужчина среднего возраста и простоватой наружности бросил лопату, снял рукавицы, достал из-за пазухи тетрадочку, подошел к манометру и записал его показания. Затем сунул тетрадку обратно и крикнул в проход, что вел на улицу:

– Ахромей, завязывай давай! Война войной, а обед по расписанию.

– Щас! – раздалось в ответ.

По левую руку от водогрейного котла возле лежанки, застеленной лоскутным деревенским одеялом, находился старый письменный стол. Посередине его стоял пакет с цифрой "5" в наклоненном овале и надписью:

Пятёрочка

Самые близкие низкие цены

Покуда простоватый доставал из пакета хлеб, лоснящуюся загогулину полукопченой колбасы, пару яиц с коричневой скорлупой и полулитровую банку крохотных соленых огурциков под капроновой крышкой, вернулся тот, что был с проседью в щетине и летами постарше. Он вывалил уголь из кузова тележки в кучу, стряхнул на нее с ладоней брезентовые рукавицы и присел на лавку возле стола. Тем временем тот, что был помоложе, нарезал хлеб и выставил на стол бутылку водки.

– А! – ощерился Ахромей, обнажив две фиксы желтого металла, и на столе тотчас появились два граненых стакана.

– Что, из стаканов будем пить? – с некоторой долей сомнения спросил тот, что был помоложе.

– А из чего еще? – недоуменно произнес Ахромей. – Ну, если бы мы пили не водку, а, к примеру, мозельское, я бы организовал бокалы, – добавил он и ощерился еще больше: – Ну чо, Виталик, наливай!

Мужчина простоватой наружности кивнул, свернул у бутылки головку и налил каждому по полстакана.

– Ну что, начнем? – поднял он свой стакан.

– Давай, – ответил Ахромей и тоже поднял стакан.

Только теперь стало видно, что у него на двух нижних фалангах пальцев, указательном и среднем, наколоты перстеньки. На первом была изображена стрела с крылышками. Бывший зэк или опытный следак без сомненья определили бы, что наколка означает сентенцию "Сегодня здесь, а завра там" и принадлежит, скорее всего, ширмачу-урке.3 На втором перстне был изображен черный крест с тремя лучами. Любой блатной4 сходу бы определил, что обладатель такого перстенька уже трижды судим и по жизни является бродягой, то есть частым тюремным сидельцем, пользующимся уважением среди воров и блатных.

Выпили. Сладенько похрустели солеными огурчиками из банки. Виталик разломил загогулину колбасы пополам и принялся уминать ее с хлебом. По энергично работающим челюстям было видно, что отсутствием аппетита он не страдал. Откусил от своей половины колбасы и Ахромей. Неспешно пожевал, поглядывая на огонь в топке, и в его темных зрачках запрыгали язычки пламени.

Справившись со своей частью колбасы, Виталик долил по стаканам водку. Мужики молча чокнулись и выпили водку в два больших глотка. Виталик принялся за яйцо, а Ахромей, не успев закусить, вдруг резко зачерпнул ладонью воздух, после чего сжал кулак и приложил его к уху. Через несколько секунд он поднес кулак к уху Виталика:

– Слышишь?

Виталик прислонил ухо к кулаку и услышал приглушенное жужжание.

– То, что надо, – заключил Ахромей и поднеся кулак к стакану, другой рукой взялся за него. – Eins, zwei, drei,5 – отсчитал он и одновременно разжал кулак и приподнял стакан. Из кулака вылетела серая комнатная муха, Ахромей резко опустил стакан, и муха оказалась внутри него.

Какое-то время оба истопника-кочегара молча и с большим интересом смотрели на то, как муха жужжит и бьется о стенки опрокинутого кверху дном стакана своей плоской большеглазой башкой. Как будто это была не обычная комнатная муха в стакане, а какой-нибудь гаитянский щелезуб или суматранская бородатая свинья. Затем Ахромей отвернулся, хрустнул огурцом, полез в карман видавшей виды телогрейки и достал из него колоду карт с фотографическими изображениями голых девок. Картишки эти, судя по их замусоленному виду, скрасили не одну ноченьку многим изнывающим по женскому полу арестантам и продолжали бы скрашивать, не прихвати их Ахромей, верно, по чистой случайности.

– Ну что, сыгранем? – предложил товарищу Ахромей и начал быстро тасовать колоду, время от времени обнажая на левом запястье наколку на нерусском языке: "Finis coronat opus".6

– Сыгранем! – охотно согласился Виталик.

Перемешав колоду, Ахромей выровнял ее и выложил на стол вверх рубашкой:

– Сними.

Виталик поднял где-то около половины колоды и положил ее на стол, а стопку оставшихся карт положил сверху.

Играли в буру, как обычно в подобных случаях. Три партии. Сначала по взяткам выиграл Ахромей, набрав сорок два очка. Потом Виталику пришла "молодка",7 и в конечном результате за ним и осталась партия. А в третьей игре ему пришли сначала козырные шестерка и семерка, а после кона, где он сбросил ненужную масть, еще и козырная дама.

– "Бура", – гордо объявил Виталик и выложил три козыря.

– "Москва", – выдержав небольшую паузу, произнес Ахромей и с понтом выложил на стол три туза с козырным.

Какое-то время оба игрока смотрели на козырного туза – карту с изображением смазливой девицы в одних сетчатых чулочках и туфельках на шпильках, стоящей в позе буквы "Г" и держащей в руках знак бубновой масти. Потом изображение на фотографии затуманилось, поплыло, и через несколько секунд на двух мужиков в кочегарке смотрело слегка одутловатое лицо мужчины с невыразительными глазами, тонкими губами и небольшой родинкой на правой щеке, говорящей о том, что ее носитель человек темпераментный, весьма раздражительный и крайне несдержанный в проявлениях чувств.

Ахромей и Виталик переглянулись. При этом последний пожал плечами, мол, так легла карта, и поделать уже ничего нельзя…

Ахромей кивнул и приподнял стакан с мухой. Та на мгновение замерла, затем почистила крылышки и резко взяла старт. Сделав круг над мужиками, она исчезла, будто ее здесь никогда не было.

А и то: откуда мухе взяться в кочегарке? Поживиться-то, кроме уголька, нечем…

Глава 2. Убить муху

Василий Степанович Онищенко по субботам просыпался, как и многие горожане, позже обычного. На работу не идти, дел, не терпящих отлагательств, вроде бы не наблюдется, так чего ради вставать ни свет ни заря в выходной день?

По правде сказать, проснулся Онищенко для субботнего дня не очень поздно, около девяти утра. Но дал себе некоторую поблажку, вставать сразу не стал и провалялся в полудреме еще не меньше часа, пытаясь досмотреть сон, приснившийся ему под утро. А снилась Василию Степановичу какая-то чепуха наподобие фантастического фильма, где главным героем являлся он сам. И проснулся он на самом интересном месте: надевая свой праздничный костюм, дабы отправиться в мэрию, куда его пригласили по какому-то важному делу, он подошел к зеркалу и начал в него смотреться, что-то поправляя и приглаживая в одежде. Однако его отражение вдруг не стало повторять его жестов и движений одновременно с ним. Сей казус невероятно удивил и одновременно озадачил. Пытаясь сделать так, чтобы отражение стало двигаться в такт его движениям и жестам, он их замедлил, как это иногда показывают в кино, однако его отражение все равно и двигалось, и жестикулировало как-то иначе. А потом зеркало неожиданно потемнело и вовсе перестало его отражать. Несколько предпринятых попыток досмотреть сон и узнать, что такое случилось с его зеркалом, что оно перестало исполнять свою основную функцию, ни к чему не привели. И когда часы показали без двух минут десять, Онищенко потянулся, открыл глаза и встал с дивана.

Увиденный сон все еще не давал ему покоя. Поэтому встав, Онищенко первым делом прошел в прихожую и посмотрелся в зеркало. Увидев в нем себя, он скривил лицо. Его отражение сделало это одновременно с ним. Никаких ложных эффектов. Он выпучил глаза и высунул язык, и его отражение одновременно исполнило то же самое. Василий Степанович усмехнулся – сон есть сон, чего с него взять? – и пошел в туалет…

По случаю субботы предстояла уборка квартиры. Впрочем, как всегда. Это только недалекие умом женщины полагают, что если мужик в квартире один, то живет он в ней, как в свинарнике. Увы, Надежда Петровна, Марья Степановна и прочие, думающие именно так. Не знаете вы реалий жизни. Да и откуда вам их знать, коли мыслите вы однобоко и скудно. У заядлых холостяков в домах и квартирах зачастую как раз все чистенько и аккуратно. И все вещи на месте, конкретно определенном для них хозяином. Поскольку кладет он их туда, откуда взял. И если кое-какие из вещей вроде бы лежат, где попало, так это только на первый взгляд. На самом деле они лежат так специально. Чтобы быстро найтись или быть всегда под рукой.

Уборку своей однокомнатной квартиры Онищенко начинал всегда с включения пылесоса. Сначала он чистил диван и кресло. Потом ковер на полу и коврик в прихожей. Затем весь остальной пол. После чего мыл его шваброй, часто меняя воду и выжимая тряпку вручную. Все это делалось не торопясь и весьма основательно, как оно обычно и бывает, когда никто не стоит над душой и не торопит.

Пыль вытиралась влажной тряпкой, которую Василий Степанович не ленился часто ополаскивать и тщательно выжимать. Когда он дошел до широкого подоконника на кухне, то прямо посередине его увидел небольшую серую муху. Она лежала кверху лапками и казалась неживой. Было непонятно, откуда она тут взялась. Ведь еще минут пять назад, когда Онищенко проходил мимо окна, подоконник был абсолютно чист.

Василий Степанович протянул руку, чтобы взять мертвую муху и выбросить в мусорное ведро под раковиной. Но только он вытянул пальцы щепотью и поднес к мухе, как она энергично дернула лапками, резко перевернулась со спины на брюшко и стремительно отлетела в сторону. Так что ухватил Онищенко щепотью уже пустоту.

– Черт! – следя взглядом и пытаясь не упустить муху из вида, выругался Василий Степанович. Хотя особо удивляться тому, что муха ожила зимой, не было никакого резона, ибо такое нередко случается в потеплении. А сегодня как раз прояснилось и выглянуло солнышко.

Муха тем временем села на стену и стала демонстративно чистить лапки. Затем задними лапками начала вычищать крылья и ловко расправлять их по всей длине туловища. Так, приводя себя в порядок, она словно готовилась к чему-то ответственному и важному.

Василий Степанович медленно подошел к стене и завел руку с тряпкой, чтобы прихлопнуть ею муху. Та перестала гладить крылышки и слегка присела, явно почувствовав угрозу и приготовившись взлететь. И в самый последний момент, когда тряпка вот-вот должна была войти в соприкосновении с мухой, та с быстротой молнии вылетела из-под тряпки и, сделав под потолком круг, покинула кухню.

Василию Степановичу стало не до протирания пыли. Первостепенной задачей сделалось для него уничтожить гадскую муху. Мало того, что она летала, где ей вздумается, словно была хозяйкой на собственной территории, по праву ей принадлежавшей, так она еще препротивно жужжала. А еще муха раздражала одним своим существованием.

Онищенко прошел в комнату и выдвинул один из нижних ящиков стенки. На самом его дне, среди аквариумных сачков, вязальных спиц, мотков лески и прочего залежавшегося барахла, которое давно надлежало выбросить, лежала по диагонали резиновая хлопушка-мухобойка на длинной деревянной ручке. Василий Степанович взял ее и, представив, что муха сидит на дверце стенки, резко и неслабо хлопнул по ней. Раздался громкий смачный хлопок. Если бы, и правда, под удар попала муха, от нее осталось бы одно красноватое мокрое место. И растертые в порошок крылышки. Однако ничего такого не произошло. Муха была цела, а с потолка упало несколько крошек белил.

Онищенко злорадно усмехнулся и стал выискивать муху взглядом. Но ее нигде не было видно. Насекомое, очевидно, почувствовала, что в руках гонявшего ее тряпкой человека появилось опасное для нее оружие и где-то затаилась…

Иной человек на месте Василия Степановича плюнул бы на муху, тем более что она перестала докучать. Занялся бы обычными субботними делами, а то и просто бы побездельничал с модным журнальчиком в руках. Но Василий Онищенко был человеком иного склада характера. Он привык всегда доводить любое начатое дело до конца. К тому же он чувствовал себя уязвленным тем, что какое-то насекомое ведет себя до наглости по-хозяйски в его, Василия Степановича, квартире. Будто хозяин в ней не он один, а еще какое-то дерзкое членистоногое, распоряжающееся в квартире как у себя дома. Поэтому он прошел в ванную и принес большое полотенце, предварительно намочив его водой для убойности. Взяв один его конец в руку, Онищенко принялся размахивать полотенцем по комнате, пытаясь выгнать муху с потайного места на оперативный простор. Получилось это у него не сразу. Изрядно помахав полотенцем и даже где-то подустав, Василий Степанович уже был готов оставить никчемную затею, как вдруг взор его опустился на пол. И он увидел проклятущую муху. Зловредное насекомое что-то всасывала с полу своим хоботком и, заметив (или, скорее, почувствовав), что ее обнаружили, энергично и резко, рывками заскользила по полу, быстро перебирая лапками и на мгновение останавливаясь, словно выбирая нужное направление.

Василий Степанович медленно и сдерживая дыхание присел на корточки, занес над головой мухобойку и, дождавшись, когда муха в очередной раз остановится, врезал от души! Резиновая плашка хлопушки звучно шлепнула по пустому полу. Да что же это такое делается, опять мимо… Вернее, муха успела среагировать быстрее, чем он двигал рукой и резко отпрыгнула вперед. Онищенко снова занес мухобойку. Муха вновь настороженно остановилась. Василий Степанович уже без замаха резко опустил кисть руки. Резиновая хлопушка смачно шлепнула о голый пол, – муха опять ловко увернулась от удара в самый последний момент. Заметив, что насекомое спасается от ударов в одну сторону, Онищенко решил сыграть на опережение и, занеся мухобойку над сидящей на полу мухой, резко опустил ее в нескольких сантиметрах впереди. Однако на сей раз муха осталась на месте, будто просчитав коварный план Василия Степановича. Поведение мухи было сродни ситуации, когда кто-то осыпает другого ругательствами, а тот, другой, спокойно молчит и лишь изредка улыбается, не проявляя никаких признаков волнения, чем доводит оппонента до белого каления.

– Вот ведь, сука эдакая! – не сдержался Василий Степанович и с полминуты сыпал нецензурной площадной бранью, услышать которую из уст Онищенко пока что никому не удавалось. После такого выпуска пара слегка отпустило. В это время муха покинула насиженный пол и уселась на подлокотник кресла. Василий Степанович недолго думая, с силой шлепнул по нему мухобойкой. И все же удар получился с опозданием на сколько-то там долей секунды, за которые сволочная муха успела выскочить из опасной зоны. Покружив над потолком с препротивным жужжанием, зловредное двукрылое снова опустилось на кресло, как бы испытывая своего оппонента на терпение. Василий Онищенко снова ударил по кожаной обивке резиновой хлопушкой. Муха, проявив невиданную расторопность, успела увернуться от удара и стала беспосадочно летать под потолком сначала комнаты, потом кухни, затем прихожей и снова кухни, часто и внезапно меняя одно направление на сугубо противоположное.

«Может, мне надо просто выгнать ее из квартиры»? – подумалось Василию Степановичу. Он снова взял полотенце, открыл входную дверь квартиры и начал выгонять муху из кухни в прихожую. Это ему не сразу, но удалось. Затем он стал махать полотенцем в прихожей, пытаясь прогнать муху в коридор лестничной площадки, после чего закрыть за нею дверь. Махал энергично и долго. Даже вспотел. Один раз муха даже вылетела из квартиры, но Онищенко не успел захлопнуть за ней дверь. И она вернулась, а вслед за ней в квартиру влетела еще одна. Большая, черная, жирная и шумная, похожая на тяжелый бомбардировщик.

Жирная муха, не смотря на кажущуюся неповоротливость, тоже была хитрой и верткой. Однако не настолько искусная, чтобы стремительно вылетать из-под удара резиновой хлопушки. Когда Василий Степанович поднял ее в очередной раз, то с некоторым чувством злорадства увидел, что черная муха была припечатана к резиновой плашке мухобойки намертво.

Онищенко сходил в уборную, куском туалетной бумаги стер с хлопушки остатки жирной мухи в унитаз и смыл. А когда вернулся к месту гибели черной мухи, заметил, что возле него уныло сидит прежняя серая бесхребетная тварь и будто скорбит по убитой мухе.

– А ты ж, твою мать, – снова выругался Онищенко и резко опустил хлопушку на место, где сидела серая муха. И опять она избежала смертельного удара, бросившись вбок и взмыв к потолку, как легкий маневренный истребитель.

Боролся Василий Степанович с мухой едва не до глубокой ночи. Гонялся за ней по всей квартире, стиснув зубы и впустую колотил мухобойкой. Вконец обессилил, забыл про ужин и про все прочие приятные мероприятия, которые запланировал на субботний день. Однако решил биться с членистоногой бестией до победного конца. Таков уж у него был характер…

В первом часу Василий Степанович присел на диван малость передохнуть. Так однажды было с ним, когда он сдавал в школе зачет по физкультуре: бег на полтора километра. Тогда он выжал из себя все до последней капли. И добежал, уложившись в норматив, только на одних волевых качествах, поскольку сил не осталось. А когда добежал, то упал за финишной чертой на дорожку и минуты полторы-две хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыбина. После чего с трудом поднялся и поплелся прочь со стадиона, не разбирая дороги…

Усевшись на диван, Василий Степанович откинулся на спинку, прикрыл глаза да так и уснул, сидючи. Потом уж, во сне, улегся, не раздеваясь. И проспал до самого утра.

Глава 3. Что бывает, если вовремя не остановится

Когда Онищенко открыл глаза, было уже десять часов утра. Не сохраняя состояние полудремы еще в течение пяти-семи минут и не потягиваясь еще с полминуты, что обычно проделывалось каждое утро, чтобы как-то привести тело в тонус, Василий Степанович встал и первым делом огляделся. Потом прошел на кухню, заглянул в прихожую и даже ванную, – мухи нигде не было. Хмыкнув, стал приводить себя в порядок: посидел в туалете, затем почистил в ванной зубы, помылся, после чего прошел на кухню и стал готовить себе глазунью из двух яиц, разбивая яйца и заливая их на сковородку аккуратно, дабы не повредить желток (запекшиеся, они как-то получше будут).

Сняв глазунью с огня, Василий Степанович поставил ее на стол, предварительно подложив разделочную дощечку. И только собрался начать завтракать, как зазвонил домашний телефон.

Онищенко отложил вилку, нехотя встал и прошел в комнату.

– Да, – снял он телефонную трубку.

– Позовите Наташу, – попросил чей-то вкрадчивый голос.

– Вы ошиблись номером, такая здесь не проживает, – недовольно буркнул Василий Степанович и положил трубку. А когда вернулся на кухню, то увидел вчерашнюю серую муху. Она сидела на глазунье и тыкала своим хоботком в мягкий желток. Похоже, она его лизала или даже пыталась откусить…

Мало сказать, что Онищенко разозлился. Неполным будет назвать его состояние и простым остервенением. А вот то, что Василий Степанович впал в ярость, граничащую с безумством, это будет в самый раз.

Взревев, он хватил по сковородке первым, что попалось ему под руку. Это оказалась большая чайная кружка с надписью «ВАСЯ». Муха неторопливо вылетела в комнату, а кружка же разбилась вдребезги, брызнув малыми и большими осколками в стороны.

Онищенко схватил хлопушку-мухобойку и стал остервенело гоняться за мухой, сметая все на своем пути. Он опрокинул журнальный столик возле кресла, умудрился оторвать дверцу у тумбочки и повалил этажерку с книгами. В прихожей он в замахе ударил локтем по вешалке, и та, нелепо скособочившись, осталась висеть на одном гнутом гвозде. А в ванной его угораздило разбить огромное зеркало, и оно рассыпалось на пол длинными тонкими осколками, похожими на испанские стилеты или зековские заточки.

Василий Степанович гонялся за мухой час, другой, третий. В голове не осталось иных мыслей, кроме немилосердной: убить это мерзкое зловредное двукрылое. Раздавить. Расплющить! Все остальное поблекло, отошло на второй план, стало незначительным и мелким, даже то, что скоро должна была прийти Маргарита. Это была давняя любовница Василия Степановича. Она приходила к Онищенко во воскресеньям во второй половине дня и оставалась у него до позднего вечера. Они пили вино, болтали о разных приятных пустяках, после чего ложились на диван и после минутной прелюдии предавались неистовой любви с большой долей неуемной животной страсти. Потом, плотно и неспешно поужинав, снова ложились на диван и любились уже не торопясь, с чувством, толком и расстановкой, растягивая процесс прелюдии нередко до получаса и более и всецело наслаждаясь происходящим процессом. По завершении всех этих воскресных мероприятий, Василий Степанович вызывал по телефону такси, и Маргарита уезжала, поцеловав его перед этим в дверях. Онищенко в ответ говорил дежурную фразу:

– Позвони, как приедешь.

Что означало ни что иное, как проявление заботы. После чего Василий Степанович ложился спать весьма умиротворенный…

Сегодня же ни о какой умиротворенности не могло быть и речи. Все смешалось и перепуталось. Это как рыбачья сеть. Вроде бы распутал в одном месте, а узелок уже завязался в другом. Мерзостная муха словно издевалась над Василием Степановичем, изводя его тем, что после удара хлопушкой просто быстро переходила с места на место, даже не пытаясь взлететь. И в ожидании нового удара нагло потирала передними лапками словно в предвкушении совершить следующую пакость и вызвать у Онищенко очередной всплеск безудержной ярости.

В какой-то момент после очередного неудачного удара хлопушкой, Василию Степановичу вдруг подумалось, вернее, он услышал внутренний голос, который спросил: а не пора ли остановиться, плюнуть на эту чертову муху и не раздувать из нее слона, то бишь судьбоносную проблему, которую надлежит непременно разрешить. В конце концов на улице зима, и она сама скоро «двинет копытами», то бишь всеми своими шестью конечностями, ведь комнатные мухи живут всего-то недели три. И нет никакого основания тратить на битву с ней вот уже второй выходной день подряд. Внутренний голос высказался коротко и как-то растерянно примолк. Вернее, Василий Степанович не позволил ему развивать свою мысль и приводить весомые аргументы в пользу своих рассуждений, просто где-то в самой середине груди отыскал небольшой тумблерок и установил его в положение "выкл.". И скоро забыл о том, что ему советовал внутренний голос. Поскольку открылась удобная позиция для удара хлопушкой. Увы, опять мимо…

В одну из очередных вспышек неуемной ярости, когда муха уселась под самым потолком кухни и как обычно стала потирать передними лапками в предвкушении очередной пакости, Онищенко взобрался на разделочный стол и, придерживаясь одной рукой за настенный посудный шкаф, размахнулся для удара. Но тут крепления шкафа не выдержали нагрузки и вырвались из стены с большим куском штукатурки. Вместе со шкафом Василий Степанович стал падать. Он было вытянул руку в надежде зацепиться за оконный карниз для штор, но, увы, не дотянулся до него самую малость и через мгновение со всего размаха ударился виском об угол старой газовой плиты…

Онищенко упал на спину между плитой и холодильником.

Какое-то время он еще жил, жадно хватая немеющими губами воздух, а потом тихо умер. Муха, покружив над трупом, улетела.

Глава 4. Случайное знакомство

Маргарите Геннадьевне Ступишиной недавно стукнуло тридцать семь. Возраст, надо прямо сказать, не девичий. И пора что-то менять в своей жизни давно наступила. Только вот что-либо поменять не представлялось покуда возможным.