Бандитский Петербург

В первую очередь подозрение пало на профессиональных клюквенников. В данном случае речь идет об особой категории воров, специализирующихся на кражах из церквей (от уголовного арго «клюква, крюка» – «храм, церковь»). Во все времена для этих категорий воров существовало лишь одно определение – святотати, не случайно на Руси их хоронили не на православных кладбищах, а отдельно, вместе с самоубийцами. При жизни же человек, ограбивший храм, отлучался от церкви на пятнадцать лет, да и то, подобная «гуманная практика» сложилась лишь несколько столетий назад. К примеру, в Псковской судебной грамоте образца 1467 года за воровство в церкви однозначно полагалась смерть, при том что убийство казнью не наказывалось. Да и в более позднем Соборном Уложении 1649 года кража церковного имущества наказывалась смертью, а имущество вора отдавалось церкви. («А церковных татей казнить смертью же безо всякого милосердия, а животы их отдавати в церковныя татьбы»).

Но в данном случае профессиональные воры оказались не при делах, а всю сыскную работу за полицейских проделала некто г-жа Костанская. Которая, сопоставив ряд косвенных фактов, не мудрствуя лукаво, сдала сыску… бывшего мужа. Как выяснилось, в ночь ограбления Александр Костанский неожиданно заявился к жене, с которой четыре года жил отдельно, и попросил приютить. При бывшем супруге имелся небольшой узелок, испачканный кровью. «Не тронь его, там электричество, – предупредил Костанский. – Если удастся мое дело, буду страшно богат, а пока молчи». Г-жа Костанская, хотя и была женщиной малообразованной, однако вид мужа, который мало того, что явился неожиданно, так еще и вопреки обыкновению трезвым, показался ей подозрительным. Утром экс-супруг занял у нее 1 руб. 70 коп. на дорогу и уехал к матери в Новгородскую губернию, а встревоженная экс-жена отправилась за советом к родственникам. К тому моменту весть об ограблении Исаакиевского собора облетела весь город, и родственники посоветовали Костанской обратиться в полицию.

В итоге Александра Костанского задержали. В содеянном он сознался не сразу, поначалу утверждая, что в злополучном узелке хранилась бутылка наливки, купленная им по случаю недавних именин жены и которую он выпил сам, так как жена встретила его недружелюбно. Но в конечном итоге Костанский все-таки дал признательные показания. С его слов, кражу он задумал совершить давно, но долго не решался на нее, ощущая «непонятное волнение». Несколько раз он заходил в храм, приглядывался, в том числе убедился, что сторожа по ночам спят. Затем купил аршин черного коленкора, чтобы завесить разбитое окно. Бриллианты с лика Спасителя завернул в узелок, а сам венчик разрубил на мелкие кусочки и положил в отдельный пакетик. «Несчастным я родился и несчастным умру», – вздохнул Костанский, признавая себя виновным.

Любопытнейший, надо сказать, типаж этот господин Костанский: сам происходил из духовного звания, учился в семинарии, но при этом был вовсе неверующим. Работал в театральной дирекции, потом писарем, но нигде подолгу не уживался по причине беспробудного пьянства. Пить, по собственному признанию, начал с четырех лет. Пил его отец, пила его мать. Один брат Костанского умер от пьянства, другой покончил с собой в припадке белой горячки, а сестры страдали нервным заболеванием. Неудивительно, что один из свидетелей, характеризуя личность Костанского, заявил: мол, «не в кого ему быть нормальным».

За долгим судебным процессом с интересом следила охочая до таких историй публика, которая под конец прониклась жалостью к потомственному забулдыге. Когда суд приговорил Костанского к шести годам каторжных работ, свой приговор он выслушал безучастно, а вот дамы в зале рыдали. Э-эх, и сердобольный все-таки у нас народ – даже святотатей, и тех жалеет…

Одних преступников сажали, но на смену им немедленно приходили новые. Легенда гласит, что в начале XX века питерские воры даже создали свою «воровскую академию», в которой заслуженные марвихеры обучали мастерству талантливую молодежь. Выпускной экзамен в этой академии сдать было довольно трудно – молодой вор должен был под присмотром наставника вытащить кошелек из кармана выбранной жертвы, пересчитать деньги и положить обратно, так, чтобы прохожий ничего не заметил… А молодежь и впрямь подрастала талантливая, можно сказать – ищущая. В начале XX столетия петербургская полиция накрыла особую шайку «воров с пением» – в организацию входили 6 молодых карманников в возрасте от 18 до 20 лет, которые завербовали певца-куплетиста. За долю этот певец распевал перед толпой в садах, парках, притонах и трактирах смешные еврейские куплеты, а вся остальная шайка очищала карманы заслушавшейся публики… Другая молодежная шайка промышляла в Таврическом саду и состояла из девочек 14–15 лет и их чуть более старших кавалеров, известных полиции по кличкам Чудный Месяц, Васька Босоногий, Кит Китыч… (Преступная молодежь того времени вообще любила звучные прозвища типа Ванька-Карапузик, Сидор-С-Того-Света, Васька Черная Метла, Сергей Мертвая Кровь и т. д.) Шайка эта называлась «Гайдой» и работала следующим образом – девочки крали и попрошайничали, а мальчики страховали. В 1903 году, в 15-летнем возрасте, начал свой трудный жизненный путь знаменитый питерский карманный вор Григорий Васильев, известный под кличками Гришка Тряпичник и Гришка Иголка. Он крал и при царе-батюшке, и при Временном правительстве, и большевиках. К 1923 году он создал небольшую организацию воров и сам уже в основном лишь разрабатывал кражи, которых на его «боевом счету» было больше тысячи…

Одним из последних заметных событий в жизни преступного мира дореволюционного Петербурга стал разгром полицией в 1913 году шайки Мовши Пинхусовича Шифа – владельца ювелирного магазина, располагавшегося на Петроградской стороне по адресу Сытнинская, дом 9. Почтенный ювелир Шиф организовал вокруг себя шайку «громил» и «домушников» человек в 30, у которых скупал за бесценок краденое. Мовша Пинхусович давал своим подчиненным воровской инструмент, планы квартир и подробные инструкции для проведения краж. Правой рукой был его приказчик Ноэм Горель. Спалился Мовша Пинхусович глупо, как это обычно и бывает, – его выдал один из обидевшихся мелких перекупщиков. На квартире Шифа, где после удачных дел происходил дележ добычи и грандиозные попойки, полиция устроила засаду и задержала 13 воров – никто из них при задержании сопротивления не оказал, тогда это было как-то не принято.

А в 1915 году в петербургский салон, торгующий мехами, заявились двое молодых людей, почтительно ведя под руки своего «папашу» – престарелого, убеленного сединами генерала, мундир которого был густо увешан медалями и орденами. Молодые люди набрали товара (меховых шкурок) почти на две тысячи рублей и заявили приказчику, что отвезут меха показать матери, дабы та окончательно определилась в выборе. «Папаша-генерал» был оставлен в качестве залога: усаженный в кресло, в качестве «подарка от фирмы» он получил бесплатный кофий, коий и взялся дегустировать в ожидании возвращения сыновей. Надо ли говорить, что таковые в магазине больше не появились? Обеспокоенный приказчик вызвал хозяина, тот подступил к генералу с расспросами, прося назвать домашний адрес. Но в ответ услышал лишь непонимающее мычание – «папаша» оказался глухонемым. Прибывшая на место полиция вскоре установила, что «генерал» – бездомный старик, которого злоумышленники арендовали в качестве «ходячей ширмы», обвешанной побрякушками кустарного производства, за пять рублей и… дармовую выпивку…

К слову, аккурат в те, последние годы пребывания Петербурга в статусе столичного, в городе резко сделалась болезненно-актуальной наркотическая тема. А виной тому – Первая мировая война, вступив в которую Россия ввела на своей территории сухой закон. Причем под запрет попали не только водка, вино и самогон, но даже и пиво. Как результат: в городах, в первую очередь в столичных, сначала у местной богемы, а затем и в более широких кругах резко возрос интерес к кокаину и морфию как к альтернативе алкоголю. Тем более что поначалу эти наркотики продавались в аптеках практически свободно, в запечатанных баночках весом в один грамм и ценою-то всего в районе полтинника. В своей автобиографической книге «Дорогой длинною…» Александр Вертинский вспоминал: «…кокаин был проклятием нашей молодости. Им увлекались многие. Актеры носили в жилетном кармане пузырьки и „заряжались“ перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили кокаин в пудреницах. Поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин чаще всего не было денег». Александр Николаевич знал, о чем писал, – в молодости он сам с великим трудом сумел излечиться от наркозависимости, а вот его сестра с этой болезнью не справилась и «погибла от кокса».

Российские власти довольно быстро среагировали на «аптечную нарковольницу» и ввели запрет на продажу кокаина без рецепта. Отныне доставать наркотик сделалось сложнее и, соответственно, цены на него взлетели. Теперь, вместо прежнего «полтинника» грамм кокаина «с рук» уходил по цене от 2 до 5 рублей за грамм. Тем не менее спрос на него оставался по-прежнему высок.

В сентябре 1915 года в Петрограде была накрыта профессионально работающая шайка продавцов кокаина и опия, главарем которой являлся дворянин А. В. Рахмаников. В ходе полицейской операции чиновнику для поручений Игнатьеву удалось выяснить, что, помимо кафе «Ампир» по Садовой улице, подпольная продажа наркоотравы производилась в «кафе Андреева», что на Невском, 44. Обычно торговля велась по вечерам, когда в сих заведениях собирались завсегдатаи – уличные феи, посетители тайных домов свиданий, беговые дельцы и прочие прожигатели жизни. В погоне за «сверхприбылью» члены шайки к чистому кокаину подмешивали мел, буру, мышьяк. Эти вспомогательные медпрепараты добывались на аптекарских складах при помощи знакомых служащих.

Что же касается источника происхождения наркотика у преступников, как выяснилось в ходе следствия, они добывали его под предлогом… лечения зубов. Некоторые «клиентки» Рахманикова «навострились» сами писать подложные рецепты и подписывали их фамилиями многих известных в городе дантистов, а те и знать не ведали, что их репутация используется столь циничным образом. Сгубила главаря шайки его щепетильность: всю черную бухгалтерию, равно как переписку с клиентами и поставщиками, он носил в портфеле, с которым не расставался. Так что когда Рахманикова задержали, то, помимо наркотиков «на кармане», полицейские обнаружили и «задокументированную» пищу для следственных размышлений.

Другое дело, что члены шайки, судя по всему, отделались лишь легким судебным испугом. По крайней мере, уже летом 1918 года на страницах петроградского «Синего журнала» мы снова встречаем г-на Рахманикова. И снова – применительно к «кокаиновой теме». Цит.: «Если вы когда-нибудь пройдете по Щербакову переулку, то, наверное, заметите фигуры фланирующих незнакомцев. Они расхаживают по одиночке, точно поджидая кого-то. Иногда они заходят в чайную „Десятка“. Одиноко фланирующие пешеходы – продавцы кокаина. Главные из них „Абрашка Вольман“, опустившийся на дно потомственный дворянин Рахмаников, бывший чиновник Касьянов. Когда-то славился бывший студент Володя Волков. Не так давно он убит другим продавцом кокаина в номере Караванной гостиницы. Чего-то они не поделили и два удара кинжалом на смерть поразили Володю. Володя славился уменьем подделывать рецепты для получения яда из аптек. Он сам нюхал кокаин и ему все равно оставалось недолго жить…» Автор данного очерка, описывая нравы и быт в том числе и дореволюционных кокаинистов, рассказывает, что некоторые полицейские агенты обкладывали их громадными данями под угрозой преследования. (Как это всё нам знакомо, не правда ли?) Так вот сам Рахмаников уверял, что он «чуть ли не ежемесячно уплачивал служившему в сыскной полиции и уволенному оттуда после революции агенту до 7000 руб. в месяц. Сам агент в конце концов также увлекся кокаинизмом и чуть не стал жертвой этого яда». А коли так, может и то самое громкое сентябрьское дело 1915 года также не обошлось, без «выплаты дани»?..

Хотя, в целом же следует признать, что в те далекие годы преступный мир и полиция относились друг к другу, как правило, с уважением (бывали, конечно, всякие казусы – типа такого, например, – некий вор Руздижан зашел однажды в кабинет к приставу попросить о продлении паспорта и заодно прихватил с собой шкатулочку с семью тысячами казенных денег) и «беспредела» друг другу не устраивали – преступники занимались своим ремеслом, полиция – своим. И мало кто тогда мог предположить, что буквально через несколько лет в Петербурге начнется настоящая кровавая вакханалия сорвавшегося с неведомой цепи бандитизма…