Побег из Содома

6 В осаде

Первое, что бросалось в глаза на въезде в гетто, – это огромный щит с надписью «Добро пожаловать в Вифлеем». Он был изрешечён пулями настолько сильно, что некоторые буквы невозможно было разобрать. Правый край был почти оторван очередью из крупнокалиберного пулемёта. Дальше, за щитом, начиналась изрытая воронками нейтральная территория. Она заканчивалась там, где стояли многочисленные таблички: «Осторожно – мины!»

Раскуроченная разрывами дорога вела прямо к воротам в резервацию, сожжённым ещё в начале осады. Сразу за ними стоял передовой блокпост, сооружённый из мешков с песком. На дома рядом с воротами было страшно смотреть. Одни были полностью сожжены, а другие пробиты навылет. Все здания в Вифлееме так или иначе пострадали при обстрелах гетто. Следы от пуль и осколков виднелись повсюду. Все окна были заколочены. Казалось, что во всей резервации не осталось ни одного целого стекла.

Медленно сгущались вечерние сумерки, и исхудавшие бойцы коротали время на посту. Под дощатым навесом были сложены тщательно смазанные армейские автоматы, снятые с производства десятилетия назад. Внутри на деревянных ящиках сидели четверо бойцов.

Главным был седовласый суровый дядька с биноклем на груди, явно разменявший пятый десяток. Рядом с ним сидели интеллигентного вида мужчина, чуть моложе его, и совсем зелёный парнишка, которому едва исполнилось пятнадцать. Одеты они были кто во что горазд, но на каждом висел новенький армейский противогаз. Чуть поодаль полулежал молодой плечистый парень, любовно обнимавший огромную снайперскую винтовку.

– А вы знаете, что на том месте, где сейчас стоит памятник «Жертвам дискриминации», раньше стоял памятник «Неизвестному солдату»? – спросил всех интеллигентного вида мужчина в потёртой кожаной куртке.

– Я слышал, что раньше такие памятники стояли чуть ли не по всей Европе, – заметил седовласый Командир.

– Будь моя воля, я бы поставил в резервации памятник «Неизвестному контрабандисту», прямо напротив церкви! – весело хохотнул рыжеволосый мальчишка, самый младший из них.

– Да… – ответил ему Старший, – вот уж кто заслужил памятник – так это они. Без них мы бы тут с голоду померли!

– Богу – слава, контрабандистам – спасибо! – усмехнулся парень с винтовкой.

– Но, согласитесь, братья, что верхом миротворческого идиотизма было снять осаду ровно через месяц, объявить амнистию и думать, что все как-то сами разойдутся, —произнёс Интеллигент.

– Ну, не такая уж это была и глупость. Тогда довольно многие разошлись, – печально заметил Командир. – Маленьких детей тогда эвакуировали…

– Но пришло-то всё равно больше! И, кстати, в ту неделю подвезли мины, – отозвался Стрелок с винтовкой.

– Да что мины… Вот противогазы – это благодать. А то этот газ так достал, сил никаких не было. Мне тогда казалось, что я все слёзы выплакал, – вздохнул Командир.

– Я именно тогда в гетто приехал. Когда было прекращение огня, – отозвался парень со снайперской винтовкой. – Не мог стоять в стороне, когда такое творится. Когда они сняли осаду и растрезвонили об этом, вообще не поверил своему счастью. Купил старый барретт и рванул сюда, —он любовно погладил чернёный затвор.

– Да, ты у нас молодец! – улыбнулся Командир. – Только вот патронов к своей чудо-пушке не припас…

– Ну, я же не думал, что стрелять придётся… Да и не нужны они, по большому счёту, – опустил голову парень. – Если начнётся настоящий штурм, ни моя винтовка, ни ваши автоматы – ничего не поможет.

– Мины помогут. Их тут на танковую дивизию хватит. Благодаря им, нас и не штурмуют. Понимают, чем это для них кончится. Ну, и для нас, конечно… – задумчиво произнёс Старший.

– Сомнительное это счастье, подорваться вместе с врагом на своих же минах, – Стрелок покачал головой.

– Слушайте! Даже тупые Миротворцы понимают, что самоподрыв нескольких сотен человек – это слишком, даже для Содомской Федерации, – заметил Интеллигент.

– С точки зрения стратегии, им, конечно, надо было сразу накрыть нас ракетами или артиллерией, – твёрдо отрезал Старший.

– Ну, и как бы это выглядело? – усмехнулся Интеллигент. И, передразнивая диктора, заговорил гнусаво – казённым фальцетом: «В связи с систематическим нарушением Закона о защите прав и здоровья ребёнка мы спалили всех этих детишек вместе с их родителями-фанатиками, во славу Великой, к едрене её фене, Матери»! Так, что ли?

Раскаты мужицкого смеха прокатились над блокпостом.

– Ну, не скажи… – задумчиво протянул Командир. – Не так страшен подрыв, как его малюют. Быстрая смерть, без мучений. Всяко лучше, чем на запчасти!

За разговорами они не заметили, как серая тень медленно подбиралась к посту. Бесшумно и грациозно переходя от одной воронки к другой, виртуозно обходя ловушки и мины, щедро разбросанные защитниками гетто, наконец, тень подошла совсем близко и забралась в воронку в пятидесяти метрах от поста. Потом грязная рука высунулась наружу и осторожно взялась за почти невидимую сигнальную нить и подёргала её. «Дзинь-дзинь», – разнеслось над блокпостом. Бойцы мгновенно умолкли и рассыпались по бойницам.

– Кого это принесла нелёгкая? – спросил Командир, рассматривая поле в бинокль.

– Ты видишь кого-нибудь? – отозвался Стрелок, вглядывающийся в оптический прицел.

– Я нет. А ты? – переспросил Командир, не выпуская из рук бинокль.

– У меня пусто… – пробормотал Стрелок.

– Может, опять собака? – спросил Интеллигент, глядя в сумерки.

«Дзинь-дзинь», – снова мелодично брякнула консервная банка.

– Да где же ты… – пробормотал Стрелок, медленно поворачивая огромный ствол.

– Не туда смотришь! Ближе! Вон там, рядом с пеньком… Нет, не там… Правее…– затараторил рыжеволосый парнишка, показывая пальцем в сторону воронок.

Над постом вновь пронеслось ритмичное «дзинь-дзинь». Судя по чёткому ритму, за сигнальную нить дёргали специально, как будто звонили в дверь.

– Вон! Вон там! Видишь, рука! Только что была, потом исчезла. Справа от пакета. Вон там, в воронке, – пытался объяснить паренёк.

– Не может быть! Там ведь сплошное минное поле! Ты же помнишь, что с собакой было, когда она туда забрела, – тихо возразил Командир, не отрываясь от бинокля.

– Помню… Неделю воняло, когда ветер дул оттуда. И не убрать никак…

Стрелок медленно поворачивал винтовку, прильнув к прицелу.

– Так… Кажется, я понял, где он! Вон в той воронке, слева от кривого пенька.

– Сейчас снова должен позвонить, сможешь снять? – спросил седой Командир.

– С такого расстояния? Легко! – пробормотал Стрелок, не отрывая глаз от прицела.

«Дзинь-дзинь!» – снова раздалось над блокпостом. В тот же миг оглушительно бахнула винтовка, осыпав защитников гетто клубами пыли.

– Ну чего, попал? – спросил Интеллигент.

– Попал. Во что-то попал… Но во что, не знаю… – ответил Стрелок.

– Сигнальную леску пулей перерубил.

Командир не отрывался от бинокля.

– Я ему должен был руку оторвать, – задумчиво протянул Стрелок.

– Нет, не оторвал. На этот раз он дощечкой за леску дёргал. В бинокль всё прекрасно видно. Аж щепки в разные стороны полетели, —Старший поправил бинокль.

– Ну, пусть только высунется! Я ему башку снесу! – сосредоточился на цели Стрелок, передёрнув затвор.

– Эй, сынок, патроны для врага побереги! У тебя их всего-то дюжина осталась, – раздался насмешливый голос из воронки.

Бойцы удивлённо переглянулись.

– Что за бред, – поморщился Стрелок, залезая рукой в подсумок. – Матерь Божия! – охнул он через десять секунд, пересчитав огромные блестящие патроны. – Точно… Ровно двенадцать… – бормотал он, глядя на Командира.

– Ты кто такой? – громко прокричал Старший.

– Вопрос неверный, Сапожник! – весело ответил голос из воронки. – Как это тебя Пашка старшим назначил, ума не приложу! Тебе не воевать – сапоги тачать только…

– Не Пашка, а Павел Александрович! – возмутился рыжеволосый паренёк.

– Сынок! Это для тебя он – Павел Александрович, а для меня Пашка! Вот его папаня, он был реально крут, и все звали его только по имени-отчеству, Александр Израилевич…

– Ну, раз он – Пашка, ты тогда кто? – перебил его Командир.

– Вопрос поставлен некорректно! Что надо сказать по уставу? А?

– Стой! Кто идёт? – неуверенно протянул Командир.

– Молодец, Сапожник! Но, учитывая, что я не иду, а лежу, то каким должен быть следующий вопрос?

– Стой! Кто ползёт? – предположил Старший.

– Неееет!!! Опять мимо!

– Пароль! – наконец выкрикнул Командир поста.

– Ну, слава Тебе, Господи! Наконец-то, – выдохнул голос из окопа и громко прокричал пароль, назначенный на утреннем разводе: «Господь есть Бог ревнитель и мститель; мститель Господь и страшен во гневе!»

Бойцы на блокпосту замерли в изумлении. Пароль был правильным.

– А теперь отзыв. Не слышу! Отзыв! – весело прокричал голос.

– «Мстит Господь врагам Своим и не пощадит противников Своих!» – ошеломлённо выкрикнул Командир.

– Молодцы! Теперь слушайте меня очень внимательно! Сейчас я медленно выйду, с поднятыми руками.

И после паузы добавил:

– Да заберите вы у него эту пушку!

– Опусти винтовку, я, кажется, знаю, кто это, – догадался Интеллигент и крикнул что есть мочи:

– Илия, это Вы?

– А ты откуда такой умный выискался?

– Узнал Ваш голос. Я Вас слушал на «Синем Озере»… Ещё подростком.

– Было дело… – раздался голос из воронки. – Только не на «Синем Озере», а на «Чёрном». Светлые песни на «Чёрном Озере». Музыкальный слёт. Картошка печёная была особенно хороша! Ну, и песни тоже ничего…

– Это точно он! Картошку я хорошо помню, – прошептал он Старшему и крикнул:

– Выходите, мы Вас ждём! И осторожнее – там кругом мины!

Все бойцы замерли в ожидании, сжимая в руках оружие. А из воронки сначала появились грязные руки, потом седая голова, а потом и весь Илия, с сумкой на плече, закутанный в серый миротворческий плащ, надетый поверх серой тюремной робы. Он шёл, внимательно глядя под ноги, перешагивая через мины.

– Привет, вояки! – усмехнулся он, подойдя к посту.

И, обернувшись к Стрелку с винтовкой, бросил ему пачку патронов и улыбнулся:

– На, держи гостинец. Бронебойные. Сердечник – металлокерамика. Кучность у них, конечно, похуже, чем у стандартных. И баллистический коэффициент не ахти. Но зато композитный броник прошивает навылет с полутора тысяч метров.

– Это же запрещённые боеприпасы! Где Вы их достали? – охнул Стрелок.

– Купил в канцелярском отделе. Там была хорошая скидка на пятидесятый калибр.

И добавил, глядя на Старшего:

– Проводишь меня к Паше, Сапожник? Я очень тороплюсь!

7 На развалинах

– Доченька, не упрекай меня, пожалуйста. Я тоже впервые буду ночевать в Пустоши. Но другого места для ночлега нам не найти. Папа грустно улыбнулся и развёл руками. На нём была полевая форма преподавателя Академии, песочного цвета, с нашивкой биологического факультета. В руке он держал форменный рюкзак и что-то пытался в нём найти.

– Господи! Да где же мои семена, – тяжело вздохнул он, шаря внутри рюкзака.

– Папа, а мне кажется, что там, в темноте, кто-то есть, – сказала младшая Любочка, боязливо оглядывая окружавшие их развалины. На ней была надета чуть приталенная куртка ученицы начальной школы при Академии.

– Здесь никого нет, доченька, не бойся. Сейчас разожжём огонь, и ты согреешься. Представь, что это Мамина история. И мы – герои катакомб и прячемся в развалинах…

– А вот скажи мне, Папа, – серьёзным голосом спросила Вера, – …а в Пустоши действуют те же законы, что и в Федерации?

– Ну, официально мы всё ещё внутри страны. И все законы здесь как бы тоже действуют. Но есть один нюанс. Бойцы Халифата тоже считают эти земли своей территорией. И регулярно сюда наведываются. Пристрелить пару Охотников, заминировать что-нибудь. А где-то там, посередине, пролегает условная граница. Именно она по-настоящему отделяет Федерацию от Халифата.

– Да уж, слава Богу за Пустошь и руины. В эту грязищу, забитую минами, ни один Охотник в здравом уме не сунется, – подала голос Надя.

Она ломала хворост и складывала его аккуратным домиком для будущего костра.

– Так что можете расслабиться! – усмехнулась она.

– Ага! Особенно расслабляет эта дивная табличка: «Проверено – мин нет!», – ответила ей Вера. – Вы только огонь сильно не разжигайте, – добавила она. – У беспилотников инфракрасное зрение, они теплый дым сразу засекут,  – объяснила она серьёзным тоном.

– Вот, Вера, ты откуда это знаешь? Тебе что, миннрав лично докладывает? Как устроены дроны, какие датчики, алгоритмы поиска, вооружение? Это же всё засекречено! – возмутилась средняя сестра.

– Девочки, не сейчас! – умоляюще попросил Папа. – Всё висит на волоске, и спорить нам ни к чему! Но что касается дыма, то я лично слышал, как на канале Министерства нравственности сообщили: «Религиозные фанатики вновь обстреляли боевой беспилотник. Машина вернётся в строй после замены инфракрасного датчика».

– Вот видите! Будьте аккуратнее с огнём. Не дай Бог, учуют, – сказала Вера, чуть поджав губы.

– Но, Папочка, – спросила Люба, – …если у дронов инфракрасное зрение, то они увидят нас, как бы мы ни прятались? Даже в темноте…

– Верно, милая, могут увидеть. Но я приготовил кое-что, что сможет обмануть их автоматику. Понимаешь, операторов сейчас не хватает, и поэтому во время патрулирования дроны летают на автопилоте. Их поисковые алгоритмы далеко не безупречны, и у нас есть шанс их обмануть.

– А мне всё равно страшно, – задумчиво проговорила Люба, не отрывая глаз от разгорающегося огня.

– Не переживайте, девочки, самое страшное позади, – облегчённо выдохнул Папа, облокачиваясь на бетонную стену. – Выйти из города, пройти внешний КПП – вот это было страшно! Я каждую секунду думал, как бы наши фальшивые чипы не заглючили на внешних сканах. А сейчас осталось всего ничего. Дождаться утра, семь километров по лесу – и мы в резервации, – сказал мужчина с надеждой, глядя на языки пламени.

– А я на КПП от страха чуть не померла, – вдруг весело вспомнила Надя. – Нет, правда, чего вы смеётесь. Я понимаю, женщина-преподаватель с тремя студентками едет за город в субботу ботаникой заниматься. Тут всё сразу понятно. Матрас надули – и вперёд. А тут взрослый мужик, три девицы и ни одного мальчика, это как-то странно для Академии? Вы не находите?

– Ну, тут не всё так просто. По документам, Вера, ты у нас – трансгендер.

– Я транс? – удивилась старшая дочь и рассмеялась. – Бойся меня, Надька, я теперь Привилегированная… А я-то думаю, чего на меня Миротворцы с такой завистью смотрели. Особенно та тётка накачанная, фельдфебельша. Теперь понятно, завидовала, как у меня всё красиво сделано.

– Да… Вот она, великая сила формы. Если ты идёшь в синем комбинезоне, с жёлтым крестом на груди, каждый Миротворец так и норовит у тебя документы проверить. Но стоит надеть форму «ЛГБТ-Академии», и сразу отношение другое, —мужчина глубоко вздохнул.

– Папочка, а ведь мы же её украли. Ну, форму, амуницию, браслеты. Это же грех, – заметила младшая Люба, пристально глядя на отца.

– С точки зрения Писания? Конечно! – ответил Папа и улыбнулся.

– А что на сей счёт говорит «Скрытое Писание»? – спросила Надя, серьёзно глядя на отца.

– Значит, оно существует! – воскликнула маленькая Люба, широко открыв глаза. – Это правда, Пап?

– С шестнадцати лет, только тогда и ни минутой раньше! – мрачно проговорил отец и отвернулся в сторону.

– Слушай, Папа, да расскажи ты ей всё как есть, мы и так уже нарушили все законы Радужной Федерации, так что давай. Тем более, завтра мы будем в резервации, где можно во весь голос петь псалмы. Я хоть попою вволю! – улыбнулась Надя.

– Ага, петь хором и пороть детей! Вот тебя, язва мелкая, давно пора выпороть! – Вера погрозила пальцем младшей сестре.

– В «Скрытом Писании» то, что мы взяли, называется «Добыча». Если ты на войне, то захваченное у неприятеля можно использовать для того, чтобы победить. Так царь Давид делал, – сказал Папа, глядя на Любочку.

– На сегодня Министерство нравственности засекретило почти все Писания, – продолжил Папа. – Конечно, не сразу, а постепенно. Сначала они запретили говорить о том, что содомия – это грех. Потом запретили наказывать детей, потом водить несовершеннолетних в церковь. Ну и, в конце концов, всех Несогласных выселили в гетто. Жизнь там не сахар, но зато в твою душу никто не лезет.

– По мне, уж лучше порка каждый день, чем изучать «Краткую историю ЛГБТ», – отозвалась старшая Вера, с хрустом ломая ветку. – Ты, Наденька, не косись, тебя миновала чаша сия, а я не только учила, но и экзамен успела сдать по этой гадости.

– Да, милая, то, что ты претерпела, врагу не пожелаешь. Мы с Мамой за те полгода, пока тебя не было, чуть с ума не сошли. Папа тряхнул головой, как будто стараясь отогнать воспоминание.

– Больше всего меня тогда напрягали не две «мамы», и не их постоянный «ТриКокс» с водкой. Больше всего меня достали «уроки порнографии», – произнесла Вера, не поднимая головы.

– Гендерное просвещение? – нахмурила бровь Надя.

– Ага… Только просвещением там и не пахло. Обычное промывание мозгов. Я даже тогда это понимала.

– А жизнь в приёмной семье? С двумя «мамками»? – спросил Папа.

– Тяжело, но терпимо. Я по Маме скучала очень. Ну, и по тебе, конечно. Но, Бог милостив, в отличие от других детей, никто из приёмных меня и пальцем не тронул. Давили только на мозги.

– Для идейных это как бизнес? – поинтересовалась Надя, не отрывая взгляда от сухих веток.

– Да, они получают неплохие деньги за каждого ребёнка. Но фишка не в этом.

– А в чём? – спросила Надя, поправляя костёр.

– В том, что если в шестнадцать лет ты делаешь Каминг-Аут, тогда и ты, и твои приёмные получают огромный бонус.

– Огромный – это какой?

Надя оторвала взгляд от костра и посмотрела на сестру.

– На дом в пригороде хватает, – пожала плечами та.

– Это что, типа программа такая, «Согни Несогласного»? – усмехнулась Надя.

– Скорее, «Купи Несогласного»! Там всё красиво. Тебя сытно кормят, сладко поят, одевают с иголочки. И развлекают там, куда негражданам вход запрещён. И всё это так по-доброму, с улыбочкой. Но при этом тебе постоянно говорят: «Смотри, это только для Привилегированных, пока ты маленькая, ты с нами, мы за тебя платим. Когда вырастешь, сделай правильный выбор. А мы подберём тебе невесту, приданое соберём…» И если ты заглотила наживку – тебе конец. К хорошему быстро привыкаешь, трудно отказаться…

– А тебе было трудно? – Любочка серьёзно смотрела на сестру.

– Мне – нет. Меня такая тоска мучила, хоть волком вой. Но по красивым платьям я иногда скучаю.

– Это я виноват, что с тобой так получилось, – проговорил Папа, опустив голову.

– Пап, опять двадцать пять… – со вздохом возразила Вера.

– Вер, побольше уважения! – обернулась Надя, нахмурив брови.

– Нет, правда! Когда можно было бежать, я тормозил, когда была возможность съехать в гетто, я не знал, что делать.

– Ты лечил Маму, – напомнила ему Вера.

– Маму можно было вылечить и в резервации, – парировал Папа. – К тому же ты знаешь, чем это лечение закончилось… – Папа опустил голову.

В тот же миг Надя метнула на Любочку выразительный взгляд и чуть шевельнула бровями.

– А правда, что в тёмные века ребёнка могли выпороть в любой момент? – спросила Люба максимально невинным голосом.

– Да нет, конечно! – радостно отозвался Папа. – По древним законам, ты мог наказывать только своих детей. Чужих – ни в коем случае, – проговорил он. За то, что ты тронул чужое дитя, сурово карали, а в некоторых местах могли даже убить. Так что родись ты лет на пятьдесят пораньше, если кто и мог тебя пороть, так это я или Мама.

После этих слов над маленьким костром опять повисла неловкая тишина.

– Не вини себя, Папа. Даже Любочка, и та понимает, что в одиночку ты не смог оплатить две лицензии на домашнее образование. С крестом на робе много не заработаешь.

– Да, равноправие у нас только для Привилегированных, а Несогласным лишь крошки с алтаря толерантности, – вздохнул Папа.

– А вот скажи мне, Пап! Мы всё на себе несём, у нас каждый грамм на счету, мы еды в обрез взяли. А вот семена ты для чего тащишь?

Папа поджал губы и пристально глянул на Веру, но не промолвил ни слова.

– Вер, ну ты как маленькая! Это ж цветы! Папа и семена – суть две вещи неразрывные! – рассмеялась Надя. – Ты же помнишь, Мама говорила, что наш Папа «электрик по специальности и садовник по призванию».

– Бог даст, въедем в новый дом, засадим лужайку… – глядя на небо, мечтательно заговорил Папа. – Клумбу сделаем, будем цветами любоваться и Маму вспоминать…

– А я бы прямо сейчас к Маме пошла, если бы могла. Только без семян… Мне с ней петь нравилось. Так и пела бы с ней, всю вечность…

Надя посмотрела на звёзды, постепенно исчезающие за надвигающейся тучей.

– Так, ладно. Я понимаю, что вам холодно и страшно, но всё-таки постарайтесь уснуть, – распорядился Папа, доставая спальник.

– А как же история! Ну, Папа! Сказка на ночь? – Любочка смотрела на него умоляющими глазами.

– Радость моя, – ответил он, – …я еле живой, и у меня болит под лопаткой, какие истории?!

– Ну, хотя бы коротенькую. Пожалуйста… – взмолилась Люба.

– Давай, Пап! Пара минут ничего не решат! – подключилась Вера.

– Ладно, – сдался он. – Только на историю у меня сил нет. А вот одно стихотворение, катакомбное, я сейчас вспомнил. Из того старого сборника…

Папа нахмурил лоб.

– «Безымянные поэты»? – подсказала Надя.

– Да, точно, оттуда, – вспомнил Папа и начал негромко читать:

«Отчего же по ночам я свои слагаю стоны,

Отчего, тоскою полны, звуки льются к небесам?

Отчего во тьме небес не найдётся мне ответа?..

Отчего же для Поэта Своих уст Ты не отверз?

На холодной, злой земле нет давно уж мне отрады.

Только чёрные громады мрачно реют вдалеке.

Но теперь моя слеза тихо падает на землю,