Великая. История Екатерины II

Когда в первые годы после брака великого князя двор отправлялся в Ораниенбаум, Екатерина брала туда с собою книги; так, в 1747 году, пока там проводили время в охоте, верховной езде, музыке и т. п., она читала жизнь Генриха IV, известное сочинение Перефикса (Hardouin de Beaumont de Perefixe[22], а потом записки Брантома, которые очень заинтересовали ее[23].

Года через два, будучи в Москве, она начала от скуки читать «Историю Германии», сочинение каноника Св. Женевьевы, отца Барри, в 9 томах в 4-ку, и каждую неделю оканчивала один том. После того прочла она сочинения греческого философа Платона, а затем принялась за словарь Бейля, и на каждый том его употребляла по полугоду. «Можно судить, – замечает Екатерина, – в каком уединении я проводила время». При бывшем в Москве пожаре дворца она кончала 4-й том словаря Бейля, и очень боялась за свои книги; к счастию, однако ж, они были спасены[24].

В 1754 году, оправившись после рождения великого князя и скучая в одиночестве, она продолжала чтение «Истории Германии», читала «Всемирную историю» Вольтера, а потом разные русские книги, какие могла достать; между прочим два огромные тома Барониуса в русском переводе. Эта книга, одно из важнейших сочинений по церковной истории, доведенной в нем до конца XII века, издана по-русски при Петре Великом, в 1719 году, под заглавием: Деяния церковные (Annales ecclesiastici). Автор ее, Кесарь Барониус, живший в XVI столетии (ум. 1607 г.), был кардиналом и ватиканским библиотекарем. На русский язык она переведена с польского сокращения иезуита Скарги, причем исключено многое несогласное с учением православной церкви[25]. Затем Екатерина обратилась к знаменитому сочинению Монтескье Esprit des Lois, а по окончании его к «Летописям» Тацита. «Последнее сочинение, – говорит она, – произвело в моем уме странный переворот, которому, может быть, немало способствовало тогдашнее грустное мое расположение. Я стала видеть многое в темном свете и отыскивать в предметах, представлявшихся моим взорам, более глубокие причины, зависевшие от разнородных интересов».

Но не из одного чтения Екатерина почерпала новые познания. Другим плодотворным источником обогащения ума были для нее устные рассказы. В этом отношении особенную пользу оказала ей императрица около 1750 года, уволив бывшую при великой княгине камерфрау мадам Крузе и назначив на место ее Прасковью Никитичну Владиславову (Владиславлеву?), тещу главного приказчика графа Бестужева, советника Пуговичникова, женщину высокого роста, с приятными приемами и умною, привлекательною физиономиею. Камердинер Тимофей Евреинов, пользовавшийся доверием Екатерины, сказал ей, что это неглупая и веселая, но очень хитрая особа, с которою сначала надо держать себя осторожно. Впоследствии оказалось, что ей были известны все анекдоты прошлого и настоящего времени: она знала четыре или пять поколений каждой фамилии и твердо помнила родословную всех отцов, матерей, дедушек, бабушек и предков по мужской и женской линии. Вдобавок она была общительна, словоохотлива, умела рассказывать. Великая княгиня в минуты досуга или скуки заставляла ее говорить, и таким образом никому, столько как ей, не была обязана знакомством со всем, что происходило в России в последние сто лет.

Пытливый, изобретательный и не бесхитростный ум Екатерины везде умел находить новые источники для расширения своего кругозора. Во время опасной болезни, постигшей ее уже в первое время пребывания в России, «я привыкла, – говорит она, – лежать с закрытыми глазами; меня считали спящею; тогда графиня Румянцова (приставленная к великой княгине) и другие женщины высказывали все, что у них было на сердце, и я узнавала очень многое».

Удивительно ли, что, соединяя с своим проницательным умом величайший такт и необыкновенное благоразумие, Екатерина поражала своим существом всех приезжавших ко двору Елизаветы Петровны иностранцев? В 1755 году, следовательно, через десять лет после вступления в брак Екатерины, английский посланник Вильямс писал: «С самого прибытия в эту страну она всеми зависевшими от нее средствами старалась приобрести любовь русских. Она прилежно училась их языку и теперь говорит на нем, как меня уверяют, превосходно. Ей также удалось снискать в высшей степени общую любовь и уважение. Она обладает обширными познаниями об этом государстве и пристально его изучает»[26].

Спустя год, перед открытием Семилетней войны, тот же Вильямс сообщает: «Деятельность Екатерины очень велика. Она объявила, что кто предпримет разорвать союз между Россией, Англией и Австрией, тот будет почитаться врагом России. Ее в этой стране не только любят, но уже и боятся, и даже те, которые в лучших отношениях с императрицею, ищут, однако ж, всякого случая под рукою угождать великой княгине».

Действительно, с самого появления своего при русском дворе, Екатерина, несмотря на свою молодость, вела себя чрезвычайно обдуманно. Верность наблюдений Вильямса подтверждается собственными ее словами, доказывающими как последовательны были все ее поступки. «Я со всеми обращалась, – говорит она, – как можно лучше, и тщательно изучала средства приобрести дружбу или по крайней мере уменьшить вражду тех, кого могла подозревать в недоброжелательстве к себе. Я не обнаруживала предпочтения ни в какую сторону, ни во что не мешалась, показывала всегда ясный вид, много предупредительности, внимания и учтивости ко всем, и так как я от природы была очень веселого нрава, то с удовольствием видела, что день ото дня приобретала более привязанности в публике, которая смотрела на меня как на интересную и не глупую молодую особу. Я оказывала большое почтение к моей матери, беспредельную покорность императрице, глубокое уважение к великому князю и прилагала величайшее старание снискать любовь публики».

С этим отчетом Екатерины в своем поведении любопытно сравнить те правила, которые она впоследствии, будучи императрицею, высказывала и предначертывала в отношении к первой невесте великого князя перед приездом ее в Россию. Они изложены в собственноручных инструкциях государыни, данных генералу Ребиндеру и барону Черкасову, для приема Гессен-Дармштадтской ландграфини с ее дочерьми. Там Екатерина с особенною настойчивостью повелевает первому: «давать почувствовать как им, так и разумнейшим из их свиты: что нет в свете двора, при котором бы все были одинакового мнения [27], и потому, – прибавляет она, – мне было бы необыкновенно приятно, если бы ландграфиня, при своем прибытии, всячески старалась вообще со всеми и каждым иметь равное обращение и чтобы она благосклонностию к одним не отняла у других надежды снискать ее расположение, ибо я всегда была того убеждения, что лучше обладать сердцами всех, нежели немногих, и этому обдуманному образу действий я сама обязана достижением той ступени, на которой вся Европа стала видеть меня». Особенно замечательное указание на систему поведения самой Екатерины при дворе Елизаветы Петровны заключается в выраженном тут требовании, чтобы мать невесты имела уважение не только к великому князю, но и ко всей нации (слова эти опять подчеркнуты в подлиннике). «Вы можете ее уверить, – заключает императрица, – что если ее образ действий в отношении ко мне будет соответствовать моим желаниям и ничьи советы не будут с ее стороны предпочитаемы моему чистосердечному руководству, то и она не только может от меня ожидать всякой предупредительности, но это будет приятно и всей нации, которая издавна не любит никакого лицеприятия и всего, что сюда относится»*.

Столь же замечательны, как плод собственных воспоминаний и долговременного опыта, написанные по тому же поводу «Наставления Екатерины II, данные великим княгиням Российским». Здесь она касается как отношений своей невестки к царскому семейству, двору, к публике и нации, к представителям иностранных держав, так и занятий и даже домоводства принцессы. Между прочим, государыня ставит ей в обязанность чтить нацию, к которой она будет принадлежать, никогда не говорить о ней худо как в целости, так и по отношению к отдельным лицам, далее «соображаться с обычаями нации и иметь решительную охоту говорить на языке этой обширной монархии, что должно составлять для принцессы предмет изучения, и с самой минуты прибытия своего в Петербург она непременно должна учиться говорить по-русски».

Далее следуют советы о занятиях принцессы. «Чтение образует вкус, сердце и ум; если принцесса сумеет найти в нем интерес, то это будет, конечно, всего лучше, но она может попеременно заниматься также музыкой или всякого рода рукодельями: разнообразя свой досуг, она никогда не будет чувствовать пустоты в течение дня… Столь же опасно избегать света, как и слишком любить его. Если она имеет власть над собою, которую должен усвоить себе всякий просвещенный человек, надо чтоб она не скучала светом всякий раз, когда долг будет обязывать ее быть в обществе, что будет легко, если только она захочет образовать себя разговорами с самыми просвещенными людьми. Она должна также уметь обходиться без света, прибегая к занятиям и удовольствиям, способным украсить ее ум, укрепить чувства и дать деятельность рукам»[28].

Во всем этом так и слышатся воспоминания Екатерины о том, как сама она некогда проводила дни своей молодости при дворе Елизаветы Петровны. Но у ней не было тогда разумного и просвещенного руководителя, который бы с такою нежною заботливостью начертал правила поведения чужеземной принцессы.

Какая разница между этими мудрыми наставлениями, намечающими обязанности молодой великой княжны в столь общих и деликатных чертах, и теми подробными, мелочными правилами, из которых состояла писанная Бестужевым инструкция для лиц, назначенных к великой княгине Екатерине Алексеевне![29] Какою тягостною регламентациею стесняются здесь все шаги ее, какое предписывается вмешательство во все ее поступки и отношения! Здесь установляется даже надзор (прилежное смотрение) за исполнением ею религиозных обязанностей (чтобы Ее Императорское Высочество не токмо наружно или для вида, но и наиглавнейше внутренно и действительно во всем ее поведении нелицемерную богобоязливость и благоговейность и истинное усердие к православной греческой вере имела); установляется даже надзор за ее отношениями к супругу, причем повелевается «неотступно побуждать ее к уступчивости, приятности и горячести, к соблюдению доброго согласия и брачной поверенности, а в неудачливом случае немедленно вернейше о том доносить». Еще более докучными и оскорбительными подробностями связывается в этой инструкции обращение великой княгини с своими дежурными и другими кавалерами, с пажами и комнатными служителями, мунд- и кофешенками, тафельдекерами и лакеями, с которыми она должна «избегать всякой непристойной и подозрение возбуждающей фамильярности, предпочтительности одного перед другим и всяких неприличных издеваний». Наконец, указана и необходимость «не давать великой княгине в здешние государственные или голштинского правления дела мешаться или комиссии о заступлении на себя снимать, наименьше же в публичных и партикулярных делах противную сторону против своего супруга принимать». Для избежания же всякого недоразумения, какое могло бы произойти от излишней и тайной переписки, оговорено, что великая княгиня «всегда потребные свои письма в коллегии иностранных дел сочинять и к подписанию себе приносить приказать может».

Таковы были условия, в которых находилась великая княгиня. Понятно, что при ее уме ей удалось, несмотря на эти правила, достигнуть значительной независимости. Тем не менее, однако ж, она должна была беспрестанно держать себя в оборонительном положении и не могла не подвергаться неприятным столкновениям то с супругом, не признававшим никаких правил для своего поведения, то с прихотливым и мнительным характером императрицы, то, наконец, с собственною матерью, пока она оставалась в России. Особенно тяжелы были для Екатерины последние три года царствования Елизаветы Петровны, так что великая княгиня, сделавшись предметом ожесточенных интриг, должна была совершенно уединиться и даже намеревалась покинуть Россию*.

Но эта-то непрерывная борьба, вызывавшая к деятельности все духовные силы Екатерины, и была тою школою, в которой так блистательно развилась будущая повелительница России. С другой стороны, весь образ действий Петра III был для нее чрезвычайно поучителен в отрицательном смысле, указывая на ошибки, которых должно избегать, уясняя ей цели, к которым следовало стремиться. Екатерина сама сознается, что по гордости души она не допускала для себя возможности быть несчастною и хотела во что бы ни стало возвыситься над обстоятельствами. Для разъяснения всего образа действий ее при дворе Елизаветы Петровны необходимо иметь в виду важное постановление, последовавшее при бракосочетании ее: что, в случае кончины великого князя бездетным, право на наследство переходит к ней*. Таким образом, в Екатерине естественно пробудилась забота готовиться к положению, которого предчувствие уже и прежде, как мы знаем, жило в душе ее. Этим объясняется, отчего и по известному плану Бестужева, относящемуся к 1758 году, в правлении Петра III должна была участвовать супруга его. Уже и ранее некоторые из иностранных дипломатов не сомневались, что она будет царствовать. Эту уверенность выразил в 1755 году посол английский. Понятно, что при такой перспективе все случавшееся при дворе Елизаветы Петровны становилось для Екатерины назидательным уроком. Мирясь с своим настоящим, с своею зависимостью, она приносила все самые тяжкие жертвы для будущего и, терпеливо выжидая обстоятельств, училась, наблюдала, размышляла, словом, сознательно, обдуманно воспитывала себя для предстоящей высокой деятельности. При ее даровитой, богатой природе неудивительно, что по осуществлении ее планов и результаты этого самовоспитания вышли необычайные.

Как занимали ее, еще до вступления на престол, государственные и политико-экономические вопросы, лучше всего видно из замечательного документа, относящегося к этому времени. Я разумею единственный ее автограф важного содержания, сохранившийся от периода, предшествовавшего воцарению Екатерины. Это писанные ею по-французски между 1758 и 1761 годами заметки о разных предметах и случаях, поражавших ее ум, выписки из ее чтений и т. и., напечатанные в 1-м томе «Бумаг Екатерины». Здесь мы находим между прочим замечательные мысли о гражданской свободе, о рабстве, о причинах смертности в простом народе, о правдивости и откровенности правительства, об открытом и гласном суде, о войне и мире, о недостатке в России домашнего воспитания, о плане женского воспитательного заведения, о политике в отношении к Польше. Словом, это как бы программа будущих царственных деяний, проба пера той же руки, которая со временем напишет знаменитый «Наказ». Так, исследуя историю Екатерины в первые три десятилетия ее жизни, мы всюду находим признаки будущей великой личности, открываем нити, связывающие эпоху ее славы с подготовительным периодом менее заметной, но уже знаменательной деятельности.

1875 г.

С.Н. Шубинский

Домашний быт Екатерины II

Художник Р. Бромптон

Императрица Екатерина II в своей домашней жизни отличалась крайней простотой, доступностью и снисходительностью. Родившись в скромной обстановке небогатого княжеского двора в Штеттине, где отец ее был губернатором, она с детства не была приучена к роскоши. Мать воспитывала Екатерину очень просто: никто не называл ее принцессой, она играла с детьми горожан и на гуляньях в городском саду терялась в толпе сверстниц, а дома подчинялась таким строгим правилам, что должна была, по приказанию матери, целовать платья у знатных дам, посещавших ее родителей.

Привыкнув с детских лет к простоте и невзыскательности, Екатерина сохранила их, сделавшись русской императрицей. Обстановка внутренних покоев ее в Зимнем дворце была гораздо скромнее обстановки покоев многих вельмож того времени. Она просыпалась обыкновенно в семь часов утра и, никого не тревожа, сама обувалась, одевалась и растапливала камин, в который с вечера клали дрова. Умывшись в маленькой уборной и надев вместо легкого шлафрока белый гродетуровый капот, а на голову белый флеровый чепец, императрица направлялась в кабинет, где ей тотчас же подавали чашку самого крепкого левантского кофе и тарелочку с гренками. Медленно прихлебывая кофе, Екатерина разбирала бумаги, писала письма и в минуты отдыха кормила гренками своих любимых собачек. В девять часов она переходила в спальню, которая к этому времени спешно приводилась в порядок. Здесь стояли два соединенных между собою фигурных столика с выгибами посередине; у каждого выгиба находился стул, обитый белым штофом. Императрица садилась на один из них, у стены, близ двери в парадную уборную, звонила в колокольчик и, когда входил дежурный камердинер, безотлучно стоявший у входа в спальню, приветливо здоровалась с ним и приказывала звать докладчиков.

К этому часу ежедневно собирались в парадную уборную обер-полицеймейстер и статс-секретари. Другим высшим чинам назначены были для доклада в течение недели особые дни: вице-канцлеру, губернатору и петербургскому губернскому прокурору – суббота; генерал-прокурору – понедельник и четверг; синодальному обер-прокурору и генерал-рекетмейстеру – среда; петербургскому главнокомандующему – четверг. Но все эти лица в случае важных и не терпящих отлагательства дел имели разрешение приезжать с докладами и в другие дни.

Первым являлся к императрице обер-полицеймейстер со словесным донесением о благосостоянии столицы, о ценах на съестные припасы, о разных происшествиях и с запиской о приехавших и выехавших чиновных особах. После обер-полицеймейстера призывались по очереди статс-секретари. При их приеме соблюдался следующий порядок: входивший делал государыне низкий поклон; она отвечала наклонением головы и с улыбкой подавала руку, которую тот целовал; потом она говорила: «Садитесь!» Сев на поставленный против нее стул, докладчик клал на выгибной столик принесенные бумаги и начинал читать. Екатерина в неясных для нее местах прерывала докладчика, требуя разъяснений, давала полную свободу возражать и спорить и, если не убеждалась доводами, оставляла спорные бумаги у себя для более внимательного обсуждения на досуге. Под старость зрение ее так ослабло, что она должна была читать в очках; резолюции она писала четким почерком, но с орфографическими ошибками. По этому поводу в записках одного из ее статс-секретарей, А.М. Грибовского, находятся два следующих рассказа.

Когда Грибовский явился к императрице в первый раз с докладом, то изумился, увидя ее в очках. Она заметила это и, улыбаясь, спросила:

– Верно, вам еще не нужен этот снаряд. Сколько вам лет?

– Двадцать шесть, – отвечал Грибовский.

– А мы, – сказала императрица, – в долговременной службе государству притупили зрение и теперь принуждены очки употреблять!

В другой раз, отдавая ему собственноручную записку о сочинявшемся ею уставе для Сената, она прибавила:

– Ты не смейся над моей русской орфографией. Я тебе скажу, почему я не успела ее хорошенько узнать. По приезде моем в Россию я с большим прилежанием начала учиться русскому языку. Тетка Елизавета Петровна, узнав об этом, сказала моей гофмейстерине: «Полно ее учить, она и без того умна». Таким образом, могла я учиться русскому языку только из книг, без учителя, и это самое причиною, что я плохо знаю правописание.

Но говорила Екатерина по-русски довольно правильно и любила употреблять простые, коренные русские слова, которых знала много.

Из всех статс-секретарей особенно досаждал императрице Г.Р. Державин своею горячностью и страстью спорить. Раз, докладывая ей какое-то важное дело, он забылся даже до такой степени, что в пылу спора схватился за конец накинутой на государыне сверх капота мантильи. Екатерина тотчас замолчала и позвонила.

– Кто там еще есть? – хладнокровно спросила она вошедшего камердинера.

– Статс-секретарь Попов, – отвечал камердинер.

– Позови его сюда.

Попов вошел.

– Побудь здесь, Василий Степанович, – сказала ему с улыбкой государыня, – а то вот этот господин дает много воли своим рукам и, пожалуй, еще прибьет меня.

Державин бросился перед императрицей на колени.

– Ничего, – промолвила она, – продолжай: я слушаю.

Штат личной прислуги Екатерины состоял из одной камер-фрау, четырех камер-медхен и пяти камердинеров, из которых двое находились при ее особе, а двое при Эрмитаже. Обязанности каждого были точно определены; так, например, один камердинер заведовал гардеробом и получал от императрицы приказание, что именно и в какой день следует приготовить для нее; другой надзирал за внутренними комнатами; третий, любимец Екатерины старик Попов, заведовал ее кабинетом и «кладовою», где хранились драгоценные вещи, парчи, бархаты, материя, полотна и т. п. На его обязанности лежало каждую субботу подавать ей ведомость о выдачах, произведенных из кладовой в течение недели, не исключая даже мелочей, вроде ленточек и тесемок, и государыня сама отмечала на ведомости: «Записать в расход».

Екатерина привязывалась к служившим ей людям, извиняла их слабости и недостатки, добродушно переносила их нередко грубые выходки, входила во все подробности их семейного положения и пользовалась всяким случаем сделать им приятное и показать, что ценит их верную службу и преданность. По этому поводу в записках современников можно найти множество рассказов, прекрасно характеризующих императрицу.

Однажды она приказала Попову принести для подарка кому-то часы, назначив им цену. Попов отвечал, что у него нет таких. Она сказала, что ему нельзя упомнить все часы, хранящиеся в «кладовой». Попов продолжал стоять на своем.

– Принеси же ко мне все ящики, – сказала императрица, – я сама осмотрю, если ты упрямишься.

– Зачем же понапрасну их таскать, когда я в том уверен, – упорствовал Попов.

Случившийся при этом граф Г. Г. Орлов упрекнул его в дерзости.

– Еще правда не запрещена; она сама ее любит, – огрызнулся Попов.

Екатерина настояла, чтобы ящики принесли, но, сколько ни искала требуемых часов, не нашла их.

Тогда Попов спросил ее с неудовольствием:

– Кто же теперь прав?

И императрица перед ним извинилась.

В другой раз, не находя на своем бюро какой-то бумаги, она позвала Попова и велела искать. Он долго перебирал все кипы, а Екатерина в досаде и нетерпении ходила по кабинету. Попов начал хладнокровно доказывать, что она сама куда-нибудь задевала бумагу, что никто из ее кабинета не крадет и т. д. Неудача и упреки его взорвали Екатерину, и она с гневом выслала Попова вон. Оставшись одна, государыня снова и тщательно принялась пересматривать каждый лист и нашла то, что искала. Тогда она послала за Поповым, но он отказался идти, говоря:

– Зачем я к ней пойду, когда она меня от себя выгнала.

Последовало второе посольство за ним, но он продолжал упорствовать.

– Досада моя прошла, я более не сердита, уговорите его прийти! – приказывала Екатерина.

Наконец Попов явился с угрюмым видом и, когда она промолвила: «Прости меня, Алексей Семенович, я виновата», наставительно отвечал ей: «Вы часто от торопливости без причины нападаете на других; Бог вас простит, я на вас не сердит».

После обеда Екатерина по обыкновению занималась в кабинете, и ей захотелось пить. Отворив дверь и увидев, что дежурный камердинер заснул, она осторожно вернулась на свое место. Прождав полчаса, она позвонила. Камердинер проснулся и принес ей стакан воды с морсом.

– Отдохнул ли ты? – спросила императрица и прибавила: – Я дольше не могла терпеть жажды и потревожила тебя.

Как-то в Царском Селе, проснувшись ранее обыкновенного, императрица вышла на дворцовую галерею подышать свежим воздухом и заметила, что несколько придворных служителей у подъезда поспешно нагружают телегу казенными съестными припасами. Она долго смотрела на эту работу, не замечаемая служителями, наконец крикнула, чтобы кто-нибудь из них подошел к ней. Воры оторопели и не знали, что делать. Императрица повторила зов, и тогда один из служителей подошел к ней.

– Что вы делаете? – спросила Екатерина. – Вы, кажется, нагружаете вашу телегу казенными припасами?

– Виноваты, ваше величество, – отвечал служитель, падая ей в ноги.

– Чтобы это было в последний раз, – сказала императрица, – а теперь уезжайте скорее, иначе вас увидит обер-гофмаршал, и вам не миновать беды.

Заметив во время прогулки в саду, что лакеи несут из дворца на фарфоровых блюдах ананасы, персики и виноград, императрица, чтобы не встретиться с ними, свернула в сторону, сказав спутникам:

– Хоть бы блюда-то мне оставили!

Одна из камер-юнгфер была очень забывчива. Раз она не только забыла приготовить императрице воду для умывания, но и сама ушла куда-то. Екатерина долго ее дожидалась, и когда наконец та явилась, то императрица, вместо ожидаемого взыскания, обратилась к ней со следующими словами: