Когда входная дверь вдруг распахнулась, я уже поднялась на ноги и даже слегка собралась с мыслями, но стоило мне в упор столкнуться с Йенсом, как меня вновь накрыло и из глаз безудержным потоком покатились слезы.
– Что? – недоумевающе прищурился Йенс, словно и не подозревающий о том, на кого он стал похож.
– Ничего, – я взяла себя в руки, сняла с плеча сумку и решительно заявила, – здесь лекарства, термос с горячим бульоном и еще кое-какая еда.
– Не надо, – отрицательно помотал головой Йенс, и к своему вящему удивлению я неожиданно поняла, что он абсолютно трезв.
–Еще как надо! – сходу отмела возражения я, – ты меня впустишь?
– Нет, – многозначительно загородил проход Йенс, – не приходи больше. Я серьезно.
– Почему? – вскинула брови я, мучительно стараясь снова не сорваться на плач.
– Потому что я не хочу, чтобы ты видела, как я умираю, -спокойно объяснил Йенс, и у меня окончательно снесло крышу.
– Прекрасно! – выдохнула я, – а чтобы Ханна и ее дочки делили твое наследство, значит, хочешь! Они уже все распланировали на случай твоей смерти, Ханна собирается забрать тебя отсюда, чтобы ты умер не в одиночестве, а на руках у любящей супруги, и заставить фрау Беккер оплатить твои долги вместо нее.
–Неплохо придумано, в духе Ханны, – оценил озвученную схему Йенс, надрывно откашлялся и подозрительно уточнил, – а ты откуда все это знаешь?
– От твоей жены! – мрачно сообщила я, – в отличие от тебя, Ханна мне доверяет. А ты даже за порог меня теперь не пускаешь.
– Я возьму лекарства, – протянул мне руку Йенс и вымученно усмехнулся, – в знак доверия.
– И это все? –я выразительно заглянула внутрь, но Йенс на корню пресек мои поползновения просочиться в дверь.
– Спасибо, Беата, но на этом точка, – грудная клетка Йенса яростно заходила ходуном, и следующие слова дались ему с немалым усилием, -мне тяжело признаваться, но всё это время я был слишком пьян, чтобы до конца осознавать, сколько ты для меня делаешь.
– И буду делать дальше, Йенс! – пообещала я в преддверии чего-то ужасного и неотвратимого.
– Не будешь! – отрубил Йенс, – а сейчас, спасибо за всё, и прощай. Домой, Беата, к Эберту, и чтобы твоей ноги здесь больше не было. Кажется, я тебе уже это говорил, но потом напился и всё забыл. Учти такого не повторится. Я даже спрашивать тебя не буду, зачем ты два года сюда ездила, просто уходи и никогда не возвращайся. Что ты стоишь? Или мне позвонить Эберту, чтобы он сам решил этот вопрос?
Хорошее в этом было только одно – Йенс взял лекарства и вроде бы согласился их принимать, чтобы не позволить Ханне осуществить свою хитроумную комбинацию. А в остальном…. Пустота, которую мне полностью заполнял собою Йенс опять заняла утраченные позиции в моей душе. Я ушла не, оглядываясь, негласно признавая правоту Йенса, чудом не угодила в аварию по дороге в Ор-Эркеншвик, а когда зашла домой, вдруг услышала в гостиной возбужденные мужские голоса. Мой муж вернулся из Голландии и теперь делился с Куртом свежими впечатлениями. Так как в беседе внезапно промелькнуло мое имя, я не удержалась от соблазна, и затаилась под лестницей.
ГЛАВА V
– Вчера я здорово оттянулся в Амстердаме, – с многозначительной ухмылкой рассказывал Эберт, – не поверишь, но мне даже не жалко денег, которые я оставил на улице Красных фонарей. Эта крошка всё честно отработала, ты бы видел, что она со мной вытворяла, как она стонала, как извивалась, как она умоляла меня не останавливаться…
– Она – профессиональная шлюха, а ты – щедрый клиент, чему тут удивляться? – с бездарно скрываемой завистью в голосе Курт попытался сделать вид, что бурный восторг Эберта ему абсолютно не понятен.
– Шлюха шлюхе тоже рознь, дружище,– авторитетно поведал мой муж, и мне стало ясно, что Эберт великолепно знает толк в предмете обсуждения и регулярно освежает свои знания на практике, – одна может всем видом показывать, что она тебя хочет, и как ей безумно нравится, когда ты ее трахаешь, а другая молча лежать под тобой и, скучающе закатив глаза, ждать, пока ты спустишь. А бревна в постели мне и дома хватает.
– Да брось, – недоверчиво хмыкнул Курт, – я всегда думал, что девчонки из бывших соцстран просто огонь…
– Раньше я тоже так думал, – вздохнул Эберт, – возможно, это мне так не повезло, но у Беаты оказался темперамент снулой рыбы. Слава богу, она хотя бы нормально справляется с обязанностями по хозяйству, но мне уже начинает казаться, что домработница обошлась бы мне, что называется, меньшей кровью. По крайней мере, она бы не утомляла меня своим нытьем, не ходила бы вечно с кислой миной и мне не надо было бы оплачивать ее текущие расходы. А что теперь? Да стоит мне намекнуть на развод, как эта бедная овечка сразу перестанет изображать из себя вселенскую тоску и выкатит мне такие алименты, что в итоге я останусь без гроша.
–А мне вот интересно, Эберт, чем она вообще недовольна? –горячо поддержал возмущение моего мужа Курт, – неужели до нее не доходит, что всем, что у нее сейчас есть, она обязана тебе? Живет в Европе на всем готовом, не работает… Что ей еще надо?
– Да ее саму не поймешь! –отмахнулся Эберт, – сначала она мнила себя великим журналистом и считала, что все ведущие издания только и ждут, как бы напечатать ее статейки. Потом я ей доходчиво объяснил, что меня это не устраивает, и не для того я ее сюда вёз, чтобы она уподобилась местным феминисткам и декларировала право на независимость. И тогда Беата принялась нудить насчет детей…
– Ну тут как раз всё логично, – заметил Курт, – ей же нужно подстраховаться… С ребенком ты ее точно не бросишь, а если и бросишь, то будешь содержать всю оставшуюся жизнь. Держи еще пива!
– Спасибо, -Эберт открыл бутылку и, сделав несколько булькающих глотков, продолжил, – даже моя теща намного умней Беаты, она понимает, что, если бы не я, ее любимая дочка давно вышла бы замуж за какого-нибудь тупого нищеброда, наплодила бы ему целый выводок и всей семьей села бы на шею родителям. Когда я работал в столице, я, знаешь, сколько таких насмотрелся… Но я выполняю любые капризы Беаты, а она при этом всё делает, будто из-под палки… Это конкретно раздражает…
– Может, ей скучно? – предположил Курт, – пусть моя Габи научит ее рукоделию, будут вместе вязать эти дурацкие игрушки, которыми у нас уже весь дом завален?
– У твоей Габи вполне естественное, чисто женское хобби, а Беата все время строит из себя интеллектуалку и черта с два ты ее заставишь вышивать крестиком или штудировать кулинарные книги, – Эберт со стуком оставил бутылку и раздраженно добавил, – как же я ошибался, думая, что знаю, где искать идеальную жену. Мне говорили, что девушки в бывшем Союзе не только самые красивые и страстные, но к тому же самые скромные и непритязательные, а еще я слышал, что они спят и видят, как бы уехать в Европу и будут по гроб жизни признательны тому, кто их заберет. И что я имею, Курт? За особой красотой я изначально не гнался, думал, не надо мне писаной красавицы, замучаешься любовников отгонять. Готовит так себе, хотя за столько лет могла бы уже кухню всего мира освоить. Говорить с ней не о чем, а когда я беру ее с собой в гости или на деловые встречи, ей там явно неинтересно, и она, в основном, молчит. Ну и сексуальности в ней, увы, нет ни грамма. Она словно трудовую повинность в спальне отбывает: вроде и никогда мне не отказывает, и голова у нее не болит, и на всё соглашается, короче, классическая резиновая женщина.
– Да уж старик, врагу не пожелаешь, – посочувствовал Курт, звякнул открывашкой, отхлебнул пива и решительно констатировал, -надо было тебе польку брать, как у меня, или сербку, как у Хайнца Майстера. Может, вам с Беатой правда ребенка родить? Тебе ее уже все равно с шеи не скинуть, а так ей хоть будет, чем заняться, глядишь, и характер поменяется… Моя Габи после того, как сыновья появились, совсем другим человеком стала, вся дурь у нее из башки сразу выветрилась, а то ведь тоже и на работу выходить хотела, и учебу ей подавай…
– Даже не знаю, – с сомнением протянул Эберт, залпом допивая пиво – наверное, в чем-то ты и прав. Если забеременеет, срежу ей все расходы, скажу, что те деньги, которые она сейчас на фитнес тратит, или зачем она там в Даттель мотается, теперь полностью пойдут на ребенка. А начнет возникать, я ее быстро на место поставлю.
– Вот это дело, дружище! –от души одобрил высказанные Эбертом мысли Курт, – подожди, еще пива достану! Давай за тебя!
По-прежнему оставаясь незамеченной для увлеченных мужским разговором собеседников, я осторожно выскользнула во двор, жадно вдохнула ртом холодный сырой воздух Ор-Эркеншвика и в изнеможении прислонилась к поросшему темно-зеленым мхом стволу. Несколько минут я неподвижно стояла под деревом и мучительно пыталась понять, что я сейчас ощущала. Обиду? Злость? Разочарование? Или все-таки облегчение от того, что Эберт сам озвучил всё то, о чем я давно догадывалась, и отныне я могла с чистой совестью разорвать порочный круг и подать на развод? Честно сказать, что я его не люблю, что мы чужие люди, что нас ничего не связывает, и я хочу навсегда уехать из Германии? Успокоить Эберта, что я не стану требовать с него содержания и официально откажусь от всех имущественных претензий, сбросить с себя эти цепи, вернуться в столицу и научиться жить заново. Без Эберта. И без Йенса?
Я сознавала, что в таком состоянии мне не следует садиться за руль, но ничего не могла с собой поделать. Лишь после того, как я едва не сбила фонарный столб, а водитель встречного автомобиля выразительно покрутил пальцем у виска, у меня хватило здравого смысла припарковаться у супермаркета и дальше пойти пешком. Полтора километра я шла в Хорнебург по обочине дороги, не чувствуя ни холода, ни ветра, ни усталости, а по пятам за мной гнались серые, набухшие тучи и норовили обрушить мне на голову смешанный со снегом дождь. А когда в сумке внезапно завибрировал мобильник и на дисплее высветился номер Эберта, я собралась с духом, ответила на звонок и совершенно будничным тоном солгала, что у знакомой по фитнес-клубу сегодня день рождения, и мы всей группой отмечаем праздник в кафе. Эберт великодушно не стал возражать против моего опоздания к ужину, передал мне привет от Курта и благополучно отсоединился, а еще через мгновение со стороны Хорнебурга вылетела машина Ханны, и мне оставалось лишь надеться, что, двигаясь на такой большой скорости, «подруга» физически не успела опознать в закутанной в капюшон фигуре супругу Эберта Штайнбаха. Зачем Ханна ездила к Йенсу я могла лишь предполагать, а, учитывая, что я и сама толком не понимала, с какой целью меня снова понесло в Хорнебург, анализировать чужую мотивацию у меня не было ни желания, ни элементарного морального права. У меня, можно считать, уже вообще ничего больше не было: ни мужа, ни семьи, ни будущего, только эта безумная попытка продлить агонию…
В нескольких метрах от заброшенной конефермы меня, наконец, догнали тучи и яростно разразились дождем, я побежала по грязи, пару раз чуть не растянулась во весь рост, и в отчаянном порыве с неведомо откуда взявшимся приливом сил непрерывно замолотила в дверь.
– Ты меня плохо поняла? Тогда повторяю еще раз – проваливай отсюда по-хорошему, иначе мне придется забыть о том, что ты женщина, и вытолкать тебя взашей! – не оставляющим ни малейших сомнений в серьезности своих намерений голосом пригрозил невидимый снаружи Йенс, – может быть таким образом ты поймешь, что нам не о чем разговаривать.
– Я просто хотела попрощаться! За что ты так со мной обращаешься? – по моим щекам градом катились то ли слезы, то ли дождевые капли, а от осознания горького факта, что даже здесь я никому не нужна, меня душил тугой комок глухих рыданий. И все же я должна была найти в себе волю хотя бы напоследок сохранить достоинство.
– Я уезжаю из страны, Йенс, – я стремительно развернулась на сто восемьдесят градусов и вполоборота крикнула в пустоту, – развожусь с Эбертом и возвращаюсь домой. Я приходила сказать, что больше тебя не побеспокою.
– Беата? Черт, подожди! – дверь вдруг распахнулась у меня за спиной с душераздирающим скрипом и, судя по хлюпающей позади грязи, Йенс бросился мне вдогонку, но я не собиралась даже оглядываться, – Беата, да постой же ты! Что с тобой? Ты вся промокла… Где твоя машина? Прости меня за грубость, я думал, это опять Ханна!
– Меня ты ведь сегодня тоже выгнал, – не оборачиваясь, напомнила я, и решительно ускорила шаг, – я зря пришла туда, где меня не ждут, но я уже ухожу.
– Не уходи! – Йенс резко схватил меня за плечи, и с какой-то злой иронией я вдруг отрешенно резюмировала, до какой степени мы с ним оба слабы и больны: у меня не осталось сил вырваться, а у него – меня удержать. А проклятый дождь будто специально полил еще сильнее, чтобы окончательно нас добить.
– Идем внутрь, – первым отмер Йенс и ненавязчиво увлек меня за собой. Я не стала сопротивляться: разве я не сама стучала в эту дверь в надежде, что Йенс меня впустит?
– Кажется, тебе немного лучше…, – одними губами прошептала я, машинально отмечая, что некоторое время назад портретное сходство Йенса с жуткими персонажами фильма про зомби выглядело куда более очевидным.
– Твои лекарства помогли сбить температуру, мне действительно чуть –чуть полегче, – подтвердил Йенс, надолго закашлялся и приглашающим жестом указал в сторону единственной жилой комнаты, – проходи, там теплей. Хотя ты здесь, по-моему, лучше меня ориентируешься, да?
– Да, -судорожно кивнула я, бегло осмотрелась и, с трудом переборов нахлынувшие эмоции, спросила, – раз уж ты начал со мной разговаривать, может быть, ответишь, как ты тут живешь?
– Ты не поймешь, -задумчиво произнес Йенс, и от закипающего раздражения мне даже стало жарко, – меня уже много лет не заботит состояние этого тела, чем быстрее тело разрушится, тем быстрее освободится сознание.
– Это самое идиотское оправдание, которое мне доводилось слышать! – в лицо выпалила я, – не проще ли сразу в петлю залезть, чем годами пить, не просыхая, жить в сарае и превращаться в скотину?
– Я говорил, что ты не поймешь, – усмехнулся Йенс, словно и не замечая моего раздражения, – но тебе этого и не нужно. Я сейчас чайник поставлю, отогреешься и расскажешь, что случилось у вас с Эбертом…
– Надо же, поверить не могу, что ты знаешь, где в этом бардаке стоит чайник, – издевательски скривилась я, -да ладно, самой как-то сподручнее, привыкла уже за два –то года…Заварка осталась?
–Вроде бы, глянь на полке, – без особой уверенности пожал плечами Йенс и неожиданно добавил, – между прочим, я тоже не понимаю, что ты здесь делаешь, если ты из-за этого злишься. Твое поведение для меня такая же загадка, как и для тебя моё. Не хочешь мне ничего сказать по этому поводу?
– Ты не поймешь! – вырвалось у меня, и я вдруг поняла, что действительно недалеко ушла от Йенса.
– Ну вот, – на долю секунды сухие, потрескавшиеся губы Йенса тронула едва уловимая улыбка, – счет один-один. Накинь одеяло, оно не слишком чистое, но это всё же лучше, чем дрожать от холода. Я бы налил тебе выпить, но у меня ничего нет.
– Сегодня день сплошных сюрпризов, – удивленно фыркнула я, – ты взялся за ум?
– У меня остались нерешенные вопросы с Ханной, – уклончиво сообщил Йенс,– мне необходимо закончить кое-какие дела.
–А потом? – сквозь шипение электрочайника уточнила я.
– Ждать, – закашлялся Йенс, – ждать, когда это тело станет непригодным. Так что случилось? Эберт причинил тебе боль? И где машина?
–На парковке, в городе, какая разница? – тряхнула влажной головой я, -до нее меньше часа ходьбы. Не беспокойся, я не собираюсь у тебя задерживаться. Обсохну и сразу уйду.
–Я не пущу тебя под дождь. Твоему телу еще служить и служить, и ты должна его беречь, – завел любимую пластинку Йенс, и меня напрочь покинули жалкие остатки самообладания.
– Прекрати эту чушь! – истерически взвизгнула я, – слышать ее не могу. Ты –сумасшедший, и я, видимо, тоже, раз два года ходила к тебе, как на работу. Но теперь со всем этим покончено, я уезжаю! Ты можешь и дальше загонять себя в гроб, а Эберт снимать проституток и жаловаться Курту, какая я неблагодарная дрянь. Идите вы все к чертям собачьим, и ты, и Эберт, и Ханна, и вся эта никчемная жизнь. Мне надо было сразу подать на развод, когда жить с Эбертом стало совсем невыносимо, когда мы стали чужими, когда я поняла, что рядом с ним так и останусь домохозяйкой, а на мои мечты ему плевать!
– Почему ты так долго терпела? – тихо спросил Йенс, и мне мигом расхотелось истерить под его пристальным взглядом, – надеялась, что всё наладится? Боялась остаться без денег? Родители давили?
– И это тоже, – опустила глаза я, но затем дерзко вскинула голову, – а еще мне казалось, что я тебе нужна. Мне казалось, что однажды я пойму, что с тобой происходит, но мне нужно было просто признать, ты обычный сумасшедший, и мое предчувствие, моя интуиция – это просто оправдания бездействию. Бредом про тело и сознание ты оправдываешь нежелание менять образ жизни, а я пряталась за своими глупыми фантазиями от страха неопределенности. Вот и всё, Йенс, поговорили, впервые за два года. Мне пора. И не надо опять про дождь, не сахарная, не растаю.
– Люди везде одинаковые, Беата, – без всякой логики сказал Йенс, – тебе нужно смириться с мыслью, что такие эберты, ханны и курты будут окружать тебя всю жизнь, в какой бы стране ты не жила, и чем бы ты не занималась. Они так же будут сплетничать, лгать, предавать, подставлять и использовать тебя, некоторые из них будут даже искренне любить тебя, но понимать эту любовь исключительно по-своему и недоумевать, отчего ты не отвечаешь взаимностью. Либо ты научишься сосуществовать с этим миром, постоянно скрываясь под масками, либо ты в нем не выживешь. Но я уверен, у тебя все получится, с опытом ты нарастишь слоновью кожу и перестанешь принимать всё близко к сердцу, перестанешь так остро чувствовать боль и несправедливость.
– А почему тогда у тебя этого не вышло? – одними губами прошептала я, глубоко потрясенная внезапной откровенностью Йенса.
–Потому что я из другого измерения.
ГЛАВА VI
–Иногда мне кажется, что я тоже…, – с философской обреченностью выдохнула я, предсказуемо разочарованная тем фактом, что мой собеседник в очередной раз уклонился от конкретного ответа, малодушно укрывшись за ширмой банальной, в принципе, метафоры, однако дальнейшая реакция Йенса непроизвольно заставила меня насторожиться. Каким-то пугающе механическим движением он высыпал заварку в жестяную кружку, влил кипяток, а затем вдруг обеими руками стиснул меня за плечи и с неожиданной силой притянул к себе, чтобы в упор заглянуть мне в глаза и на полном серьезе сообщить:
– Я действительно не отсюда. Ты же сама хотела услышать правду, но похоже, ты оказалась к ней не готова, да?
Я решительно сбросила ладони Йенса и в многозначительном молчании уверенно направилась к выходу.
– Лучше бы мы вообще не разговаривали, -на ходу бросила я, – теперь мне окончательно ясно, что я зря приехала.
–Считаешь меня сумасшедшим? – без труда прочел мои мысли Йенс, и в бессознательной надежде, что он не позволит мне уйти, я инстинктивно замедлила шаг, -я заранее знал, что ты не сможешь понять, но почему-то всё равно тебе рассказал. Просто забудь мои слова и никому о них не говори, иначе и тебя начнут подозревать в шизофренических наклонностях. Однажды я через это уже проходил, и не могу допустить, чтобы ты тоже пострадала.
–Йенс! – я резко повернулась к нему лицом, набрала в легкие побольше воздуха и на одном дыхании выпалила, – у тебя точно не осталось ничего выпить? По-моему, такие разговоры на трезвую голову не ведутся.
– Увы, – красноречиво развел руками Йенс, – всё, что было, давно выпито, а в последние пару дней я не мог даже подняться с кровати. Но это тело оказалось гораздо более живучим, чем я предполагал – если честно я не думал, что оно протянет так долго. Судя по всему, Йенсу Беккеру достался отличный набор генов, но, будь у меня в свое время возможность выбора, я бы предпочел тело с менее высокой степенью устойчивости к деструктивному воздействию.
–Черт! – не выдержала я, – один из нас, однозначно, полный псих. В здравом уме такого бреда точно не несут. Пожалуй, я пойду, а то у меня начинает складываться ощущение, что тоже съезжаю с катушек.
–Чай заварился. Погрейся, а потом иди, – если у меня отчетливо звенел голос, то у Йенса заметно тряслись руки – то ли от вызванной продолжительной болезнью слабости, то ли вследствие непростительно затянувшегося похмелья, а может быть, сжимающие сигарету пальцы предательски дрожали из-за непреодолимого волнения, внезапно охватившего моего до боли странного собеседника.
– Почему ты на меня так смотришь? – внезапно спросил Йенс, и до меня запоздало дошло, что уже несколько секунд я неотрывно вглядываюсь в его изможденное, небритое лицо с запавшими в черных провалах глазами, потрескавшимися губами и глубоко залегающими бороздами морщин – типичное лицо немолодого алкоголика, напрочь переставшего заботиться о собственной внешности. Прибавьте к этому безразмерные обноски, заменяющие Йенсу одежду, немытые волосы и неистребимое амбре, прочно поселившееся в убогом жилище, и портрет опустившегося на самое дно человека обретет завершающие штрихи. Вот только отчего все эти два года меня ни на мгновение не покидало необъяснимое чувство, что я постоянно смотрю сквозь этот отвратительный образ и явственно вижу, как из-под карикатурного обличья проступают совсем иные очертания?
– Расскажи мне о другом измерении, – после кратких, но невероятно мучительных сомнений, попросила я, – я обещаю, что попробую тебя понять.
Грубая, заскорузлая ладонь Йенса мимолетно коснулась моей щеки, а в его мутных глазах вспыхнул ослепительно яркий огонек, и я порывисто отпрянула назад, опаленная жаром этого неистового пламени.
– Я мало что помню, – с откровенной досадой признался Йенс, нервно сбивая пепел прямо на пол, – я здесь уже почти пятьдесят лет, и с каждым днем воспоминания тускнеют и стираются. Когда мое сознание переместилось в тело Йенса Беккера, я был ребенком, я учился жить в чужом мире практически с нуля, но так толком и не приспособился к местным порядкам. Вроде бы я всё делал, как положено: получил образование, освоил профессию, женился, завел детей, занялся бизнесом… Но ты сама видишь, что вышло в итоге. Я не смог влиться в этот социум, потому что в моем родном измерении общество существует по другим законам. Те моральные нормы, которые прививались мне с рождения здесь попросту не работают. Здесь никого не карают за такого рода преступления, как, скажем, подлость, трусость, алчность, угодничество, предательство, равнодушие, спесь… Даже напротив, местное общество напоминает мне кривое зеркало, где все эти пороки возведены в ранг вполне приемлемых и допустимых, а в определенных случаях, жизненно необходимых вещей.
–То есть ты хочешь сказать, что где-то в параллельном мире можно угодить в тюрьму, к примеру, за подлость? – недоверчиво фыркнула я, с горечью констатируя, что Йенс, бесспорно, пребывает не в себе, но его заразительное безумие выглядит при этом непостижимо притягательным, – по-моему, это технически неосуществимо, если уж на то пошло.
– Со здешним уровнем развития технологий, да, – кивнул Йенс, – а в моем измерении каждому новорожденному в мозг имплантируется органический носитель, содержащий исчерпывающий Свод Правил. В законодательстве предусмотрена подробная градация так называемых «моральных» преступлений по степени тяжести и установлен строгий лимит нарушений. По достижении гражданином совершеннолетия он вправе вынуть чип только при наличии положительной статистики поведения. При отсутствии таковой, имплант остается еще на пять лет. Данная система себя прекрасно зарекомендовала: к наступлению совершеннолетия полностью формируется моральный облик индивида, и в будущем человек уже не нуждается в ограничителях и свободно живет, руководствуясь лишь своими внутренними убеждениями. Ну а тем, у кого постоянно возникает умысел совершить нечто в корне противоречащее общепринятым нормам, приходится до конца своих дней жить с чипом в мозгу, так как от аморальных поступков таких личностей сдерживает лишь страх перед неотвратимым наказанием.
– Да у нас бы каждый второй с этими чипами пожизненно ходил, а оставшаяся половина отбывала бы сроки на нарах, – вырвалось у меня, – господи, Йенс, как тебя до сих пор в психушку не упекли?
– Ты- первая, кому я рассказываю правду о себе, – трясущимися пальцами Йенс неуклюже поджог сигарету, и я физически ощутила, насколько тяжело ему дается это разговор по душам, – мне почему-то вдруг показалось, что ты сумеешь меня понять…
–У тебя тоже стоит такой чип? – великолепно сознавая, что если уже сдавать Йенса в дурдом, то и мне нужно срочно резервировать место в соседней палате, поинтересовалась я. Более того, в словах Йенса содержалась пусть весьма своеобразная, но всё же неоспоримая логика, и озвученная им концепция общественного устройства вдруг показалась мне удивительно правильной и справедливой.