Смерть миссис Вестуэй

В дверях человек остановился и поднял воротник.

– До свидания, мисс Вестуэй. – Опять это шипящее, свистящее «с». – Увидимся на следующей неделе.

И вышел, хлопнув за собой дверью.

Хэл было холодно, но она долго стояла замерев, прислушиваясь к его затихающим на пирсе шагам. А затем словно что-то отключилось, она трясущимися руками задвинула засов входной двери и прислонилась к ней спиной, содрогаясь от облегчения и страха.

Эти деньги она взяла почти год назад. Теперь просто не верилось, что можно было быть такой идиоткой. Но в тот момент положение казалось безвыходным – приближалась зима, доходы падали, падали, и наконец наступила ужасная неделя, когда она заработала всего семьдесят фунтов. Соседи по пирсу, пожимая плечами, говорили, такие, дескать, выдались недели – необъяснимо скверные. Но для Хэл это означало катастрофу. У нее не было ни накоплений, которые могли бы ее выручить, ни второй работы. Она опаздывала с внесением платы за квартиру, с оплатой счетов, она даже не могла покрыть аренду офиса. Чего она только не делала. Размещала рекламу, что сдает полкомнаты, но никто не хотел квартиру, где хозяйка спит в той же комнате. Пыталась найти подработку в баре, но время работы совпадало с часами открытия ее офиса, да и в любом случае, взглянув на ее жидкий послужной список, в большинстве мест, куда она обращалась, просто качали головой. Даже в центре занятости присвистнули, когда она сказала, что так и не окончила школу. Тот факт, что мама ушла из жизни за две недели до экзаменов, не засчитывался.

Пойди к родственникам, сказал один парень с пирса, попроси у друзей. И Хэл не знала, что ему ответить, не знала, как сказать, что она совсем одна. Да, она выросла в Брайтоне, у нее даже водились здесь друзья, до смерти мамы, но трудно было объяснить, как устрашающе быстро разошлись их жизни после этого. Она помнила, как появилась в школе после похорон, смотрела, как девчонки смеются над счетами за мобильный, над своими парнями, которых лишили водительских прав за какие-то мелкие проступки, и чувствовала, что она из другого мира. В то время Хэл часто представляла себе железную дорогу: прямые рельсы до самого горизонта, все предопределено – школа, университет, практика, карьера… А потом кто-то перевел стрелку, и ее понесло по другому пути. Теперь она просто пыталась выдюжить, оплатить счета, прожив один день, постараться прожить следующий. А ее друзья продолжали катиться по привычной колее, по которой пошла бы и Хэл, если бы не тот автомобиль, мчавшийся на бешеной скорости.

Времени на школу не было. И она ее бросила, переняла мамин офис и справлялась как могла. Она то пыталась все забыть, отстригая себе волосы, чтобы не видеть каждый день в зеркале мамину прическу, что приносило такую боль, или напиваясь до бесчувствия в дни, когда могла позволить себе алкоголь, то с болезненной дотошностью цеплялась за воспоминания, запечатлевая их в татуировках.

Сейчас она не тот человек, каким должна была быть. Девушка, которая раздавала карманные деньги бездомным, покупала на пирсе всякую ерунду, проводила воскресенья с попкорном в кинозалах, где показывали плохие фильмы, исчезла. Ее место занял какой-то сухарь, которому, чтобы выжить, пришлось засохнуть. Улыбчивая победительность прежней девушки, гуляющей по пляжу, ушла в песок, но она нашла в себе совсем другую силу, которой до сих пор и не знала – холодную, жесткую решительность, заставлявшую ее морозным утром вставать и идти на пирс, даже когда из носа текло ручьями, а глаза были красными от слез. Внутренняя стальная сила, позволявшая ей двигаться дальше, а когда она слишком уставала, чтобы нормально идти, – переставлять ноги.

Она стала другим человеком. Человеком, который теперь отворачивался, проходя мимо нищих. Телевизор был продан, и по воскресеньям она никуда не выходила. Она чувствовала постоянную усталость от работы, да почти ото всего… а больше всего от одиночества.

Через несколько месяцев после похорон она увидела в центре Брайтона компанию старых друзей – они даже не узнали ее. Прошли мимо, продолжая говорить, смеяться. Она было повернулась и открыла рот, чтобы окликнуть их, но осеклась. Между ними разверзлась пропасть, слишком широкая, чтобы кто-то из них мог перекинуть мост. Они ничего не поймут в том человеке, которым она стала.

Хэл молча смотрела им вслед, а через несколько недель бывших друзей разбросало по университетам в разных городах по всей стране, по работам, карьерам, академическим отпускам, и больше она их не видела, даже издалека.

Но она не знала, как объяснить все это парню с пирса. Нет, только и ответила она, а горло туго перехватило от утраты и негодования на столь легковесную уверенность в том, что у каждого должен быть кто-нибудь, на кого можно опереться. Нет, этого я не могу.

Хэл не помнила точно, как ей пришло такое в голову, но как-то она услышала о человеке, предоставляющем займы, гарантии не требуются. Проценты высокие, однако кредитор довольствуется небольшими выплатами, а если ты на мели, даже позволяет пропустить неделю. Все неофициально – никаких тебе офисов, просто встречи там-сям и конверты с наличностью. Но казалось, ее молитвы были услышаны, и Хэл без колебаний воспользовалась этой возможностью.

Только через пять месяцев она додумалась спросить, какую часть долга уже выплатила.

Получив ответ, Хэл зашаталась. Она брала в долг пятьсот фунтов – вообще-то просила триста, но собеседник любезно предложил ей чуть бо́льшую сумму, чтобы выкарабкаться из трудностей.

Хэл выплачивала по несколько фунтов в неделю почти четыре месяца. И теперь долг составлял больше тысячи.

Хэл запаниковала. Она вернула кредиторам неистраченную часть изначального займа и подняла выплаты до того предела, какой только могла себе позволить. Но ее чересчур оптимистичные планы рухнули. Она не смогла удержать новую планку и после одной особенно неудачной недели на пирсе не уплатила еженедельного взноса, через месяц это повторилось. По мере того как ее выплаты становились все мизернее, звонки от коллекторов мистера Смита становились все агрессивнее, и Хэл наконец поняла: выхода нет.

Вскоре у нее осталась одна-единственная возможность. Она просто перестала платить. Перестала отвечать на звонки с неизвестных номеров. Перестала открывать дверь. И начала озираться по сторонам, когда по вечерам возвращалась домой. Она как могла утешала себя спасительной соломинкой: они не знают, где она работает. На пирсе она чувствовала себя в безопасности. И – до сегодняшнего дня – уговаривала себя, что их возможности не беспредельны. Отбирать у нее нечего, кроме того, она была почти уверена, что сама по себе сделка на грани законности. Маловероятно, что ее поволокут в суд.

Но теперь они ее выследили и терпение у них закончилось.

Когда Хэл, не переставая дрожать, отошла от двери, слова пришельца еще раздавались у нее в голове. Поломанные кости. Выбитые зубы. Хэл никогда не считала себя трусихой и не бахвалилась этим, но при мысли о том, как ботинок с носком из кованой стали стремительно приближается к ее лицу, как хрустит нос и крошатся зубы, ее невольно передергивало.

Так что же делать? Очередной заем не обсуждался. Ей просто не у кого просить – во всяком случае, у кого могла бы оказаться такая сумма. Что до номеров на углу улицы, которые предлагал пришелец… Хэл скривилась от непреодолимого отвращения. В Брайтоне процветала торговля подобного рода услугами, но такой степени отчаяния Хэл еще не достигла. Пока нет. Что остается? Воровать.

Перед вами два пути, правда, они извиваются, петляют… Вы хотите знать, по какому из них пойти…

Добравшись до дома, Хэл остановилась в подъезде и тихо постояла, прислушиваясь. Сверху не доносилось ни звука. Она поднялась по лестнице. Ее дверь была заперта, свет снизу не пробивался.

Однако, присмотревшись к замку, Хэл решила, что царапины на врезной полосе какие-то другие, как будто кто-то орудовал отмычкой. Или это уже паранойя? На всех замках царапины и зазубрины – все небрежно вставляют ключи и корябают металл.

Хэл повернула ключ в замке, и сердце забилось быстрее – она не знала, что обнаружит там, в квартире. Но когда дверь открылась и она нашарила на стене выключатель, то перво-наперво решила, что здесь волшебным образом ни до чего не дотрагивались. Почта там же, где она ее оставила, – на столе. Вот ноутбук. Ничего не сломано, ничего не украдено в счет погашения долга.

Сердцебиение выровнялось. Закрыв за собой дверь, заперев ее на два оборота и стряхнув пальто, Хэл выдохнула – это было не в полном смысле облегчение, но что-то сродни. И только подойдя к кухонной стойке, чтобы поставить чайник, она заметила одну странность.

Кучка пепла в раковине. Его точно там не было, когда она уходила. Как будто здесь жгли лист бумаги… Или два. Присмотревшись, Хэл различила на нерассыпавшемся обуглившемся клочке серебристые буквы на черном фоне: …ше финан…, – прочитала она, а внизу: …воним…

Она поняла, что это, даже не обернувшись на кофейный столик, где рядом со счетами аккуратно разложила письма от мистера Смита. Она знала, что они исчезли, еще прежде чем обернулась. И все-таки кинулась проверять. Отпихнув стопку с «последними предупреждениями», она отчаянно искала эти письма, надеясь, что их сдуло на пол, когда она открывала дверь. Тщетно. Письма испарились, а с ними и единственная улика, которую она могла предъявить полиции.

И тут Хэл, пошатнувшись, заметила еще одну странность. Фотография с камина – она с мамой, рука в руке, на брайтонском берегу, с взметнувшимися на морском ветру волосами. Ее не было.

Она сделала шаг к полке, где стояла фотография, и под ногами что-то хрустнуло. Хэл опустила глаза. Рамка снимком вверх валялась в камине, стекло раздроблено ударом ботинка, снимок расцарапан и порван – его давили каблуком.

Руки задрожали, взгляд поплыл. Хэл с усилием подняла фотографию, прижала к груди, как маленькое раненое животное, и принялась снимать с бумаги осколки стекла. Особого смысла в этом не было. Снимок был безнадежно испорчен, смеющиеся лица девочки и ее мамы исчезли навсегда.

Она не будет плакать. Ни за что. Да и помимо боли в ней поднялось что-то большое, горькое, неукротимое. Несправедливость жгла, как уксус в горле. Ей захотелось выплеснуть ее вместе с воплем, от подлости она готова была кричать. Из сердца рвались слова: Я хочу свой шанс. Хоть раз я хочу получить свой шанс и пойти своим путем.

Не сознавая, что делает, Хэл под грузом навалившихся бед опустилась на колени и свернулась калачиком на осколках стекла, вжав голову, подобрав колени к животу, словно чтобы сделаться как можно меньше, как можно надежнее защититься. Но защиты больше не было, не было никого, кто бы мог прижать ее к себе, вынести мусор, заварить чашку горячего чая. Все вопросы придется решать самой.

Когда она начала собирать стекло, осторожно сметая осколки рукавом, в голове зазвучал голос Рега, его уютное кудахтанье на кокни. Если кто и заслуживает шанса, так это ты, дорогуша. Бери деньги, которые тебе предложат, и беги, вот тебе мой совет. Бери деньги и беги.

О, если бы… Хэл стряхнула стекло в мусорное ведро, следом полетели клочки фотографии.

Перед вами два пути, правда, они извиваются и петляют… Вы хотите знать, по какому из них пойти…

Не отдавая себе отчет в том, что делает, Хэл достала из кармана телефон и открыла страницу с расписанием поездов.

1 декабря.

07.00.

Брайтон – Пензанс, обратно.

Нажала.

Если кто и выцарапает эти деньги, так это ты.

Когда на экране появились цены на билеты, она невольно вздрогнула. Денег, что у нее в кармане, не хватит на дорогу. Даже в один конец. А кредит исчерпан. Но может быть… может быть, если интернет-сайт не свяжется с ее банком… Она достала банковскую карту, ввела номер и затаила дыхание… Волшебным образом платеж прошел.

Но Хэл не до конца верила в удачу, пока телефон не завибрировал, сигнализируя о получении письма. Здесь все, что вам нужно для поездки в Пензанс, прочла она, а номер билета внизу подтверждал, что покупка совершена.

В животе что-то ухнуло, как будто она плыла на теплоходе по бурному морю и под судном опустилась волна. Неужели она в самом деле готова на это? А что взамен? Ждать, когда приспешники мистера Смита нанесут ей повторный визит?

Я вроде как наследница тайного состояния.

Слова, которые она сказала Регу, раздавались в ушах полунасмешкой-полуобещанием. Хэл встала, тело затекло; после того как сошел адреналиновый страх, мышцы налились усталостью.

А может, это правда. А если нет, может, ей удастся сделать так, что это станет правдой. Нужно только самой поверить.

По дороге в спальню она говорила себе, что тут же ляжет спать. Но вместо этого достала со шкафа обтрепанный мамин чемодан и начала укладывать вещи. Шампунь, дезодорант. Это первым делом. С одеждой сложнее. Черное не проблема – больше половины вещей Хэл были серыми или черными. Но не могла же она появиться на похоронах незнакомого человека в драных джинсах и футболке. Предполагается платье, а оно у нее всего одно.

Хэл вытащила платье из нижнего ящика шкафа, куда засунула его три года назад, после похорон мамы, а маму хоронили в солнечный июньский день. Приличное, но слишком уж летнее для декабря – дешевый прозрачный хлопок, короткие рукава. Можно надеть с колготками, хотя ее единственные колготки поползли на бедрах. Хэл натянула их на руку, проверяя дыру, и осторожно закрепила спустившуюся петлю капелькой лака для ногтей. Оставалось надеяться, что это сработает.

Еще пара футболок, толстовка и ее последние поношенные джинсы. Запасной лифчик. Несколько трусиков. Наконец, бесценный ноутбук и пара книжек.

Осталось только удостоверение личности, и с этим сложнее всего. Его непременно попросят, и в письме сказано, чтобы она взяла его с собой. Проблема в том, что Хэл не имеет ни малейшего представления, что им известно. Полную метрику нельзя брать ни в коем случае, но вот можно, например, паспорт или сокращенный вариант метрики – ни там, ни там родители не упоминаются. Оба документа просто подтверждают то, что им и так известно, – имя Хэл. Загвоздка в том, что там указана еще и дата рождения.

Если в Пензансе ожидают человека тридцати пяти лет, все будет кончено, стоит им ее увидеть, и паспорт не понадобится. Но Хэл надеялась, что ее облик сгодится на пятнадцать – двадцать пять, даже тридцать. Если только Эстер Вестуэй не слишком рано вышла замуж и тут же не нарожала детей, есть шанс, что женщина, которую ищут, именно в этом возрастном диапазоне. Но если в адвокатских бумагах значится, что ребенок родился в декабре девяносто первого, а Хэл предъявит паспорт, из которого следует, что она родилась в мае девяносто пятого…

Она опять достала письмо из Пензанса и перечитала, какие принимаются документы, удостоверяющие личность. Второй пункт – адрес – проблемы не составлял. В письме значились Счета за коммунальные услуги. Этого добра у нее выше крыши. И вряд ли они могут сказать адвокатам что-то новое.

Хэл опять достала из-под кровати ящик и принялась искать конверт, который прежде отбросила в сторону. Найдя, сразу перешла от маминой метрики к своей, внизу. Вот полная, а под ней… да, сокращенная. Имя: Хэрриет Маргарида Вестуэй, – было написано там. – Дата рождения: 15 мая 1995 г. Пол: женский. Место рождения: Брайтон, Восточный Сассекс.

Если им не известна дата рождения, все просто – остается только предъявить свои подлинные документы.

Если… Хэл внимательно осмотрела документ, подержала его на свет, проверяя бумагу. Это не был очень замысловатый экземпляр: бумага имела водяные знаки, но на первый взгляд, сверху, они были не видны, чернила казались самыми обычными. Потратив какое-то время, повозившись со сканером и подлинным документом, возможно, ей удастся смастерить что-то более-менее убедительное.

Сгибы были старые, мягкие; Хэл аккуратно их разгладила и положила метрику во внутренний карман чемодана, к счетам за коммунальные услуги.

Она уже собиралась застегнуть молнию на чемодане, как вдруг на секунду застыла и потянулась к тумбочке у кровати, где стояла маленькая жестяная коробочка – видавшая виды, с облупившейся краской. Когда-то в ней хранился «Голден Виргиния», но запах табака давным-давно выветрился.

Открыв коробку, Хэл прикоснулась пальцами к картам, водя по обтрепанным краям, по нежной гибкости состарившегося картона, глядя на знакомые картинки, замелькавшие, когда она пересыпала карты из одной руки в другую, – лица на рисунках внимательно смотрели на нее.

Подчинившись внезапному импульсу, она перевернула колоду и, не перемешивая, один раз сняла. При этом она закрыла глаза, держа в голове один-единственный вопрос.

Опять открыв глаза, на карте в ладони Хэл увидела молодого человека. Он стоял посреди урагана, по небу мчались тучи, внизу бушевало море. Над головой он занес меч, готовый нанести удар. Валет Мечей. Действие. Ум. Решимость.

Если бы Хэл гадала клиенту, она бы знала, что сказать. Мечи – это масть разума, мысли, анализа, а валет – карта энергии и решительности. Посреди бурных вод валет поднял меч. С какой бы трудностью человек ни столкнулся на пути, он готов ее встретить, и с ним всем придется считаться. В таро не бывает ничего определенного, это не зеленый свет, сказала бы она клиенту. Но именно валет Мечей, может быть, наиболее близок к этому значению.

Однако за рутинным толкованием ей слышался голос мамы, которая не уставала повторять: Не верь сама, никогда не верь своей болтовне. Актер, утративший ощущение реальности, писатель, поверивший собственной лжи, – уже проиграли. Это всего лишь фантазии, никогда не забывай об этом, как бы тебе ни хотелось верить.

В словах была коварная правда – склонность к подтверждению своей точки зрения, так хорошо знакомая неверам, ученым и особенно психологам. Она хотела верить в то, что говорил ей валет Мечей. Хотела верить, что он дает ей зеленый свет, даже когда сложила вместе две половины колоды и положила ее обратно в коробочку, закрыв крышку.

Чистя зубы в крошечной ванной и глядя на собственное отражение, слегка мутное, непривычное без очков, Хэл сказала себе: Необязательно решать сейчас. Утро вечера мудренее. Ничего непоправимого еще не случилось. Но, выходя из ванной, она прихватила с собой зубную щетку. Поеживаясь от холодного ветра, задувавшего в сквозившее окно, с минуту она нерешительно постояла возле кровати, а затем почти демонстративно сунула щетку в открытый чемодан, резко чиркнула молнией и забралась под одеяло.

Прошло много времени, прежде чем Хэл отложила книгу, и еще больше, прежде чем уснула. А когда уснула, во сне над ней стоял молодой человек с поднятым мечом.