Моздокская крепость

9 октября 1762 года Сенат вынес прошение кабардинского владельца на окончательное утверждение императрицы. Чиновники предлагали государыне, в дополнение к удовлетворению многих пожеланий нового, вошедшего в состав России адыгского клана, заложить в урочище Мез-догу пограничную цитадель. И советовали правительнице разрешить свободно жить под защитой гарнизона будущей крепости “всякой нации людей, то есть чеченцев, кумык и других из горских народов и ногайцев, крестится желающих”, подчинив их всех кабардинскому князю Андрею Иванову.

Причем, в документе особо подчёркивалось – “магометан в цитадели не селить”. На жителей и защитников этого пограничного форпоста распространялись особенные правила.

Сенат предлагал государыне принять новообращённого православного владельца урочища на постоянную военную службу… С пожалованием ему звания Кончокина-Черкесского, к уже утверждённому княжескому титулу.

Императрице советовали наградить принятого в подданство дворянина чином подполковника и выделить знатному горцу государственное содержание. В соответствии с его новой должностью и статусом.

Сенат также рекомендовал Екатерине Второй и опытного человека, способного возглавить строительство будущей пограничной крепости “Моздок”, названной так по местному наименованию урочища. Чиновники предлагали кандидатуру подполковника Петра Ивановича Гака, ранее зарекомендовавшего себя, как умелого зодчего оборонительных фортификаций и успешного военачальника «по калмыкским делам».

Екатерина Вторая одобрила и подписала подготовленный Сенатом документ. А уже 17 декабря 1762 года Кургоко Кончокин был официально приглашен в “публичную экспедицию” на Северный Кавказ, организуемую и полностью финансируемую российским правительством… С целью основать на Тереке, в урочище Мез-догу, новую пограничную крепость.

Князь, кстати, в середине декабря, все еще находился в Санкт-Петербурге. Он потихоньку собирался к отъезду восвояси, на Северный Кавказ. Дорога предстояла долгая, опасная, затратная… И требовала самой серьёзной предварительной подготовки.

А тут Кургоко Кончокину свалилась такая нежданная оказия! Причём – полностью за казённый счёт.

Поиздержавшийся в столице князь с трудом скрывал свою радость, разглядывая присланную Сенатом официальную бумагу с печатями… А уже перед самым отправлением Кургоко Кончокина на родину горца наградили ещё и золотой медалью от правительства. Обласкали щедро другими почестями и подарками… И выдали первое офицерское жалование – пятьсот рублей.

Одарила напоследок государыня и всех кабардинцев, сопровождавших князя в его долгом путешествии в российскую столицу. Не остались без презента даже те из них, кто не последовал примеру своего господина… И не пожелал, за два с лишним года жизни в Санкт-Петербурге, приняв российское подданство, поменять заодно и веру. Они так и остались магометанами. Оказались в свите Кургоко Кончокина и такие соплеменники… Верные господину, но непреклонные в религиозном вопросе.

***

– О чем задумались, князь? – размеренный ход мыслей Кургоко Кончокина нарушил чуть ироничный голос. Знатный кабардинский владелец, уставившийся отрешённым взглядом в оконный проём своей кибитки, даже вздрогнул от неожиданности…

Голос принадлежал коренастому мужчине, лет сорока, с рыжеватыми усами и бакенбардами, молодцевато сидевшему в седле на гарцующем, рядом с движущимся экипажем, коне. Плотную фигуру всадника обтягивали украшенный золотым шитьём синий офицерский мундир с алыми обшлагами подполковника российской армии, красные рейтузы и высокие походные ботфорты. На голове наездника трепетали белоснежные перья, украшавшие чёрную бархатную треуголку.

Князь дружелюбно улыбнулся всаднику:

– А-а, это вы… Решили размяться верхом, Пётр Иванович?

– Утомился уже трястись в своей повозке, – посетовал подполковник Гак, натягивая поводья и придерживая коня. – В такую жару париться в крытом экипаже – пытке подобно! А здесь, на степном просторе, хоть какой-то свежий ветерок… Не составите мне компанию на своём скакуне? Сократим нашу однообразную дорогу приятельской беседой…

Пётр Иванович крутанулся на месте, пытаясь совладать с заупрямившимся, разгорячённым животным под собой:

– Мне, кстати, только что доложили приятную новость! Мы уже, оказывается, пересекли ориентиры, заметные проводникам… И вступаем в пределы вашего родового урочища.

– Совершенно верно, – несмотря на всё ещё сильный кавказский акцент, русские слова князь, благодаря продолжительной речевой практике в Санкт-Петербурге, выговаривал и складывал в предложения уже почти безошибочно. – Начинаю узнавать дорогие и приятные сердцу места! Почему-то возвращаться на свою землю после долгого отсутствия всегда и радостно, и немного грустно…

Чернобородый всадник грозного, диковатого вида в черкеске и папахе, гарцевал неподалёку от передовой кибитки, не сводя преданного взгляда с князя. Это был ещё один верный телохранитель Кургоко Кончокина, постоянно сопровождавший экипаж господина верхом на лошади.

Слуга, круживший вблизи повозки кабардинского владельца оберегал своего князя во всеоружии. При верховом горце имелась сабля, кинжал, пистолет на поясе… И даже ружьё в матерчатом чехле за спиной.

Кургоко Кончокин встретился глазами со своим телохранителем на лошади и, возвысив голос, перешёл на родной язык:

– Анзор, пусть мне приведут коня!

Возница – кабардинец на облучке передовой кибитки, услышав распоряжение господина, тут же остановил четвёрку лошадей, запряжённую цугом… И пока растянувшийся по степи обоз неспешно подтягивался к головной повозке, к выбравшемуся из экипажа князю подвели осёдланного коня вороной масти.

Породистый, тонконогий скакун радостно заржал при виде хозяина. Забил нетерпеливо копытом, потряхивая чёрной гривой… И чуть ли не по-собачьи завилял перед князем хвостом.

А Кургоко Кончокин, не торопясь, с наслаждением размял затёкший стан, плечи… Покрутил шеей. И, вставив носок тонкокожей обувки в стремя, с неожиданной ловкостью, одним движением взлетел в седло.

В отличии от подполковника Гака, на князе военного мундира с золотым шитьём не было. И положенной русскому офицеру шпаги на поясе у кабардинского владельца тоже не имелось… В фамильное урочище Кургоко Кончокин въезжал в привычной для себя одежде – черкеске и папахе.

Высокий статус князя выдавали лишь шестнадцать, украшенных тонким узором, серебряных газырей на груди… Да старинный кинжал дорогой работы с драгоценными каменьями на поясе. Ну и, конечно же, этот вороной конь. Стоивший, по кавказским меркам, целое состояние.

– Ещё две походные ночёвки и мы будем на месте, – уверенно заметил Петру Ивановичу князь, ударяя слегка невысокими каблуками ичиг в бока своего красавца-скакуна.

– Вот и слава Богу! – не скрывая удовлетворения, откликнулся радостно подполковник Гак. – Считай, добрались до цели благополучно, без всяких неприят…

Докончить свою фразу Пётр Иванович не успел. До слуха обоих офицеров донёсся далёкий, едва различимый, но вполне отчётливый, пистолетный выстрел.

– Накаркал, дьявол! Не говори, Гак, пока не перепрыгнул,– полным досады голосом пробормотал себе под нос, в густые усы, Пётр Иванович, перефразируя расхожую поговорку… А сам, поднявшись на стременах и повернувшись к вновь начавшим движение повозкам, заорал во все лёгкие:

– Обоз, стоять! Всем занять круговую оборону! Женщин с детьми и скотину в середину, за телеги… Пушки, пехота и гусары ко мне, на переднюю линию!

Верховые военные, крутившиеся во главе каравана, рядом с двумя подполковниками, рванули, во весь опор, вдоль протяжённого ряда кибиток, передовая по колонне прозвучавший приказ… Обоз застыл на мгновение. А потом возницы, крича на запряжённую скотину на разных наречиях и щёлкая звонко кнутами, начали быстро составлять из телег и арб временное полевое укрепление – ретраншемент. Как это уже не раз делали, располагаясь в степи на ночлег.

Люди действовали слаженно, без особой паники. Сотни повозок за считанные минуты образовали на открытой и ровной местности замкнутое ограждение. В центр ретраншемента спешно сгонялся весь скот переселенцев. Здесь же находились уже галдящие женщины и дети…

А снаружи этой круговой баррикады из быстро распряжённых и соединённых друг с другом повозок, у колёс кибиток и арб, уже занимали стрелковые позиции первой линии обороны солдаты с пешими казаками. За телегами и подводами хладнокровно готовились к бою все мужчины обоза из гражданских переселенцев, способных сражаться.

Присев на одно колено в траве и ощетинившись пиками, стволами фузей с примкнутыми штыками, кремниевыми мушкетами служивый люд напряжённо и молча всматривался в жаркую и зыбкую линию горизонта. Военные вне ретраншемента и гражданские, укрывшиеся за баррикадой из повозок ждали атаку на караван с любой стороны.

Кабардинский князь, тем временем, в окружении своих слуг, с подоспевшим отрядом гусар, рванул галопом на звук выстрела… А подполковник Гак, с основными силами, остался защищать обоз.

Не слезая с нервно пританцовывающего коня, которому передалось возбуждение наездника, Пётр Иванович отрывисто командовал десятком пеших казаков, суетящихся вокруг него на земле. Этот малый отряд представлял полевую артиллерию.

Канониры, обслуживавшие два орудия на колёсных лафетах, уже выкатили свои пушки на переднюю линию… И готовили их к бою, нацелив, по указанию подполковника Гака, в сторону прозвучавшего выстрела.

Ласковый ветерок обдавал тёплым дыханием лица защитников каравана. Время тревожно отсчитывало свой ход…

Однако больше выстрелов до изготовившихся к бою сотен людей, не доносилось. Как не вслушивались защитники обоза в степные звуки… В знойном воздухе лишь стрекотали оглушительно кузнечики и посвистывали в высокой густой траве, то ли птицы, то ли юркие суслики.

…Кургоко Кончокин возвратился к остановившемуся каравану, примерно, через полчаса, в окружении своего конного отряда. К верховой свите князя прибавились и нескольких казаков, из дозорного охранения.

Один из этих передовых разведчиков, спешившись, вёл свою лошадь в поводу… Сильно поотстав от других казаков. А в седле его коня сидела, покачиваясь ритмично на ходу, девушка.

Просторное, длинное платье, измятое и рванное местами, позволяло наезднице ехать верхом по-мужски, обхватив бока лошади ногами в тёмных шароварах, выглядывавших из-под задравшегося подола. Голову девушки с копной взлохмаченных, чёрных волос покрывал сбившийся на сторону платок.

Всадница, всё никак не решалась его поправить, испуганно вцепившись побелевшими пальцами обоих рук в луку седла… Боясь потерять равновесие и свалиться с лошади.

На коне сидела совсем ещё девчонка. Лет тринадцати, не старше. Загорелая, с большими карими глазами… Худющая и напуганная до смерти всем происходящим.

– Пётр Иванович, не извольте беспокоиться, – махнул пренебрежительно рукой князь, подъехав к подполковнику Гаку. – Ложная тревога! Причин готовиться к баталии нет… Путь впереди свободен.

– А как же выстрел? – вскинул брови Пётр Иванович. – Кто панику поднял?!

Кургоко Кончокин иронично улыбнулся:

– Переполох случился из-за чрезмерной опасливости дозорного казака Сапронова… Молодой воин заметил человеческую фигуру, затаившуюся в кустах, в малой рощице у нас по курсу.

Князь, гарцуя на коне, ехидно добавил:

– Он не только испуганную девицу в панике своей не разглядел… Но ему ещё и нацеленное ружьё в женских руках почудилось! Вот и поспешил казак первым пальнуть по кустам из пистоля. Да не попал, слава Богу! Впрочем, вот он и сам… Везёт к нам свою добычу на коне!

Подполковник Гак облегчённо перевёл дух… Отвернув свою лошадь от подъехавшего князя, Пётр Иванович громко распорядился, обращаясь к верховому офицеру крутящемуся неподалёку, у составленных в оборонительную линию повозок:

– Отбой, майор! Собирайте своих солдат обратно в походную колонну… И разворачивайте обоз в прежнем порядке. Как будете готовы к движению – доложитесь нам с князем.

– Слушаюсь! – козырнул из седла секунд-майор Ярцев. Это был тридцатишестилетний обладатель щегольских, закрученных кверху усов и выбритого до синевы волевого подбородка.

Храброго, исполнительного офицера, прибывшего служить на Северный Кавказ из далёкого Симбирска, и уже имевшего к лету 1763 года достаточный боевой опыт, прикомандировали к обозу переселенцев в качестве начальника охранения. И сейчас, под началом секунд-майора находилась слаженная армейская команда. Она состояла из одного обер-офицера, трёх унтер-офицеров, двух капралов, ротного писаря, барабанщика, двухсот солдат и пятидесяти казаков.

Секунд-майор Ярцев пришпорил коня и умчался исполнять приказ… А подполковник Гак спешившись, отдал поводья подскочившему солдату.

Пётр Иванович поправил шпагу, одёрнул мундир… И зашагал навстречу казаку, ведущему за собой лошадь с девчонкой в седле.

Вид у дозорного Кузьмы Сапронова был самый, что ни на есть, разнесчастный… Он только теперь, глядя округлившимися глазами на поднимающихся из травы солдат с ружьями, бомбардиров суетящихся у орудий, составленные в ретраншемент повозки, в полной мере осознал, к какому ажиотажу привёл его выстрел. Да и суровое лицо приближающегося подполковника Гака не сулило молодому казаку ничего хорошего.

– Ну, – лаконично произнёс Пётр Иванович, остановившись напротив дозорного и нахмурив грозно брови. – Докладывай…

– Виноват, ваше высокоблагородие! – тоскливо затянул Кузьма Сапронов, потупив взгляд. – Думал, засада… Кто же знал, что в тех кустах девка прячется! Сплоховал…

– Ступай к своему десятнику, – жёстко произнёс Пётр Иванович, – и передай ему мой приказ. Да прибытия на место я снимаю тебя с дозорных! В общем обозе будешь следовать, с остальными казаками… Скажи своему командиру – пусть поучит тебя ещё раз хладнокровному поведению в дозоре. И меткой стрельбе!

Находись в кустах настоящий абрек с ружьём – лежать уже тебе бездыханным в этой степи. От такого дозорного всей экспедиции беда! Ступай…

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – вытянулся во фрунт казак, и добавил, ещё раз, скорбным голосом. – Виноват, ей Богу…

Кузьма Сапронов помог девчонке слезть с лошади. А сам молча вскочил в освободившееся седло… И поспешно скрылся с глаз недовольного начальства, быстро затерявшись среди суетящихся, галдящих людей и разъезжающихся повозок.

Составленный ретраншемент распадался на глазах. Обоз вновь медленно разворачивался в привычную походную линию. И готовился продолжать движение…

Пётр Иванович подошёл ближе к бледной, дрожащей девчонке непонятного возраста и национальности. Она стояла в безмолвном напряжении. Вся – комок нервов… И испуганно постреливала по сторонам влажно поблёскивающими большими глазами.

Царящий вокруг переполох ввергал девчонку в настоящую панику. Совсем рядом сновали множество пеших и конных людей. Громко переговаривались бородатые мужчины сурового вида, кричали визгливо женщины, плакали дети, истошно блеяли овцы… На маленькую застывшую фигурку в измятом платье никто не обращал внимания.

Карие глаза девчонки переполняли с трудом сдерживаемые слёзы. Она изо всех сил старалась не разрыдаться. Но с длинных ресниц, то и дело срывались дрожащие капли… И стекали по грязным щекам, оставляя на лице мокрые следы.

Тёмно-зелёное платье девчонки, с изодранным подолом, покрывали какие-то бурые пятна и брызги… Петру Ивановичу они показались похожими на следы засохшей крови.

– Кто ты, бедное дитя? – голосом, полным сострадания и отеческой теплоты произнёс подполковник Гак. – Как тебя зовут? И какого ты будешь роду-племени?

Но девчонка испуганно молчала. И лишь продолжала беззвучно заливаться слезами, трясясь от страха.

– Не бойся, – как можно мягче проговорил Пётр Иванович, подняв руку, чтобы погладить девчонку по голове. Но так и не решился прикоснуться к отшатнувшейся незнакомке. Он осторожно закончил:

– Ты кивни мне, если понимаешь, что я говорю.

– Бесполезно, Пётр Иванович! – к подполковнику подошёл спешившийся князь Кургоко Кончокин. – Я с ней уже пробовал изъясняться на разных языках – русском, кабардинском, грузинском… Ещё там, в малой рощице. Ни слова в ответ не дождался! Может быть она вообще – глухонемая?

Подполковник Гак, отступив от незнакомки, подозвал к себе казака, цеплявшего с другими артиллеристами лафет пушки к подъехавшей армейской телеге. А когда бомбардир спешно приблизился, приказал:

– Проводи-ка, любезный, сию юную даму к нашей врачевательнице Степаниде… Знаешь такую?

И получив утвердительный ответ, дополнил своё распоряжение:

– Передай лекарке поручение от меня. Пусть она возьмёт бедняжку под свою опеку. Накормит девчонку, приласкает, утешит по-бабьи… Да заодно умоет, переоденет в чистое платье и подлечит, коли надо. И вообще – пусть осмотрит девицу повнимательней… Цела ли горемыка? Не снасильничал ли кто над ней?! В ясном ли она разуме?

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – вытянулся казак. И забросив за спину ружьё подошёл к девчонке, всё так же настороженно наблюдавшей за непонятной всеобщей суматохой. Он жестом велел ей следовать за собой.

Незнакомка съёжилась. Но молча повиновалась… И вскоре артиллерист с девицей скрылись меж беспрерывно двигающихся повозок и людей.

Кургоко Кончокин проводив взглядом эту пару, задумчиво заметил подполковнику Гаку:

– Вы обратили внимание, Пётр Иванович, что платье, в которое облачена девчонка, ей несколько великовато? Оно явно с плеча другой, взрослой женщины…

– Да, заметил, – согласился Пётр Иванович. – Это бросается в глаза. Весьма тёмная и непонятная история приключилась с нашей незнакомкой, надо признать… Почему она оказалась здесь совершенно одна? Отчего так странно одета и молчит? Надеюсь, что-нибудь и удастся прояснить, с Божьей помощью!

…К подполковнику Гаку и князю подскакал, резко осадив коня, рядом с командирами, секунд-майор Ярцев:

– Дозвольте доложить, господа! Колонна построена… Дозорные и охранение уже выдвинулись на свои позиции. Наш обоз готов продолжать движение.

Пётр Иванович сделал знак солдату невдалеке… И тот сейчас же подвёл к подполковнику офицерскую лошадь. Заняв место в седле предводитель строительной экспедиции решительно скомандовал:

– Трогаемся, майор! И так уже столько времени потеряли на это недоразумение…