Как целует хулиган
– Правильно, не надо! Иди сюда, я с тобой поиграю.
Он ушёл и даже послушно закрыл за собой дверь, но проснувшаяся Маринка всё равно уже снова погрузилась в мучения. Голова раскалывалась, во рту всё ссохлось, но даже от мысли о том, чтобы встать и дойти до кухни становилось ещё хуже.
Снова нахлынули воспоминания. Какой же он всё-таки гад… Почти год отношений перечеркнуть вот так просто, да ещё и с её лучшей подругой! Какой-то проклятый месяц не дотерпел, скотина! Да и как теперь поверить в то, что это было между ними лишь раз, тем более после того случая прошлой осенью?
Тогда, в начале прошлого учебного года, Маринка на неделю задержалась с возвращением из профилактория, а Катька за это время успела закружить с красавчиком третьекурсником. Хотя, как закружить – просто после общего сбора первого сентября институтский ансамбль пляски, принимая в свои ряды новых участников-первокурсников, по традиции устроил знакомство-чаепитие на кафедре. Чаепитие, ага… Короче, набухавшись, Катька с Киром перепихнулись в туалете. А на следующий день он её даже не узнал! То ли перебрал накануне, то ли просто видел её тогда впервые в жизни и тупо не запомнил – не понятно. Но Катька особо и не расстроилась, наоборот – она тоже была в шоке от себя, поэтому рассказала о случившемся только Маринке, и то, по страшному секрету.
В конце сентября Маринку поставили с ним в пару на танец, и она сразу же, с первой же репетиции, на него запала. На него невозможно было не запасть, по нему, кажется, сохли все танцорки, начиная с первого и заканчивая пятым курсом, но Кир, как ни странно, был свободен. Вскоре он проявил инициативу, и они стали встречаться, всё серьёзно. Катька к тому времени уже затусила с его однокурсником Женькой и забыла тот дурацкий случай на чаепитии. Всё. Тема закрыта, все счастливы.
Но теперь…
Закрыта ли тема? И что, если бы она не пошла к Катьке с ночёвкой и не нашла этот чёртов кулон? Кир вернулся бы с гастролей и, как ни в чём не бывало, продолжил ей врать? А она-то, как дура, всю голову уже сломала, планируя, как сделать их первый раз незабываемым… Чтобы оба запомнили, ведь так долго ждали. Ждали, ага! Да вот только не оба. Кое-кто, похоже, ни в чём себе не отказывал. Гад!
Не выдержала, ломанулась в ванную. Склонилась над унитазом, но кроме мучительной тошноты – ничего. Просто нечем.
Кинула сарафан и лифчик в стирку. Перепачканные кровью трусы замотала в сто слоёв туалетной бумаги и сунула в мусор. Как часто шутит папа: «Нет тела – нет дела»
Но, намыливаясь под душем, всё равно долго не решалась коснуться промежности… Потому что «дело» было, и обратно уже не залепишь.
Как тупо всё получилось. А главное – месть не принесла ни удовлетворения, ни покоя. Даже наоборот. А ещё и этот придурок… Месячные, блин!
Не выдержала, заревела от обиды и раскаяния. Ну и смысл было беречься? Отказывать Киру, выносить ему мозг своим грядущим восемнадцатилетием, если в итоге первым оказался случайный встречный, который даже не понял, что был первым? Гордилась своей невинностью, говорила: «я не такая», а по факту оказалась одной из многих, да ещё и подснятая в кабаке. Не удивительно, что он ничего не понял. Сама виновата. Лучше бы ещё прошлой осенью Киру отдалась, может, тогда всё сложилось бы иначе.
После слёз и душа стало немного легче, даже снова получилось провалиться в сон, но опять ненадолго. Раздался звонок в дверь и, перемежаемый чьим-то невнятным бормотанием, Оксанкин голос:
– Так она спит, Кать! … А вы что, уже даже пару часов друг без друга не можете? … Ну не знаю, загляни…
Дважды щёлкнула дверная ручка, за спиной раздались вкрадчивые шаги.
– Марин, ты спишь? Мари-и-ин…
Она резко обернулась:
– Чего надо, Махонина?
– Да ничё, просто до утра не спала, всё думала, какая муха тебя укусила? И волновалась вообще-то: добралась ты до дома, не добралась, всё ли нормально.
– Добралась, как видишь, и очень даже нормально! Всё, теперь иди на хер!
Катька, обиженно поджала губы.
– Оксана говорит, ты только утром вернулась? Ну и где бухала? Пасёт от тебя на всю комнату.
– Не твоё дело, – огрызнулась Маринка, но всё-таки встала и, морщась от головной боли, открыла окно.
– Ну как сказать, не моё. Что ты там орала-то ночью, я так и не поняла?
Вместо ответа Маринка схватила сумочку, зарылась в бардаке, отыскивая кулончик. Не найдя на весу, высыпала всё на стол. Всё равно не нашла. Разочарованно усмехнулась – так хотелось бы швырнуть его в наглую Катькину рожу… Сцепив руки на груди, повернулась к ней:
– Давай честно, вы Кругловым любовники?
Катька ошарашенно молчала. Слишком долго молчала! Можно было тысячу раз сказать НЕТ.
– Понятно. Ну что ж, ожидаемо. Не просто же так ты у него в машине прописалась! Вот я дура-то, а… Представляю, как вы надо мной ржали. А что, потрахались с утречка и за Мариночкой на остановочку. Подобрать по пути, ага.
– Чёт я вообще не понимаю о чём речь, Марин. Клянусь.
– Ой, Махонина, хорош прикидываться, а? Ты, с тех пор как переехала, так постоянно с ним! В институт он тебя везёт, из института он! А я так, как балласт какой-то между вами!
– Да а что такого-то, если мы с ним теперь на одной улице живём? Какая ему, нафиг, разница сижу я у него в машине или нет, если он один хрен, едет туда же, куда и я? Ты чего выдумываешь, Иванова?!
– Выдумываю?! А как на счёт его кулона, который я нашла в твоей подушке? Это я тоже выдумала?
Катька снова молчала слишком долго. И заметно нервничала.
– Какого ещё кулона?
– Который я дарила ему на День влюблённых!
– Девочки, я чай сделала, – заглянула в комнату Оксана. – Пойдёмте.
Катька глянула на Маринку, покусала губу.
– Да нет, тёть Оксан, я наверное пойду. Столько дел ещё…
– А репетиция у вас во сколько сегодня, Кать?
– Какая репетиция? У нас на этой неделе вообще ничего нет, хореограф уехал.
– Да? – Оксана глянула на Маринку, едва заметно нахмурилась. – Ну и хорошо, хоть отдохнёте, лето всё-таки. Но чай пойдём, попьем. Десять минут тебе погоды не сделают, правда же, Марин?
Пришлось делать вид, что всё нормально. Сидеть за одним столом, слушать Катькин бред, самой нести какую-то ахинею. И всё бы ничего, если бы Оксана не сидела с ними и не задавала вопросы с подвохом, на которые Катька либо не знала, как отвечать, либо отвечала невпопад.
– Ладно, я пойду, – наконец набралась смелости Катька и решительно встала из-за стола.
Проводив её, Маринка попыталась слинять к себе, но Оксана не дала.
– А теперь ты расскажи мне, где была и чем занималась этой ночью?
– У Катьки.
– В глаза мне смотри, пожалуйста.
Столкнулись взглядами, но Маринка долго не выдержала, отвела.
– Нет я всё понимаю, – вздохнула Оксана, – я тоже была молодая, и тоже ходила с ночёвками к подружкам. И бывало даже такое, что пока родители думают, что мы друг у дружки дома – мы сбегали на танцы. И даже тайком пили шампанское! Это я всё понимаю. Но объясни мне, пожалуйста, как получилось, что ты до сих пор не протрезвела, а Катя, судя по всему, даже не пила?
– Мне, вообще-то уже восемнадцать! – несмело огрызнулась Маринка. – И я не обязана отчитываться. Тем более перед тобой!
– Ах, даже так? Надо же, как ты заговорила. Ну конечно, уже две недели, как совершеннолетняя! Уже права можно качать. Ну хорошо. Тогда тебе придётся отчитаться перед отцом. Ему, как ты понимаешь, плевать на твои восемнадцать.
– Не придётся. Я прекрасно знаю, что ты ему не скажешь.
– То есть, это ты всё-таки понимаешь? Отлично! Но знаешь, когда я позволяю тебе делать то, что не разрешает отец, я в первую очередь думаю о том, чтобы было хорошо тебе. Я понимаю, что он перегибает со своей строгостью, я понимаю, что ты взрослеешь, и тебе нужно больше свободы, и я рискую, между прочим, нашими с ним отношениями, когда даю её тебе. Но в ответ я рассчитываю на твоё уважение и на то, что ты действительно взрослеешь! А в итоге что? Не только я не знаю, где ты была всю ночь, но и твоя подружка, к которой я тебя отпустила! А если бы с тобой что-то случилось, Марин? Как бы я отцу твоему в глаза смотрела?!
– Я была у Катьки, – упрямо твердила своё Маринка. – Просто мы действительно не встречали рассвет, потому что я уехала раньше.
– До того, как напилась, или после?
Маринка промолчала.
– Ну хорошо, а это что? – Оксана подняла руку с резиновыми шлёпками. – Это явно не Катины. И где, спрашивается, твои новые босоножки?
– Я ногу натёрла. А это её брата шлёпки.
– Отлично. Значит, сегодня ты обменяешь всё это обратно, так?
Маринка вынужденно кивнула.
– Ну и конечно, никаких больше ночёвок и поблажек, Марин. Ты обманула моё доверие. Всё.
В замке зашурудил ключ, Марина с Оксаной встревоженно переглянулись.
– Марш к себе, и пока отец не заснёт, не высовывайся!
Глава 9
Часов около двух дня взяла Данилины шлёпки и потихоньку вышла из дома. К Катьке ехать, само собой, не собиралась – ни за босоножками, ни за разборками. И так всё понятно. По-прежнему болело сердце, и душила ярость. В голову навязчиво лезли варианты того как и где они этим занимались. В картинках. От обиды то и дело наворачивались слёзы, но Маринка упорно душила их и обещала себе, что не будет убиваться из-за этих двух. Подумаешь.
Но всё равно ревела.
На подходе к сталинской пятиэтажке отчего-то вдруг разволновалась. Постаралась взять себя в руки и настроиться решительно: звонит в дверь, прямо с порога отдаёт шлёпки и требует босоножки. Всё.
Но Данилы дома не оказалось.
Плюнула на всё и пошла на городской пляж. И там, подложив под голову те самые шлёпки, проспала в тенёчке аж до начала шестого.
Снова пришла к Даниле, и снова не застала его. Но, правда, открылась дверь соседней квартиры и из неё выглянула старушка.
– Ты чего всё ходишь? Нету его.
– А где он, не знаете?
– Даже если б знала, всё равно бы не рассказала! А ты чего хотела-то?
Маринка протянула пакет с обувью:
– Передадите ему?
А уже выходя из подъезда, вдруг решилась. Вернулась, позвонила к соседке в дверь.
– А можете ещё записку передать?
*** *** ***
В «Якорь» явился часа за полтора. Разглядывая в окно стоящие у причала катера и большой теплоход, умял эскалоп с картошкой фри. Несколько раз выходил в туалет, а возвращаясь, то, «случайно» перепутав двери, поднялся по винтовой лестнице к подчердачному помещению, то сунулся на кухню, то в соседний зал, где готовился большой свадебный банкет. Но всё было не то. Мест, чтобы душевненько поговорить со Шпиком наедине, не находилось, а холуйски являться к нему на назначенную аудиенцию Данила не собирался. Всё шло к тому, что в этот раз не выгорит.
Уже уходя, попал вдруг в толчею на входе: гости встречали молодожёнов. В этот же момент засёк и Шпика – он вынужденно остановился сбоку от входа, ожидая, пока закончится шабаш и со скучающим видом ковырялся мизинцем в зубах. Раскабанел, сука, ряха в воротник не помещается. С ним были двое – те, которые приезжали к Даниле на разговор. И тоже, как придурки, стояли и ждали, пока им дадут пройти. Данила усмехнулся. Охрана, называется. Гопники с района, не больше.
Смешался с гостями свадьбы, прошёл вместе с ними в зал. Специально сев почти напротив стеклянных дверей, даже пожрал нахаляву. А когда, около половины пятого, заметил жирную тушу Шпика идущую к сортирам – как ни в чём не бывало подмигнул девчонке через стол напротив и ушёл. Как говорится, «Совет да любовь молодым», но пора и честь знать.
Сортир был на четыре писсуара и две кабинки, одна из которых занята. Заглянул под дверь – крокодиловые ботинки Шпика беспокойно дёргали носами. Нервничает скотина? Не любит, когда его не уважают, на стрелки к нему не приходят? Или просто запором мучается?
Впрочем, Данила и сам слегка нервничал. Если к тому моменту, как Шпик просрётся, из сортира не уйдут случайные посетители, придётся догонять гада в коридоре и тащить к чердаку. Такую тушу. К тому же мимо зала, где ждут его раздолбаи… Либо всё-таки переносить разговор на другой раз.
Но сложилось. Прямо-таки звёзды сошлись: едва папа жениха вышел за дверь, из кабинки показался и Шпик.
Данила не церемонился. Он был зол, как сука.
Оглушающий хлопок ладонями по ушам, серия пробивных по жирному пузу. Охнув, Шпик завалился спиной в свою же кабинку, и Данила, ускорив падение ударом ноги в грудь, шагнул за ним. Шпик за собой не смыл, не царское это, видать, дело. Данила схватил его за бритый жирный затылок и замолотил мордой об бортик унитаза. Когда на белой эмали повисли кровавые сопли, чуть склонился:
– Вот теперь всё. Теперь ни ты мне, ни я тебе не должен. Разбежались и забыли. А по поводу своей крыши, которая меня якобы нагнёт, если я не верну бабки – фуфли кому-нибудь другому. Если они узнают, что ты в их заведении подставы с наркотой разыгрываешь – в своём же дерьме захлебнёшься, Шпик. Примерно вот так! – и, жёстким пинком колена подтолкнув вперёд, ткнул его окровавленную рожу в кучу говна.
Уходил тихо и быстро, но на крыльце столкнулся вдруг с одним из его гопников. И ведь замер-то всего на мгновенье, но и этого оказалось достаточно, чтобы словить выкидуху со спины. Хорошо не перо. Вот такой дешёвый залёт, сука…
*** *** ***
За ужином отец был хмур и погружён в себя. Его даже Тёмушка не трогал. Оксана бросала на Маринку короткие, внимательные взгляды и от этого было не по себе.
– Ну вот, пожалуйста! – неожиданно рявкнул отец. – Это что, ногти подростка? Это когти, которые нужно приравнять к холодному оружию!
Маринка аж спину выпрямила и невольно поджала пальцы в кулачки.
– Андрюш, ну это модно, все девчонки сейчас так ходят, – вступилась Оксана. – Ещё и подлинше носят, так что…
– Угу, – кивнул отец, – а некоторые вдоль трассы по ночам стоят, что ж теперь и нашей не постоять, да?
– Ну ты уже прям перегибаешь. Причём здесь панель? Тёмушка, не балуйся с хлебушком!
– Не-е-е балуся с хлебушком! Не-е-е балуйся! – тут же, почувствовав внимание, загалдел брат.
– Да при том! Всё это одно к одному. Сначала ногти, потом юбка под самые потроха, потом по ночным клубам шляется, а там и до панели рукой подать!
Маринка почувствовала, что краснеет.
– У тебя что-то случилась? – Оксана положила руку ему на затылок, слегка помассировала, и озабоченная хмурая броня отца буквально на глазах стала таять, превращаясь в обычную смертельную усталость. Как она это делает – загадка, но только в её руках отец позволяет себе подобное.
– Олег в больнице с сотрясом. Рожа вся расцарапана, чуть глаза не лишился. Шмонали сегодня ночью гадюшник этот, «Удачу», по звонку о наркоте. И там потаскуха какая-то пыталась через окно свалить, он её взял, а она ему в рожу вцепилась. Наверняка вот с такими же точно когтями! – ткнул в Маринку, она тут же опустила взгляд в стол. – Потом на помощь ей подоспел какой-то чмырь, с замотанной башкой, сразу понятно, бывалый. Сцепились с ним влёжку, а эта сучка Олежке бутылкой по башке – прям по старому пролому. И готов сразу.
– Ох, – ужаснулась Оксана, – а как он сейчас?
– В стабильном тяжёлом, но меня пустили поговорить. Ни хрена не помнит ни лиц, ни примет, только что баба молодая совсем ссыкуха, в коротком платье, с длинными волосами. На каблучищах. Ну то есть, классическая клубная блядь.
– Это какой Олег? – хрипло пискнула Маринка. – Крёстный?
– А какой же ещё?
Маринка посидела немного, прибитая, и встала из-за стола.
– Спасибо. Я пойду, можно?
Отец кивнул.
– Тёмушку забери, – попросила Оксана, провожая её внимательным взглядом.
В комнате первым делом коротко срезала ногти. Тёмка всё трогал её за плечо, монотонно прося поиграть, а она старалась абстрагироваться и не раздражаться. Для аутистов сам процесс повторения одного и того же – уже увлекательное занятие, можно не заморачиваться и просто приглядывать, чтобы никуда случайно не влез, но Маринка обычно и этого долго не выдерживала. И папа тоже. И даже мама, которая однажды, как видно, смертельно устав, выпросила у отца недельку одиночного отдыха в Турции, и так оттуда и не вернулась, променяв проблемную семью с мужем ментом, за копейки ходящим под пулями, шестилетней капризной дочерью и трёхлетним доставучим сыном-аутистом на какого-то турка.
А вот Оксана была в этом плане святая – спокойная, выдержанная, добрая. И это просто чудо, что Тёмушке попалась именно такая нянька, и что эта нянька полюбила опера Иванова, несмотря на его опасную работу, вечную угрюмость и острую, болезненную недоверчивость к женщинам. Да и сам он словно исцелился ею, доверился спустя долгие пять лет одиночества…
И только сейчас Маринка вдруг остро поняла, как сильно подставила её перед отцом. Не дай бог всё вскроется… Отец не простит. Не с его характером прощать такое. Будет страдать и жрать свой диктаторский кактус, но нарушения своих правил с рук не спустит. И что тогда? Ну не выдержит Оксанка, плюнет и уйдёт – они ведь даже не женаты! – и всем четверым разом станет плохо. А всё потому, что одна самонадеянная дура решила, что уже выросла.
– Спокойной ночи, – заглянула к ней перед сном Оксана.
– Оксан, – села на кровати Маринка, – прости меня, а?
– Ты понимаешь, что я за тебя волнуюсь? – подсела та к ней. – И отец волнуется. И что я не могу между вами разорваться? Понимаешь?
Маринка порывисто обняла её, уткнулась носом в плечо.
– Я не хотела. Не думала, что так получится. Ты только не уходи от нас, ладно?
– Я не собираюсь никуда уходить, но если с тобой что-то случиться, боюсь, отец сам меня выгонит. За ненадлежащее исполнение служебных обязанностей! – Она говорила полушутливым тоном, но Маринка чувствовала в нём горечь. – Надеюсь, прошлой ночью ты не наворотила ничего такого, что уже не исправить? – заглянула Маринке в глаза. – Ты понимаешь, о чём я?
Маринка испуганно кивнула.
– Да. В смысле нет! Не наворотила!
– Хорошо. Давай договоримся, что больше это не повторится. Да?
Она ушла, а Маринка ещё долго лежала и думала – а вдруг наворотила?
*** *** ***
Очнулся. Вокруг темно, в лицо что-то тычется. Доносятся обрывки музыки, смех. Не с первой попытки, но удалось подняться – оказалось, вокруг какие-то ветки. Стал из них выбираться – покатился вдруг куда-то. Внизу долго приходил в себя: в голове били набаты, бок со стороны спины, плечо и бедро тянуло противной болью. Собрался, поднялся на четвереньки. Чуть в стороне с рёвом проносились машины. Дорога. Посидел немного, приходя в себя. Обернулся – выше по склону белела полукруглая стена «Якоря», ярко горели панорамные окна, на террасе толпились гости со свадьбы. Чуть ниже тянулось ограждение из кустов сирени. Вот из них-то он только что и «выпал» Вот в них-то его и скинули, отпинав для начала и слегка порезав. Ощупал плечо – мокрое и липкое, то же и с боком.
Каким-то чудом добрался до своего жигулёнка. При включённом свете через прореху в штанах осмотрел рану на бедре – колотая, противная, но неглубокая, может, сантиметров пять. Болеть, конечно, будет долго, но опять же – хорошо, не перо под ребро.
Пока сидел, ещё ничего, даже без приключений довёл машину до дома, но стоило встать – шатало так, что приходилось держаться за стены. Кое-как поднялся на второй этаж, но вот с попаданием ключом в замок возникли проблемы – от ранения плеча правая рука дрожала, и всё расплывалось перед единственным видящим глазом.
Щёлкнула соседская дверь.
– Ой, Данила, ты что ли, а я-то думаю… – и баба Маша осеклась. – Батюшки-и-и… Что случилось?
– Нормально всё, баб Маш. Просто подрался.
– Да ты же в крови весь! Тебе, может, скорую вызвать?
– Не. Я сам. Не переживайте. До свидания…
– Погоди, тебе тут передали!
– А, спасибо, – ни хрена уже не соображая, кивнул Данила и, стараясь не рухнуть при соседке, ввалился в квартиру. И рухнул уже там.
В темноте и тишине ненадолго забылся прямо в коридоре на полу. Очнулся и не сразу понял, где находится. Помогла дурацкая картинка на стене: сестрица Алёнушка и братец Иванушка покрытые фосфоресцирующим составом – её когда-то сто лет назад подарил матери отец. Ещё до развода. Интересно, почему она забрала себе отцовский дубовый стол, а свою картинку оставила?.. Мысли роились идиотские, но они привели в сознание.
Постоял возле зеркала в коридоре, рассматривая абсолютно заплывший глаз. Выругался, добрёл до кухни, выбрал нож поострее, прокалил его над плитой и, захватив полотенце и чекушку дядь Серёгиного самогона, вернулся к зеркалу.
Сотряс чувствовал, знал его симптомы, но не боялся. Был у него как-то нокаут с долгой отключкой, периодически случались нокдауны. Тренированная башка, короче. А уж сколько этих заплывших глаз и поломаных ушей! Тренер всё шутил: «Пока нос целый, ты, Магницкий, недобоксёр! Иди тренируйся!» Но на самом деле уважал, выделял среди остальных, пророчил большое спортивное будущее. А Данила подрос и, едва перейдя из средней весовой в тяжёлую, променял спортивный режим на кураж и дворовые бойни.
Сжав зубы, надрезал гематому под бровью, спустил кровь. Жаль льда нету.
Завалившись на диван, вспомнил вдруг про соседкину передачку.
– Барс, кс-кс-кс…
Тот примчался, полный надежд на кормёжку, но Данила только кивнул:
– Братан, притащи там пакет из коридора…
Кот глянул на него как на дурака.
– Дармоед, – борясь с головокружением, снова поднялся с постели Данила. – Поедешь у меня в гаражи жить, понял… – и, открыв пакет, замер.
В груди вдруг как-то непривычно расширилось и погорячело. Сердце радостно заколотилось, отдаваясь тупой болью в виски. Сама пришла! И тут же, следующей волной, догнало разочарование – но больше не придёт… С новой силой заболела голова, отбитые рёбра, порезы… Всё вдруг стало таким раздражающим и не имеющим смысла… А потом нашёл записку: «Верни мои босоножки! Завтра в десять на Заканальной»…
Лежал на диване, снова и снова перечитывая эти две строчки, и лыбился как идиот. И вроде уже даже ничего не болело. И было бы там «Сегодня ночью в Удаче» – встал бы и пошёл. А то до утра ещё ждать и ждать, блин…
Глава 10
К утру сто раз передумала туда-сюда. Измучилась и даже разозлилась на себя: Всего лишь забрать босоножки! Пришла, взяла, ушла. Всё! Не надо ни в глаза ему смотреть, ни разговаривать, ни даже здороваться, если не хочется!
Решила не идти. Всё, уже точно. Однако когда в начале десятого Оксана попросила её погулять с братом, Маринка неожиданно психанула.
– А можно было заранее предупредить? У меня вообще-то планы на это время!
Тут же болезненно заскребло по совести, но Оксана только вздохнула:
– Хорошо, я сама. Но говорю заранее: вечером надо будет погулять с Тёмушкой. Так тебя устраивает? И впиши, пожалуйста, в свои супер-планы на сегодня уборку в квартире. Ты, если помнишь, должна была сделать её ещё вчера.
Остановка «Заканальная» находилась в трёх кварталах от дома, от силы пять минут ходьбы, но Маринка почему-то шла все пятнадцать, а уже на подходе и вовсе остановилась. Стало вдруг как-то не по себе.
Ну и зачем ей эти дурацкие поломанные босоножки? Не проще ли соврать Оксанке, что, например, гуляли с Катькой ночью босиком по набережной, и она просто забыла обувь там? Ну да, по пьяни. Но с этим-то уже, вроде, разобрались?
Ещё более идиотски она чувствовала себя стоя на остановке: пять минут одиннадцатого, десять, пятнадцать…
Что он о себе вообще возомнил? Думает, она ему свидание назначила?! Идиот! Да просто босоножки суперские! И, между прочим, денег стоят! А каблуки можно и новые приделать!
Решительно направилась в сторону его дома. Просто заберёт своё и всё. Имеет право.
Позвонила в дверь, а в ответ тишина. И снова это ощущение, что она дура. Даже щёки вспыхнули, а в груди пронзительно заныла вдруг тоска по Кириллу.
Больно. Как же больно! И сколько глупостей не совершай – а заглушить боль не получается.
Всё мужики – козлы! Да пошли они все!
Пнула в сердцах дверь, и, словно в ответ, ручка на ней вдруг дёрнулась. И ещё раз, как будто кто-то баловался ею с обратной стороны. Из-за двери раздалось истошное мяуканье.
Маринка склонилась к косяку:
– Кс-кс-кс… Барсик, Барсик…
Он заорал ещё отчаяннее, и к участившемуся дёрганью ручки добавился грохот его прыжков.
– Барсик…
Он сиганул ещё, ручка вдруг щёлкнула, и дверь едва заметно приоткрылась.
*** *** ***
Колотить начало ближе к утру, да так сильно, что реально – зуб на зуб не попадал. Тело покрылось липкой ледяной испариной. Ломало. За неимением лучшего, обтирался дядь Серёгиным самогоном. Да что там обтирался – можно сказать умывался, особенно тщательно поливая припухшие порезы. Матерился при этом в голос и молотил кулаком по столу, пережидая резкую обжигающую боль. Потом снова валялся на диване и трясся.