Город чудес

Иногда меня спрашивают про Во. Я нахожу такие вопросы очень прямолинейными, но пресса нынче рвется вперед и вперед. Еще немного рвения, и она споткнется – по крайней мере, я на это надеюсь.

Я думаю о том же, о чем думала всегда: статус-кво равнозначен рефлекторной смерти.

Люди не меняются. Государства не меняются. Их меняют. Они сопротивляются. А иногда и дерутся.

Капитан первого ранга Кавита Мишра идет через пустырь, сунув руки в карманы шинели. Руины скотобойни за пустырем все еще дымятся, откуда-то из глубин поднимаются извилистые струйки дыма. Аханастанская полиция отгородила район, и Мишра замечает, что все офицеры выглядят очень серьезными, хмурятся и качают головами, щеки и носы у них раскраснелись под высокими шлемами с гребнями. У нескольких на плечах блестит золото – лейтенанты, а может, один-два капитана. Да, и впрямь очень серьезное дело.

Впереди констебль машет рукой в черной перчатке, завидев ее приближение.

– Простите, барышня, это место преступления, и я…

Мишра вытаскивает удостоверение и показывает ему.

– Доброе утро, – говорит она.

Констебль читает. Таращит глаза и отступает на шаг.

– Я понял, сударыня, – говорит он. – Э-э. Хотите, чтобы я позвал лейтенанта, сударыня?

– Если он тут главный – то да, пожалуйста.

– Да, сударыня.

Он рысью убегает прочь. Мишра ждет, окидывая взглядом руины скотобойни. Она могла бы пройти на место преступления, если бы захотела, – сколько бы золота ни украшало эти мундиры, ее пост с лихвой превосходит все прочие, – но не делает этого. Она не хочет, чтобы какие-то другие ее поступки, кроме появления и ухода, особенно запомнились.

Аханастанский лейтенант с внушительными седыми усами, которые колышутся всякий раз, когда он пыхтит от негодования, широким шагом идет к ней по тротуару.

– Да-да? – спрашивает он. – Чем могу помочь?

Она показывает документы. Лейтенант пугается, как и констебль, но возмущения в нем куда больше.

– Понятно, – говорит он. – Ну-ну. Как мило, что вы к нам присоединились, капитан Мишра. Министерство иностранных дел, да? При чем тут военная разведка? Разве что… дело каким-то образом связано с Комайд?

Лейтенанту неловко, потому что аханастанские власти прямо сейчас подвергаются серьезной критике. Такое случается, если допустить, чтобы бывшего главу самого могущественного государства в мире убили у тебя на заднем дворе.

– Мы пока что не уверены, – говорит Мишра. – Мы еще оцениваем ситуацию. А вы думаете, эти случаи связаны?

– Нет, – с удивлением отвечает он. – По крайней мере пока нет. Хотя я точно надеюсь, что связь и не обнаружится.

– Вы сказали, у вас еще серия трупов в другом месте, ниже по течению реки?

– На угольном складе, да. Работал профессионал. Очень высокого уровня. – Он окидывает ее взглядом. – Но я очень надеюсь, вы мне не скажете сейчас, что Сайпур с этим как-то связан. Я думал, дни, когда где-то рядом вызревают смертоубийственные конфликты, остались в прошлом.

– Сейчас я мало что могу вам сказать. Но можете не сомневаться, что Министерство иностранных дел не причастно к случившемуся. Хотя оно, разумеется, нас тревожит. Вы опознали какие-то из тел?

– Ни одного. Еще рано.

– И… – Она кивком указывает на выгоревшую скотобойню. – Здесь трупов не нашли?

– Пока нет. Но руины в плохом состоянии. Нужно время, чтобы все обыскать.

– Ниже по течению реки ничего не прибило к берегу?

– Нет. – Он устремляет на нее тяжелый взгляд. – Кого именно мне следует искать, капитан?

– Высокого мужчину, – говорит Мишра. – Волосы острижены очень коротко. Дрейлинг. С фальшивым глазом.

Лейтенант качает головой.

– Мы не находили трупов, соответствующих этому описанию, сударыня. Может, что-нибудь еще подскажете?

– Если бы знала больше, лейтенант, не стала бы утаивать. Он всего лишь сомнительный тип, которого заметили на месте предыдущего происшествия. – Она вытаскивает визитку и протягивает ему. – Если что-то узнаете, не могли бы вы уведомить меня? В этом деле нам лучше держаться друг друга.

– С радостью, сударыня, – говорит он, но улыбается достаточно недружелюбно, чтобы понять: все совсем наоборот.

– Спасибо, лейтенант, – говорит Мишра. Кивает ему, поворачивается и уходит обратно к своему автомобилю.

Она с облегчением переводит дух. Она ожидала, что кто-то из Министерства иностранных дел уже нанес ему визит – кто-то с официальным приказом явиться сюда, – и это могло обернуться некрасиво. Ибо, хотя у Мишры и был приказ проверить место происшествия, он пришел не из министерства.

Она едет на север, прочь от промышленных кварталов, мимо фабрик и нефтеперегонных заводов, чьи трубы извергают дым. Едет и едет, пока не оказывается возле дорожных туннелей, соединяющих восточный Аханастан с автомагистралями, идущими с севера на юг, – узкими, тесными артериями, высеченными в горе. Она въезжает в один из туннелей и примерно на полпути останавливается на аварийной полосе. Некоторое время сидит, наблюдая за другими машинами. Смотрит в зеркало заднего вида прищуренными, внимательными глазами янтарного цвета. Убедившись, что за ней не следили, достает конверт.

Конверт толстый и выглядит очень официальным, закрыт на шнурок, обвернутый вокруг бронзовой пуговицы. Мишра снова проверяет окрестности, потом открывает конверт и достает из него лист чего-то похожего на черную бумагу.

Она это делала уже много раз. Но все равно вздрагивает, прикасаясь к бумаге. Она знает, что на самом деле это не бумага, а нечто иное: поверхность листа кажется нежной, как соболиный мех, но если ее потыкать, то оказывается, что она твердая, как стекло… Чем бы это ни было, ее кожа воспринимает его как нечто чужеродное.

И оно попросту слишком черное. Чересчур черное.

Она достает карандаш и начинает писать. Она не может прочитать написанное – серое на черном неразличимо для глаза, – но знает, что для него это не важно. Куратор, как он предпочитает называть себя в обычной беседе, может видеть сквозь любую тьму.

Она пишет:

ТЕЛА ЕЩЕ НЕ ОПОЗНАНЫ. НИКТО НЕ ОБНАРУЖИЛ СВЯЗЬ С КХАДСЕ ИЛИ КОМАЙД. Я УБЕДИЛАСЬ, ЧТО В ШТАБ-КВАРТИРЕ КХАДСЕ КАК СЛЕДУЕТ НАВЕЛИ ПОРЯДОК.

ПЕРЕДАЛА АХАНАСТАНСКОЙ ПОЛИЦИИ ОПИСАНИЕ, КОТОРОЕ ВЫ ПРЕДОСТАВИЛИ. ПОКА ЧТО НИКАКИХ ПРИЗНАКОВ ПОДОЗРЕВАЕМОГО. ЖДУ ВАШИХ УКАЗАНИЙ ПО ПОВОДУ ТОГО, СТОИТ ЛИ УВЕДОМИТЬ МИНИСТЕРСТВО ПО ОФИЦИАЛЬНЫМ КАНАЛАМ.

Она складывает листок и выходит из машины, морщась, когда мимо с грохотом проносится большой грузовик, извергая выхлопные газы. Хотя Мишра – сайпурка, в глубине души она сельская девушка и предпочла бы повозку с лошадью всем этим новым автомобилям.

Она идет к маленькой служебной двери в стене туннеля, опять озирается по сторонам и открывает ее.

Внутри маленький цементный чулан, просто четыре голые стены и пол. В углу стоит сломанная метла вместе со старой и пыльной бутылкой. Больше ничего нет.

Она кладет листок в центр пола, потом закрывает дверь, следя, как тень от двери наползает на «бумагу».

Мишра смотрит на часы – ждать пять минут, – прислоняется к стене туннеля и зажигает сигарету.

Она не гадает, получится ли. Она знает, что получится. Все кусочки теневой бумаги находят его достаточно быстро, если поместить их в достаточно густую тьму. Не важно, где найдется такая тьма, ибо вся тьма для него едина.

Она наблюдает за ходом машин, подмечая модели, цвета, лица водителей. Он ее защитил, благословил, взял под крыло; но после того, что случилось прошлой ночью, кто знает, сработает ли это. «На какой безумный риск я иду, – думает Мишра, – ради существа, которое почти не понимаю».

Впрочем, это неверно. Она его понимает. А он понимает ее.

Она вспоминает, как он пришел впервые – кажется, в 1729-м, почти десять лет назад. Через четыре года после Вуртьястана. Через четыре года после того, как ее брат Санджай умер там в бою от ножа девчонки-штани не старше пятнадцати лет. Он сражался с повстанцами, пытался спасти девчонку, но она этого не поняла – или, может быть, ей просто было все равно. Кому есть дело до того, что думают эти дегенераты?

И что получил Сайпур в обмен на жертву, принесенную ее братом? Чего они добились благодаря его смерти? После того как Комайд покинула пост, Мишра уже ничего не понимала. Министерство и армия были в ужасном состоянии. Доверие общественности к национальным силам достигло рекордно низкого уровня. Торговцы рвались во власть и обходились с генералами и командирами, словно те были простыми бюрократами, канцелярскими крысами и чинушами. Мишра, как и множество других лоялистов, преисполнилась отвращения к собственному государству.

Она думала, что держит свое отвращение в секрете. Но скоро стало понятно, что это ей не удалось. Потому что однажды, после того как ее отправили сюда, в Аханастан, кто-то подсунул конверт под дверь ее квартиры.

Это ее встревожило. Адрес Мишры был тщательно охраняемым секретом министерства. Прямая корреспонденция запрещалась строго-настрого.

Но еще одной вещью, которая встревожила ее в связи с этим письмом, стал цвет бумаги.

Черная. Не выкрашенная в черный, как рубашка, но по-настоящему черная, словно кто-то взял идеальную черноту и выкроил из нее безупречный квадрат.

Мишра открыла письмо. И, сама не понимая каким образом, увидела строчки, написанные черным по черному, но это были разные оттенки черного.

…или, может быть, письмо делало кое-что другое. Может быть, глядя на эту бумагу, она на самом деле не видела написанных слов, но бумага сама писала их прямиком в ее разуме.

Письмо гласило следующее:

СЧИТАЕШЬ, ЧТО КОНТИНЕНТ ПОТЕРПЕЛ НЕУДАЧУ?

СЧИТАЕШЬ, ЧТО САЙПУР ПОТЕРПЕЛ НЕУДАЧУ?

ХОЧЕШЬ РАСПРАВИТЬСЯ С ОБОИМИ?

ХОЧЕШЬ НАЧАТЬ ВСЕ ЗАНОВО?

ЕСЛИ ДА, ТО Я СМОГУ ТЕБЕ ПОМОЧЬ. А ТЫ СМОЖЕШЬ ПОМОЧЬ МНЕ.

ПРОСТО СКАЖИ ЭТО СЛОВО ВСЛУХ:

И в нижней части письма появилось имя.

Мишра уставилась на письмо. Не только потому, что все это было очень странно, но еще и потому, что слова вторили глубокому ужасу, который метастазировал внутри нее, – той идее, что в этом мире ни одно государство и ни одна нация не могли по-настоящему добиться успеха. Континент был мерзостью, и теперь Сайпур, единственная надежда этого мира на справедливую, гордую и свободную демократию, губили меркантилизм и тщеславная, бесплодная борьба за мир. За десять лет военной карьеры Мишра привыкла просыпаться и думать: «У нас ничего не получится. Мы всегда находим способ все испортить. Всегда». И пока ее товарищи сражались, страдали и умирали, она не переставала сомневаться в том, ради чего все это происходило.

Увидев перед собой собственные мысли в письменном виде – и не важно, каким странным способом они к ней попали, – Мишра испытала мощные эмоции. Казалось, она впервые за много лет поняла, что не одинока.

Она перевела дух и громко прочитала имя.

А затем пришел мальчик – в то время он еще выглядел как мальчишка, – и у них случился долгий, очень долгий разговор.

За минувшие годы капитан первого ранга Кавита Мишра сделала для куратора немало странных вещей. На него работают и другие министерские – она это знает, потому что лично завербовала кое-кого, – но никто не сотрудничает так тесно, как она. К примеру, он и не мог выбрать кого-то другого, чтобы послать в Мирград, когда понадобилось заманить в ловушку того смеющегося мальчика, который как будто возникал из ниоткуда. И хотя то задание было как будто самым странным из всех, что ей поручили, она подозревает, что в будущем случатся еще более странные.

В особенности после Комайд, и Кхадсе, и той кутерьмы, что приключилась тут прошлой ночью.

Стоя в туннеле, Мишра смотрит на часы. Переводит дух и открывает чулан.

Листок черной бумаги все еще на полу. Она его поднимает и разворачивает.

Внутри новое послание. В точности как в тот первый раз в ее квартире, буквы как будто написаны черным – или, быть может, они пишут себя сами, в каких-то глубоких и тайных частях ее разума:

ПОКА ЧТО НЕ НАДО ПРЕДУПРЕЖДАТЬ МИНИСТЕРСТВО.

ИСПОЛЬЗУЙ ЗЕРКАЛА. СЛЕДИ ЗА ИХ ДЕЙСТВИЯМИ. ДОЛОЖИ НЕМЕДЛЕННО, ЕСЛИ БУДУТ ЗАМЕЧЕНЫ КАКИЕ-НИБУДЬ ИЗМЕНЕНИЯ ИЛИ ПЕРЕДВИЖЕНИЯ, В ОСОБЕННОСТИ В СВЯЗИ С ПОДОЗРЕВАЕМЫМ.

ОН С НИМИ ЗАОДНО. ОН ОПАСЕН.

Она вздыхает.

Потом берет спичку, зажигает о стену чулана и подносит пламя к уголку листа.

Огонь медленно ползет по черной странице, превращая ее в пепел. Она немного дует на него, помогая распространиться, а потом затаптывает остатки. Забирается в машину и едет прочь.

– Вот дерьмо, – говорит Мишра.

Она ненавидит дежурство у зеркал. Но приказ есть приказ.

В некотором роде современный мир теперь кажется Сигруду очень новым и продвинутым. В его дни автомобили встречались редко, телефоны и подавно, а пистолеты и винташи были дорогими экзотическими штуковинами.

Тем не менее, к его удивлению, мир остается в точности тем же самым. Например, если бы кто-то сказал Сигруду, что в этом очень современном, очень продвинутом обществе по-прежнему можно использовать поддельную трудовую визу – надежный запасной вариант, к которому прибегали разведчики, когда он был на службе, – чтобы пересечь Южные моря вплоть до Наваштры в Сайпуре, он бы подумал, что этот человек – дурак. Ведь бюрократы и власти должны были закрыть разнообразные лазейки, которые делали такие подделки возможными? Ведь этому новому поколению, купающемуся в таком количестве технологий и инноваций, следовало найти способ устранить этот заурядный обман?

Но похоже, что мельницы правительства мелют еще медленнее, чем Сигруд себе представлял. Потому что он наряду с десятками других неряшливо одетых дрейлингов и континентцев беспрепятственно покупает билет и плывет через Южные моря в Наваштру без происшествий. Сайпурские чиновники даже не смотрят в его сторону. Возможно, Сайпур так сильно нуждается в умелых рабочих, что его не особенно волнует, если некоторые из них будут вредоносными агентами.

Попасть из Наваштры в Галадеш потрясающе просто. Все идущие вдоль побережья транспортные пути – будь то дороги, маршруты кораблей или рельсы – неизбежно поворачивают к Галадешу, второму по величине городу мира, бесспорной столице цивилизации. И хотя блокпосты и меры безопасности в Галадеше серьезнее, чем где-либо, они все же не настолько серьезны, как те, с которыми Сигруду приходилось справляться на службе сайпурскому Министерству иностранных дел, – и, удивительное дело, они не представляют никакой угрозы для него.

«Возможно, это общество, которое я никогда не мог себе представить, – думает он. – Возможно, это общество, где более или менее царит мир».

А потом он внезапно оказывается на месте. Он ходит по Галадешу свободно и беспрепятственно – по городу, который во многом определил его жизнь и бесчисленное множество других жизней. Потому что любой выбор, сделанный здесь – касайся он хоть войны, хоть торговли, – обязательно имел миллионы последствий и жертв.

Сигруд старается не озираться, пока идет по Галадешу. Его больше всего поражает, насколько город чист и хорошо организован. Мирград был шизофреническим, полуразрушенным бедламом, Вуртьястан лишь немногим превосходил форпост посреди диких земель, а Аханастан построили специально для обслуживания судоходного канала, создавая полупромышленное-полуурбанистическое подобие города.

Но Галадеш другой. Галадеш, в отличие от всех прочих городов, которые он когда-либо видел, осмысленный.

Это можно почувствовать, когда идешь, минуя квартал за кварталом. От изящных деревянных свай, на которых стоит множество домов, до сточных канав на улицах и извивов надземки все сделано не просто хорошо, но именно так, как надо. Галадеш, как убеждается Сигруд, это город инженеров, город мыслителей, город людей, которые не действуют опрометчиво.

Или, по крайней мере, действуют опрометчиво только на своей территории. В остальном мире, как известно Сигруду, все происходит иначе.

Он не может не удивляться тому, как город течет, как он дышит. Как выстроенные из камня старые коммерческие здания в центре превращаются в изящные жилые кварталы, где все дома стоят на столбах или сваях на случай затопления – ибо Галадеш построен на море и постоянно воюет с водой. Возможно, именно поэтому бо́льшая часть города кажется безукоризненно продуманной и спланированной. Или, возможно, сайпурцы, которые были в рабстве у Континента на протяжении веков, невероятно, немыслимо чувствительны к вторжению в чужую жизнь. Стоит заглянуть в газеты, и сразу видно: если кто-то где-то предлагает построить новое жилое здание, галадешцы сразу устраивают масштабные дебаты о последствиях и воздействии такого строительства, а также о том, приемлемо ли оно. Такое поведение кажется Сигруду немного излишне цивилизованным, потому что сам он – дитя культуры, в которой в споре обычно побеждал тот, кто кричал громче остальных.

Он сразу же берется за дело. В этом высокоорганизованном мегаполисе не требуется много времени, чтобы найти адрес. Нужное ему место – недалеко от центра Галадеша, в одном из самых богатых и престижных районов. Когда он добирается туда, то не видит дома за высокими деревянными стенами, но понимает, что попал куда надо, благодаря охранникам-сайпурцам у ворот – они в штатском, разумеется, но дрейлинг знает, как выглядят солдаты.

Сигруд ждет вечера, потом пробирается тайком через дворы соседних зданий. Никто его не видит, никто не удивляется. Это цивилизованные люди. У них нет необходимости следить за своей собственностью.

Притаившись по другую сторону стен, он ждет звука шагов или вздоха. Ничего не слышит. «Наверное, охрана только у входа, – думает Сигруд. – И это… удивительно глупо». Дрейлинг готовится, потом перепрыгивает через забор.

Он приземляется в очень аскетичном саду позади дома. В основном просто трава, камни и странный кустарник, обстриженный почти под ноль. В задней части дома раздвижная стеклянная дверь, и замок на ней совершенно непримечательный. Сигруд вскрывает его менее чем за полторы минуты, а потом проскальзывает внутрь.

Он сверяется с карманными часами. Уже поздний вечер. Она скоро вернется.

Он тихонько крадется через дом, находит глубокую тень на балконе над входом и ждет.

Примерно через час раздается звон ключей. Дверь открывается. Затем появляется старая женщина.

Она слегка сутулится, волосы у нее серовато-белые, кожа в морщинах от долгих лет на солнце и напряжения. У нее теперь есть трость, которую она использует с большим нежеланием, как будто кто-то приклеил ее к руке, и она не знает, как снять эту штуку. Он наблюдает, как она подходит к вешалке для одежды и вставляет трость в углубление на дне, бормоча: «Проклятая хреновина», а затем начинает длинный, медленный, сложный процесс – снимает пальто. Это требует времени, ведь у нее не просто явно болят суставы, но к тому же левая рука – протез, сияющий металлом от локтя вниз.

Сигруд смотрит на нее, не шевелясь и даже не дыша. Не потому, что боится, но потому, что даже не ожидал увидеть, какая она старая. Она вовсе не то стремительное, могучее существо, с которым он был некогда знаком и которое, казалось, могло пробить корпус линкора, стоит только захотеть. За тринадцать лет она стала кем-то другим.

Он смотрит, как она ковыляет в кухню, где наливает себе стакан бренди. Стоит у раковины, не спеша потягивает алкоголь. Но он чувствует: что-то изменилось в том, как она движется. Слишком напряженно, слишком осторожно…

Женщина опускает стакан.

– Если это не ты, Сигруд, – произносит она, – то я повернусь и начну стрелять.

– Это я, – отвечает он, выходя из тени. – Как ты поняла, что я здесь?

– Потому что ты воняешь, – говорит она. – Очень сильно. Как будто сидел в трюме корабля не одну неделю. Как оно, скорее всего, и произошло. Все честно, не правда ли? Ты меня унюхал в Вуртьястане…

Генерал Турин Мулагеш замолкает, повернувшись и увидев его. Ее лицо обмякает от потрясения.

– Клянусь морями, Сигруд, – шепчет она. – Взгляни на себя. Только взгляни на себя.

Сигруд смотрит на нее с балкона, не зная, что делать.

– Ты ничуточки не изменился, Сигруд, – тихо говорит она. – Не постарел ни на день.

Сигруд ждет в читальне, где за большими эркерными окнами открывается вид на хаотичный центр Галадеша. Дрейлинг не может перестать его рассматривать.

– Ах, – говорит Мулагеш, возвращаясь с бутылкой вина и двумя бокалами. – Впервые в Галадеше?

Он кивает.

– Очень славный город, – говорит Мулагеш. – Если ты можешь позволить себе жить здесь. Большинство не может. Этот треклятый дом, где меня поселили, – мне, мать твою, пришлось бы прожить свою жизнь десять раз кряду, чтобы его оплатить.

Он вежливо улыбается, не зная, что сказать.

– Итак, поведал ли тебе кто-нибудь, – небрежно продолжает Мулагеш, зубами вытянув пробку из бутылки вина и выплюнув ее на пол, – каким гребаным дурнем ты себя выставил, явившись сюда?

– Да. Включая меня самого.

– Но не сработало.