Реквием по мечте

Солнце уже зашло, типа, наступил вечер, но Гарри и Тайрон мучились от света, который резал им глаза. Они спрятались за солнцезащитными очками. Хуже всего днем, когда светит солнце, и этот свет отражается от окон, машин, зданий, этот чертов свет давит на твои глаза, словно двумя большими пальцами, и ты ждешь одного – ночи, когда твои глаза смогут отдохнуть от дневной атаки и оживут при восходе луны, однако ты никогда не получаешь полного облегчения, которого так ждешь. Ты начинаешь чувствовать, как дневная апатия начинает улетучиваться, когда работяги и голубые воротнички, отпахавшие с девяти до пяти, садятся за ужин с женами и детьми, и жены выглядят как и всегда: толстожопые, потрепанные овцы, швыряющие на тарелки то же самое дерьмо, что и всегда, а чертовы ублюдки верещат, как макаки, и спорят, чей кусок мяса больше, и у кого больше масла на хлебе, и что будет на десерт, а после ужина банка пива и вечер перед телевизором с порыгиванием, ковырянием в зубах, попердыванием и мыслями о том, что стоило бы пойти на улицу и снять какую-нибудь офигенную телочку, да вот только слишком устал, а потом их жены плюхаются рядом на диван и рассказывают то же самое дерьмо, что и всегда. Ничто не меняется. К тому времени, когда эта сцена проигрывается по всему Яблоку, улицы пустеют, но чертовы огни остаются. Да, фонари, это неприятность, но все же лучше, чем солнечный свет. Все, что угодно, лучше этого. Особенно в середине лета. Ты только что выдал целую тираду, друг мой. А я бы вот щас танцевал в темном углу какого-нибудь клуба под кайфовый грув с какой-нибудь клевой лисичкой, а то и дал бы ей потрогать своего большого дружка. Господи, старик, у тебя на уме одни дырки и ничего больше. Ради всего святого, ты вообще когда-нибудь пытался думать той частью, которая находится выше пупка? Блин! Что за херню ты несешь? Разве я должен ограничивать себя только потому, что тебе укоротили твое еврейское хозяйство? Мой хер не просто шланг для ссанья. Черт, дай пять. Гарри шлепнул по подставленным ладоням Тайрона, и Тайрон повторил его жест. Ну что, чувак, так и будем стоять здесь, считая проезжающие тачки, или займемся чем-нибудь интересным? Эй, че ты несешь? Ты же знаешь, я не считаю. Господи, мужик, да успокойся ты, а? Тебе не кажется, что они разбодяжили этот кайф веселящим газом? Да и хрен с ним, пойдем лучше туда, где есть хоть какая-нибудь жизнь. Че говоришь? Эй, малыш, у меня отходняк. Поехали-ка лучше через город к моргу? Эй, йе, ангелы сегодня на посту. В морге всегда что-нибудь происходит. Давай замутим это дело, детка.

Гарри Голдфарб и Тайрон Си Лав вскочили в автобус. Гарри хотел было сесть в передней части, на сиденье позади водителя, но Тайрон схватил его за руку и, выдернув из кресла, встряхнул его, глаза навыкате: ты в своем уме, чувак? Он тряс Гарри и дрожал сам, бросая быстрые взгляды по сторонам: ты хочешь, чтобы нас убили? Хочешь, чтобы нас линчевали, повесив на фонаре? Что, вообще колпак свернуло, что ли? Эй, братка, расслабься. Что на тебя нашло? Что на меня нашло – автобус притормозил у остановки, и Тайрон оттолкнул Гарри в глубь салона, глядя через плечо на входивших пассажиров, – что на меня нашло? Ты псих? Это же южный Бронкс, чувак, я имею в виду южный, ЮЖНЫЙ, врубаешься? Вот дерьмо. Давай-ка, чувак. Они пошли по проходу в конец автобуса, отскакивая, наклоняясь и спотыкаясь. Извините, извините. Простите, не хотел… Остальные пассажиры автобуса продолжали читать газеты, разговаривать, смотреть в окна, читать рекламные объявления, сморкаться, протирать стекла очков и глядеть прямо перед собой в никуда, покуда они, шатаясь, брели по проходу. Когда они наконец дошли до задней части автобуса и сели, то оба с облегчением громко вздохнули. Хей, масса Гарри, как так получилось, что ты сидишь на заднем сиденье автобуса с черными? Что ж, я скажу тебе, брат Тайрон, это случилось потому, что все мы братья, и под этой белой кожей бьется такое же черное сердце, как и у тебя, хахахаха, дай пять, и они снова хлопнули друг друга по рукам. Чиеерт, мужик, да ты не белый на самом деле, ты просто бледный… и запомни, красота на поверхности, уродство глубоко внутри, снова хлопки по рукам. Гарри изобразил руками телескоп и стал рассматривать в него рекламу, расклеенную по всему автобусу. Ты че творишь, придурок? Это единственный способ рассматривания рекламы, чувак. Так тебя ничего не отвлекает от рассматривания телочек. Гарри понизил голос: не стесняйся, обхвати ее обеими руками. Блин, чувак, иди ты… Думаешь, я над тобой прикалываюсь, да? Давай же, попробуй сам. Это единственный способ, старик. Серьезно. Ты ведь никогда не замечал все эти красивые рекламки на потолке автобусов, а их так много. Гарри оглядел рекламные наклейки, словно моряк горизонт. Эй, глянь вон на ту. Уверен, ты пропустил ее. Интересно, а она делает это или не делает? Только ее гинеколог знает наверняка. Небось постоянно в ее штучку заглядывает. Ага, помаши ручкой, если у тебя нет этой штучки. Они растянулись на креслах и продолжали трепаться и шутить весь путь до морга.

Они вышли и некоторое время стояли на углу, пока автобус медленно отъезжал от остановки, обдав их парами дизеля. Ребята прикурили по сигарете, наслаждаясь вкусом первой затяжки, и, оглядевшись по сторонам, перешли на другую сторону улицы. Они зашагали вниз по слабо освещенной стороне, перепрыгнули низкое ограждение, оказавшись на дорожке, ведущей к тоннелю, затем быстро через тоннель и направо, к маленькому узкому проходу, и уже звонят в звонок с пассажем из Пятой симфонии Бетховена: ДА ДА ДА ДААААА. В старом сериале «Шпион Смэшер» каждая серия открывалась темой из Пятой, и одновременно на экране появлялась буква V, а под ней ее эквивалент в азбуке Морзе, точка точка точка тире. Ангел любил этот сериал. Он думал, что действительно круто победить в войне с помощью Бетховена. Это был его секретный сигнал для всяких случаев. Некоторое время Ангел рассматривал их в глазок, потом слегка приоткрыл дверь. Побыстрее, пока сюда не попал свежий воздух. Они проскользнули внутрь, и Ангел закрыл за ними дверь. Горячий, душный летний воздух остался за дверью, и внезапно стало прохладно, даже очень. Они прошли мимо оборудования, вверх по стальной лестнице, ведущей в офис. Воздух был густым от дыма, экзотично извивавшегося в голубом свете, который красиво завихрился, когда открылась и закрылась входная дверь. Томми, Фред и Люси сидели на полу и слушали музыку из радиоприемника, стоявшего на столе. Что ты говоришь, парень? Хей, малышка, что происходит? Как дела, сладкая? Эй, брат мой, как поживаешь? Все классно, Гарри. Что тут у нас, детка? Ништяк, бейби. Гарри и Тайрон сели на пол и, привалившись спиной к стене, покачивались в такт музыке. Какие дела сегодня, Ангел?

Да у нас тут постоянно какие-нибудь дела, друг. Это место оживает, когда здесь появляется Ангел, а? Вы как? Есть че? Пока нет. Скоро все будет. Годжит уже едет сюда. Эй, офигенно. У него всегда хороший перец. Звонок из «Смэшера» поднял Ангела на ноги, и он вышел из офиса. Через минуту он вернулся с Мэрион и Бетти. Хей, что творится, красавчик? У меня все круто, малышка, как сама? Что говоришь? Знаешь, все зашибись, как всегда. Они присоединились к остальным на полу, Мэрион села рядом с Гарри. Тайрон посмотрел на Фреда. Классно выглядишь, дружище. Ты же меня знаешь. Сила и здоровье. И чем ты занимаешься, меняешь бальзамы? Чиеерт, старик, у них там в гробах некоторые трупаки выглядят получше, чем ты. Ооооо, это серьезное дерьмо, мужик. Этот чувак заходит в ту комнату и пугает жмуров. Э, старик, это должность у него такая. Не давай ему обосрать тебя, открой рот. Знаешь что, детка, ты просто дегенерат. Хихиканье перешло в смех, и смех становился все громче и громче. Эй, чувачок, кто тебя отпустил гулять без поводка? Ооооо, ну это – ТОЧКА ТОЧКА ТОЧКА ТИРЕ. Ангел крутанулся на месте и выскочил из комнаты, где сразу воцарилась никем не прерываемая тишина, так как каждый чувствовал присутствие Годжита и ждал его появления в дверях, как чертика из табакерки. Да вот он. Эй, дружище, как жизнь? Здорово, детка. Поздоровайся со мной, братуха – шлеп.

Ты в порядке, малыш? Чиеерт, в порядке ли я? Какого хера, ты думаешь, я здесь торчу, глядя на все это? Ага, место какое-то мертвое, хе-хе. У меня с собой не героин, а бомба, старик. Я серьезно, это ди-на-мит, прямо от айтальянцефф. Все полезли за деньгами, Годжит выложил героин на стол и собрал бабло. Поехали. Все вышли из офиса и разбрелись по слабоосвещенной холодильной комнате, доставая из щелей, трещин, из-под половиц, медицинских приборов и кирпичей свои шприцы, пузырьки с водой и ложки. Не важно, сколько других наборов для инъекций наркоты пряталось по всему городу, но каждый из них обязательно имел еще один, спрятанный в Окружном морге Бронкса. Они вернулись в офис, наполнили бумажные стаканчики водой, и каждый застолбил по маленькому кусочку пространства на полу. Радио все еще играло, но напряжение в офисе было столь сильным, что никто не обращал на музыку никакого внимания, сконцентрировавшись только на своих ложках, куда аккуратно сыпались порции героина, добавлялась вода, которая кипятилась, пока героин не растворялся полностью, затем через ватный фильтр жидкость выбиралась в шприц. Каждый знал, что он в комнате не один, но не обращал никакого внимания на происходившее вокруг. Найдя подходящую вену, они втыкали иглу и наблюдали, как первые капли крови, пульсируя, смешиваются с раствором, – их глаза были прикованы к этому зрелищу, все их ощущения были настроены только на получение кайфа, желудки выворачивало от нетерпения. Потом они нажимали на поршни своих шприцев, вводя героин в кровь, и ждали первой волны прихода, затем снова наполняли шприц кровью и прокачивали его, чтобы не потерялось ни капли раствора, потом плыли по медленному течению прихода, чувствуя, как тело испаряет влагу, и, промыв шприцы, ставили их в стаканы с водой, прислонялись спиной к стене, закуривали, их движения замедлялись, глаза прикрыты, а внутри все так тихо и спокойно; воздух ласкает, жизнь свободна от всяких забот; их разговоры еще медленнее, тише. Гарри сунул палец в нос. Эй, брат, дерьмо-то просто убойное. Годжит, братишка, ты классный чел. Ты чертовски прав, я очень классный. Ты видел все остальное, а теперь ты видишь самое классное. Смешки и хохотки были низкими и ленивыми, и – о, такими крутыми. Эй, чувак, достань мне победителя. Палец правой руки все так же был похоронен в носу по вторую фалангу, брови сошлись на переносице в глубокой концентрации, все его существо было вовлечено в чувственное удовольствие, почти оргазмическое удовлетворение от поиска твердой субстанции, которую нужно подцепить за подсохшие края, затем аккуратно вытащить наружу из темных глубин ноздри к ласковому голубому свету для того, чтобы потом можно было с наслаждением раскатать ее между пальцев. Звук его голоса ласкал слух, отражая его внутреннюю умиротворенность и удовлетворение. Все классно, парень. Разных людей по-разному гладят, да, чувак? Мэрион поцеловала Гарри в щеку, мне кажется, ты очень красивый, Гарри. Мне нравится смотреть на парня, который доставляет себе удовольствие. В смехе послышалось легкое напряжение, однако он был хриплым и, ооооо, таким медленным. Блин, че б вам всем не отвалить и не оставить парня в покое. Пусть делает что хочет. Пусть кайфует. Это же сколько терпения надо, чтобы по козявкам прикалываться. Ага, каждый раз, когда ему нужно потерять фунтов десять, ему всего лишь надо поковырять в носу. Надо моей сестре сказать. Она как два меня. Она каждый раз напрягается, когда меня видит. Так подсадил бы ее на гердос, и от ее жирной жопы в момент ничего не останется. Эй, чувак, а может, ты себя пальцем трахаешь? Эй, Гарри, одолжить тебе пальчик? Блин, а почему бы вам всем не оставить его задницу в покое, нах? Чиеерт, это так же хорошо, как в киске ковыряться, да, Гарри? Давай, детка, давай!!!

Гарри ухмыльнулся в ответ на насмешки и прервался, чтобы затянуться сигаретой, потом почесал кончик носа тыльной стороной ладони. Вас всех надо в тюрьму посадить за ущемление религиозных свобод. Бетти шутливо перекрестила его: во имя отца и сына и святой сопли. Гарри присоединился к общему веселью, а Ангел прибавил звук у радио, покачивал головой и прищелкивал пальцами. Эй, Ангел, есть там у тебя интересные клиенты? Нее, они все там отмороженные, хар, хар, хар. Голова Ангела качалась вверх-вниз, когда он смеялся, одновременно пытаясь что-то говорить, и его слова смешивались со смехом, они все – куча жмуриков. Блин, да я уверен, что они выглядят лучше, чем ты, малыш. Не говори так. Мне кажется, Ангел симпатичный. Ага, ха ха ха, как Граф Дракула. Я предлагат фас добро пошалофать. Выпит фаш крофф, пока она не стала свернутса комки. Люси захихикала, тряся головой, а если бы этот чувак попал сюда, хехехехе, то он был бы голодный, как твою мать. Не ссать. Если он укусит Годжита, то передоз ему гарантирован. Забавное зрелище – вампир на кумарах. Гарри приобнял Мэрион и притянул к себе: спокойно, детка, или я укушу тебя за горло, – и начал покусывать ее шею. Она хихикала и отбивалась, и вскоре оба устали и просто прислонились к стене, широко улыбаясь. Кроме шуток, Ангел, у тебя бывает что-нибудь особенное, молодые да хорошенькие жмурики? Чиеерт, да этот мудило настоящий упырь, чуваки. Все хихикали и почесывались. Все нормально, брат, я понимаю. Некоторые любят погорячее, а некоторые – похолоднее. Хей, Годжит, чего это ты подсыпал в дозняк Фреда? Мэрион смеялась и давилась дымом, эй, Фред, иди-ка ты на другую сторону комнаты. Мне будет намного спокойнее. Они все смеялись и хихикали и почесывали носы, прикалывались над Фредом и затягивались сигаретами. Дым стал страшно густым, и из-за голубого света казалось, будто офис морга каким-то образом превратился в кусочек неба. Да мне наплевать, что там в дерьмо намешали, я хочу понять, что он задумал? Для начала он должен найти. Вчера здесь была настоящая куколка, чувак. Просто обалденная. Класс. Рыженькая. Настоящая рыжая, и сложена как кирпичный сортир. У нее была пара вооот такенных буферов и задница просто бесконечная. Фред говорил и жестикулировал настолько быстро, насколько ему позволял наркотик, да ладно гнать-то. И сколько ей было лет? Эй, откуда я знаю. Может, девятнадцать-двадцать. Вот бля, ну разве это не пипец, а? Этот мудило беспокоится о ее возрасте. Он типа правильный, не хочет, чтоб его сцапали с малолеткой. Верно, Фред? Все ухмылялись так широко, что чуть губы не лопались, и похохатывали, качая головами. И где же она? Может, Фред не прочь встретиться с этим мяском? МЯСО? Бетти качала головой и посмеивалась: знаете, ребята, вы просто больные. Эй, не выбрасывай это. Это экологически неправильно. Нужно все отдавать в переработку, чувак. Смех становится еще громче. Бля, вы, беложопые мудаки, просто ненормальные, серьезно. Вы говорите, как куча долбаных каннибалов. Эй, мужик, че шумишь? Я просто задал дружеский вопрос. Очередной взрыв смеха. Отчего она умерла-то? Да кто вообще сказал, что она мертва? Она была посетительницей, хар, хар, хар. Отлично, да? Заставил я вас поржать, да? Знаешь что, чувак, тебе здесь самое место, потому что твоя башка давно того, детка, я серьезно так считаю. Чья-то рука дотянулась до радио и сделала звук громче, и музыка пробила себе путь через голубой дым и смех. Эй, это мой чувак щас поет. Все покачивали головами в такт песне. Да, скажи им, малышка, нам всем нужно на кого-то опереться. О, обопрись на меня, крошка, обопрись на меня! Вы врубаетесь, этот черт говорит о ее грудях, всегда открытых? Что это еще за хрень, она закрыла свои ноги? Эй, Ангел, успокойся, ладно? Глаза у каждого были прикрыты от дыма и кайфа, а их лица кривлялись и ухмылялись, когда они пытались понять смысл слов. Эй, малышка, у тебя не найдется на парковке местечка для меня? Фред ухмыльнулся и пощелкал языком, а Люси продолжала смотреть на струйку дыма, танцующую на кончике ее сигареты, пытаясь определить разницу в оттенках дыма, исходящего из разных концов сигареты, горящего и фильтра. Дай мне немного кокаина и капельку сочувствия и открой мне свою красоту. Снова смех. Оооооо, это та еще сучка, чувак. Внезапно все замолчали после строчки мечтай, мечтай, каждый по-своему думал о том, что мечтать самому не обязательно, с этой работой прекрасно справляется распрекрасного качества героин…

Затем они снова развеселились, слушая песню дальше, и веселились и глумились от души, да, теперь ты верно говоришь, чувак, мне нужен кто-то, чтобы продолжать и кончать. Ееее, сделай это со мной, детка, ах хааааа. Люси искоса посмотрела на Фреда, не смотри на меня, малыш, лучше беги к своей мамочке. Все дружно рассмеялись. Оооооо, она та еще штучка. Фред хохотнул так громко, как мог, но все равно не услышал себя. Он попытался посмотреть на Люси, но не смог поднять голову, экономя энергию для затяжки сигаретой. Песня продолжалась, и они слушали, внимая каждому слову, прокручивая его в голове. Гарри сунул в рот новую сигарету и потянулся за сигаретой Тайрона, чтобы прикурить от нее, однако Тайрон отвернулся и бросил ему коробок спичек. Гарри посмотрел на них, затем медленно поднял их и углубился в процесс вытаскивания спички из коробка, поджигания ее, поднимания ее на нужную высоту и опускания головы, насколько необходимо, а затем в процесс самого прикуривания. Оу, йее, возьми все, киса, только не трахай мне мозг. Ох, какая приятная ком-па-ния. Эй, братан, спой-ка снова. Зачем? Чьей это ты кровушки захотел? Да мне насрать, бля, лишь бы это была не моя кровь. Братан, единственное место, где я хочу видеть свою кровь, это мой баян, когда я беру контроль, как раз перед тем, как загнать дерьмо назад в вену. Черт, у тебя в голове одна извилина, чувак. Ага, и еще несколько на обеих руках. Смешки и хохотки становились все громче, превращаясь в смех, когда они кивали в такт музыке, периодически затягиваясь сигаретой, глядя на скучный серый бетонный пол, на котором они сидели, не замечая его, поглощенные только своими ощущениями, и чувствовали себя просто прекрасно. Последние ноты все еще звучали у них в головах, когда началась следующая песня. Эй, врубаешься, чего они играют? Черт, я не слышал этого с тех пор, как начал вмазываться. Господи, таких старых пластинок просто не бывает, перец. Мэрион уютно прислонилась к плечу Гарри, ее глаза и лицо освещала улыбка. Помнишь, как мы тогда того кота? Ага… В голосе было столько ностальгии, что можно было почти видеть, как воспоминания дрейфуют в голубом дыму, воспоминания не только о музыке, радости и юности, но, возможно, и о мечтах. Они слушали музыку, и каждый слышал что-то свое. Они чувствовали себя расслабленно и были частью музыки, частью друг друга, почти частью мира. И так еще одна ночь-карусель в Окружном морге Бронкса медленно уплывала навстречу новому дню.

Телефон зазвонил во второй раз, и Сара Голдфарб подалась к нему, не прекращая настраивать антенну телевизора, разрываясь между желанием узнать, кто звонит, и необходимостью избавиться от полос, время от времени искажающих картинку на экране, она снова вздохнула, собрала силы и, покосившись на телефон, звонивший снова и снова, стала наклоняться к нему, протянув одну руку к трубке, а кончиками пальцев другой продолжая потихоньку поворачивать антенну. Да иду я, иду. Не вешайте трубку, она устремилась к телефону, едва не упав на середине шестого звонка, и плюхнулась в кресло. Алло? Миссис Голдфарб? Да, это я. Голос был таким радостным, таким доброжелательным и полным энтузиазма, таким настоящим, что она повернулась к телевизору, решив, что голос исходит оттуда. Миссис Голдфарб, вас беспокоит Лайл Рассел из «Макдик Корпорейшн». Миссис Голдфарб, не желали бы вы поучаствовать в одной из наших самых интересных, самых позитивных программ? Оооо, я? На телевидении? Она переводила взгляд с телевизора на телефон и обратно, пытаясь смотреть на оба предмета одновременно. Хаха, я так и думал, что вы согласитесь, миссис Голдфарб. Могу с уверенностью сказать, судя по теплоте в вашем голосе, что вы именно тот человек, который нам нужен для программы. Сара Голдфарб покраснела и моргнула: я никогда не думала, что когда-нибудь попаду на телевидение. Я просто… – Хаха, я понимаю ваши чувства, миссис Голдфарб. Поверьте, я, как и вы, счастлив, что стал частицей этого фантастического мира. Я считаю себя очень счастливым человеком, потому что у меня ежедневно есть возможность помогать людям вроде вас, миссис Голдфарб, быть частью программинга, которым гордимся не только мы, но и вся телеиндустрия – нет, вся нация. Мать Гарри мяла воротничок блузки, чувствуя, как из груди выскакивает сердце, ее глаза блестели от возбуждения. О, я и мечтать не могла… Голос Лайла Рассела стал серьезным. Очень серьезным. Миссис Голдфарб, вы знаете, о какой программе идет речь? Знаете? Нет… Я… смотрю «Аякс» и не уверена… На телевидении??? Миссис Голдфарб, вы сейчас сидите? Если нет, сядьте немедленно, потому что, когда я скажу вам, о какой программе идет речь, у вас от радости закружится голова. Я села, уже села. Миссис Голдфарб, я говорю не о чем другом, как о… Он внезапно замолчал, и Сара еще сильнее вцепилась в воротничок своей блузки, широко раскрытыми глазами глядя на телефон и телевизор, не уверенная, откуда именно теперь пойдет голос. Когда он снова заговорил, его голос был глубоким, низким и чувственным: миссис Голдфарб, мы представляем телевикторины. Оооооо… Он выдержал драматическую паузу, пока Сара Голдфарб пыталась овладеть собой, ее дыхание перекрывало голоса из телевизора. Голос Лайла Рассела стал театрально неотразимым: да, миссис Голдфарб, плюс кое-что еще, кое-что новенькое, шоу, которые будут в следующем сезоне; шоу, на которых захотят побывать миллионы американцев; те самые шоу, которые с нетерпением ждут миллионы. – Я… я… на теле… О, я не могу… Да, миссис Голдфарб, именно вы. Я понимаю ваши чувства, вы думаете: почему именно я, в то время как многие миллионы зрителей отдали бы все, только бы попасть на эти шоу. – О, я даже не могу пред… Что ж, миссис Голдфарб, я могу сказать, почему вам так повезло. Наверное, у Бога в сердце есть для вас особенное местечко. Сара Голдфарб упала в свое кресло, сжимая в одной руке телефонную трубку, а другой по-прежнему сжимая воротничок. Ее глаза навыкате. Ее рот открыт. Впервые на своей памяти она не осознавала присутствие телевизора. Всю необходимую информацию вы получите по почте, миссис Голдфарб. До свидания… И благослови вас Господь. Пип.

Ангельские лики плыли перед матерью Гарри, звучали псалмы, так успокаивающе… Гудки телефонной трубки в ее руке и взорвавшаяся на экране бутылка очистителя, превратившаяся в маленький торнадо, привели ее в чувство. Она вдохнула. Потом выдохнула. Телефон. Да. Телефонную трубку нужно повесить на место. Ахааааа. Брямс. Она промахнулась. С минуту она смотрела на телефон, затем опять сняла и правильно положила трубку. На телевидении. Боже мой, телевидение. Ой, что же мне надеть??? Что я должна буду надеть? Я должна буду появиться там в красивом платье. Наверное, пояс не подойдет, слишком жарко. Сара посмотрела на себя, потом в ужасе закатила глаза. Может, мне и придется попотеть, но пояс нужен обязательно. Может, мне сесть на диету? Я перестану есть. Я потеряю тридцать фунтов до того, как окажусь на ТВ. Тогда с поясом я буду выглядеть как Спринг Бойингтон… немного… вроде как… Прическа! Я попрошу Аду сделать мне прическу. А может, они мне ее сами сделают. Специально. О… надо было спросить… спросить кого? Как там его звали? Я вспомню, я вспомню. Само вспомнится. Он сказал, что все пришлют по почте. Я отлично выгляжу в красном платье с… Нет! Красный не очень хорошо смотрится в телевизоре. Как-то неправильно, размыто. Туфли и сумочка и серьги и ожерелье и шелковый платочек. ОООО! Сара кивала головой, хваталась за виски, вращала глазами, жестикулировала, хлопала в ладоши, потом внезапно останавливалась, садилась на минуту в кресло – надо посмотреть в шкафу. Вот что я сделаю. Шкаф. Она утвердительно кивнула головой, вскочила из кресла и направилась в спальню, где начала перерывать содержимое шкафов, снимая платья с вешалок, примеряя их на себя, затем швыряя их на кровать; она ползала на коленях и локтях, исследуя самые отдаленные и темные уголки шкафов, находя давно забытые туфли и напевая что-то себе под нос, вытирала их от пыли, примеряла пару за парой, неуверенно покачиваясь в некоторых, так как ее распухшие ноги не влезали в модельную обувь. Потом позировала перед зеркалом, глядя на свои ноги в синих прожилках вен, обутые в золотые туфли. О, как же она любила свои золотые туфли! В конце концов она сдалась. Она надела красное платье. Я знаю, красное платье будет не очень хорошо смотреться в телевизоре, но мне нравится это платье… Я люблю красный. Она красовалась, глядя в зеркало через одно плечо… через другое плечо, поднимая и опуская подол, потом попыталась застегнуть молнию, но после десятиминутных усилий, пыхтений, сжиманий она сдалась и осталась стоять перед зеркалом в расстегнутом платье: ей нравилось отражение, ведь она смотрела на себя из далекого-далекого прошлого, видя себя в прекрасном-красном платье и золотых туфлях, которые она надевала на бар-мицву Гарри… Сеймур тогда еще был жив… И даже не болен… А ее мальчик выглядел так мило в этих… Ах, все ушло. Ничего больше нет. Сеймур мертв, и ее – ах, я покажу Аде, как это выглядит. Она крепко придерживала незастегнутую спинку платья и, дождавшись рекламной паузы, пошла к своей подружке Аде, которая жила по соседству. И где же праздник? Вечер-вечерок. Это как все праздники, вместе взятые. Когда я тебе расскажу, ты из окна выпрыгнешь. Надеюсь, из окна подвала. Они сели в гостиной, стратегически разместившись так, что каждая могла видеть и слышать телевизор во время обсуждения случившегося События, которое привело Сару Голдфарб сюда в красивом красном платье и золотых туфлях, их она надела в день, когда у ее Гарри, ее мальчика, была бар-мицва… события столь важного, что Сара не могла о таком даже мечтать, которое привело ее в состояние такого шока, что она даже отказалась от халвы. Сара рассказала Аде о телефонном звонке и о приглашении на телевидение. Ее, Сару Голдфарб, покажут по телевизору. На мгновение Ада застыла (одним ухом уловив конец сцены сериала). Правда? Ты не шутишь? Да с какой стати мне над тобой шутить? Думаешь, я так оделась для супермаркета? Ада продолжала смотреть на нее (по музыке она поняла, что сцена закончилась. Инстинктивно она приготовилась, что сейчас будет реклама, даже до того, как звук телевизора стал громче, а изображение – ярче.) Хочешь чаю? Она встала и пошла на кухню. Сара последовала за ней. Вода быстро закипела. Налив себе по стакану чая, они вернулись в гостиную как раз к концу рекламы, и снова расположились на своих стратегических позициях, глазами и ушами внимая происходящему на экране телевизора и одновременно обсуждая огромную важность грядущего события в жизни Сары Голдфарб – события столь поразительного масштаба и важности, что оно наполнило ее новой волей к жизни и стало воплощением мечты, что освещала ее дни и утешала одинокими ночами.