Сопротивление и покорность

…Я как никогда чувствую себя частицей всех вас и знаю, что все наши переживания – общие, что мы все переносим, делаем друг для друга и думаем сообща, даже если вынуждены жить врозь.

…Дабы послужить к похвале славы Его… (Еф. 1, 12)

Неотъемлемое право новобрачных встретить день их свадьбы с чувством ни с чем не сравнимого триумфа. Если все трудности, препятствия, сомнения и колебания честно выстраданы и преодолены, а не просто отброшены в сторону (это только хорошо, если не все идет гладко), тогда действительно новобрачные добились решающего успеха в своей жизни. Согласием, данным друг другу в свободном решении, они вывели свою жизнь на новый поворот. Радостно и уверенно пошли они навстречу всем сомнениям и проблемам, которые жизнь выдвигает перед любым продолжительным союзом двух людей, и на свой страх и риск завоевали новую землю для своей жизни. Пусть в каждой свадьбе звучит ликующая нота от того, что люди могут творить такие великие дела, что им дарована безграничная свобода и власть брать в свои руки кормило собственной жизни. И справедливая гордость земных чад за право быть кузнецами своей судьбы должна сливаться со счастьем молодых. Не нужно спешить и заводить смиренный разговор о Божией воле и Провидении. Прежде всего это ваша чисто человеческая воля торжествует здесь свою победу; путь, на который вы вступаете, выбран вами абсолютно самостоятельно, и дело, которое вы сделали и делаете, – дело насквозь мирское, а не исключительно благочестивый акт. А потому несите сами всю ответственность за него, ведь ни один человек кроме вас не может взять ее на себя; а если выразиться точнее, то на вас, молодая пара, возложена вся ответственность за успех вашего предприятия при всем том счастье, которое сокрыто в этой ответственности. Не надо фальшивой набожности, скажите сегодня смело: это наша воля, это наша любовь, это наш путь. «Сталь и железо истлеют, конечно, наша любовь же пребудет навечно».

Потребность в земном счастье, которое вы стремитесь обрести друг в друге и которое состоит в том, чтобы – как поется в средневековой песне – душой и телом друг другу быть утехой, – эта потребность оправдана пред людьми и пред Богом.

Кому как не вам можно с чувством особой благодарности обратить свой взгляд на прошлую жизнь. Вы были буквально осыпаны всеми радостями и приятностями жизни, все вам удавалось, вы грелись в лучах любви и дружбы окружающих вас людей, препятствия на вашем пути во многом устранялись прежде, чем вы к ним приближались, в любой жизненной ситуации вы чувствовали себя под надежной защитой близких и друзей, каждый нес вам лишь доброе, ну а в конце концов вам было даровано найти друг друга, и сегодня вы у цели ваших желаний.

Вы знаете сами, что ни один человек не в состоянии собственными силами создать и обеспечить такую жизнь, и что, мало того, одному дается, у другого отнимается – это мы называем Божественным Промыслом. Сколь велико сегодня ваше торжество, что ваша воля, ваш путь близки к цели, столь же велика пусть будет ваша благодарность за то, что Божия воля и Божий путь привели вас сюда; с какой уверенностью вы сегодня принимаете на себя ответственность за ваше дело, с той же уверенностью вы можете вложить эту ответственность в Божии руки.

Бог, прилагающий сегодня Свое согласие к вашему согласию, допускающий вашу волю, дарующий вам ваше торжество, восторг и гордость, делает вас в то же время орудием Своей воли и Своих планов в отношении вас и других людей. Бог на самом деле в Своем непостижимом благоволении дает Свое согласие на ваше согласие, но, делая это, Он вместе с тем творит из вашей любви нечто совершенно новое. Он творит святой супружеский союз.

Бог ведет ваш брак. Брак – это нечто большее, чем ваша любовь друг к другу. Его достоинство и власть – выше, ибо его священное учреждение – дело рук Бога, и в браке желает Он сохранять людей до конца дней. В любви вашей вы видите себя одними на целом свете, в браке же вы – звено в цепи поколений, которые приходят и уходят по воле Божией к Его славе и которых Он призывает в Свое Царство. В любви вашей вы видите лишь небеса вашего собственного счастья, благодаря браку вы с ответственностью входите в мир и разделяете ответственность людей. Ваша любовь принадлежит вам и только вам, брак же – нечто надличное, брак – это звание, служение. Короля делает королем венец, а не просто охота поцарствовать, так и вы стали супружеской парой перед Богом и людьми не благодаря только вашей взаимной любви, а благодаря браку. Вы сперва обмениваетесь кольцами сами, а потом снова принимаете их из рук пастора, так и любовь исходит от вас, брак же – свыше, от Бога. Насколько Бог выше человека, настолько же святость, права и обетование брака выше святости, прав и обетования любви. Не ваша любовь несет брак, но брак отныне несет вашу любовь.

Бог делает ваш брак нерасторжимым. «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Мф. 19, 6). Бог сочетает вас в браке, это совершает Бог, не вы. Не путайте вашу любовь друг к другу с Богом. Бог делает ваш брак нерасторжимым, Он защищает его от любой опасности, грозящей изнутри или снаружи. Бог желает быть гарантом нерасторжимости брака. Счастлив тот, кто уверен, что ни одна власть в мире, ни одно искушение, ни одна человеческая слабость не могут разъединить то, что Бог сочетал. Да, кто это знает, может спокойно сказать: что Бог сочетал, то человек не может разлучить. Свободные от всяческих опасений, непременно сопутствующих любви, в полной уверенности, с полной определенностью вы можете теперь сказать друг другу: отныне мы никогда не утратим друг друга, по Божией воле мы принадлежим друг другу до самой смерти.

Бог устанавливает порядок для жизни в браке. «Жены, повинуйтесь мужьям своим, как прилично в Господе. Мужья, любите своих жен и не будьте к ним суровы» (Кол. 3, 18–19). Вступая в брак, вы закладываете дом. Для этого необходим порядок, и этот порядок настолько важен, что Сам Бог устанавливает его, ибо без него все пришло бы в расстройство. При учреждении вашего дома вы свободны во всем, за исключением одного: жена должна слушаться мужа, муж должен любить свою жену. Тем самым Бог воздает честь, подобающую мужу и жене. Честь жены – служить мужу, быть ему помощницей, как сказано в повествовании о сотворении мира (Быт. 2, 20), честь же мужа – любить свою супругу от всего сердца. Он «оставит отца и мать и прилепится к жене своей» (Мф. 19, 5) и будет «любить ее как свою плоть». Жена, стремящаяся господствовать над своим мужем, вершит бесчестье себе самой и своему мужу, так же как муж покрывает себя и свою жену бесчестьем, отказывая ей в любви; оба они попирают Божию честь, которая должна венчать брак. Если жена, влекомая тщеславием, стремится стать как ее муж, а муж смотрит на жену лишь как на игрушку своего господства и произвола, то это показатель нездоровых времен и ненормальных отношений. Если женское служение рассматривается как пренебрежение женой и даже как унижение ее достоинства, а исключительная любовь мужа к своей жене воспринимается как слабость или даже глупость, то это начало разложения и распада всех жизненных структур общества.

Дом мужа – вот место, на которое жена поставлена Богом. Многие сегодня уже забыли, что может означать дом, но нам, другим, именно в наше время это стало особенно ясно. Это суверенное царство посреди целого мира, это твердыня в бурях эпохи, прибежище, даже святыня. Не на зыбкой почве изменчивых событий внешней и общественной жизни стоит он, его покой в Боге, дающем ему смысл и ценность, суть и право, назначение и достоинство. Это установление Бога в мире, место, где должны воцариться – что бы ни творилось на земле – мир, тишина, радость, любовь, чистота, порядок, благоговение, послушание, традиции, а во всем этом – счастье. Призвание и счастье жены – строить этот мир в мире мужа и действовать в нем. Счастье, если она поймет все величие и богатство ее удела и задачи. Не новое, но вечное, не изменчивое, но постоянное, не громкое, но тихое, не слова, но дела, не приказание, но привлечение, не домогание, но обладание – и все это согретое и окрыленное любовью к мужу – вот царство жены. В Книге Притчей Соломоновых говорится: «Уверено в ней сердце мужа ее, и он не останется без прибытка; она воздает ему добром, а не злом, во все дни жизни своей. Добывает шерсть и лен, и с охотой работает своими руками… Она встает еще ночью и раздает пищу в доме своем и урочное служанкам своим. Длань свою она открывает бедному, и руку свою подает нуждающемуся… Встают дети и ублажают ее, – муж, и хвалит ее: “много было жен добродетельных, но ты превзошла всех их”» (Притч. 31, 11–13, 15, 20). Счастье, которое муж находит в настоящей или, как сказано в Библии, «добродетельной», «мудрой» жене, непрестанно прославляется Писанием как высшее земное счастье. «Цена ее выше жемчугов» (Притч. 31, 10). «Добродетельная жена – венец для мужа своего» (Притч. 12, 4). Но с той же откровенностью говорится в Библии о несчастье, постигающем мужа и весь дом от дурной, «неразумной» жены.

Если муж зовется главой жены, и даже с таким добавлением – «как и Христос глава Церкви» (Еф. 5, 23), то тем самым на ваши земные отношения падает божественный отблеск; мы должны увидеть его и воздать ему честь. Звание, в которое здесь возводится муж, связано не с его личными способностями и задатками, но с его служением, которое он принимает, вступая в брак. И жена должна видеть его облеченным этим званием. Для него же самого звание это означает высшую ответственность. Как глава дома он несет ответственность за жену, за брак и за дом. На него возложены забота о домашних и защита их, он представитель своего дома перед миром, он опора и утешение домашним, он домоправитель, который наставляет, наказывает, помогает и утешает и предстоит перед Богом за свой дом. Благо, если жена почитает мужа в его служении, а муж действительно справляется со своим служением – таков божественный порядок. «Мудрыми» будут те супруги, которые познают и соблюдают божественный уклад; «неразумен» тот, кто думает, что сможет поставить на его место другой порядок – плод собственной воли и неразумения.

Бог возложил на брак благословение и бремя. Благословение – в обетовании потомства. Бог допускает человека к участию в Своем неустанном созидании; но только Сам Бог благословляет брак детьми. Дети – дар Господа (см. Пс. 126, 3), и мы должны смотреть на них как на дар. От Бога принимают родители детей, и к Богу они должны их снова привести. Отсюда и божественный авторитет родителей по отношению к детям. Лютер говорит о «золотой цепи», возложенной Богом на родителей, а по Писанию в соблюдении пятой заповеди заключено особое обетование долголетия на земле. Поскольку и до тех пор, пока люди живут на земле, Бог дал им воспоминание о том, что над этой землей тяготеет проклятье греха и что земля – еще не конец всего. Над судьбой женщины и мужчины нависла грозная тень Божиего гнева, на них возложено божественное бремя, которое они должны нести. Жена должна в муках рожать детей, а муж – в заботе о своих домашних – пожинать тернии и волчцы и трудиться в поте лица своего. Бремя это должно подвигнуть супругов на призывание Бога, оно должно напоминать им об их вечном предназначении в Его Царствии. Земной союз – лишь начало вечного союза, земной дом – лишь образ Дома Небесного, земная семья – лишь отблеск отцовства Бога по отношению ко всем людям, Его чадам.

Бог посылает вам Христа, Который есть основа вашего брака. «Принимайте друг друга, как и Христос принял вас в славу Божию» (Рим. 15, 7). Одним словом, живите вместе, прощая друг другу грехи, без чего не устоит ни один человеческий союз, а брак и подавно. Не будьте несговорчивыми, не судите и не осуждайте друг друга, не возноситесь, не перекладывайте свою вину на другого, но принимайте себя такими, какие вы есть, и каждый день прощайте друг друга от всего сердца.

С первого дня супружеской жизни и до последнего пусть вашим законом будет: «Принимайте друг друга… в славу Божию».

Вот вы и выслушали Божие слово о вашем браке. Поблагодарите Его за это, принесите Ему благодарность за то, что Он привел вас сюда, просите Его, чтобы Он основал, укрепил, освятил и сохранил ваше супружество, и тогда вы вашим браком принесете «нечто во славу Его великолепия». Аминь.

…Большое спасибо вам за ваши письма, для меня они всегда слишком короткие, но я, конечно, все понимаю! У меня такое ощущение, словно двери тюрьмы растворились, и можно немного пожить вместе с вами на воле. Потребность в радости здесь, в этом доме скорби, где никогда не услышишь смеха (кажется, что даже у охранников в тюремной обстановке пропадает охота смеяться), очень велика, так что стараешься как можно полнее зачерпнуть ее из внутренних и внешних источников.

Сегодня Вознесение, день великой радости для тех, кто еще может верить, что Христос правит миром и нашей жизнью. Мысленно я с вами всеми, в церкви, на богослужениях, чего я так давно лишен, но также и со многими неизвестными людьми, молча переносящими свою судьбу в этом доме. Эти и другие мысли не дают мне замыкаться на собственных незначительных лишениях. Это было бы несправедливо и неблагодарно.

Я как раз снова написал кое-что из своих заметок о «чувстве времени», это доставляет мне большое удовольствие, а то, что пишешь на основе своих собственных непосредственных переживаний, идет гораздо легче, и мысли свои выражаешь свободно. «Антропологию» Канта, за которую я тебе, папа, очень благодарен, прочитал; она была мне неизвестна. Я нашел там много интересного, но все-таки это крайне рационалистическая психология в стиле рококо, проходящая мимо многих существенных явлений. Не мог бы ты прислать мне что-нибудь стоящее о формах и функциях памяти? В этой связи меня сейчас это очень интересует. Кант очень мило трактует «курение» как вид саморазвлечения.

Меня очень радует, что вы читаете сейчас Готхельфа; вам наверняка понравились бы… и его «Путешествия». Что касается научной стороны, то я с удовольствием прочитал здесь солидную «Историю христианских деяний любви» Ульхорна, а за «Историей церкви» Холля мне вспомнились его семинары.

Почти ежедневно я читаю что-нибудь из Штифтера. Безмятежная и укромная жизнь его героев (он ведь настолько старомоден, что изображает только симпатичных людей) в этой обстановке благотворно влияет на меня и направляет мысли на важные жизненные смыслы. Между прочим, здесь возвращаешься – внешне и внутренне – к самым простым жизненным вещам; вот Рильке, например, я здесь просто не смог читать. Но может быть, ум тоже чего-то лишается из-за утеснения, в котором живешь?..

Вот и Троицу пришлось нам отпраздновать еще в разлуке, а ведь это в особом смысле праздник общности. Когда сегодня рано утром зазвонили колокола, мне так захотелось в церковь, что я поступил, как Иоанн на Патмосе, и отслужил для себя самого такую замечательную службу, что одиночество просто улетучилось, настолько сильно я ощущал ваше присутствие и присутствие всех общин, с которыми я уже праздновал Троицу. Со вчерашнего вечера я то и дело декламирую для себя «Песнь на Троицу» П. Герхардта, где есть такие чудные строки: «Ты дух радости» и «Даруй силу нам и радость…» Еще радуют меня слова из Писания: «Если ты в день бедствия оказался слабым, то бедна сила твоя» (Притч. 24, 10) и «Ибо дал нам Бог духа не боязни, но силы и любви и целомудрия» (2 Тим. 1, 7). Удивительная история чуда с языками также занимает меня. То, что вавилонскому смешению языков, в результате которого люди перестали понимать друг друга, ибо каждый заговорил на своем языке, наступит конец и что оно будет преодолено божественным языком, который будет понятен каждому и лишь посредством которого люди снова смогут прийти к взаимопониманию, и то, что церковь станет тем самым местом, где это произойдет, – все это великие и крайне важные мысли. Лейбниц всю свою жизнь бился над идеей универсального языка, долженствующего изображать все понятия не словами, а общепонятными знаками. Это можно рассматривать как проявление его стремления исцелить тогдашний разорванный мир и как философский ответ на события Пятидесятницы.

В здании снова полная тишина, слышны только шаги заключенных, меряющих свои камеры, – сколько горьких и чуждых праздничному настроению мыслей носят они с собой. Будь я тюремным пастором, я бы в такие дни с раннего утра до вечера обходил камеры, это хоть кому-нибудь да помогло бы.

Вы, как и я, в ожидании, и должен сознаться, что в каком-то уголке подсознания я все-таки надеялся оказаться на Троицу снова на свободе, хотя сознанием запрещаю себе устанавливать какие бы то ни было сроки. Завтра исполнится всего лишь 10 недель, а ведь по нашему непрофессиональному разумению мы, наверное, и не могли представить себе такой срок для «предварительного» заключения. Но это, безусловно, ошибка. Вообще говоря, непростительно быть таким профаном в юридических вопросах, как я. Только здесь ощущаешь, насколько атмосфера, в которой живет юрист, отличается от среды, окружающей теолога; но из этого также можно извлечь урок, и, пожалуй, все оправданно на своем месте. А нам не остается ничего иного, как доверчиво – уповая на то, что каждый делает все, что в его силах, для быстрейшего выяснения сути – и с максимумом терпения ждать и не ожесточаться. У Фрица Ройтера есть прекрасные слова: «Жизнь человека – не прямой и гладкий поток, бывает – натолкнется на запруду, завертится на месте, бывает – люди начинают швырять камни, мутить прозрачные струи; да, случиться-то всякое может, но ведь нужно-то заботиться о том, чтобы вода оставалась прозрачной, а небо и земля могли бы в нее глядеться» – этим сказано все.

Работа о чувстве времени вчерне закончена, теперь пусть немного вылежится, посмотрим, как она это перенесет.

Сегодня первый понедельник после Троицы. Я только сел за обед, поесть свеклы с картошкой, как совершенно неожиданно мне передали вашу праздничную посылку, которую принесла Р. Словами не выразишь, как это меня обрадовало. При всей уверенности в духовной связи, существующей между вами и мной, в душе постоянно живет неистребимая потребность зримого свидетельства этой связи в любви и в мыслях, которая превращает самые что ни на есть материальные предметы в носители духовных реальностей. Думаю, что нечто подобное заключает в себе потребность в таинстве, присущая всем религиям.

Какое богатство иметь в эти тяжелые времена большую, спаянную, прочную семью, где каждый доверяет друг другу и оказывает поддержку. Раньше при… арестах пасторов я иногда думал, что одиноким людям из их числа переносить неволю легче всего. Тогда я еще не знал, что в ледяном воздухе заключения означает тепло, исходящее от жены и семьи, не знал, что именно во времена такой разлуки еще больше растет чувство тесной сплоченности…

Только что пришли письма, за которые я вам очень признателен. Прочитав рассказы о клубнике и малине, о вольных каникулах и планах на отдых, я вдруг почувствовал, что между тем взаправду настало лето. Здесь не ощущаешь смены времен года. Я рад, что температура <воздуха> умеренная. Некоторое время тому назад синица свила гнездо во дворе, в маленькой каморке, и вывела 10 птенцов. Я каждый день радовался, глядя на них. Но однажды какой-то грубый малый все разрушил, несколько мертвых птичек лежало на земле – уму непостижимо. Много радостей доставляют мне на прогулках во дворе муравьиная куча и пчелы на липах. Я иногда вспоминаю при этом историю Петера Бамма, попавшего на дивной красоты остров, где он встречает множество довольно приятных людей. Во сне он охвачен страхом, что на остров может упасть бомба и все разрушить, и первая мысль, которая приходит ему в голову: жаль бабочек! Видимо, чувство нетронутой, тихой, свободной природной жизни и порождает в тюрьме совершенно особое (в чем-то, возможно, сентиментальное) отношение к животным и растениям. Вот только мухи в камере вызывают эмоции совсем не сентиментальные. Заключенный, наверное, вообще склонен к раздуванию в себе эмоциональной стороны, чтобы тем самым компенсировать недостаток тепла и душевности, ощущаемый им в его среде, причем, вероятно, он слегка преувеличенно реагирует на свои душевные движения. Это прекрасно, наконец, снова призвать себя к порядку холодным душем отрезвления и юмора, без чего можно утратить чувство равновесия. Я думаю, что правильно понятое христианское учение может оказать здесь особенно действенную службу.

Милый папа, тебе ведь все это отлично известно из длительного опыта лечения заключенных. Я пока еще сам не познакомился с так называемыми тюремными психозами, ориентируюсь только приблизительно.

Когда субботним вечером начинают звонить колокола тюремной церкви, наступает самый подходящий момент для писания писем домой. Удивительно, какой властью над человеком обладают колокола, как могут они проникать в душу. С ними связано так много воспоминаний из прежней жизни. Любое недовольство, неблагодарность, эгоизм – все исчезает с их звоном. Вдруг ты оказываешься в толпе милых сердцу воспоминаний, как бы окруженный роем добрых духов. Первое, что приходит мне на ум, это тихие летние вечера во Фридрихсбрунне, потом – множество общин, где я работал, далее – вереница уютных домашних торжеств, обручений, крестин, конфирмаций (завтра, кстати, конфирмация моей крестницы!) – всего и не сочтешь, что оживает в памяти. Но это обязательно мирные, исполненные чувства благодарности, вселяющие уверенность воспоминания. Если бы только можно было еще больше помогать другим людям!

Прошла неделя, заполненная спокойной работой и прекрасными книгами, к тому же я получил письма от вас… а сегодня – чудесную посылку. Меня несколько беспокоит, что окна в вашем бомбоубежище придется заложить…

Минуло четверть года, как я в тюрьме. Помнится, в студенческие годы на лекциях Шлаттера по этике шла речь о долге гражданина-христианина вести себя спокойно в ходе следствия. Тогда для меня это были пустые слова. За прошедшие недели я много думал об этом. Давайте с тем же спокойствием и терпением, что и прежде, переждем еще столько времени, сколько на нас будет возложено. Во сне я чаще обычного вижу себя на свободе, среди вас…

Просто великолепны были огненные лилии, бутоны медленно раскрываются по утрам и цветут лишь один день, на следующее утро придет черед других, а послезавтра отцветут последние.

Так, значит, вчера, в эту жару вы сами были здесь и передали посылку! Надеюсь, что вы не очень утомились. Я так благодарен вам за это и за гостинцы. Дары лета здесь, конечно, особенно приятны. Оказывается, и помидоры уже созрели! В эти дни я впервые почувствовал жару, тут в камере она еще не мешает, ведь я мало двигаюсь. Но желание подышать свежим воздухом растет. Мне бы хотелось как-нибудь провести вечер в саду. Получасовая дневная прогулка, конечно, прекрасна, но все-таки слишком коротка. Вероятно, все простудные явления, ломота, насморк и т. д., пройдут, только когда я снова окажусь на воздухе. Огромную радость мне всегда доставляют цветы, вносящие в серую камеру жизнь и краски…

Со своим чтением я всецело в XIX веке. Готхельф, Штифтер, Иммерман, Фонтане, Келлер – я читал их за этот месяц просто с восхищением. Эпоха, в которую писали на таком простом, ясном немецком языке, должна в своей основе иметь весьма здоровое начало. Описывая самые нежные переживания, не впадают в сентиментальность, в энергичных партиях – не становятся фривольно развязными, высказывая убеждения, избегают патетики – никакого деланного упрощения или усложнения в языке и содержании; все это, одним словом, крайне симпатично для меня и, как мне кажется, полезно. Но это, разумеется, предполагает серьезную и кропотливую работу над выразительными средствами немецкого языка, а потому – непременную тишину и покой. Кстати, последние вещи Ройтера меня снова сильно захватили, и я с радостью и удивлением ощущаю в себе то же настроение, близость всего, вплоть до языковых средств: ведь очень часто автор своей манерой изложения может приковать к себе читателя или оттолкнуть…

Всякий раз тешу себя надеждой, что письмо, которое я вам пишу, будет последним письмом из тюрьмы. Ведь это, в конце концов, с каждым днем все вероятнее, а здесь мало-помалу становишься сыт по горло всей обстановкой. Я бы пожелал вам провести всем вместе пару хороших летних дней.

Я в самом деле очень рад и благодарен за то, что теперь смогу писать вам чаще, ведь я боялся, что вы беспокоитесь, во-первых, из-за жары в камере под крышей, а во-вторых, из-за просьбы об адвокате. Только что получил вашу восхитительную посылку с помидорами, яблоками, компотом, термосом и пр., а также с фантастической охлаждающей солью, о которой я даже и не подозревал. Сколько забот у вас опять из-за меня! Очень вас прошу, не волнуйтесь, я жил в еще большей жаре – в Италии, Африке, Испании, Мексике, а хуже всего, пожалуй, было в Нью-Йорке в июле 1939 года – и более или менее знаю, как лучше всего себя вести. Ем и пью я мало, спокойно сижу за письменным столом и нахожу, что моей работе практически ничего не мешает. Время от времени освежаю тело и душу вашими замечательными гостинцами. О переводе на другой этаж мне бы не хотелось просить, я считаю это непорядочным по отношению к тому арестанту, который в таком случае будет вынужден переехать в мою камеру и у которого, по-видимому, нет помидоров и пр.; кроме того, объективно разница не слишком велика, 34° в комнате или всего 30°. Но я узнал, что Ханс[2] переносит жару все еще плохо, и очень расстроился за него. Однако я сделал еще одно любопытное наблюдение – то, чего изменить нельзя, человек переносит совсем по-другому, чем если он постоянно занят мыслями о возможности какого-нибудь облегчения своей участи.