Витязи в шкурах
Русский как-то странно хрюкнул и повалился вперед. Карим, отступив, выдернул нож. Алая струя ударила из горла офицера, пачкая высокую зеленую траву. Русский засучил ногами и затих.
В то же мгновение Кариму завернули руки назад, выхватили нож, и он увидел перед собой разъяренное лицо Абдуллы.
– Дурак! – орал Абдулла, размахивая перед его глазами окровавленным ножом. – Если бы ты не был сыном улема, я перерезал бы тебе глотку прямо сейчас! Этот русский офицер был нужен. Я выменял бы за него троих наших!
– Я не знал, – спокойно ответил Карим. – Я приведу тебе другого.
– Когда приведешь, тогда и поговорим, – сердито сказал Абдулла, делая знак моджахедам отпустить гостя. – До этого лучше не попадайся мне на глаза…
* * *Операция в селении завершилась. Возле обшарпанного армейского «уазика» нетерпеливо переминались с ноги на ногу двое офицеров в бронежилетах и камуфляже.
– Где его носит! – сердито сказал тот, что выглядел помоложе. – Ночевать, что ли, здесь? Стемнеет скоро!
– Дай человеку насладиться боевой обстановкой, нюхнуть пороху! – хмыкнул другой, с загоревшим до черноты, усталым лицом. – Вчера только из Моздока прилетел. Пусть наберется впечатлений!
– Какой порох! – зло возразил первый. – Ни одного боевика! Все дома обшмонали, всех хозяев на уши поставили. Никого. Они еще вчера ушли – знали об операции. Опять кто-то продал! А тут еще этот генеральский сынок…
Он хотел еще что-то сказать, но сразу умолк, заметив неподалеку гражданского. Тот явно прислушивался.
– Че надо?! – крикнул молодой офицер, сдвигая автомат на грудь. – Ты кто?
– В город довезете? – робко спросил незнакомец, делая шаг к машине. – Очень нужно. Я заплачу.
– С каких это пор военные «чехов» возят? – возмутился молодой. – Катись отсюда!
– Не положено в военной машине штатских возить, – миролюбиво сказал загорелый офицер, смягчая грубость товарища. – Запрещено.
– С вами безопаснее, – не отстал штатский. – Не хотите денег – у меня водка есть. И закуска.
Оба офицера внимательно посмотрели на незнакомца. Среднего роста, худощавый и чисто выбритый, он не походил на местного. Светлая рубашка с галстуком вообще смотрелись дико в селе, где только что прошла зачистка.
– Ты кто? – хмуро спросил молодой офицер.
– Музыкант. На свадьбе играл. Сейчас домой спешу.
– А где инструменты?
– Их завтра отвезут. Тяжелые…
– Документы есть?
– Вот! – протянул штатский паспорт. – Меня уже проверили, но посмотрите и вы.
– Все равно не положено, – со вздохом сказал старший, возвращая документ. – Приказ.
– Военные с оружием боятся одного штатского? – улыбнулся незнакомец.
– Да я тебя сейчас! – заворчал молодой офицер, возясь с автоматом…
– Что тут такое?..
Все, не сговариваясь, оглянулись. К «уазику», улыбаясь, шел круглолицый, румяный лейтенант в новеньком камуфляже.
– Просит довезти до города, – устало сказал загорелый. – Водку предлагает.
– Так в чем вопрос? – засмеялся румяный. – Поехали!..
Едва «уазик» миновал блокпост, румяный, сидевший на переднем сиденье, перегнулся назад.
– Где водка?
Штатский без лишних слов достал из сумки бутылку.
– Случайно, не отравлена?
Штатский молча скрутил пробку и отхлебнул из бутылки. Сунул ее румяному, достал еще одну. Отхлебнул из нее.
– Ты, смотрю, Аллаха не слишком чтишь! – засмеялся румяный и повернулся к загорелому. – Приговорим их в машине или притормозим?
– Здесь рядом родник чистый, и место хорошее – поле вокруг, никакой «зеленки»! – засуетился штатский. – У меня стаканы есть и закуска хорошая – со свадьбы везу.
– Уговорил! – засмеялся румяный…
«Уазик» свернул с шоссе и, проехав сотню метров, остановился у родника, струившегося у небольшого холма. Штатский услужливо разложил на капоте машины закуску, сбегал к роднику и вернулся со свежевымытыми стаканами – на стенках поблескивали в лучах солнца прозрачные капельки. Офицеры выпили, с удовольствием закусили. Мясо со специями и зеленью таяло во рту.
– Люди женятся, е…ся… – вздохнул молодой офицер. – А нам… Сплошная тушенка с макаронами.
– Будешь? – протянул загорелый стакан сидевшему в сторонке штатскому.
– Нет-нет, – замахал тот руками. – Я уже выпил. Вам и так мало.
– Как знаешь, – пожал плечами загорелый.
Когда «уазик» снова выбрался на шоссе, атмосфера в машине стала куда теплее. Офицеры громко разговаривали, перебивая друг друга. Но скоро один за другим стали замолкать. Когда последний откинулся головой на спинку сиденья, штатский достал из кобуры загорелого пистолет, ткнул стволом в тонкую шею водителя.
– Вон там свернешь! И езжай спокойно…
Смеркалось, когда они притормозили у подножия заросшей лесом горы. Штатский приказал солдату-водителю вытащить из машины офицеров: молодого и загорелого. Бронежилеты и всю амуницию с обоих он предварительно снял. Щупленький, лопоухий, весь в веснушках солдатик беспрекословно повиновался, укладывая обоих офицеров лицом в траву. Штатский приказал и ему лечь рядом. Солдатик послушался, но вдруг, все поняв, заскулил жалобно, по-собачьи. Поэтому получил пулю в затылок первым…
* * *– Как тебе удалось? – спросил Абдулла, когда Карим швырнул ему под ноги окровавленного, разом растерявшего весь свой румянец русского.
– Клофелин, – коротко ответил Карим.
– Подлил в водку?
– В водку и еду было нельзя – могли заставить попробовать. И заставили. Побрызгал на стенки стаканов, после того как помыл.
– Как догадался?
– Слышал от людей. Русские проститутки так травят клиентов перед тем, как обобрать.
Моджахеды захохотали.
– У тебя было три офицера, – недовольно сказал Абдулла. – А привел одного.
– Я был должен одного.
– Мой был капитан. А твой – лейтенант.
– Он сын генерала. За него тебе дадут пятерых моджахедов. Может, и больше.
– А руку ему зачем прострелил? – вздохнул Абдулла.
– Твой был тоже раненым.
Абдулла долго и внимательно смотрел на Карима.
– Чего хочешь? – спросил, наконец.
– Сбивать их самолеты. Дай мне «стингеры».
– Может, еще зенитную установку «С-300»?
Моджахеды, окружавшие их, снова захохотали.
– «С-300» у тебя нет, – спокойно сказал Карим. – Дай мне «стингеры».
– «Стингеров» у меня тоже нет, – ответил Абдулла, – мне НАТО оружие не поставляет. Есть две русских «стрелы». Никто из наших не знает, как с ними обращаться.
– Я знаю.
Абдулла снова внимательно посмотрел на Карима.
– Меня учили в армии, – пояснил Карим. – Кроме того, я инженер.
– Хорошо! – согласился Абдулла. – Но с тобой пойдут двое моих. «Стрелы» тяжелые – помогут, – торопливо добавил он, заметив, как вытянулось от обиды лицо Карима.
* * *Стояла осень, дождило, и они просидели без дела на горе трое суток. Спутники Карима коротали время за разговорами. На вершине было холодно и неуютно, но Карим запретил спускаться к подножию. Никому не пришло бы в голову искать кого-либо на этой вершине в такое время, а в долине могли и заметить. Сам Карим за эти дни сначала дотошно изучил и проверил «стрелы» (он соврал Абдулле, что знаком с ними), затем, забыв о спутниках, все время сидел под мокрым деревом, отрешенно глядя вдаль.
На четвертый день выглянуло солнце, и Карим велел спутникам спрятаться в кусты. Сам занял позицию на склоне. Следил за циферблатом часов. Когда пришло время, снял защитную крышку с пусковой трубы и замер в готовности.
Ждать пришлось недолго. Сначала вдали возник гул, затем показалась серебристая точка, все увеличивающаяся в размерах, и вскоре реактивный штурмовик с грохотом развернулся над горой и пошел вдоль ущелья. Карим, услышав писк («стрела» поймала цель), нажал на спуск.
Тонкая ракета, словно гадюка, вытянувшаяся в линию, прыгнула из пусковой трубы и в несколько секунд догнала штурмовик. Нырнула прямо в оранжевое пламя, бьющее из двигателя, и самолет сразу словно вспух. Вспышка озарила мрачное ущелье; когда до склона, где стоял Карим, донесся грохот взрыва, штурмовик, кувыркаясь, достиг дна ущелья. И смялся о камни ручья, словно пластилиновая игрушка.
– Алла акбар! Алла акбар!
Спутники Карима, выскочив из кустов, палили вверх из автоматов, вопя и приплясывая. Расстреляв по рожку, подбежали к нему.
– Пойдем! – скаля зубы, закричал Юсеф (в ту пору его тоже звали иначе). – Туда! – он указал на дно ущелья. – Заберем у них документы, оружие.
Карим некоторое время молча смотрел на их потные, счастливые лица, затем молча указал на кусты. В глазах Юсефа мелькнула обида, но тут же исчезла. Он без слов обнял за плечи ничего не понявшего Ахмада и увел его в укрытие. А Карим, отбросив использованную трубу, присел на корточки. Ждал.
Прошло не менее двух часов, прежде чем он встал и поднял с камня вторую «стрелу». Прислушался. Но в этот раз ждать пришлось долго. Наконец, вдали снова послышался знакомый гул, серебристая точка возникла вдали, и такой же, как и первый, штурмовик с грохотом развернулся над горой.
И снова хищная гадюка с дымным шлейфом на хвосте ужалила нырнувший в ущелье самолет. Снова вспышка, грохот, и подстреленная стальная птица смялась на камнях ручья. Неподалеку от первой.
В этот раз Юсеф с Ахмадом не стреляли. Выбежав из кустов, смотрели на Карима с немым обожанием. Если бы он сейчас приказал им прыгнуть вниз, прыгнули бы. Но он не приказал…
Он ничего не стал объяснять Абдулле, хотя тот долго допытывался потом, как ему удалось. Не хотел. Да и как было рассказать о том, как он две недели рыскал по горам, пытаясь определить маршруты полетов, а потом еще неделю без еды, окоченевший сидел на этой горе с часами в руках, определяя время подлета и траекторию разворота летавших на бомбардировку «зеленки» штурмовиков. Где-то далеко в русском штабе прочертили эту линию и вручили карты пилотам. Менять ее время от времени в штабе сочли излишним – война шла с дикими горцами, не способными проникнуть в сокровенную тайну замыслов выпускников военных академий. Пилотам даже не приказали отстреливать при развороте тепловые ракеты, способные сбить с цели «стрелы», – для экономии военного имущества. А после того, как не вернулся на базу первый самолет, второй послали тем же маршрутом – искать. Видимо, решили, что первый просто зацепился крылом за склон…
Перед тем, как уехать в Афганистан, Карим заглянул к брату. Молча сунул толстую пачку зеленых купюр.
– Не возьму! – отшатнулся брат. – На этих деньгах – кровь!
– Кровь, – согласился Карим. – Но это кровь моих детей. И они хотят, чтобы мои племянники не голодали.
Брат молча склонил голову.
– Меня наверняка будут искать, придут к тебе, – продолжил Карим. – Скажи им, что меня убили в горах при обстреле. На кусочки снарядом разнесло, хоронить было нечего.
– Они не поверят, – возразил брат. – И придут снова.
– Не придут. Я не буду больше сюда ходить. Ты видишь меня в последний раз. Так что для тебя я тоже умер.
Он обнял брата и исчез в темноте…
2В стороне послышался шорох, и Мумит поднял голову. Девчонка сидела, отбросив в сторону одеяло, выразительно протягивая к нему скованные стальными браслетами руки. Левая кисть обмотана грязным бинтом.
Мумит встал, достал из кармана ключ и расстегнул браслеты. Затем снял их и с лодыжек пленной. Девчонка встала и, неуверенно ступая, отошла в сторонку. Пока она, присев, делала свои дела, Мумит стоял, не спуская с нее глаз. От такой можно ждать всего.
Когда Юсеф, перетянув левый мизинец девчонки шнурком, в одно мгновение снес ножом две верхние фаланги, она не упала в обморок. Тоненько ойкнула. Две крупные капли выкатились из ее глаз. Но тут же она закусила губу и молчала все время, пока Юсеф неуклюже бинтовал ей руку. А затем с ненавистью сказала прямо в объектив видеокамеры:
– Папа все равно вас убьет! Всех!..
Мумиту пришлось стирать эти кадры перед отправкой. Это вполне мог сделать и человек Хасана, но Мумит не хотел, чтобы Хасан видел. Если его людей впечатлило…
Девчонка вернулась назад, и он снова сковал ей руки и ноги. Достал из рюкзака пачку печенья, молча бросил ей на колени. Поставил рядом кружку с водой: хочешь – умывайся, хочешь – пей. До вечера все равно ничего не получишь. За водой надо ходить к роднику, не близко. И ночью – чтобы не заметили.
Он взял опустевшую банку консервов, подобрал остатки галетой. Твердое тесто плохо впитывало мясной сок. Хлебом было бы лучше. Но хлеба они не видели давно. А мужчина должен есть мясо…
* * *– Ты должен взять другое имя! – сказал ему командир школы моджахедов в Афганистане, знакомясь с новичками. – Абд-аль-Карим (великодушный) тебе не подходит.
– Пусть будет Абд-аль-Мумит (убивающий), – предложил Карим.
Командир внимательно посмотрел на него.
– Может, лучше Абд-аль-Мунтаким (мстящий)?
– Я не буду им мстить, – хмуро ответил Карим, – я буду их убивать…
В школе ему понравилось, хотя Юсеф и Ахмед ворчали: тяжело. Жилистое тело Мумита благодарно отзывалось на военные занятия, ему нравилось стрелять и учиться делать мины. Еще больше ему нравились занятия по разработке и планированию операций – здесь он был первый.
Когда учеба закончилась, командир школы вызвал его к себе. Рядом с ним сидел на ковре, поджав ноги, незнакомый Мумиту мужчина средних лет. Чернобородый, с умными живыми глазами.
– Ты наш лучший ученик, – сердито сказал Мумиту командир, даже не предложив ему сесть, – а я не знаю: отправить тебя обратно или расстрелять прямо здесь.
– Почему? – спросил Мумит.
– Ты не веришь в Аллаха, милостивого и милосердного. Ты избегаешь молитв и дерзко разговариваешь с имамом. Он жаловался. Все мои выпускники готовы отдать жизнь за Аллаха хоть сейчас. А ты нет.
– Я нужен Аллаху живым, – спокойно ответил Мумит.
– Собака! – выругался начальник и вытащил пистолет. Чернобородый незнакомец остановил его жестом.
– Почему так думаешь? – спросил с любопытством.
– Когда я спросил имама, почему Аллах позволил кафирам убить моих детей, он ответил, что Аллах решил сделать меня своим мечом, разящим неверных. И я должен быть благодарен за такую милость. Я благодарен. Меч, чтобы разить, должен жить.
– Но человек, который не боится Аллаха, может предать нас и перейти на сторону врага, – сказал чернобородый, хитровато поглядывая на Мумита. – Что скажешь?
– В моей стране на сторону врага перешли имамы и даже муфтий, – спокойно ответил Мумит. – Русские простили им объявление джихада. А мне никто не простит два самолета, четырех летчиков и троих пехотных офицеров.
Чернобородый одобрительно кивнул.
– Вернешься к Абдулле? – спросил.
– Нет. У Абдуллы много людей. У каждого – родственники, друзья, сотни людей знают, где искать Абдуллу. Скоро его поймают или убьют. Я хочу убивать кафиров много и долго. Поэтому у меня будет мало людей.
– Я забираю его, – повернулся чернобородый к командиру школы. – И всех, кого он возьмет с собой.
Так он познакомился с Хасаном…
* * *Удивленный возглас отвлек Мумита. Он поднял голову. Ахмед стоял с пулеметом наперевес, нацелив его на вход в пещеру. Волк!
Мумит сделал знак Ахмеду опустить оружие – стрельбы только не хватало! Волк стоял спокойно, с любопытством поглядывая на всполошившихся людей, а затем трусцой спустился вниз. Не спеша, пошел вдоль стены, принюхиваясь. У расщелины задержался, выглянул и некоторое время стоял задом к людям. Затем, пятясь, вернулся и снова потрусил у стены. У таинственного лаза опять остановился, нырнул в него, но очень скоро вернулся – видно, там ему пришлось несладко.
– Что это он? – изумленно спросил Ахмад.
– Место ищет, – тихо ответил Мумит, с любопытством наблюдая за зверем. – Переночевать негде.
Ахмад оскалил зубы в улыбке.
Волк тем временем подобрался к девчонке и остановился в двух шагах, разглядывая.
– Куси ее! – заржал Ахмад. – За мягкое место!
Девчонка бросила зверю печенюшку. Тот осторожно понюхал, затем снова посмотрел на нее и проглотил угощение. Девчонка бросила ему еще. В этот раз зверь поймал печенюшку на лету. Уставился вопросительно.
– Больше нету! – девчонка развела руками. – Кончились!
Зверь тихо улегся возле ее ног. Девчонка скованными руками погладила его вдоль спины. Волк перевернулся на спину, показывая ей живот. Девчонка погладила и его.
– Волчок… Хороший…
Ахмад вопросительно посмотрел на Мумита. Тот в ответ пожал плечами. Зверь был явно ручной. Сбежал, наверное, из зверинца или жил у кого во дворе. Такое бывает. Ему не понравилось, что волк выбрал девчонку, но она его первой накормила. Следовало отругать Юсефа за то, что пропустил зверя в пещеру, но Мумит передумал. Стоять на посту в расщелине – занятие невеселое, Юсеф решил подшутить. С другой стороны… Лишний сторож в пещере не помешает. И какая разница, кого он будет охранять…
Волк тем временем встал и неспешно потрусил к выходу. В расщелине он проскользнул мимо Юсефа – тот только оскалился ему вслед. Юсеф не стал бы улыбаться, догадайся сейчас проследить за зверем. Оставленный им без внимания волк, нырнув в кусты, спустя короткое время встретился на поляне с другим зверем. Подошел и, осторожно орудуя резцами, перегрыз кожаный ошейник на шее соплеменника. Аккуратно подобрал зубами черную коробочку, висевшую на ошейнике, и сдавил ее клыками…
Глава вторая
Трое всадников, бок о бок, медленно двигались посреди безлюдной степи. Лошади устало перебирали ногами, раздвигая грудью высокий ковыль. Лица всадников были покрыты пылью и черными пятнами – то ли крови, то ли грязи; железные рубахи на груди изрублены, шлемы помяты. У одного из троицы – высокого, с густой проседью в бороде и полуседыми волосами, прилипшими к потному лбу, шлема и вовсе не было – только круглая шапочка-мисюрка.
Внезапно седобородый поднял руку, и все трое остановили коней. В наступившей тишине откуда-то слева донесся еле различимый дробный звук.
– Текот, – радостно сказал седобородый.
– Что? – не понял всадник помоложе, с короткой русой бородой.
– Текот, – повторил старик, – дятлы.
– Откуда в степи дятлы?
– Яруга рядом. А в ней деревья. И вода…
Все трое, не сговариваясь, повернули лошадей и дружно пришпорили их. Спустя короткое время взору всадников открылась узкая и глубокая яруга, сплошь поросшая кустарником и деревьями. На дне ее неудержимо манила прохладным блеском серебряная полоска ручья.
Всадники, натягивая поводья, торопливо спустились вниз. Двое, в том числе и седобородый, соскочив с лошадей, упали лицом в воду и стали жадно пить, давясь и откашливаясь. Русобородый, соскользнув на траву, остался стоять, удерживая поводья всех трех коней. Те хрипели и рвались к воде, но воин, жадно облизывая пересохшие губы и упираясь изо всех сил ногами в топкий берег, сдерживал их.
Первым заметил это седобородый. В два прыжка подскочил и забрал поводья.
– Старый дурак! – выругал сам себя. – Чуть коней не погубил – напились бы, запаленные, до смерти. Спаси тебя Бог, добрый человек!
Русобородый вместо ответа нырнул лицом в воду и долго пил, время от времени отрывая лицо от гладкой поверхности ручья и снова приникая к вожделенной влаге. Затем встал, торопливо снял шлем, стащил через голову бронь вместе с войлочным подкладом, а затем – и синюю холщовую рубаху. Седобородый только крякнул. Все тело воина до поясного шнура портов было сплошным синяком. Кое-где на почерневшей коже виднелись небольшие ранки, от которых сбегали вниз засохшие уже струйки крови.
«Стрелы, – определил седобородый, – покололи через кольца. По груди и спине крепко мечами хлестали. Хорошо, бронь выдержала…»
Воин тем временем яростно плескал на себя воду, стирая ладонями с избитого тела кровь и грязь. Умывшись, набросил на влажное тело рубаху и потянулся к броне.
– Заночуем здесь! – остановил его седобородый. – Кони изнемогли.
– А половцы?
– Нет их здесь. На полдня вокруг. Все там, где сеча была, – седобородый кивнул головой на юг. – Полетели, воронье. Полон уже разобрали по ордам, а сейчас трупия обдирают. Броня, оружие, сапоги… Пожива богатая – до ночи занятия хватит. Потом сядут у костра пить кумыс и будут хвастаться друг пред другом, кто сколько русских убил, а сколько в полон взял.
– Почем ведаешь?
– Ведаю, – хмуро ответил седобородый. – Пришлось… Меня Якубом зовут, – вдруг спохватившись, сказал он, – сотник в войске Владимира. Это, – кивнул он в сторону худенького, остроносого юноши, помогавшего ему держать коней, – Василько, сыновец мой.
– Улеб, – отозвался русобородый. – В крещении – Миколай.
– Из князей, что ли? Раз два имени?
– Из безудельных, – подтвердил Улеб.
– То-то я смотрю: шлем золоченый.
– Отцовский…
Якуб понимающе кивнул и повернулся к Васильке.
– Спутай коней и стрели хоть утку на ужин. Второй день не евши.
– Стрел нет, – хмуро ответил юноша.
Улеб молча подошел к своему коню и снял с седла длинный кожаный колчан. Василько открыл крышку, достал стрелу. Узкое железное острие попробовал пальцем.
– Бронебойная… Что не стрелял? – сердито глянул на Улеба.
– Лука не было, – пожал тот плечами. – Да и туля не моя. На седле висела. Конь тоже не мой, – пояснил. – Увидел, что поганый ведет на поводу, срубил его, гляжу – добрый конь, боярский. Мой к тому времени совсем пристал. Перескочил на этого…
Василько перебросил колчан через плечо, вытащил из кожаного чехла длинный лук. Якуб поднялся по склону яруги. У выпиравшей из земли широкой жилы из тонких каменных плит остановился и стал яростно ковырять между ними кривым мечом. Скоро вернулся обратно, бросил на траву три выломанных каменных куска и меч. Улеб подобрал оружие. Железное лезвие было сплошь выщерблено, в некоторых местах до самого стока.
– Даже переточить нельзя, только перековать, – сердито сказал Якуб, заметив его интерес, – дрянь железо, не русский кузнец работал. Подобрал в веже половецкой, когда в первый день их побили, поначалу понравился – длинный, в руке добре лежит, да и рубить с коня кривым сподручнее. Мой коротковат, – он вытащил из ножен на поясе прямой меч с закругленным на конце лезвием. – Еще дед в поход с ним ходил. Рубаху железную с одного удара рубит.
Улеб бережно взял меч, осмотрел лезвие. Его сковали из трех полос. К серединному долу из простого железа кузнец наварил по длинным краям два острия из многократно прокованного металла. Затем отковал окончательно. Острия отливали синеватым дамасским узором и, казалось, жаждали впиться в живое тело. Улеб повернул меч. У перекрестия на серебристом металле явственно виднелись угловатые буквы «Людота ковалъ».
– Вот что, княже, – сказал Якуб, забирая оружие. – Коли не в тягость, принеси из кустов хвороста, а я пока очаг сделаю…
* * *Василько вернулся, когда дрова в сооруженном из двух каменных плит очаге еще не стали углями. Сбросил с плеч тушу степной козы. Голова ее с застывшими большими глазами безжизненно ударилась о землю. Протянул колчан Улебу.
– Забирай! – махнул тот рукой. – У меня все равно лука нет. И стреляю плохо.
– Не княжье дело… – заметил Якуб, осматривая тушу, и удовлетворенно крякнул, заметив единственную крохотную ранку на боку. – С первой стрелы!
Он вытащил из-за голенища сапога нож и быстро освежевал убитую козу. Затем так же ловко стал нарезать парное мясо широкими, тонкими ломтями. Василько тем временем укрепил над огнем третью каменную плиту и принес от кустов стопку листов лопуха. Дядя и племянник занимались каждый своим делом быстро и слаженно – по всему было видно, что такие ночевки им не впервой. К тому времени, когда Якуб покончил с тушей, плита над углями прогрелась. Василько обмел с нее травяной метелкой песок и стал бросать на горячий камень ломти мяса. Они шипели, распространяя вокруг нестерпимый для голодных людей запах печеной козлятины. Как только ломти начинали коробиться, Василько одним движением переворачивал их ножом. Уже запеченные складывал на лопухи.
– Ловко! – похвалил Улеб, сглатывая слюну.
– Два лета в половецком полоне мясо пекли, – пояснил Якуб. – Хочешь, не хочешь – научишься. Держи! – он подал Улебу теплый кус мяса на лопухе.
Воин жадно впился в него зубами, затем, что-то вспомнив, отложил мясо в сторону. Сбегал к лошади. Обратно вернулся с большой глиняной флягой в кожаном чехле. Положил ее на колени Якуба. Старый воин вытащил глиняную пробку, глотнул.
– Мед! Боярский, ставленный!
– Я же говорил: не мой конь! – ответил Улеб, забирая флягу и делая из нее добрый глоток. – Полдня у колена болталась – даже посмотреть было некогда. Ясно только, что не вода – давно выпили бы. Держи! – он протянул флягу Васильке. Тот, не прекращая печь мясо, покачал головой.
– Не хочет он!
Якуб забрал у Улеба флягу и надолго приложился. Вернул. За ужином фляга несколько раз переходила из рук в руки, пока не опустела совсем. Якуб бережно положил ее рядом с собой.