Гойда

Иоанн тепло принял ко двору и сына Алексеева, Фёдора. Об удали юноши государь был наслышан от других воевод – последние вести пришли о сражении под Рязанью.

И вот минуло пару дней с приезда Басмановых в Александровскую слободу, и царь велел явиться им обоим. Когда отец и сын зашли в зал, Иоанн восседал на троне, сильно ссутулившись, подпирая рукой худое лицо. Государь поднял взгляд, глубоко вздохнул, выпрямился и сел несколько ровнее, глядя на прибывших к нему. Облачение государя более всех удивило Фёдора. Алексей-то уже привык за долгие годы службы видеть царя всея Руси в скромном одеянии монаха, с чёрной шапкой на голове. Лишь золотой крест да перстни на руках сверкали тем величием, коим был наделён Иоанн. Отец и сын низко поклонились.

– Кому ты служишь, Басман? – спросил Иоанн, обращаясь взглядом к Алексею.

– Вам, государь. И нет мне указа иного, и не будет мне суда иного, кроме Суда небесного, как не перед вами, – ответил Алексей.

– А ты, Фёдор, Алексеев сын? – спросил царь, переводя свой пронзительный взгляд на юношу.

– Великий государь, великий князь Московский и царь всея Руси, каков же будет мой ответ, как не вам? – произнёс Фёдор, чуть поклонившись. – Тело моё, кровь моя, мысли мои и деяния, воля и душа принадлежат вам, великий государь.

Царь едва заметно приподнял брови, слушая клятвы Басмановых.

– Лишь Господь Бог ведает, идут ли слова от сердца вашего. Да будет мне карой Господней, если обманут буду вами. Некого мне держать подле себя, – вздохнул государь, покачивая головой. – Окружён я злобой людской, подлым ядом в чашах, что подают мне иудины руки. Нужно мне войско, свирепее коего не будет на земле Русской. Вместо бояр со скотской их алчностью да злобою новые люди будут, что вверят мне всех себя. Лишь так не дадим Русь разорвать врагам.

– Мы с вами, государь, – твёрдо произнёс Алексей.

– Вас мало, – царь мотнул головой, медленно перемещаясь тяжёлым взглядом с отца на сына.

– Будет больше, – всё тем же непоколебимо уверенным голосом добавил Алексей. – Мы, безродные, лишь вашей милостью и щедротами государевыми и спасаемся. Не только кровопийцы эти именитые по земле Русской ходят, но честные христиане, что чтят и поминают вас, государь, в утренней и вечерней молитвах. Вы наш государь, наше спасение и оплот наш.

– Вырвать бы язык твой, коли лжёшь, – прорычал царь, но губы его озарила краткая улыбка.

– Ваша щедрость погубит вас, государь, – Алексей точно не слышал угроз царя. – Погубит вас, а нет нам спасения, нет и не будет надежды всей земле Русской без вас, государь. Избалованы бояре, вон что учинили со страной! Плехи чёртовы, сидят в имениях своих, да будто бы на службе, скоты. Доброе сердце ваше, государь, но чем отплатили бояре? Добром ли?

– К чему ты ведёшь, Алёша? – хмуро спросил царь.

Жилы на руках его напряглись, едва Басманов стал поносить бояр.

– Да к тому, что пожалованы были им имения, цветущие луга да поля, да земля плодородная, что палку воткни – и та зацветёт.

– Желаешь земель новых? – усмехнулся, точно оскалился государь, покручивая перстень на указательном пальце.

Лицо Иоанна порой искажалось, и один глаз щурился сильнее, чем другой, отчего взгляд казался страшнее.

– Не за себя прошу, – положа руку на сердце, клятвенно произнёс Басманов, – а за тех, кто придёт к тебе безродным оборванцем на службу. Знаю я людей, в чьих сердцах и душах и Бог есть, и ко служению вам, государь-батюшка, готовы, что хоть завтра на смерть во имя ваше бросятся без оглядки. Пока они верны вам, пущай имения их и будут за ними.

– За что ценю тебя, Лёшка, так за дерзость твою, – государь кивнул пару раз. – Ежели не лжёшь ты, веди ко мне этих людей. Лишь Бог ведает, как сердце моё, израненное изменами, жаждет видеть их. Будут наградой им земли и поля.

– Да уж, велика награда, ничего не скажешь, – произнёс Фёдор, глубоко вздыхая, блуждая праздным взглядом по расписным узорам палаты. – Велика, куда деваться!

И царь, и отец Фёдора с удивлением обернулись на юношу, который всё это время сидел безмолвно. Едва Алексей набрал воздуха, явно чтобы пресечь дерзость сына, государь резким жестом велел воеводе молчать.

– Вижу, Федька твой и в самом деле смел не по годам, – произнёс Иоанн, немного меняя своё положение на троне. – Оттого хочется же послушать, что же на уме у него.

Фёдор вскинул бровь, точно дивился уделённому вниманию от государя. Он обернулся к царю, встретившись с ним взглядом. Ясно-голубые глаза были полны лёгкости, но вместе с тем во взгляде, в изгибе чёрных бровей отчётливо читалась горделивость и дерзость. Иоанн глядел в эти глаза с еле заметной усмешкой, про себя пытаясь понять, ведает ли юноша, с кем сейчас говорит.

– Велика награда, государь, – повторил Фёдор, не опуская глаз, притом слова произнёс чуть медленнее и мелодичнее.

Государь улыбнулся краем губ. Казалось, сам воздух замер, лишь эхо разносилось по залу. Наконец царь плавно взмахнул рукой – перстни на его пальцах блеснули в свете факелов.

– Будь моя воля, – с коротким поклоном продолжил Фёдор, – оставил бы бояр в покое с хлебом их, пусть себе возделывают земли. Неужто не отдадут они хлеб, что вырастили на земле нашей? Так пусть попробуют не отдать, в самом деле, – усмехнулся Фёдор, улыбаясь мимолётной мысли.

Юноша выжидал, чтобы государь мог молвить своё слово, но тот, очевидно, предпочёл сейчас слушать, нежели изъявлять волю свою.

– Мороки больше с ними, – со снисходительным пренебрежением, и уголок губ слегка дрогнул. – Да и к чему нам земли эти? Куда ценнее угодья есть.

– И какие же? – спросил государь, подпирая рукой голову.

Его лицо сохраняло следы весёлого интереса, порождённого насмешкой, но вместе с тем государь в самом деле внимал речи своего юного советника.

– Вдоль рек, – голос Фёдора будто бы изменился, скинув с себя насмешку и тщеславие. Голос стал холодным и решительным. Взгляд продолжал наблюдать за государем, будто бы касался ногой тёмной толщи льда, проверяя прочность. –  Будет много лучше, – продолжил Фёдор, чуть приподняв руки, разведя их в стороны, – ежели послов иноземных да торговцев будут встречать слуги верные, нежели вороватые черти боярские. Зачем боярам с иноземцами якшаться, как не ради измены? Мы сами встретим дорогих гостей и сами проводим их до портов речных.

Иоанн несколько раз провёл своей рукой по бороде, перебирая пальцами жёсткие пряди цвета тёмной меди.

– Что же ты молчишь, Алёша? – спросил Иоанн, переведя свой взгляд на старшего Басманова.

– Так что ж тут скажешь? – произнёс Алексей. Хоть воевода и пребывал в замешательстве, потерянным его нельзя было назвать. Суровый взгляд был прикован к сыну всё время, пока тот произносил свою речь с неподобающей непосредственностью.

– Неужто нечего? – спросил царь, вкрадчиво улыбнувшись.

Алексей метнул холодный взгляд на сына, после обратно на государя.

– Воля ваша, государь. И лишь вам решать судьбу нашего отечества, – ответил наконец Алексей.

Царь едва заметно покачивал головой, рассматривая переливы света, который струился в драгоценных перстнях.

Вечером того же дня Алексей Басманов уже готовился отойти ко сну, когда ему доложили, что сам государь желает его видеть. Ночные советы не были редкостью для воеводы. Тяжёлые шаги его гулко разносились по коридору. Через несколько минут он уже дважды стукнул в тяжёлую дверь царских покоев. Иоанн сидел за столом, заваленным пожелтевшими бумагами. Они закручивались, точно прячась от света одинокой свечи на столе, но рука царя разглаживала их, вчитываясь в чёрно-серые строки чернил.

– Курбский иного мнения, – произнёс царь, не поднимая головы. – Говорит Андрюша, мол, хлеб – всему голова. Держать надо эти земли и как зеницу ока хранить.

– Неужто Андрюша нынче великий князь? Али царь он? – усмехнулся Алексей. – Во всём будет воля ваша.

Иоанн поднял взгляд на Басманова и слегка мотнул головой.

– Была б воля моя… – тяжело вздохнул царь, откладывая перо и потирая переносицу. Кончики пальцев были испачканы чернилами, а тяжёлые веки закрывались, точно налитые свинцом. – Была б моя воля, не был бы я ни царём, ни государем, – почти прошептал Иоанн. – Но раз послан Богом мне этот крест, стало быть, по силам он мне.

Алексей молчал, не решаясь сказать что-либо.

– Наказал Господь меня за гордыню, за гневливость мою, чёрт знает, за какие ещё грехи, – вздохнул Иоанн, поднимаясь из глубокого деревянного кресла. – Наказал, и кто знает, кого ещё хоронить мне придётся. Родителей обоих схоронил, жену и детей хоронил…

Государь загибал свои длинные пальцы, на которых поблёскивали камни и металл. По мере того как он проговаривал эти слова, он водил взглядом по полумраку покоев, точно читал ответы, написанные невидимыми чернилами на сводах и стенах.

– Ты же не терял детей, Алёша? – царь направил мутный взгляд на Алексея.

– Нет, государь, – ответил Алексей. – Простите, Иоанн Васильевич, дерзость Федькину, уж как ни держу его в чёрном теле, язык его порой вырвать на корню хочется!

Видя, как его слуга, при всём своём суровом нраве, оправдывается словно ребёнок, царь не мог, да и не хотел скрывать тихого смеха. Лицо его быстро переменилось, теперь оно вновь было полно жизни и едва ли не беспечности. Он медленно простёр одну руку, второй опираясь о широкий стол. Алексей тотчас же в поклоне припал губами к перстню государя.

– Полно, полно… – произнёс царь. – Не держу зла ни на сына твоего, ни на тебя, Алёша. Припоминаю себя в его летах. Нрав у него под стать породе вашей, басманской, резвый, ничего не сказать. Таких людей желаю видеть подле себя, ныне и впредь. Ступай, – царь махнул на дверь. Алексей повиновался и вышел вон.

К следующему дню все воеводы, созванные государем на службу, явились в Александровскую слободу. На непокрытых дубовых досках стояла обильная, но простая постная снедь. Место государя во главе стола пока оставалось пустым, и к пищи никто не смел притрагиваться без молитвы, которую начнёт сам государь.

Алексей Басманов занимал место по правую руку от царского трона, Фёдор же сидел подле своего отца. За столом уже гудели громкие беседы. Бывалые воины кичились своими ратными подвигами. Алексей со всеми похвалялся Рязанью и другими походами. Басманова уважали за доблесть в бою, но нрав его не полюбился многим. Своими ли руками либо советами государю сгубил немало жизней.

Фёдор, казалось, был слишком молод для этого застолья. Но он давно являлся закадычным другом воинов и князей. Благодаря обескураживающей удали в бою и весёлости на пиру Фёдор здесь был почти своим. Рядом с государевым местом пустовало ещё одно, и когда разошёлся шум праздной болтовни и горделивого хвастовства, в зал зашёл человек, несколько усмиривший общий гул.

Мужчине было немного больше тридцати лет. Широкое княжеское одеяние окутывало его стройную фигуру. Светлые усы и борода перебивались редкой сединой. Серые глаза его имели аккуратную миндалевидную форму, внешние уголки несколько печально опускались вниз. Он сел на своё место, напротив Алексея. Едва ли холодные взгляды и короткие кивки, которыми они обменялись, можно было счесть приветствием.

Фёдор же и вовсе, казалось, был всецело увлечён беседой с князем по левую руку от себя и будто бы и вовсе не заметил появления нового человека за столом, в то время как пришедший бросил короткий скользящий взгляд на юношу, да и отвернулся.

Гул начал стихать, едва в дверях показались рынды, чьим долгом являлось сохранение государя от стрелы и меча. Двое юношей переступили порог, обойдя стол с двух сторон, встали за троном, крепко сжимая в своих руках копья. Следом за ними шёл государь, облачённый в чёрное, поблёскивая золотым крестом на груди и драгоценными перстнями. Он пронёсся темной тенью мимо столов, точно коршун. Трепетание его одеяний разносилось в гробовом молчании, хотя несколько мгновений назад в палате царили шум и гам. Заняв своё место во главе стола, государь перекрестился, дав знак своим придворным. Иоанн низким голосом читал строки молитв, склонив голову вперёд, и осенил крестным знамением трапезу.

Во время обеда царь, по обыкновению своему, хмуро поглядывал на людей за столом, приподнимая правую бровь. Он вглядывался, точно вычитывал в каждом жесте, в каждом выражении лица какие-то знаки, которые окутывали весь стол тонкой паутиной.

– Отныне будет заведён новый порядок, – голос царя нарушил тяжёлую тишину.

Алексей вытер рукой усы и обернулся, откинувшись назад, явно давая понять остальным, что он знает, о чём сейчас пойдёт речь.

– Как царю и великому князю всея Руси, должно мне держать свой обет перед Богом на небе и перед народом на земле. Дабы отечество наше, обескровленное и разграбленное, сохранилось, не досталось врагу татарскому али ливонцу, собрать надо мне войско. Вам я верю, как самому себе. Я ваш царь, отныне и впредь нет у вас иного господина, кроме Бога нашего. И слушайте волю мою – будет дана вам милость моя, и будете вы вершить суд мой, и будете вы карать и миловать именем моим. Измену рвать на корню будем! Проклятых бояр, как псов поганых, давно пора гнать прочь, прочь от рек. А поместья их отдам слугам моим верным.

– Так как же так, государь? – спросил мужчина, который сидел напротив Алексея Басманова. – Мы ж держали совет, как же мы отдадим хлеб наш, поля наши?

Царь перевёл взгляд на своего советника, окинул его взглядом с головы до ног, и лёгкая тень улыбки дрогнула в уголке его губ.

– Не перечь, Андрей. Оставим бояр в покое с хлебом их, – произнёс Иоанн, поднимая свой пустой и вместе с тем заворожённый взгляд поверх голов своих слуг, – пусть себе возделывают. Неужто не отдадут они хлеб, что вырастили на земле нашей? Так пусть попробуют не отдать, в самом деле, – ухмылка царя наполнялась жестокостью, а взгляд плавно передвигался по высоким сводам.

– Мороки больше с ними, – произнёс Иоанн, наконец опуская свой взгляд на Фёдора.

Юноша чуть не поперхнулся. Но вовремя совладав с собой, немного приподнял бровь, слушая доводы, исходящие от государя, будто бы впервые слышал эти слова. По лицу Фёдора можно было прочесть и приятное удивление, и нескрываемое самодовольство, которое едва ли вообще сходило с его лица.

За столом повисло молчание, разносился лишь тихий стук посуды – воеводы стучали ложками по дну тарелок да ставили чаши на голые доски. Алексей Басманов перекинулся парой острых взглядов с мужчиной напротив, и тот отвечал тем же.

Фёдор же жестом подозвал к себе кравчего, велев налить вина. Подбежавший холоп с поклоном исполнил безмолвную просьбу, не поднимая взгляда. После этого Басманов-младший поднялся со своего места с чашей в руках и сразу отшагнул, что пришлось как нельзя кстати. Будь сын менее расторопным, отец тотчас бы осадил его.

Мужчина со светлыми волосами и бородой, сидевший напротив Басмановых, даже улыбнулся, глядя на поведение Фёдора. А юный Басманов, в самом деле, привлёк к себе много взглядов, подойдя прямо к государю. С наибольшим любопытством на Фёдора глядел сам царь. Иоанн бросил короткий взгляд на старшего Басманова, который, казалось, готов был в любой момент ринуться к сыну и за шиворот оттащить его, но всё никак не решался, ведь поднимать суету подле государя не следует, особенно во время трапезы.

А тем временем Фёдор коснулся левого плеча и медленно поклонился, глядя в глаза государя. Иоанн не знал, что такого было в этих ясных глазах, полных лазурного неба. Он не мог понять, как это выражение белого лица, эти соболиные брови вразлёт, как они, будучи преисполнены горделивой надменности, вызывали трепет, точно перед весенними цветами, робко открывающими свои лепестки из бутонов. Когда Фёдор протянул государю чашу, князь, сидевший подле того, не сдержал усмешки и замотал головой.

– Сядь, Федя, – произнёс он. – Не приемлет государь наш из рук чужих пития.

– Отчего же, Андрюша? – спросил государь, касаясь кончиками пальцев серебряной чаши, поданной юношей. – Отчего же в этот день не преисполниться веры, что за страдания мои послал Господь мне всех вас, верных слуг и честных христиан?

Фёдор выпрямился в полный рост, но не спешил отходить от трона. Он мельком взглянул на своего отца, который явно был в смятении от выходки своего сына.

– Отчего же, Андрюша, скажи-ка мне на милость, – спросил Иоанн, оборачиваясь к князю, подаваясь к нему вперёд, – нельзя верить мне, что отныне окружён я людьми добрыми и верными?

Андрей слегка свёл брови, внимая речам царя, и так и не дал ответа.

– Ежели яд здесь, за этим столом, в кушанье, питье, в умах али сердцах, – произнёс государь, откидываясь обратно на спинку трона и оглядывая собравшихся за трапезой, – всё одно – погибель моя.

С этими словами он осушил чашу залпом, глубоко вздохнул и закрыл глаза, будто бы ожидая ту погибель, что разила, точно молния.

– Не погибель мы ваша, но спасение и опора, – тихо произнёс Фёдор.

И хоть голос юноши прозвучал едва слышно, напряжённый слух царя уловил эти слова, хоть и не подал виду, как и Фёдор сделал вид, что вовсе ничего и не говорил. Он обернулся к отцу и занял прежнее место.