Брегет хозяина Одессы

Пролог

1918 год, между Киевом и Вознесенском

Дмитрий Молдавский, известный всей Одессе как Митька-Китайчик, первый и единственный бандит, запретивший своим людям убивать, сидел в вагоне, вытирая пот с желтого рябого лица, и напряженно размышлял. Как получилось, что он чуть не погубил своих людей, много лет служивших ему верой и правдой? Попытка их спасения обернулась гибелью для половины его отряда. Теперь он ясно понимал: его приход к большевистскому генералу Фомину был роковой ошибкой. Но в те далекие дни ему казалось, что единственный выход – не бороться против большевиков, не сдаваться и не дожидаться, пока они перестреляют всех его людей, а прийти к Фомину и предложить свои услуги. Он нервно усмехнулся, вспомнив вытянутое от удивления лицо генерала, когда король Одессы вошел к нему в кабинет.

– Вы Дмитрий Молдавский? – спросил Фомин, будто не веря своим ушам (минуту назад красноармеец доложил ему о приходе Китайчика).

Митька послал ему самую любезную улыбку. Вся Одесса знала его как очень вежливого и галантного человека. Угрозы он тоже умел произносить вежливо.

– Таки да, я, – ответил Китайчик, блеснув ровными белыми зубами, такими ровными, что позавидовала бы сама Вера Холодная. Фомин повернулся к молодому безусому красноармейцу, застывшему в углу большого кабинета, и коротко бросил:

– Обыщи его. Найдешь оружие – забери.

Митька снова усмехнулся, понимающе кивнул, будто ожидал, что Фомин именно так и поступит, и покорно поднял руки. Адъютант генерала, покраснев, не сразу решился прикоснуться к королю Одессы, о котором столько слышал. Еще бы, одесская беднота боготворила Митьку, называя Робин Гудом. Генералу не понравилось промедление подчиненного. Он увидел в этом уважение к бандиту.

– Что встал как истукан? – буркнул он. – Я же приказал – обыщи.

Красноармеец еще несколько секунд потоптался на месте, потом решительно шагнул к Митьке и принялся тщательно его обыскивать. Но у главаря одесских бандитов не было никакого оружия.

– Он чист, – отрапортовал адъютант и облегченно вздохнул.

Митька улыбнулся ему и подмигнул:

– Было бы верхом безумия прийти сюда с оружием. Я пришел с миром, генерал. Позвольте мне сказать, что послужило причиной этого визита.

Фомин, слюнявя самокрутку, кивнул, пристально вглядываясь в лицо неожиданного посетителя:

– Я слушаю тебя.

Он не предложил Митьке сесть, словно подчеркивая разницу между ними. Пусть Китайчик и король Одессы, для большевиков он самый настоящий бандит, которого давно следовало бы расстрелять. Китайчик и глазом не моргнул, продолжая как ни в чем не бывало:

– Да, я пришел без оружия, но не отрицаю, что оно у меня есть – и в большом количестве. А еще у меня есть деньги – тоже в большом количестве. Но самое главное – у меня есть люди. И мы готовы служить большевикам.

Фомин в изумлении откинулся на спинку стула, издавшего жалобный скрип. Его узкое лицо сначала покраснело, потом побелело. Казалось, он раздумывает, как действовать дальше. Никогда еще бандиты такого масштаба не предлагали свою помощь. Что же делать? Он вскинул серые глаза на Митьку, который стоял перед ним как ни в чем не бывало, пощипывая черные усы.

– Мне бы крайне желательно было услышать ваш ответ, – ласково заметил Китайчик, и генерал усилием стряхнул с себя оцепенение.

– Такие решения я не принимаю в одиночку.

Фомин лукавил. Ему не хотелось брать на себя ответственность в таком важном и необычном деле. Пусть решает высокое начальство.

– Подожди в коридоре, – буркнул он и повернулся к красноармейцу: – Выведи его.

Китайчик отметил про себя, что генерал не сказал: «Проводи», – и уголок его рта нервно дернулся. Его приход и выгодное предложение не заставили Фомина относиться к одесскому королю с бо€льшим уважением. Что ж, лишь бы начальник этого генералишки дал добро.

Он с достоинством вышел из кабинета, пропахшего ваксой и махорочным дымом, и прислонился к холодной стене коридора. Красноармеец не сводил с него взгляда, но в нем читались не гнев или пренебрежение, а любопытство. Подумать только, сам Митька-Китайчик к ним пожаловал! Сквозь неплотно прикрытую дверь кабинета доносились обрывки разговора. Фомин то и дело повторял:

– Да, товарищ Якир. Слушаю, товарищ Якир, – а потом, положив трубку на рычаги, пригласил Митьку и адъютанта.

– Не скажу, что я в восторге от твоего предложения, – он старался не смотреть Китайчику в глаза, – но мое начальство считает: следует принять его. Отныне твоя банда станет отрядом Красной армии. И горе тебе, если в твоей голове крутятся какие-нибудь идиотские мысли.

Стоило ли говорить, что генерал снова был вознагражден самой обаятельной улыбкой? Из здания Молдавский вышел красным командиром и с высоко поднятой головой прошествовал по грязным одесским улочкам. Митьке дали отряд и назвали его довольно помпезно: «Пятьдесят четвертый советский отряд имени Ленина». Китайчик и сейчас усмехнулся, вспомнив об этом. Подумать только – две тысячи бандитов и головорезов – отряд имени Ленина! Он понял, почему Красная армия пошла на такой шаг. Тогда, летом 1919 года, создалась очень неблагоприятная обстановка для большевистского правительства. Белогвардейцы, словно опомнившись от многочисленных поражений, потянулись с Дона и Кубани, ударили по Харькову и отправились на Москву. Разумеется, чтобы их остановить, требовались большие силы. И Красная армия хваталась за любую возможность. Почему бы и не бандиты, раз они готовы помочь?

Их стали готовить к предстоящим сражениям. Несколько месяцев бандитов и головорезов обучали военному делу, проводили политзанятия, стараясь воспитать преданных граждан нового государства. Митька понимал, что это пустая затея. За годы грабежей у его ребят сформировалось свое видение мира. Они откровенно зевали в лицо политкомиссарам, отлынивали от занятий, однако их прощали и строго не журили: вскоре им предстоял бой.

Когда они получили приказ отправляться на фронт, он, Митька, устроил прощание с Одессой-мамой. На родной Молдаванке Китайчик накрыл невиданное количество столов. Одесса гуляла до утра. Некоторые «бойцы» его доблестного отряда так напились, что перед отправкой их пришлось искать по разным хатам, но в поезд сели все – больше двух тысяч человек. По дороге вояки протрезвели, раздались недовольные возгласы: «Что ты придумал? Не станем воевать. Нам и в Одессе было хорошо». Митька, как мог, старался их удержать, но его не слушали, прыгали прямо с поезда. До места назначения доехали всего семьсот человек. Правда, командир дивизии Якир ничего не сказал, видно, был рад и этому. Он коротко бросил Китайчику, что через несколько дней его ждет бой с петлюровцами. По глазам комдива было видно: он не верит в успех. Где уж отряду бандитов дать отпор хорошо вооруженным и подготовленным бойцам? Тем неожиданнее для всех стала победа «Пятьдесят четвертого советского отряда имени Ленина». Участники одесских стычек, его головорезы разгромили врага. Митька помнил: они радовались как дети, и только он, прислонившись к холодному морщинистому стволу вяза, хрустел пальцами от бессильной злобы, словно в безумии повторяя: «Это конец, это конец!»

Да, это конец, раз снова кровь. Он, не выносивший вида крови и всегда старавшийся избегать кровопролития, сам пришел к этому и оказался в кровавом кольце, вырвать из которого могла только смерть. Новая власть признавала только насилие, с ней невозможно было договориться.

С силой сорвав тонкую лозу с серебристыми листьями, Китайчик побрел к своим, сознавая, что с ними ни в коем случае нельзя делиться собственными грустными мыслями. Они непредсказуемы, могут черт знает что натворить и только усугубить и без того печальное положение. О как он оказался прав! Красной армии победа не пришлась по душе. Сделать героями одесских бандитов? Об этом не может быть и речи, свора Китайчика способна отрицательно повлиять на остальных бойцов.

Конечно, больше всего боялись его самого. Он – одесский лидер, своего рода легенда, ему многие стремились подражать. Отстранить его от командования нельзя, значит, выход один – только убить, уничтожить – и как можно скорее. Когда вокруг идут кровопролитные бои, незачем забивать голову, как покончить с немногочисленным отрядом. Экс-головорезов ждал бой с батькой Махно. Китайчик с болью вспомнил, как отправлялись на него его люди – с достоинством, исполненные гордости. И только он чувствовал, что новое задание – это смерть.

И здесь интуиция не подвела. Его жалкий отряд столкнулся с многотысячным войском махновцев. Бывшие бандиты попали в мясорубку и дрогнули, побежали. Обещанное подкрепление, которого с надеждой ждали одесские головорезы, не пришло. Бывшие бандиты, в дыму и копоти, кричали хриплыми голосами:

– Измена! Измена! – А их бравый командир впервые в жизни не знал, что делать. В том, что случилось, он винил прежде всего себя. Это было его решение – служить новой власти, и оно привело в тупик.

В том бою Митька потерял половину своих людей и словно обезумел. Он виноват в их гибели! Только он – и больше никто. Они доверяли ему, а он завел своих ребят в ловушку. На его руках кровь, которой он всегда боялся.

Митька зажмурился, словно горячее августовское солнце (ах как хорош август в Одессе!) выстрелило ему в лицо огненными лучами. Перед глазами, как живой, возник отец, затоптанный конем, не переносившим запаха алкоголя. В тот роковой день маленький Митя впервые увидел кровь и потерял сознание. Во второй раз ему стало плохо от ее вида, когда анархисты заставили его убить полицмейстера Одессы. Китайчик смастерил бомбу, которая разорвала ненавистного офицера в клочья. Тогда будущий король портового города дал себе клятву – никогда никого не убивать, и клятву эту сдержал. Сдержал до сегодняшнего дня.

Митька посмотрел в окно поезда, на убегавший унылый пейзаж, и подумал, что мог бы бежать. Его денег хватило бы на переход линии фронта. А потом – за границу, к любимой жене Саре… От этих мыслей его передернуло. Да, он бандит, головорез, но не подлец. Вот так оставить своих людей, которых сам же завел в ловушку… Нет, если суждено погибнуть, он примет смерть с честью…

В разгоряченном мозгу снова закружились воспоминания. После неудачного боя его вызвал генерал Фомин, приехавший в штаб, и был с ним подчеркнуто вежлив. Китайчик понял, что подтвердились его худшие подозрения. Большевистский начальник говорил о новом задании для его отряда, но Митька знал: никакого нового задания не будет, их уничтожат. Уничтожат по дороге, раздавят, как клопов. Выйдя от генерала, бросившего напоследок на бандита убийственный взгляд, Китайчик собрал оставшихся в живых людей и приказал им возвращаться домой.

– У меня к вам одна просьба, – сказал он на прощание, – помните о том, что убивать – это плохо. Если вы продолжите бандитствовать, пусть все будет без кровопролития. Кровь никогда не приводит ни к чему хорошему.

Изнуренные последним боем, его люди с жалостью смотрели на своего командира. Они понимали: Митька что-то придумал и ценой собственной жизни спасает их. Вперед выступил головорез по кличке Атаман, украшенный боевыми шрамами, полученными еще в стычках на улицах Одессы.

– Ты разве не с нами? – коротко спросил он Китайчика. Митька покачал головой. Ветер взъерошил его черные, с ранней проседью волосы.

– Нет, у меня своя дорога, прощайте. – Он резко развернулся и быстро пошел, стараясь не оглядываться. Все бросились за ним.

– Мы не оставим тебя. – Атаман, поравнявшись с командиром, положил ему на плечо тяжелую загорелую руку. – Скажи, что ты задумал? Знаешь, я все равно не отстану.

Китайчик улыбнулся. Да, кто-кто, а он знал Атамана как облупленного.

– Хочу постараться спасти хоть кого-нибудь, – признался он. – Гибнуть всем нет смысла. Если хочешь – пойдем со мной, но учти: это верная смерть.

Атаман усмехнулся, обнажив щербинку между желтыми от махорки передними зубами:

– А какая наша жизнь? Все равно или пуля догонит, или шашка. Днем раньше, днем позже – какая разница? Я свое отжил. Говори, что собираешься делать.

– Мне бы еще две сотни, – Митька оглядел столпившихся возле него подельников. Все они выразили готовность погибнуть вместе с ним.

– Это бессмысленно, – ответил Китайчик. – И в таком случае я, как ваш командир, которого никто не снимал, сам приму решение.

Он отобрал сто сорок преданных, много лет служивших ему верой и правдой людей, остальных отпустил домой, а на следующий день остатки его отряда, знавшие о дерзком плане короля, погрузились в поезд. На полдороге Митька с револьвером ворвался к машинисту, приставил холодное дуло к виску растерявшегося старика и крикнул:

– Гони в Одессу, быстро!

Дрожавшими руками побелевший машинист еле справился с управлением.

– На Одессу? – уточнил бандит, не отнимая револьвер. Старик закивал, большая голова с всклоченными седыми волосами затряслась на жилистой шее. Китайчик усмехнулся, убрал оружие и похлопал его по спине:

– Молодец!

– До Одессы ведь не доберемся, – пробурчал машинист.

– Не твое дело, отец, – Митька подмигнул, – гони домой.

Разумеется, он прекрасно знал, что родного города ему не видать как своих ушей. Но снова почувствовать себя свободным, как когда-то, пусть и ненадолго, – разве это не здорово? Митька изучал каждое дерево за окном, каждое поле, каждую речонку, каждую пожухлую травинку. Когда поезд резко затормозил, он дернулся и прошептал:

– Все кончено, – быстро сунул руку в холщовый мешок, достал буханку черного мягкого хлеба и, отрывая корочку, принялся прятать в мякише дорогую ему вещь – золотые часы, подаренные любимой женой. Они ни в коем случае не должны достаться большевикам!

Вскоре вагон наполнился криками, угрозами, топотом кирзовых сапог, через секунду на него смотрело узкое дуло винтовки, и молодой красноармеец, наверное его ровесник, крикнул так, что заложило уши:

– Выходи из поезда!

Король Одессы покорно исполнил приказание. Теперь его могло спасти только чудо… Но чудеса в жизни так редко бывают! Почему бы в таком случае еще раз, пусть последний, не испытать судьбу? Когда-то она была к нему очень даже благосклонна.

Спустившись, Митька увидел большой вооруженный отряд красноармейцев, отбиравших оружие у его людей. Его ровесник, не опуская винтовку, снова буркнул:

– Ты арестован!

Митька опустил голову, словно со всем соглашаясь, потом, улучив момент, когда красноармеец, не ожидавший от него дерзости, отвлекся, нагнулся и быстро побежал вдоль поезда. Краем глаза он видел, как за ним рванул один из его людей, но тут же упал, пытаясь зажать рану на груди. Китайчик ускорил бег, уворачиваясь от пуль, свистевших вдогонку, и, нырнув под товарняк, выскочил с другой стороны. Он увидел, что на небольшом холмике сидит бедно одетый мальчик лет десяти, по виду – беспризорник, и, размахнувшись, бросил ему буханку:

– Держи, шкет. И вспоминай Митьку-Китайчика!

Мальчик, сначала дернувшись от испуга, замотал головой, потом протянул руку за буханкой, упавшей между рельсами. Это все, что успел заметить Дмитрий Молдавский. Одна из пуль, щедро раздаваемых красноармейцами, настигла его, и он упал, уткнувшись побелевшим лицом в пропахшие маслом шпалы. Его преследователи издали радостные возгласы и подбежали к телу, не обращая на мальчишку никакого внимания. А тот, удивленный, осторожно доставал из буханки золотые часы. И, разумеется, никто не заметил, как какой-то мужчина, невесть откуда взявшийся, подбежал к ребенку, с силой толкнул его, вырвал часы из тонкой прозрачной ручки и в мгновение ока растворился между составами.

Глава 1

Вознесенск, 1965

Эмилия Ефимовна открыла старый кошелек из коричневого кожзама, который когда-то покойный муж подарил на день рождения (лучше бы деньги подарил), взглянула на его жалкое содержимое и сокрушенно вздохнула. Утром позвонила невестка и безапелляционным тоном заявила, что пришлет к ней внучку Галю на осенние каникулы. Стерва, как была, так и осталась, правильно сынуля ее бросил. Правда, и лучше не нашел, его меняющиеся любовницы – хабалки какие-то необразованные, работают черт знает кем, поговорить с ними не о чем. Да и внешне кошмар какой-то – сразу видно, что легкого поведения.

Одна даже к ней приезжала, коза облезлая, наверное, надеялась, что приглянется и мать заставит сына жениться. Как же, разбежалась! Даниил сам не ахти зарабатывает, матери помочь не может, она на грошовую пенсию перебивается. Впрочем, иногда он подкидывает рубликов пять, когда ему халтурка какая подвернется, скажем, коллега по институту зовет вагоны разгружать. В этом месяце ничего не подкинул, поэтому в кошелке жалкая десятка от пенсии осталась, завтра Нинка, внучка, приедет, хотелось бы ее чем-нибудь вкусненьким побаловать, да не один денек, а недельку, да вот на десятку-то не шибко разгуляешься. Само собой, придется на рынок ехать, а цены там кусаются. Эмилия Ефимовна поправила платок на голове, нахмурилась и тяжело поднялась с дивана. Придется опять идти к соседу, часовщику Моисею Григорьевичу Гольдбергу. У него – и это знали все в округе – всегда водились деньжата. Это и неудивительно. Во-первых, профессия прибыльная. Сейчас часы, что наручные, что настенные, в каждом доме. Для любого человека часовщик почти небожитель. Сломаются часы – он вскроет их при помощи специальной отвертки, заглянет внутрь и, натянув на лоб шлем с увеличительным стеклом, начнет колдовать над механизмом, ковыряя его какими-то причудливыми инструментами. Это надо же – знать, как работает каждая пружинка, каждое колесико. Такой труд, безусловно, заслуживал уважения и денег.

Женщина знала, что Гольдберга соседи часто сравнивали с ювелиром, и, как ни странно, такое сравнение ему не нравилось. «Ювелир имеет дело с безжизненным куском золота или камнем, – отвечал он, – я же – с живой вещью».

Во-вторых, он один как перст, жена давно умерла, детишек не нарожали, иногда племяннице подкидывает, да она не слишком нуждается, взрослая уже, замужем. Муж по виду человек солидный, чай, не бедствуют.

Кряхтя и потирая больную поясницу, отозвавшуюся тупой болью, пожилая женщина вышла во двор и направилась к дому Гольдберга. Она нисколько не сомневалась, что сосед ей не откажет. Сколько лет друг друга знают, дома бок о бок стоят, да и не обманывала она его никогда, всегда возвращала с пенсии. Поднявшись на крыльцо, Эмилия Ефимовна постучала в дверь, обитую кожаным дерматином, и прислушалась. Обычно через минуту слышалось шарканье, и Моисей Григорьевич с неизменной широкой улыбкой открывал дверь. Сегодня он что-то не спешил. Эмилия Ефимовна постучала еще раз, приникнув к холодному дерматину. Там, за дверью, никто не торопился открывать, не шаркал, не пыхтел, и пожилая женщина, спустившись с крыльца, поплелась за дом, где у Гольдберга был маленький огород.

– Моисей Григорьевич! – позвала она с капризной ноткой в голосе. – Вы где, Моисей Григорьевич?

Старый часовщик не отозвался, Впрочем, она и сама скоро увидела, что там никого нет, лишь наглые вороны копошились в блеклой слежалой листве, пытаясь отыскать в ней что-то привлекательное только для их вороньего сообщества.

– Может, вышел в магазин?

Она прислонилась к стволу старой кривой сливы, словно пытаясь укрыться от холодного осеннего ветра. Небольшой гастроном находился совсем недалеко, на соседней улице, если часовщик отправился за продуктами, то не пройдет и двадцати минут, как он вернется. Эмилия Ефимовна закрыла глаза, будто задремала. Завтра нужно Нинку встретить, узнать, когда ее автобус приходит, а сегодня сбегать на базар, купить курочку домашнюю – внучка очень любит куриную лапшу, взять говядинки и свинины, котлетки пожарить. Хорошо, что картошка и лук у нее свои, с огорода, картошечка рассыпчатая такая после варки, маслицем заправишь – за обе щеки трескает внученька.

Так, в своих мыслях, женщина простояла больше двадцати минут, а потом, с трудом оторвавшись от ствола, удивленно огляделась по сторонам. Странно, но часовщик не появлялся. Может быть, отправился к племяннице? Да нет, как-то он разоткровенничался с ней и рассказал, что в дом к племяннице ни ногой – мужа ее не терпит.

Эмилия Ефимовна снова подошла к крыльцу соседа и посмотрела на окно, завешенное белым тюлем. Ей показалось, что занавеска шевельнулась. С завидной быстротой она рванула к дерматиновой двери и дернула за ручку. К ее удивлению, дверь открылась с каким-то жутким скрипом, и пожилая женщина вошла в темный коридор. Странно! Моисей Григорьевич всегда запирал дверь. Может быть, ему стало плохо? Эмилия Ефимовна заторопилась в гостиную:

– Моисей Григорьевич, вы где?

Тишина, страшная, липкая, окутала ее, словно паутина, и соседка почувствовала дрожь в коленях.

– Моисей Григорьевич! Что с… – споткнувшись о что-то, лежавшее на полу, женщина остановилась как вкопанная. Часовщик лежал на ковре, неестественно подогнув правую ногу, широко раскрытые невидящие глаза уставились в потолок. Соседка охнула и побежала в сад, хромая, как подстреленная птица.

– Гольдберга убили! – истошно закричала она, и в ответ ей каркнула ворона. – Убили, убили!

Эмилия Ефимовна заскочила в свой дом и, схватив трубку телефона, быстро принялась набирать короткий номер. Руки ее дрожали, пальцы не слушались, но она поборола дрожь и, когда в трубке раздался суровый голос: «Милиция», – выпалила:

– Человека убили! Скорее приезжайте!

Глава 2

Южноморск, наши дни

Сергей Ивашов бегло пересмотрел дело, с которым собирался выступать в суде, и взглянул на большие стенные часы, оставшиеся от прежнего арендатора офиса, тоже адвоката. Его всегда удивляло, почему предшественник вынес все, что приобрел за пять лет работы, оставив только эту вещичку? Может быть, она не вписывалась в интерьер его нового загородного дома? Или они мешали ему спать, добросовестно отбивая каждый час? Как бы там ни было, Сергей не возражал. С часами он нашел общий язык, порой разговаривал с ними, советовался, делился переживаниями. Вот и сегодня, убрав в шкаф дела, он коротко сообщил:

– Все, дорогие мои, рабочий день окончился. Мой, по крайней мере.

Часы ответили дружелюбным тиканьем. Подойдя к двери, Ивашов окинул взглядом маленькое помещение, всю обстановку которого составляли лишь письменный стол и два стула – для него и для клиентов, – дернул на себя позолоченную ручку, и в этот момент зазвонил телефон.

– Интересно, кому я понадобился в такое время? – Ивашов, выудив мобильный из кармана, посмотрел на дисплей. Незнакомый номер. Кто это? Новый клиент? –  Слушаю, – четко произнес он, и на том конце сразу отозвались:

– Сережа, здравствуй.

Голос был мужской, сочный, незнакомый, и Ивашов растерянно ответил:

– Здравствуйте. А с кем я разговариваю?

Мужчина заволновался, задышал:

– Только прошу тебя, не отключайся, выслушай. Я твой отец, Сережа.

Ивашов хихикнул, сразу придя в себя. Вот те на, папаша объявился! Восемнадцать лет не желал знать о его существовании, уйдя к другой женщине, когда Сергею исполнилось десять, а теперь в почтенном возрасте в нем пробудились отцовские чувства. Или он хочет, чтобы сын представлял его интересы?

Сергей частенько слышал фамилию родного папаши, своего коллеги, из советских милиционеров переквалифицировавшегося в адвоката, ставшего довольно известным, завсегдатаем светской хроники города. Смешно предположить, чтобы он решился обратиться к сыну за юридической помощью.

– Я вас слушаю, – выдавил молодой человек, стараясь вложить в эту фразу все свое презрение.

– Сережа, не отказывайся, давай встретимся, – быстро заговорил Ивашов-старший. – Если ты на меня в обиде, прости за все. Ты мне очень нужен, мой мальчик. Я попал в сложную ситуацию и только тебе могу довериться. Жду тебя в кафе на Екатерининской через полчаса. Мне известно, где твой офис. Кафе в двух кварталах от него.

Он отключился, не дав сыну прийти в себя и не принимая возражений. Сергей немного постоял в раздумье, потом закрыл дверь, спустился к своей машине – новенькому, взятому в кредит «Рено», и, усевшись на водительское сиденье, погрузился в раздумья.