Любовь далекая и близкая

– Вы, конечно, знаете, что мне приписывают особые отношения с Мариампольским? Так вот, очень вас прошу: не верьте этим слухам. Мариампольский – очень чистый и порядочный человек. Правда, невезучий и несчастливый. И беззащитный к тому же. Вы молчите, Александр, а я хочу знать: как вы относитесь к этим разговорам?

– Я им не верю, и это честный ответ, – сказал он и добавил с грустью: – Какой удивительный сегодня вечер, да, Оля?

– Я тоже об этом подумала, – улыбнулась девушка. – До завтра!

Какая-то непреодолимая сила влечения проснулась в них после этого вечернего откровения. Едва заканчивался рабочий день, они встречались и уходили в Черняевский лес, где бродили допоздна, или шли в кино, где, плотно прижавшись друг к другу, о чем-нибудь шептались, совсем почти не глядя на экран. А как-то, купив в «Художку» билеты на последний ряд, где их никто не видел, прижались лицами и стали целоваться. Вначале осторожно, едва касаясь губами, но, распаляясь, вскоре целовались уже неистово, будто хотели поглотить хоть частичку дорогого лица.

Утром, даже не поднявшись на свой четвертый этаж, Александр зашел в лабораторию, где работала Оля. Нестерпимое желание увидеть ее, подстегиваемое памятью о вчерашних неистовых поцелуях, туманило мозг. Но лаборантки, ее подруги, пожав плечами, сказали, что Оля еще не пришла. Не появилась она и позже. В институте она оказалась лишь спустя два дня. И сразу подала заявление на увольнение. Кто-то из конструкторов сообщил Александру, что пришла красавица не одна, а с молодым человеком, который ждет ее в фойе института. Александр спустился вниз и действительно увидел сидящего на диване невысокого прыщавого парня с короткой стрижкой. С трудом подавив желание выставить прыщавого из института, он поднялся в отдел, пытаясь взять себя в руки и решить, как быть в создавшейся довольно пикантной ситуации. Но ответить на этот вопрос ему не удалось, так как неожиданно появилась Оля. Она несмело присела на стул, стоявший возле его рабочего стола, и предложила:

– Может быть, поговорим? Я хочу вам все объяснить…

– А это надо объяснять? И зачем? Все ясно и так. Мне осталось только пожелать тебе, как сейчас принято в таких случаях говорить, здоровья и большого личного счастья. А теперь уходи. Мне надо работать. Ну что ты сидишь? Иди к своему прыщавому, с тоски, наверно, сохнет твой любимый!

– Не уйду, пока вы меня не выслушаете! Я вижу, как я вам ненавистна и что вы с трудом сдерживаетесь, чтобы не ударить меня. Так ударьте – будет легче и вам, и мне. Ну? Что же вы сидите? Влепите мне пощечину, я унесу ее вместе с вашими поцелуями. Не можете? Жаль меня? Эх вы… – Оля поднялась со стула, как-то презрительно и в то же время с жалостью посмотрела на Александра и вышла.

Вечером, когда институт опустел, к Александру зашел Мариампольский. Он рассказал, что Оля дружила с ожидавшим ее парнем еще до его призыва в армию, а когда он уехал служить, обещала ждать, чтобы потом выйти за него замуж. Но подружившись с Александром, хотела сообщить своему служивому, что передумала и выходить за него замуж не хочет. Но не успела написать об этом. Парня по какой-то желудочной болезни очень быстро комиссовали, и он прямо с поезда заявился к Оле домой. И вот тогда, то ли пожалев его, а может быть, уступив его приставаниям, Оля позволила ему все… Как будущему мужу. После чего решила вместе с ним уехать из Перми.

– Нам всем нравилось, как вы дружите с Олей, – помолчав, снова заговорил Мариампольский. – Надеялись погулять на вашей свадьбе. Но не получилось. Вот и пойми этих женщин – когда верить им, а когда нет? Я свою Софочку не простил за то, что она полюбила другого. И до сих пор, вот уже двадцать лет прошло, спрашиваю себя: правильно ли я поступил? Может, стоило ее простить?

Потрясенный всем произошедшим за день, едва переступив порог, Александр потребовал у матери водки. Оценив его состояние и его потерянный вид, она не стала отказывать. Выпив целый стакан, он, подобрев, рассказал матери все о романе с Ольгой.

– Я видела, что с тобой творится что-то неладное. Но не спрашивала, ждала, когда ты сам все расскажешь. – Нина Михайловна погладила сына по голове. – Пожалеть тебя? А что это изменит? Но что Оля о себе еще напомнит – это точно. Сглупила она, теперь всю жизнь себя будет корить за эту глупость. А тебе, сынок, тоже урок. Доживаешь уже третий десяток, а с нашим братом – женщинами – ведешь себя как безусый мальчишка.

Нина Михайловна оказалась права: Оля позвонила через три месяца, сообщив, что развелась со своим бывшим «служивым». И что очень просит Александра простить ее за то, что она тогда натворила. Александр ответил, что давно уже ее простил и в знак примирения разрешает ей обращаться к нему на «ты»…

…И вот спустя почти три года новый звонок, заставивший вспомнить все, что было связано с юной красавицей, разволновавший его. «Ох, Оля, Оля! Неугомонная и беспокойная, – подумал Александр. – Действительно, пацан я необъезженный тогда был. Всего-то надо было сделать – сесть после „Художки“ и этих страстных поцелуев в трамвай и привезти тебя к нам домой. А дальше… Дальше ни при чем бы оказался твой прыщеватый солдатик. Как говорится, третий лишний».

Поскольку мать с его слов знала, чем закончился скоротечный роман с Олей, Александр, появившись дома, рассказал ей о звонке красавицы, признавшись, что совершил тогда непростительную ошибку, отпустив девушку после любвеобильного сеанса домой.

– Да, ты прав, – Нина Михайловна неожиданно заинтересованно отнеслась к разговору. – Появись она у нас в тот вечер, все могло сложиться по-другому. Не исключено, что она могла мне понравиться, а я – ей, и, может, нянчила бы твоя мать сегодня внуков. Но тогда, извини, не было бы нашей любимицы Гали, и не знали бы мы обаятельную Марину. – Мать вопросительно посмотрела на сына, как бы спрашивая: а как ты думаешь? Но тут же решительно произнесла: – Нет уж! Как случилось, так и получилось. Нам грех на что-то жаловаться. Верно я говорю, сынок?

Александр вместо ответа лишь картинно раскинул руки, мол, разве ты можешь ошибаться?

Очередной рабочий день начался с телефонных звонков. Вначале позвонили из комитета по телевидению и радиовещанию, предупредив о том, что съемочная группа выезжает и будет в институте через полчаса. Затем Александру позвонил сам председатель комитета Валентин Ермолов, сообщивший, что он решил возглавить съемочную группу сам, попросив не начинать съемки до его приезда. С Ермоловым Василенко познакомился в лихие комсомольские годы, когда без хулиганистых молодых ребят-комсомольцев не строился ни один завод, ни даже жилой дом, не игралась ни одна свадьба. Шел пленум Пермского обкома комсомола, посвященный работе задиристых, вечно сующих свой нос во все и вся «Комсомольских прожекторов». Валентин Ермолов, интеллигентный, симпатичный, совсем недавно избранный первым секретарем обкома комсомола, обратил внимание на выступавшего, совсем молодого «прожекториста» Александра Василенко и предложил ему перейти на работу в обком комсомола. Василенко тогда вежливо отказался и вскоре забыл об этой встрече и разговоре с Ермоловым. Вспомнил о нем, лишь прочитав в областной «Звезде», что комсомольский вожак назначен председателем Пермского комитета Гостелерадио. И вот предстояла новая встреча.

Высокий уровень представительства со стороны телевизионщиков предполагал такой же высокий уровень и с институтской стороны. Александр пошел к Астафьеву, чтобы предложить ему возглавить съемку и обговорить с ним содержание возможного интервью. Но ни главного инженера, ни директора института Павла Михайловича Невилько на месте не оказалось. Оба вместе с главным конструктором объемного забойного двигателя Самуилом Никомаровым были вызваны на совещание в объединение «Пермнефть». Это было полной неожиданностью, так как еще накануне Александр предупредил главного инженера о возможном общении с телевизионщиками, и тот согласился вместе с Никомаровым участвовать в съемке. «Значит, придется отдуваться одному. Что ж, сам виноват, наговорил на передаче черт знает что», – взгрустнул Александр.

Но уже, собравшись и мысленно приказав себе «не ныть, не хныкать», набросал сценарий будущего телевизионного ролика. В нем значилось, что вначале будет показан институт с его огромными современными конструкторскими залами, богатая библиотека на десять тысяч томов, актовый зал и сравнимая с хорошим рестораном, сверкающая хирургической чистотой и добротной мебелью столовая. Затем, значилось в сценарии, должна быть показана техническая база с ее уникальными испытательными стендами и современнейшими станками. Завершить этот показ следовало большим интервью или с Астафьевым, если он к этому времени появится, или с Василенко.

Приехавшие вскоре телевизионщики и появившийся вслед за ними Ермолов согласились с предложенной программой телесъемок и благодаря явно опытному оператору и деловой хватке Ермолова быстро отсняли то, что было запланировано, с комментариями Александра, звучащими за кадром.

Заминка неожиданно возникла во время записи интервью, которое давал Александр вместо так и не появившегося Астафьева. Задававший Александру вопросы журналист вел себя крайне непрофессионально: жестикулировал, размахивая руками, подолгу окал и акал, а задавая вопрос, давал понять, что владеет проблемами, о которых спрашивает. Но больше всего Александра раздражала его вопиющая картавость. Буквы «р» в его фразах не было, в результате самые простые слова в исполнении журналиста становились неузнаваемыми. Так слово «бурение» превратилось в «буение», а популярное в среде нефтяников слово «проходка» – в какую-то «походку». Когда раздражение Александра достигло предела, он вопросительно посмотрел на стоявшего поблизости Ермолова. Мол, где вы нашли этого клоуна? Догадливый Валентин Михайлович все понял, взял у горе-ведущего микрофон и задал Василенко всего два вопроса. Первый: что нужно предпринять для организации серийного производства уникальных объемных двигателей? И второй: что стало с гордостью нашей страны – сверхглубокой Кольской скважиной?

– Чтобы начать массовое изготовление наших двигателей, нужно прекратить производство нынешних устаревших марок турбобуров. Для этого не нужны никакие дополнительные миллиарды рублей. Осуществить это можно на действующих мощностях, используя имеющиеся кадры нефтяников-машиностроителей. Это ответ на первый вопрос, – сказал Александр. И продолжил: – Что же касается знаменитой Кольской скважины, то это единственная в мире скважина, пробуренная на такую рекордную глубину – пятнадцать тысяч метров. Такой небывалой глубины удалось достичь лишь благодаря нашим забойным двигателям. Серийные турбобуры на таких далеких от поверхности забоях неэффективны, даже бессильны. Используя наши двигатели, можно было бы бурить дальше, но выяснилось, что для этого не хватает мощности наземного бурового оборудования. И все-таки скважина выполнила свою миссию. В керне – так называется добытая и поднятая на поверхность порода – были обнаружены признаки жизнедеятельности микроорганизмов. То есть жизнь в земле даже на больших сверхглубинах идет своим чередом, доказали оптимисты. Больше того, ходили упорные слухи, что опытным исследователям удалось записать звуки, издаваемые живыми существами, доносившиеся с пятнадцатикилометровой глубины. Так, может быть, Кольская скважина наконец ответила на волнующий всех вопрос, есть ли жизнь внутри Земли? Кстати, в процессе бурения на рекордной глубине и с буровым оборудованием, и с буровыми инструментами стали происходить совершенно необъяснимые вещи: вдруг ломались бурильные трубы, отказывались работать турбобуры, ни с того ни с сего останавливалось наземное буровое оборудование. Неужели кто-то не впускал нас в их невиданный подземный живой мир?

Выслушав Василенко, Ермолов поблагодарил его за интересное, интригующее сообщение и пожал ему руку. А когда были выключены свет и камеры, попрощался со съемочной группой, сказав, что задержится в институте, а возвратившись в комитет, вместе с ними посмотрит только что отснятый материал.

– Мне очень понравилось, как вы, Александр Анатольевич, вместе с вашим коллегой взбунтовались на программе, – заговорил Ермолов, когда телевизионщики ушли. – Благодаря вам программа получилась острой. И тогда я решил, что передачу о вашем объемном двигателе нужно обязательно сделать. Сейчас возвращусь в комитет, посмотрю, что мы у вас сняли, а снятого хватит на все 15–20 минут, это совсем немало для нашего пермского эфира, и сразу начнем монтаж сюжета.

– А этот картавый «ленинец»… Неужели он там будет?

– Конечно, нет, не будет, не волнуйтесь. Очень стыдно за него. Со всеми, кто приходит к нам работать, я знакомлюсь лично. С ним я не встречался. Как он затесался в наши ряды – буду разбираться. Думаю, если материал хорошо смонтировать, то его можно будет вставить в ваш фильм о нефтяниках. Как вы считаете?

– Это было бы здорово! Спасибо, Валентин Михайлович! Марина Сергеевна будет, я уверен, только рада.

– Это та прекрасная дама, что снимала богов? Где вы встретили это чудо? Конечно, в Москве?

– А вот и нет, здесь, в Березниках. Был там в командировке, увидел в гостинице, разговорились. Оказалось, ее покойный отец был нефтяником, и она очень хотела побывать на буровой. Но не получилось из-за его смерти. Пришлось мне с Леней Смольниковым свозить ее к березниковским буровикам.

– Смольников… Это тот щеголь, у которого в руках вдруг оказались изумительные розы? Ну, прямо как рояль в кустах. Он еще так здорово рассказал про бурового мастера Азанова. – Он самый, вместе учились и до сих пор дружим. Так вот, после поездки на буровую Марина просто «заболела» нефтяной темой и выбила деньги для съемки документального фильма о нефти и нефтяниках. Осталось, как говорится, всего ничего: написать профессиональный сценарий, найти грамотных консультантов и снять фильм, – улыбнулся Василенко. – А чтобы прорекламировать будущий фильм, возбудить к нему интерес «нефтяного» начальства, вытащила нас на эту передачу.

– Ну и молодец ваша красавица! И умница: программа о деревянных богах – и вдруг такой профессиональный разговор про нефть и о нефтяниках! Нам хоть бы половинку такого чуда, а то у нас не дикторы, а перезрелые доярки из совхоза «Верхнемуллинский».

– Что верно, то верно. Увидишь их на экране телевизора – и все. Всякое желание его смотреть начисто пропадает. Говорю обидные вещи, но это правда, уж не обессудьте, Валентин Михайлович!

– А на что или на кого обижаться? Разве что на самого себя. Ну что делать, если оскудела Пермь красивыми девушками?

– Могу помочь, есть такая девушка…

– Вы серьезно?

– Еще как! Серьезней не бывает. Девушку зовут Оля. Живет в Соликамске, но она пермячка, уехала туда из-за парня, с которым не сложились отношения. Оля – бывшая «Вице-мисс Пермь», у нее среднее техническое образование, умница, с красивым голосом, хорошей дикцией и идеальной фигурой. Рост – как у нашего брата, мужика: метр семьдесят с лишним. Когда работала в нашем институте, вся мужская половина – и холостые, и женатые – сходила по ней с ума.

– И вы в том числе?

– Разумеется. Как член холостой части мужской половины имел на это законное право.

– Как мне связаться с ней, Александр Анатольевич?

– Пока у меня нет ни ее адреса, ни телефона. Но она обещала быть в Перми, «пригрозив» заглянуть в институт. Тогда я возьму ее данные и сообщу их вам.

– Может быть, с ней удастся встретиться? Я имею в виду себя. Чтобы, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– Думаю, ее можно будет и услышать, и увидеть. Оля – очень коммуникабельная девушка и серьезная. Самостоятельно принимает решения и никого не боится.

– Ничего себе, портрет диктора пермского телевидения! Гримируй – и вперед, на камеру! Об остальном природа позаботилась.

– Ее лицо гримом можно только испортить. Это вы уж своих телок… простите, доярок, гримируйте. Извините, сорвалось с языка.

– Все нормально. Сказали то, что думали. У нас это называется «Интервью без камеры». Александр Анатольевич, вы, когда мы с вами познакомились, не приняли мое предложение перейти работать в аппарат обкома комсомола. Не скажете почему? Ведь вы, я вижу, родились для комсомольской работы.

– Ответить коротко или поподробнее?

– Лучше откровенно.

– Хорошо. Комсомольцем я стал в 14 лет, еще учась в нефтяном техникуме. Потом армия, где я был комсоргом роты. Демобилизовавшись, в «нефть» идти не получилось. Мама после операции чувствовала себя неважно, и оставлять ее одну было нельзя. Устроился на Калининский завод учеником слесаря сборочного цеха, стал слесарем, затем мастером, старшим мастером. Без комсомола жить не получилось: оказался членом комитета комсомола завода, начальником штаба «Комсомольского прожектора». Казалось, все складывалось на зависть хорошо: интересная работа в условиях хирургической стерильности и чистоты (а мы собирали блоки автопилотов к баллистическим ракетам), хорошая зарплата, моя группа получила звание «Коллектива коммунистического труда». Захватывало дух и от комсомольских дел. Что еще надо? Но… не давала покоя мечта снова вернуться в «нефть». Не поверите, Валентин Михайлович: захожу в цех – вокруг белизна, все в специальной обуви, в белых халатах и белых шапочках… А у меня перед глазами буровая, с ее многопудовыми элеваторами, залитая водой и с запахом мазутной гари. И наконец я решился – подал заявление об уходе, поступив в этот институт на должность инженера с окладом 90 рублей в месяц.

И невероятно: с такой нищенской зарплатой я чувствовал себя богачом и счастливым! Потому что занимаюсь любимым делом. А вам я тогда отказал, потому что боялся: уйду к вам в обком комсомола – и все, привет мечте!

– В это трудно поверить. Поменять комфорт сборочного цеха на неуют буровой?.. На это не каждый может решиться. Между прочим, слушая вас, сравнил жизненную ситуацию, которую вы пережили, с той, в которой оказался я. И они, оказывается, схожи. Только, в отличие от вас, меня лишили любимой работы, где я чувствовал себя как рыба в воде, заставив заниматься радио и телевидением, в чем я совершенно ничего не понимал и не смыслил. И теперь представьте себе: прихожу я в свой кабинет, где собрались все ответственные спецы комитета. Представитель областного комитета партии представляет меня и уходит, оставив один на один с этими, мягко говоря, недружественными по отношению ко мне людьми. И с этого дня я погружаюсь в атмосферу соперничества, слухов и сплетен, которые мне, «чайнику», страшно мешают осваивать незнакомую мне профессию. Что только не передумал в эти первые дни моего председательства, о чем только не пожалел! Хотелось оставить ключи от кабинета и сейфа и уйти. Уйти куда глаза глядят. А они смотрели в сторону родного мне обкома комсомола, где день и ночь кипела жизнь, где проходили бурные собрания и активы, рождались хорошие замыслы и инициативы, откуда уходили десятки и десятки стройотрядов, помогавших создавать «Пермнефтеоргсинтез», губахинский «Метил», добрянскую ГРЭС, калийные рудники в Березниках и Соликамске. И знаете, Александр Анатольевич…

– …Валентин Михайлович, без отчества можно?

– Но если взаимно, то да. Продолжу мысль. Легче становилось, когда вспоминал наши походы, ночевки у костра с песнями Пахмутовой и Бабаджаняна под гитару. А еще грели душу всплывавшие в памяти наши любовные утехи. Это когда мы, парни, осторожно залезали в девичью палатку и, прижавшись к спальным мешкам, в которых они лежали, шептались с ними иногда до утра. Порой не верится, что все это было совсем недавно. Кстати, телевидение тогда соответствовало духу времени и происходящим событиям. Да, были громоздкие, страшно неудобные камеры, но был действительно прямой эфир: что сказали в передаче, то и услышали телезрители. Операторы преследовали героев-целинников по пятам и даже опережали их. Реклама была редким гостем, фильм можно было посмотреть полностью, ни разу не отвлекаясь на рекламу каких-нибудь трусов. А какими были дикторы и ведущие! Вышколенные, с замечательными голосами и дикцией, прекрасно одетые. Сейчас – увы! – все наоборот. Искромсанные до неузнаваемости сюжеты, не умеющие связать и двух слов, акающие и без конца мычащие Салаховы, матерные и пошлые шоу и отвратительная, нагло прерывающая любую передачу реклама. Безвластие вопиющее! Звоню в Москву своему руководству. Спрашиваю: как быть с антиалкогольной борьбой? Что, вырубили виноградники и успокоились? Но ведь пить меньше не стали. Люди травятся суррогатами. Как себя вести, подскажите! Отвечают: свяжемся с ЦК партии, перезвоните. Перезваниваю, и вот что советуют: конечно, продолжать бороться за здоровый, трезвый образ жизни надо, но… вы уж там как-нибудь с этим поосторожнее, не перегните палку… Ничего себе совет! Хоть стой, хоть падай. У вас, в науке, все по-другому, конечно: сегодня придумали, завтра испытали, послезавтра в скважине. Так?

– Если бы!.. Так же, как у вас: нашел оригинальное решение, изготовил образец. Тут бы его и внедрить! Но нет, дуй по главкам и чиновничьим кабинетам, доказывай, что то, что ты изобрел, очень необходимо и его надо срочно внедрять. Идут годы, прежде чем ты сможешь уломать упрямых и тупых чиновников. Которые еще бесцеремонно лезут в соавторы твоего изобретения.

– Грустно. Я думал, у вас нет этого лицемерия и издевательства, как у нас. – Ермолов встал и, прощаясь, протянул Василенко руку.

– Здорово поговорили. Давно так не откровенничал. Спасибо, что хватило терпения выслушать.

– Что вы, Валентин! Может, чайку или кофе на прощание? Наша столовая во внеобеденное время работает как кафе. Идемте!

– Нет, нет! Как-нибудь в другой раз. Может, и вы ко мне как- то заглянете? Позвоните, и я встречу, продолжим разговор. Вот моя визитка, здесь мой прямой телефон. Обещайте, что мы встретимся!

– Обещаю, вы же, надеюсь, до выхода в эфир нашей темы пригласите меня на просмотр? Что там получилось…

Александр не договорил. Зазвонил телефон внутренней институтской связи. Извинившись, Василенко поднял трубку. – Слушаю, Петр Илларионович! – прикрыв трубку ладонью, Александр пояснил: – Это главный инженер. Я быстро ему отвечу.

– Да, все сняли. Очень профессиональные ребята во главе с самим председателем Комитета Валентином Ермоловым. Они все уехали. Нет, не угостил, не до этого было. Встретимся, посидим. Чуть позже зайду к вам, расскажу о съемках.

– Ничего, что я вас не выдал, что вы здесь? – Александр, положив трубку, обратился к Ермолову. – Может быть, вы хотели встретиться с главным?

– Нет, что вы! Мы так хорошо пообщались. Все, больше никаких встреч. Только не говорите, пожалуйста, своему шефу о нашем картавом ведущем, хорошо, Александр?

– Разумеется, не скажу. Хотя бы потому, что Петр Илларионович тоже картавит. Правда, мягко, по-ленински. А это вам на память о нас, нефтяниках. – Александр взял стоявшую на его столе, искусно вырезанную из плексигласа миниатюрную копию буровой вышки и протянул ее Ермолову. – Как-нибудь съездим с вами на настоящую буровую, если вы, конечно, не против.

– Я, конечно, не против, – улыбнулся Ермолов.

– Вот и отлично. Прощаемся? Я вас провожу.

Дома весь наступивший вечер они посвятили просмотру фильма о богах, который сняла Марина. Александр смотрел фильм, не отрывая глаз от телевизора. Мать же нет-нет да отвлекалась, чтобы сделать на листке бумаги какие-то пометки. «Это мои охи и ахи в письменном виде», – объяснила она удивленному сыну. От фильма оба были в восторге. Выигрывал он еще и от того, что комментировала снимаемое сама Марина. Произносимый текст был очень интересным, в нем чувствовалось глубокое знание истории христианской религии и уважение к православной вере. Не забыла Марина рассказать и о старообрядцах и их особых обычаях. Ее голос, лишенный стандартных дикторских приемов и назидательности, звучал спокойно, но убедительно, словно это был чей-то интересный рассказ в кругу семьи. Фильм уже заканчивался, когда на экране на несколько секунд засветился Смольников. Увидев его, Нина Михайловна от неожиданности чуть не свалилась со стула, на котором сидела.

– Ну, Леня… Ничего же без тебя не делается, – то ли хваля его, то ли чуть осуждая, вздохнула Нина Михайловна. А когда они уже стали укладываться спать, вдруг попросила сына научить ее пользоваться видеомагнитофоном. И научившись, призналась: – Завтра утром посмотрю богов на свежую голову. Уж больно они мне понравились.

Леонид был, как говорят, легок на помине. В первой половине дня он позвонил Александру, попросив его никуда не уходить и не уезжать, так как собирается к нему приехать. Александр удивился: обычно рассудительный и уверенный в себе друг в этот раз говорил каким-то озабоченным, даже тревожным тоном.

– Нам бы где-то уединиться, чтобы никто не помешал разговаривать, – обратился он к Александру, когда они встретились.

– Сядем за мой рабочий стол и будем говорить хоть до утра, никто нас там не услышит, не волнуйся.

Когда они проходили по конструкторскому залу, Леонид оживился, восхищенно глядя на склонившихся над кульманами симпатичных, модно одетых чертежниц.