Ген хищника

Глава 18

Григорий и Кира препирались минут двадцать. Девушка хотела ехать на своей машине, Самбуров прочил в водители себя. Ей не удалось подкупить его даже обещанием «дать порулить». Подполковник был непреклонен – и Кира сдалась.

Он заехал за ней в пять утра, беспардонно разбудив звонком на телефон. Кира заподозрила, что гаджет живет отдельной от ее жизнью и в сговоре с подполковником. Регулярно включается самовольно, хотя она держит телефон на беззвучном режиме.

– Нормальные люди пишут сообщения, – без приветствий откликнулся ее сонный голос из динамика мобильника. – И ты рано. Договорились на пять, а пока четыре сорок.

– Ты проспала, – засмеялся Самбуров. – Вергасова, ты еще дрыхнешь! Если бы я приехал в пять, то ждал бы тебя еще час.

– Покупаю арахисовым печеньем и шикарным эфиопским кофе еще десять минут к тем, что у меня остались до назначенного времени.

– Печенье магазинное? – подозрительно уточнил подполковник.

– Обижаешь, домашнее, вкуснее ты не ел!

– Идет, – согласился Самбуров, на самом деле кофе его прельщал больше.

– Сто сорок третья квартира. Поднимайся.

– Знаю. Эта информация есть в твоем деле…

– На меня есть дело? – Этой фразой Кира встретила подполковника на пороге. – Почему на меня есть дело? Я консультант в узкой сфере.

– Ну, по факту ты работаешь в МВД, консультации, преподавание – без разницы. – Самбуров, казалось, не ожидал, что ее взбудоражит эта информация. Прикидывал, какие последствия это повлечет. – Но на тебя, вообще-то, личное дело завели раньше. Там еще твой послужной список из Москвы есть.

– Ты читал его? Почему ты читал его?

– Потому что я твой начальник, хотя ты отказываешься это признавать и публично демонстрируешь противоположное при каждом удобном случае и неудобном тоже.

Кира хмурилась, она стояла на пороге в тонкой майке и шелковых штанах. Из подъезда тянуло холодом. Соски девушки топорщились, Самбуров с трудом оторвал взгляд и подумал, что для пяти утра, еще и без кофе, для него слишком много потрясений.

– Ты обещала мне печенье, – напомнил он, криво улыбнувшись. – А держишь за дверью.

– Прости, – буркнула она, – проходи.

Он прошел за ней в ее жилище. Удержался, чтобы не присвистнуть, обнаружив, с каким комфортом она живет. Квартира оказалась удивительно стильной и красивой, при этом крайне простой. Комнату, которая являлась спальней и отгораживалась от всего остального пространства фальшстеной, он не разглядел досконально, видел лишь большую кровать, застеленную темным, синим или фиолетовым, постельным бельем, большое зеркало во всю стену, гантели, валик и утяжелители, валявшиеся в углу, и отсутствие телевизора. Самбурова заинтересовала картина. Полуголая девица, летящая вокруг шеста. Он мог бы поручиться, что изображена хозяйка квартиры, но разглядеть наверняка не вышло. Кира провела его на кухню. Щелкнула кнопкой кофеварки, положила на стол рожок и пресс, открыла кофемолку. Кофе она перемолола, пока он поднимался на лифте. Аромат действительно будоражил вкусовые рецепторы.

– Самостоятельно справишься? – поинтересовалась она.

– Наверняка, – хмыкнул Самбуров.

Кира щелкнула еще одной кнопкой на гриле и силиконовой лопаткой ссыпала печенья на тарелку.

– Я даже погрела, – улыбнулась она.

– Ты супергостеприимная хозяйка, – похвалил он.

Кира скрылась в спальне. Он слышал хлопанье двери ванной, потом журчание воды, гремели какие-то банки. Он взглянул на часы: четыре пятьдесят девять.

Силуэт Киры пробежал из ванной в комнату. Вкус печенья оказался настолько волшебным, что Самбуров решил не оставлять что-то хозяйке. С кофе – просто гастрономический оргазм. Он забыл, зачем здесь и куда они собирались.

Кира возникла в дверях кухни, полностью одетая в свои асимметричные, одновременно «балахонистые» и обтягивающие, одежки, с мокрыми волосами, заколотыми наверх, и сумкой на плече, в пять ноль шесть.

Самбуров оглядел кухню.

– Я не оставлю печенье здесь, – честно признался он и прижал к себе тарелку поближе.

Кира хмыкнула и достала из ящика бумажный пакет. Подполковник аккуратно переложил туда оставшиеся четыре печенья.

– И не поделюсь с тобой, – предупредил он Киру. – Я вообще готов на тебе жениться и прописать в брачный контракт выпекание этого печенья три раза в неделю.

– Что еще ты бы хотел прописать в брачном контракте? – уточнила Кира, сверля его смеющимся взглядом с изящно приподнятой бровкой.

– Больше ничего, – отмахнулся подполковник.

– Это печенье пекла не я, а моя подруга. Предложение о браке ее вряд ли заинтересует, – хмыкнула Кира. Самбуров открыл рот, чтобы возразить. – Нет, точно не заинтересует. Она закоренелая холостячка.

Самбуров усмехнулся и запил печенье кофе.

Девушка достала из холодильника несколько свертков и сложила их в бумажный пакет с ручками.

– Поехали, – позвала она.

– Это что? Еда? – уточнил Григорий, заглядывая в пакет. – Я падаю в долю! Там же ничего диетического?

– Нет там ничего диетического, – заверила Кира.

Когда Кира закинула куртку на заднее сиденье «Мерседеса» и, удобно устроившись в переднем пассажирском кресле, прикрыла глаза, Самбуров удивился:

– Ты спать, что ли, собралась?

– Ну конечно, это преимущество пассажира. Ты рули, а я пока высплюсь. В такую рань встала!

Григорий возмущенно хмыкнул. Поспать Кире не удалось, они так и продолжали перекидываться фразами. В конце концов девушка перестала делать вид, что спит.

К тому же Кира любила эту дорогу, из Краснодара до Адлера. Витиеватый, загадочный серпантин, за каждым поворотом скрывающий красивые горы, покрытые раскидистыми деревьями, пушистыми кустами. Хотя еще стояла летняя жара, природа явно намекала, что скоро осень. Листья многих деревьев покраснели или пожелтели, раскрасив величественные склоны яркими красками. Все вокруг заволокло утренней дымкой. Пасмурные облака плыли к морю, но застряли на вершинах гор пушистыми шапками. Когда Кира и Григорий преодолели туманный перевал, они попали под утреннее, яркое, недавно проснувшееся солнце. Совсем другой, светлый и безоблачный мир.

Кира сама каталась по этой дороге много раз, одно время почти каждые выходные. Пару раз они ездили с Викой на пикник у моря, столько же с Максом. Однажды мотались с девчонками из студии танцев на фотосессию у моря. Каждый раз Кира восхищалась горами, облаками, серпантином и морем, надеясь, что никогда не пресытится этим видом. Не привыкнет и не потеряет новизны ощущений, удовольствия лицезрения.

Самбуров остановил машину у какого-то киоска в Лермонтове. В восемь утра, в закат сезона, рассчитывать на четкую работу заведений общепита не приходилось. Но что-то все-таки было открыто, и мужчина получил из окошка подставку аж с четырьмя стаканчиками.

– Три чая и один кофе, – ответил он на немой вопрос Киры. Ее любопытство возросло, и он пояснил: – Ну, чай тебе, кофе мне. Потом я подумал, что кофе, скорее всего, помойка, и взял еще один стакан с чаем, чтобы запить кофе.

– А четвертый? – уточнила Кира.

– Ну, не мог же я купить себе два стакана, а тебе один. Взял еще один стакан чая.

Кира засмеялась.

Самбуров остановил машину на смотровой площадке. Встав ровно носом к обрыву так, что перед ними открылся вид на восхитительное искрящееся море, плещущееся внизу. Практически молча они сжевали бутерброды. Если так можно было назвать нарезанное тонкими ломтями запеченное мясо, сыр и листья салата.

– Это называется чистый бургер, – сказала Кира. – Но если хочешь, для тебя есть два круассана.

– Мне нравится так. Очень вкусно, – сообщил Самбуров. – А вообще, я в очередной раз удивлен. Впервые встречаю женщину не пенсионного возраста, которая не падает в обморок от мяса и сыра. Не считает калории, не таращит глаза на жиры. Ты, наверное, еще и масло сливочное ешь?

– Я еще и сало ем! – призналась Кира, усмехнувшись. – А от пищевого мужского шовинизма превращаюсь в ведьму. Разгон – секунд пять.

– Что такое пищевой мужской шовинизм? – уточнил Григорий, проглотив мясо и запив его кофе. – Действительно, жуткое пойло.

– Это деление еды на мужскую и женскую. Причем, естественно, все самое вкусное причислено к мужскому рациону. – Кира сделала глоток чая. Тоже не самый лучший вариант напитка, но тем и был хорош чай, что его почти всегда можно выпить не морщась. Она продолжила рассказ: – Пример из реальной жизни. Не шучу. Мужчина приходит к врачу-диетологу и просит: объясните моей девушке, что ей нельзя есть мужскую еду. Мужская еда – это мясо, рыба, пицца, бургеры, роллы, сыр, торты, овощи, творог и сметана, каши, картошка.

Григорий продемонстрировал искреннее удивление, граничащее с шоком:

– Да ладно!

– Да. – Кира продолжила: – А женская…

– А что? Еще что-то осталось? – перебил Григорий, сдерживая смех.

– Йогурт, немного фруктов. Потому что якобы женщины физиологически меньше испытывают чувство голода и могут жить на баночке йогурта и паре яблок в день, – договорила Кира, попивая чай.

Григорий кинул взгляд на последние оставшиеся куски сыра и мяса, завернутые в салат, и уточнил:

– Это тебе?

– Ешь, я наелась, – хмыкнула Кира.

– Короче, этот чувак либо желал сэкономить на своей девушке, либо имел тайный умысел уморить ее голодом, с некой честолюбивой целью. Редкостный чудак. – Самбуров возмущенно хрустнул салатом.

– К сожалению, статистика и анализ соцсетей показывают, что девушки чаще фотографируются с фруктами, а мужчины с бургерами, – уточнила Кира.

– Глупость неимоверная. Лучше бы я не спрашивал и жил в незнании, – фыркнул Григорий. – Булку ты не будешь?

Он уплел оставшиеся круассаны, и собрав весь мусор в машине в пакет, отнес его в мусорку.

– Я знаю, где в Адлере самый лучший шашлык. В знак протеста против мужского пищевого шовинизма зову тебя в кабак. Будешь мясо? Жирное, прожаренное на виноградных ветках? Полкило?

– Буду, – честно и восторженно согласилась Кира.

Поток отдыхающих существенно снизился. Хотя гуляющие любители подышать морским воздухом все равно наполняли улицы курортного города. Но жизнь стала спокойнее и размереннее, нежели летом. Кире нравилась эта тенденция. Когда люди едут не только купаться и загорать, но и гулять, заниматься спортом, получать удовольствие от хорошей кухни. Это говорило о том, что у людей меняется менталитет, проклевываются собственные, а не социально одобряемые желания, появляются телесные и духовные радости в жизни, а не только жажда стихийно и слепо скупать айфоны, машины, шмотки.

Включив навигатор, они отыскали школу. Она находилась в старом районе, между хрущевок и вековых раскидистых деревьев. Кира оглядела старое кирпичное здание школы, залатанное новыми панелями под камень. Забор советской ковки, кусты и деревья срезаны в целях безопасности детей, которые не меняются ни в какие времена и лупят друг друга рюкзаками, играют в только им понятные игры, носятся, не разбирая дороги и преград. Кира вспомнила свою школу, но не успела погрузиться в воспоминания, Самбуров покровительственно и нежно обнял ее за плечи и повел в здание.

Удостоверение Самбурова обеспечило им не только беспрепятственный проход, но и мгновенное появление директора.

– Сандарова Надежда Геннадьевна, – представилась высокая, добротно скроенная женщина в клетчатом пиджаке и темной юбке-карандаш. – Чем могу помочь?

Помочь ей особо было нечем. Надежда Геннадьевна работает в школе 83 всего пять лет и пришла сюда из другой школы, с должности завуча. Даже толком не могла сообразить, с кем гостям можно поговорить. Остался ли в школе еще кто-то, кто работал в то время? Примерно с две тысячи третьего по восьмой год.

Они расположились в ее кабинете, заставленном стеллажами с папками, медалями и кубками. Секретарь, улыбчивая женщина без возраста, принесла им чай и конфеты.

– Электронный отчет в те годы еще не велся, поэтому архивы только в Управлении образования района можно посмотреть, – бодрым и деловым тоном вещала дама, демонстрируя активное желание помочь.

Кира буквально считывала искусственные интонации человека, который руководит государственным образовательным учреждением и желает продемонстрировать волевой, профессиональный, знающий и уверенный образ – правильно поставить себя и правильно держать.

– Мы туда заглянем, – согласился Григорий. – Неужели в школе нет старожилов? Обычно учителя десятилетиями работают на одном месте.

– Есть, – вмешалась секретарь. – Зинаида Семеновна, учитель иностранного, до этого была завучем по методической работе. Она всю жизнь работает в этой школе.

– Не знаю, многое ли она может вспомнить о событиях двадцатилетней давности, – как-то криво улыбнулась Надежда Геннадьевна. – Ей тогда уже было больше пятидесяти. А сейчас за семьдесят.

Самбуров пропустил замечание мимо ушей. А Кира внимательно вгляделась в лицо директрисы.

Обозначенного бывшего завуча они нашли этажом ниже в небольшом кабинете на четыре парты. Крайне корпулентная женщина сидела на широком стуле кустарной работы и что-то писала в тетради. Старомодная прическа из некрашеных седых волос с объемным пучком на макушке. «Вероятно, поролон подкладывает», – оценила Кира. Изящные очки на цепочке и очень цепкий внимательный взгляд.

– Вы из полиции? – спросила она еще до того, как подполковник переступил порог. И устремив взор на Киру добавила: – А вы нет?

– Все верно, – подтвердил Самбуров, продемонстрировав удостоверение.

– Я консультант по психологии, – улыбнулась Кира. Никаких сомнений не возникло, Зинаида Семеновна пребывала в трезвом рассудке и незамутненной памяти. А уж острому уму и молоденькие педагоги позавидуют.

– Чем могу? – коротко уточнила она и лукаво улыбнулась: – Присесть могу предложить только за парту.

– Мне отлично подойдет, – так же лукаво согласился Самбуров.

– А я, пожалуй, так, – Кира присела на парту. – Если не возражаете.

– Не буду, – кивнула Зинаида Семеновна. – Ученикам обычно не разрешаю, но вам можно. Если хотите проявить вольность, которую сдерживали в школе, на здоровье.

– Зинаида Семеновна, в тысяча девятьсот девяносто пятом году в школу пришла Анастасия Кириллова. Училась до одиннадцатого класса. Выпустилась в две тысячи шестом. Наверное, вы вспомните?

Зинаида Семеновна отложила ручку и закрыла тетрадь.

– Помню, конечно. Анастасия Кириллова, дочь тогда майора таможенной службы и красавицы матери, не работающей, занимающейся только ребенком. Хорошая семья. Помогали школе. Настя не очень хорошо училась, но старалась, и учителя помогали, чего уж греха таить. Она была заводилой в классе. Сейчас модно говорить – лидером. Во всех классных и школьных мероприятиях участвовала, – ровным тоном учителя поведала педагог.

– А Андрея Крякина вы помните? Учился в этом же классе, – продолжил подполковник.

Зинаида Семеновна покивала:

– И Андрея, и Мишу, и Лизу. Всех помню. Я их в начальной школе вела. Крякин интересный мальчик. Волевой и замкнутый. Родители алкоголики. В школе ни разу не были. Он увлекался автомоделированием. Но в кружок не ходил. Неинтересно ему там было. Он сам удивительные вещи делал. Моему сыну мопед переделал, усовершенствовал. Сын старше его, долго на том мопеде ездил. – Учительница аккуратно сложила перед собой руки, как примерная ученица. – Учился плохо. Точнее, вообще не учился. Но занятия посещал, почти не пропуская. Это меня всегда удивляло. Обычно двоечники не учатся и пропускают, а этот нет. Ходил исправно, но учеба его абсолютно не интересовала. Он читать толком не научился за все годы учебы в школе.

– Действительно, странный мальчик выходит, – признал Самбуров. – А Настя совсем не такая. И, казалось бы, даже компании общей у них быть не может. Но они дружили. Что их связывало, на ваш взгляд?

– А они не дружили. – Зинаида Семеновна поджала губы, подумала немного, помолчала. – Настя пыталась пробиться в его мир. Знаете, как бывает, живет человек в своем мире, только ему понятном, и никого туда не пускает. Вот Андрей жил в таком мире. Он с отвлеченным взором ходил, ничего вокруг не замечал, только колеса, цепи, болтики и винтики. Казалось, только и думает о том, что куда привернуть и к чему моторчик приделать. А Настя это восприняла как личную обиду, как невнимание к себе. Все остальные мальчики в очередь стояли, чтобы ее сумку на перемене носить и домой проводить, а Андрей нет. Он был занят. Он просто не понимал, что от него Насте надо. Мальчики позже взрослеют, нежели девочки. В старших классах у девочек в голове уже любовь да свидания, а эти еще по стройкам скачут да по деревьям лазят. Андрей и вовсе в своем мире обитал и не замечал никого, не только Настю, вообще никого. У него и друзей-то не было. Он, наверное, людей различал по тому, какой у него велосипед да мопед. А Настя, она билась-билась в этот его мир, желая попасть в него и стать там главной, но не получилось. Они из разных миров. Андрей работяга. А она дочка своих родителей…

При всем разговоре Зинаида Семеновна смотрела на гостей умильным и внимательным взором, с некоторым превосходством, свойственным учителям.

– На год или на два младше в школе училась Анита. Фамилии мы не знаем. Но у Насти с ней был конфликт… – в этот раз Самбуров даже договорить не успел. Зинаида Семеновна тихо засмеялась.

– Так и думала, что про нее спросите…

– Почему?

– Ну, раз отношения Андрея и Насти интересуют, значит, и Анита выплывет. – Зинаида Семеновна неприятно закатила глаза. В первый раз она вышла из образа беспристрастной учительницы, сохраняющей нейтралитет и одинаково относящейся ко всем детям.

Кира встрепенулась, а женщина продолжила:

– Хакимова у нее фамилия. Из не очень благополучной семьи. Приемный ребенок, и, по-моему, отец не очень радовался этому факту. Во всяком случае, мы его ни разу не видели за все время обучения Аниты. Мать работала в больнице акушеркой. Поднимала детей одна. У нее еще родной сын был. Заботилась о девочке изо всех сил. Думаю, с таким ребенком это нелегко, – женщина развела руками. – Анита, можно сказать, и не училась. Много пропускала. Ее еле дотянули до выпускного. На второй год не оставляли, только чтобы не затягивать этот мучительный и для нее, и для школы процесс.

– Настя и Анита конфликтовали? – Самбуров расспрашивал, Кира пока слушала.

– Да. Не просто конфликтовали, там была длинная неприятная история. Последний год обучения у обеих. У Аниты девятый класс, у Насти одиннадцатый. Скандал на всю школу гремел. Визиты милиции еле замяли. По словам Аниты, Настя собрала группу детей и всячески над ней издевалась. Щипали, били, обливали холодной водой и кипятком, прятали сменную обувь. Налили масла в портфель, ну и тому подобное. Но у Насти нашлись свидетели, и много, которые утверждали, что все было совершенно наоборот. Анита сама так поступала и теперь клевещет на одноклассницу.

– И учителя поверили Насте? – догадалась Кира.

– Да, – кивнула Зинаида Семеновна. – Анита была очень неприятным ребенком, непослушным, грубым, агрессивным, можно сказать, злобным. Понимаете, дети часто бывают хулиганистыми, шалят, иногда откровенно гадят. Иногда бывает очень мощное противостояние с педагогами или ровесниками. Но у Аниты все иначе. У маленькой девочки в глазах и в поведении было такое мощное, пугающее, злобное остервенение. Она как будто жаждала причинить человеку боль, навредить, увидеть страх, панику, страдания. Мне даже сложно это объяснить…

– А на другой стороне красивая милая девочка из хорошей семьи, с влиятельным отцом и примерной матерью? – В голосе Киры не было ни осуждения, ни презрения, даже иронии. Казалось, она вообще погрузилась в собственные мысли. На устах играла еле заметная улыбка.

– Да, – согласилась Зинаида Семеновна. – К тому же никто не хотел выносить сор из избы. Город небольшой, местные все друг друга знают. У нас в школе тогда завучем работала Александра Александровна Демидова, педагог с большим опытом, орденом Ленина награждалась еще при Союзе. Так вот она видела, как Анита зажигала ветку и едва потухшей водила себе по лицу. Понимаете, не только рисовала углем, а обжигала кожу. Членовредительство. Причинение себе вреда. Александра Александровна была шокирована. Она советской закалки и всегда защищала сирот, детей из неблагополучных семей, больных, инвалидов. Тогда так воспитывали. Но Аниту она не могла защищать. Она ее… боялась, что ли. Не самой девочки, не того, что она может что-то сделать ей, взрослой женщине, а в целом того, как Анита мыслила, представляла жизнь, того, что могла бы сотворить с собой или с кем-то слабее себя. Это рисование на лице горящей веткой говорило о том, что Анита могла причинять зло даже себе.

Кира дернула бровью и склонила голову набок, прикидывая, насколько справедливы домыслы бывшего завуча. Та, в свою очередь, не испытывала угрызений совести, не сожалела, что, может быть, они тогда поступили неправильно. Она просто рассказывала то, что интересовало следователя.

– А Андрей? Каким образом в случившемся участвовал Андрей? Он же, как я понимаю, тогда уже не учился в школе? – Самбуров вел опрос. Кира дергала ногой, сидя на парте.

– Я думаю, это из-за него девчонки взбеленились. Я это только потом поняла. Анита жила по соседству с Андреем. Дружить не дружили, но, наверное, он жалел ее. Те, кто ее не знал, а впервые видел, все жалели. Ну а как иначе? Маленькая, дурнушка, каждый обидеть может. А может, не жалел, а какую-то общность с ней чувствовал. Он же тоже с внешним изъяном. Про глаз же знаете?

Самбуров подтвердил:

– Знаем, бельмо.

– Ну вот. Что-то у него было жалостливо-понимающее к этой малявке. Как к хромому щеночку. А может, сочувствовал, что папашка у нее алкоголик, он же тоже с алкашами жил. Андрей несколько раз заезжал за Анитой. Забирал после уроков. Видимо, та почувствовала свое превосходство над первой красавицей школы, над Настей, ну и понеслось… Настя же так и не смогла добиться внимания мальчика. А тут какая-то замухрышка ее обскакала. И мать Аниты, и родители Насти, все ринулись заявления в милицию писать. Вопили, что школа предвзято к их дочерям относится. А милиция во всем разберется. Сильно тогда школу трясло. Настя могла всю жизнь себе испортить. У нее-то должно было все хорошо сложиться в жизни. С ее родителями, с достатком и связями. Было бы очень печально, если бы детские необдуманные поступки изувечили ей жизнь. А на Аните буквально написано было, что ничего хорошего из нее не выйдет. Не станет она достойным членом общества. Алкоголизм и безработность. Вот что на ней написано было. Педагоги всегда видят, что из человека получится. Такова уж специфика профессии. Все плохое и хорошее, вся судьба, линия жизни, это в детстве закладывается. Некоторых детей еще в первом классе можно на учет в ПДН ставить, как малолетних бандитов.