Мунфлит

Сидел я там, глядя на море, и в самом начале февраля 1758 года. День выдался редкостный для разгара зимы. Он походил скорее на майский. В мягком прогретом воздухе стояла такая тишь, что до меня доносился с гребня холма, за полмили от саркофага, стук, поднятый стариком Джонсом, который закидывал в свою телегу турнепс. Погода настала теплая сразу же после наводнения. И так как дожди были очень редки и коротки, а порывистый ветер принимался дуть часто, глинистая земля Мунфлита вскорости сперва впитала в себя всю воду, а затем пересохла до трещин и даже расщелин, что обычно случалось лишь в середине лета. Расщелинами пошла тропа, ведущая от деревни к церкви, ими изборожден стал церковный двор, и одна из них, очень широкая, подобралась к самому саркофагу.

В пятом часу пополудни я наконец собрался домой к тетиному чаю, но в этот момент под каменным моим сиденьем что-то грохнуло и начало осыпаться. Я вскочил на ноги. Расщелина там, где она подходила к захоронению, весьма раздалась, образовав в сухой растрескавшейся земле дыру диаметром футов восемь, а может даже и больше, и дыра эта уходила за каменный бок могилы. Я, опустившись на четвереньки, в нее заглянул, и мне стало видно, что под памятником она еще шире и глубже. Полагаю, на свете мало найдется мальчиков, которые, обнаружив дыру в земле, пещеру в скале или тем более подземный ход, удержатся от исследования загадочного пространства. Жажда проникнуть внутрь охватила меня. Я пригляделся к провалу, который образовала осыпавшаяся вниз земля. Он был достаточно для меня широк. Я сполз по нему ногами вперед и, когда ботинки мои уперлись в кучку сырой глины, обнаружил, что могу встать под саркофагом, даже не пригибаясь.

Впрочем, это как раз было мной ожидаемо. Я ведь предполагал, что под памятником находился склеп и земля провалилась внутрь, потому что его потолок раскололся. Только на самом деле все оказалось совсем не так, в чем я смог убедиться, едва глаза мои чуть попривыкли к сумеркам. Яма, на дно которой я съехал, оказалась началом коридора, который полого спускался по направлению к церкви. Открытие показалось мне столь замечательным, что от волнения и удивления сердце заколотилось. Раз есть подземный ход, значит, в нем может скрываться что-то необычайное. Вплоть до тайника с сокровищем Черной Бороды, продолжавшего волновать меня с той самой поры, как я узнал о нем от мистера Гленни. Мысли о бриллианте и богатстве, которое он мог принести мне, не шли из моей головы. Шириной коридор был в два шага, а высотой – с мужчину большого роста. Прорыли его, не отделав ни кирпичами, ни чем-либо другим, тем более удивительно было мне, что признаки запустения в нем совершенно отсутствовали. Ни плесени, ни паутины – вечных спутников таких мест. По виду им, наоборот, часто пользовались, о чем свидетельствовали отпечатки множества ботинок на мягком глинистом полу, а также длинный широкий след, будто проволокли что-то тяжелое.

Я двинулся по коридору, вытянув перед собой руки, чтобы не наткнуться во тьме на какое-нибудь неожиданное препятствие, и шаркая ногами, чтобы не ухнуть в невидимый глазу провал. Но даже с подобными предосторожностями отваги моей хватило лишь на полдюжины шагов. Далее вынести до предела сгустившейся темноты я не смог, повернул назад и испытал огромное облегчение, снова увидев проблески света, сочившегося сквозь дыру в земле. Ужас перед кромешной тьмой погнал меня вверх по ней, и я, даже не соображая, что делаю, начал протискиваться, извиваясь, сквозь нее, пока не нашел себя вместе со своим телом на освещенной солнечными лучами и согретой мягким теплым воздухом траве церковного двора. Миг спустя я уже несся домой к тете, так как, во-первых, сильно опаздывал к чаю, во-вторых, мне требовалось добыть свечу, без которой подземный ход не исследуешь, и в-третьих, хотелось поскорее вернуться назад, потому что, пускай и сильно напуганный, все же твердо решил пройти через подземелье.

Появление мое дома тете особенного удовольствия не принесло. В кухне возник я с большим опозданием, да к тому же весь взмыленный. Слов моя тетя, когда была мной недовольна, произносила мало, однако молчание ее в таких случаях отличалось такой выразительностью, что я предпочел бы выслушивать от нее продолжительные нотации. На вопросы мои она отвечала лишь «да» или «нет», выдерживая при этом весьма выразительные паузы. Так в почти полном безмолвии и прошел наш чай. Вернее, мой. Со своим тетя уже управилась до моего прихода. Ел я мало, и не только из-за того, что чай почти остыл, а еда оказалась невкусной, но и по той причине, что меня целиком захватывали размышления о странном моем открытии. Тете, как вы понимаете, я про него не сказал ни слова и теперь с нетерпением ожидал момента, когда она уляжется спать, после чего был намерен, вооружившись свечой и огнивом, вернуться на церковный двор.

Солнце уже совсем опустилось, когда тетя Джейн, прочтя благодарственную молитву, повернулась ко мне.

– Джон, – проговорила она сухим и холодным тоном. – Замечаю последнее время, что ты порой пропадаешь по вечерам на улице до половины восьмого, а то и до восьми вечера. Такое для юношей твоего возраста совершенно недопустимо. Ты не должен ходить по улице после наступления темноты. Не желаю, чтобы моего племянника называли праздношатающимся лоботрясом. Яблочко-то от яблони недалеко падает. Папаша твой вот с такого и начинал, а после бедной моей сестре веселую жизнь устраивал, пока провидение не явило милость забрать его в мир иной.

Тетя Джейн часто так отзывалась о покойном моем родителе, которого сам я не помнил, но тем не менее полагал, что при всей его склонности к бродяжничеству и контрабанде человеком он был неплохим и по-своему даже порядочным.

– Отныне ты, – продолжила моя тетя, – ни сегодня вечером, ни всеми другими прочими вечерами с наступлением темноты никуда из дома не выйдешь. Ночью место порядочных юношей в кровати. Но если, по твоему разумению, ложиться еще слишком рано, можешь посидеть со мной часок в гостиной, и я почитаю тебе вслух проповедь ректора Шерлока. Это избавит тебя от праздных суетных мыслей и подготовит к спокойному сну.

Она первой вошла в столовую, там взяла с полки книгу и, положив ее на стол туда, где образовался круг света от горящей свечи, принялась читать. Мне было не впервой испытывать подобные муки. Монотонное тетино чтение плюс нудная проповедь наверняка бы вскоре меня усыпили, как в таких случаях всегда и происходило прежде, несмотря на то, что сидел я на жестком и неудобном стуле, если бы не открытие, которое полностью поглощало меня и не досада из-за задержки. Вот почему, пока тетя читала о разных духовностях и спасительных молитвах, я думал только о бриллианте и всевозможных благах, которые обрету, став богатым, ибо к тому моменту уже практически не сомневался, что обязательно отыщу в конце тайного хода сокровище Черной Бороды.

Дочитав нудную проповедь, тетя закрыла книгу и бросила мне «спокойной ночи». Я собирался ответить ей, как обычно, холодным вежливым поцелуем, но она отвернулась с таким видом, будто не замечает моих намерений. Затем мы поднялись наверх, где ушли каждый в свою комнату, и больше мне никогда уже не пришлось целовать тетю Джейн.

В небе сияла луна, вернее, три четверти ее диска. Подобными ясными вечерами мне полагалось добираться до постели без свечи, да она мне той ночью и не потребовалась. В ожидании, пока тетя заснет, я вообще предпочел остаться одетым, чтобы затем как можно скорее нестись на церковный двор, даже если рискую там встретиться с привидением. Не дожидаться же до утра, когда кто-нибудь может, проходя случайно мимо саркофага, обнаружить провал, заинтересоваться и прежде меня набрести на сокровище.

Так вот я и лежал на кровати, далекий от мыслей о сне и наблюдая за тенью от столбика балдахина на побеленной стене, которая мало-помалу смещалась в сторону, повинуясь свету плывущей по небу луны. Когда тень дошла до картинки с изображением Доброго Пастыря над каминной полкой, из комнаты тети послышался храп. Поняв, что она заснула и путь мне открыт, я все-таки выждал еще несколько минут, пока она как следует погрузится в сон, затем в чулках проскользнул тихой сапой мимо ее двери и начал спускаться вниз по ступеням. Ох, как же громко, оказывается, скрипели они и лестничная площадка в ночи! И как оглушительно стукались мои ноги и тело о предметы, которые я, хоть и вполне отчетливо видел, но от слишком большого стремления не налететь, наоборот, на них налетал. Все, однако, окончилось для меня победой. Сверху по-прежнему слышался мерный храп. Тетю поднятый мною шум не разбудил, а если бы так получилось, что разбудил, жизнь моя потекла бы по совершенно иному руслу.

Итак, я беспрепятственно достиг кухни, где положил в карман одну из самых ярко горящих свечей и огниво, а затем, крадясь вон из нее и из дома, отметил, насколько громко тикают старые часы. Я задрал голову вверх и глянул на их циферблат, освещенный луной. Стрелки показывали половину одиннадцатого.

На улице я старался держаться в тени деревьев, хотя нигде не было ни души и тишина стояла, словно в могиле. При лунном свете вообще особенно тихо. По-моему, это сама природа застывает от изумления собственной красотой. Мунфлит крепко спал, ни в одном окне не увидел я света, пока не достиг таверны «Почему бы и нет», где за красными занавесками первого этажа тускло мерцало. Получалось, что Элзевир еще не ложился. Я счел это очень странным, учитывая, в сколь ранний час последние много дней закрывалось его заведение. Мне захотелось увидеть, что происходит внутри. Я пересек улицу и осторожно приблизился к окнам, но ничего не смог разглядеть, до того они запотели. Еще удивительнее. Ведь они становились такими, только когда в таверне скапливалось много народа. Я прислушался, действительно уловил звук нескольких мужских голосов, и, судя по тихому бубнежу говоривших, люди эти не веселились, а обсуждали что-то серьезное.

Вскорости нетерпение погнало меня дальше. Я кинулся опрометью через луг к церкви, хотя, оставив у себя за спиной последний в деревне дом, начал несколько сожалеть о своей решимости. Возле церковного двора степень мужества моего еще сильнее поубавилась. В голову полезли мысли о Черной Бороде. Что, как не стерпит он человека, который здесь шарит в поисках его сокровища? Проходя через турникет, я с ужасом ожидал появления его долговязой фигуры из тени на северной стороне церкви. Вот он, взлохмаченный и оскаленный, прыгает на меня… Но двор был пуст, и ничто не препятствовало моему пути. Лишь хваченная морозом трава похрустывала у меня под ногами, когда я, переступая через могилы и огибая особенно густые тени, двигался к купе тисов на дальнем краю кладбища.

Оказавшись в подкове тисов, я увидел белевшую на их сумрачном фоне гробницу, провал у изножья которой выглядел до того непроглядно-черным, словно на землю набросили кусок черного бархата. Мне заподозрилась тут же засада, устроенная внизу покойным полковником. Я застыл в нерешительности. Стоит ли продолжать или лучше вернуться? С берега слышался мерный шорох воды о гальку. Именно воды, а не волн. Залив в эту ночь был гладок словно стекло. Уходить ни с чем я все же не захотел, однако мне требовалось время, чтобы набраться мужества. И я заключил сам с собой договор. Как только вода двадцать раз прошуршит о гальку, спускаюсь. Досчитал я, однако, лишь до семи, когда посреди лунной дорожки, протянувшейся по воде, пришвартовалось бортом к берегу судно. От суши оно отстояло примерно на расстоянии полумили, но я вполне ясно видел и черневшие в лунном свете очертания его корпуса, и мачты с опущенными парусами. У меня возник основательный повод для дальнейшей задержки. Хотелось как следует приглядеться к судну, а может, даже и догадаться, зачем оно к нам пожаловало.

Слишком маленькое для приватиров и слишком крупное для рыбаков, оно не могло быть из-за слишком низкой осадки и судном таможенников. Странным казалось и то, что корабль бросил якорь в Мунфлите. Редкостное событие даже для такой тихой лунной ночи. Пока я стоял и гадал, на носу судна полыхнуло синим. Всего на мгновение. Будто кто-то зажег орудийный запал и тут же выбросил его в воду. Похоже, контрабандисты сигналили сообщникам, которые дожидались либо на берегу, либо на море. Я вновь ощутил прилив храбрости. Синий всполох показался мне знаком, что пора действовать. А если Черная Борода и впрямь поджидает меня в подземелье, то от него все равно не спастись, сказал я себе. Он догонит меня и под землей, и наверху, как быстро ни убегай. Уняв этим доводом колотеж в своем сердце, я в последний раз огляделся и точно так же, как днем, ногами вперед, улез в черный сумрак провала.

Так вот Джон Тренчард и обнаружил себя той февральской ночью стоящим на куче рыхлой земли в глубине дыры. Сердце его то распирала отвага, то сжимал страх, однако всего сильнее ощущал он огромную жажду найти бриллиант Черной Бороды.

Я извлек из кармана огниво и свечу, вскорости пламя ее разгорелось достаточно ярко, дав мне возможность увидеть с большим облегчением, что по крайней мере возле меня никто не стоит. Дальше, однако, путь мой лежал в коридор, где могло меня ожидать любое. Тем не менее я без колебаний продолжил свою авантюрную вылазку.

Шел я медленно большей частью из-за того, что боялся куда-нибудь провалиться, и на ходу подстегивал себя мыслями о большом бриллианте, который наверняка ожидает меня в конце коридора. Ох, сколько же я смогу всего сделать с таким богатством! Куплю мистеру Гленни лошадь, Рэтси – новую лодку, а тете Джейн, хоть она и была так сурова со мной, шелковое платье. Я стану самым важным человеком в Мунфлите, даже важнее и богаче, чем мистер Мэскью, построю каменный дом на морских лугах, чтобы из его окон открывался лучший вид на залив, женюсь на Грейс Мэскью, счастливо с ней заживу и буду рыбачить.

Свечу я старался держать как можно дальше перед собой, постоянно что-то насвистывал, таким образом заглушая страх одиночества, и шаг за шагом спускался все ниже по коридору. Ни Черная Борода, ни кто-либо другой пока не пытался препятствовать моему пути. В подземелье, кроме себя, никого я не замечал, однако на земляном полу отчетливо были видны следы от ботинок, а потолок закоптился от дыма факелов. Это меня беспокоило. Что, если те, кто ходил здесь, уже обнаружили бриллиант и присвоили?

Я столь долго описывал вам свой поход, словно он длился милю, да именно таково той ночью и было мое ощущение, и только позже мне стало ясно: длина коридора составляла не более двадцати ярдов, после чего он упирался в каменную стену. Разочарованный, я уже было пустился в обратный путь, когда заметил в стене неровный пролом, а за ним еще какое-то подземелье. Прежде чем двинуться дальше, мне хотелось понять, куда попаду. Нижняя часть пролома образовывала высокий порог. Я с затаенным дыханием встал на него и просунул внутрь руку, в которой держал свечу, но, даже еще не успев как следует разглядеть, что именно выхватило из тьмы ее пламя, уже знал, куда вывел меня коридор. За проломом в стене простирался склеп Моунов.

Представлял он собой весьма просторное помещение, гораздо больше класса, где мы занимались с мистером Гленни, но с потолком куда более низким – от пола всего девять футов. Собственно, пола как такового не было, ноги мои ступали по мягкому влажному песку, и сердце бешено колотилось в моей груди от осознания, где я нахожусь, и воспоминания о таинственном шуме, который поднялся здесь во время достопамятной воскресной службы.

Первым делом я посмотрел на темные углы и, не заметив там вроде бы ничего для себя угрожающего, начал смелее оглядываться по сторонам, внимательно подмечая все, попадавшее в поле моего зрения. Стены и потолок склепа были из камня. В конце склепа находилась вверх лестница, вела она к плоскому каменному люку – тому самому, чью внешнюю сторону с кольцом я видел в церкви. По стенам шли каменные полки, напоминавшие увеличенные книжные стеллажи, только вот вместо книг стояли на них гробы Моунов. А вот центральная часть помещения была занята совершенно другим. Там громоздилось множество бочек и бочонков всевозможных форм и размеров, начиная с огромной бочки, способной вместить в себя до тридцати галлонов, до маленькой, в которой мог поместиться только один. На каждой из них были начертаны белой краской разные цифры и буквы, видимо, обозначавшие, что именно и какого качества там налито. Это было и впрямь открытие. Вот ведь шел по подземному коридору в надежде найти латунный или серебряный сундучок, подняв крышку которого стану обладателем сверкающего бриллианта Черной Бороды, а забрался в склеп Моунов, всего-навсего приспособленный под склад господами контрабандистами. Это мне стало ясно сразу. Потому что никто не додумался бы держать в столь неподобающем месте спиртное, если оно добыто легальным путем и за него честь по чести уплачена пошлина.

Обойдя весьма многочисленное количество бочек, я вдруг налетел ногой на одну из них. Была она, по-видимому, почти пуста и от удара исторгла глухо-гулкий звук, в точности походивший на буханье (только гораздо тише), которое раздавалось под церковью. Я с гордостью убедился, насколько был прав, сомневаясь, что дерево старых гробов могло поднять такой шум. Его источником, разумеется, были бочки.

Наводнение здесь оставило отчетливые следы. О пережитом стихийном бедствии свидетельствовали и грязь на полу, и испарина на позеленевших стенах, доходившая почти до самого потолка, по которой легко было определить, сколь высокого уровня достигала вода. Сюда даже невесть каким образом занесло несколько тонких водорослей и маленького крабика, который, все еще живой, метусился в углу. Гробы, однако, потоп практически не потревожил. Общим количеством двадцать один, они оставались лежать в своих нишах на полках. Большая часть их была сделана из свинца, а значит, даже высокая вода не подняла бы их. Деревянные, да и то не все, потоп слегка подвинул, однако с полок не смыл. Лишь единственный сорвало с места, и теперь, после ухода воды, он лежал вверх дном на полу.

Склад вызвал сперва у меня недоумение. Чей он, каким образом в него могли тайно доставить столько спиртного и как получилось, что, проводя рядом с ним почти каждый день столько времени, я не углядел даже тени присутствия контрабандистов? Ясно мне было только одно: это они превратили во вход сюда тот самый саркофаг, на плоском камне которого я так любил сидеть, разглядывая морские дали. Чуть погодя до меня начало доходить еще кое-что. Вспомнилось, как старательно пугал меня Рэтси историями о Черной Бороде; как Элзевир, никогда не ходивший в церковь, внезапно возник там тем самым воскресным утром, когда раздались тревожные звуки; какой у него, известного своей львиной храбростью, сделался испуганный вид, едва они стали отчетливо слышны, и, наконец, как я застиг его с Рэтси на церковном дворе, когда мастер Рэтси лежал, приложив к стене ухо. Три случая, сопоставив которые, я словно прозрел. Ведь выходило, что Элзевир и Рэтси знают куда больше о тайном хранилище, чем многие остальные, а значит, рассказы их про Черную Бороду, роющего по ночам среди могил, просто выдумка, чтобы люди старались темной порой держаться подальше от церковного двора. И не Черная Борода со старинным своим фонарем, а контрабандисты ходили там с фонарями той ночью, когда я бегал за доктором Хокинсом. По-видимому, они затаскивали в подземелье очередную партию нелегального груза.

Найдя столь важное для себя объяснение, я расхрабрился и снова задумался о сокровище. Где и как мне его найти? Подземелье сильно меня разочаровало. Ни сундуков, ни бриллианта. Одни лишь гробы да бочки с голландским джином. Я, за отсутствием других планов, решил повнимательнее приглядеться к гробам, надеясь найти подсказку в какой-нибудь надписи. Но на свинцовых надписей не было, а на тех деревянных, где еще сохранились таблички, текст почти полностью уничтожила ржавчина.

Удрученный и обескураженный, я уже сожалел, что забрался сюда. Надежда на бриллиант испарилась, а общество стольких покойников, собранных на достаточно узком пространстве, навевало тоску и скорбь. Ком подкатывал к горлу при виде древних щитов, захороненных вместе с их почившими владельцами, обрывками знамен, с которыми они некогда воевали. И засохших венков – последнего знака преданности любящих сердец, проявленной столетия назад. Иные из них под воздействием времени и влаги прилипли к крышкам гробов, иные валялись рядом, втоптанные в песок.

Проведя еще какое-то время в бессмысленных поисках, я вынужденно примирил себя с неудачей и уже собрался идти домой, когда часы на башне пробили полночь. Вот уж поистине никогда еще не встречал я времени призраков в столь призрачном месте. Звон мунфлитских колоколов славился на половину графства, и лучше всего из них звучал тот, который отбивал время. Говорят, в прошлые времена (возможно, тогда звонили чаще, чем сейчас) именно голос этого колокола помогал возвратиться целыми и невредимыми кораблям, которые заблудились в тумане. И вот той ночью я выяснил, что звон его, мягкий, глубокий, способен проникнуть даже в глубину склепа. «Бим-бом! Бим-бом!» Двенадцать тяжелых ударов, сотрясших стены. И каждый из них отзывался столь продолжительным эхом, что слух мой улавливал, как оно тянется вплоть до следующего удара.

Слух мой от взбудораженности необычным часом и местом вообще до того обострился, что колокол не успел еще смолкнуть, когда я сквозь гул его различил в зловещем пространстве склепа еще какие-то звуки. Сперва я не понимал, откуда они раздаются и что собой представляют. То мне казались они очень тихими совсем рядом со мной, то громкими, но идущими издалека. Мало-помалу, однако, они обретали четкость переговаривающихся голосов, хотя слов из-за отдаления мне еще было не разобрать, а потом голоса перестали ко мне приближаться. Люди явно остановились. Не больше чем на минуту. Но какой же эта минута была для меня! Даже сейчас, спустя много лет, не забыть мне своего состояния. Глаза едва не выпрыгивали из орбит. Лицо покрылось холодным потом. Весь подобравшись, я вглядывался и вслушивался в даль подземелья, ожидая неминуемой встречи с теми, чьи голоса до меня доносились из тьмы. Именно так себя, вероятно, чувствует кролик, когда в нору к нему запускают хорька и хищный блеск его глаз в темноте заставляет несчастного выскочить наружу, где его уже караулят охотник с ружьем и собака. Я сознавал, что попался, да к тому же мне было известно: столкнувшись с непрошеным свидетелем, контрабандисты чаще всего предпочитают навечно закрыть ему глаза и запечатать уста. Невольно пришла на память история про бедного Крэки Джонса, нашедшего гибель на церковном дворе. Черную Бороду ли он там повстречал, как утверждали люди?

Все это пронеслось у меня в голове за какую-нибудь секунду. Голоса тем временем приближались. Вдали глухо стукнуло, и я понял, что на церковном дворе кто-то спрыгнул в провал. Я еще раз огляделся вокруг в попытке найти путь к бегству. Увы, эти каменные стены и потолок были способны только меня раздавить, а штабеля бочек стояли столь плотно, что за ними не скрылось бы существо больше крысы. До меня уже доносился голос спрыгнувшего на дно провала. Он вел беседу с оставшимися на церковном дворе. Взгляд мой притянуло, словно магнитом, к огромному деревянному гробу. Он стоял одиноко на самой верхней полке футах в шести от пола. Вот он, мой шанс на спасение. Прикинув, что между стеной и гробом пространства достаточно, чтобы вместить мое далеко не крупное тело, я в мгновение ока задул свечу, полез вверх по полкам, второпях с такой силой врезался головой в потолок, что едва не лишился чувств, и, наконец, почти оглушенный, втиснул себя между стеной и гробом, где замер, лежа на боку. От покойника меня отделяла только тонкая сырая доска, а внизу уже мелькали из коридора красные отблески факелов, за которыми я, тяжело дыша и еще не придя в себя окончательно после того, как ударился головой, следил из своего убежища.