Катушка синих ниток

– Видимо, переехали, – решила она. – Но это, наверное, хорошо, как думаешь? Значит, нашли квартиру побольше, с отдельной комнатой для Сьюзен.

Увы, ей ничего не удалось узнать в справочной о новом местожительстве Денниса Уитшенка.

– А Карла Уитшенк? – спросила Эбби, нервно глянув на Реда, – ведь, в конце концов, вовсе не исключалось, что Денни и Карла разошлись. Потом повесила трубку и проговорила: – Придется ждать, пока он сам позвонит.

Ред кивнул и побрел в другую комнату.

Прошли месяцы. Годы. Сьюзен, очевидно, выучилась ходить и заговорила. Волшебный период, когда дети стремительно, по экспоненте, овладевают родным языком, впитывают его как губка, – Уитшенки его весь пропустили. Конечно, у них были еще две внучки – Джинни родила Деб вслед за последним визитом Денни, – но от этого казалось только тяжелее смотреть, как развиваются эти девочки, и не видеть, как растет Сьюзен.

Затем случилось 11 сентября, и Эбби обезумела от беспокойства. То есть, конечно, вся семья переживала. Но что Денни делать в Международном торговом центре? Нечего, говорили они себе, поэтому с ним все в порядке. Да-да, соглашалась Эбби без всякого убеждения. Два дня она без конца смотрела телевизор, даже когда остальных начало уже воротить от вида вновь и вновь падающих башен, и одну за другой выдумывала причины, по которым Денни мог оказаться на месте катастрофы. С ним разве угадаешь, столько работ поменял. Или вдруг мимо проходил. Эбби поверила, что чувствует: ее мальчик в беде. Что-то не так, объявила она. Надо звонить Лине.

– Кому? – не понял Ред.

– Матери Карлы. Как ее фамилия?

– Не знаю.

– Наверняка знаешь, – настаивала Эбби. – Вспоминай.

– Милая, нам не называли ее фамилии.

Эбби принялась расхаживать. Супруги находились в спальне, и она, по обыкновению, протаптывала персидскую дорожку, слегка путаясь в ночной рубашке.

– Лина Аббот, Адамс, Армстронг, – бормотала. – Лина Бепкок, Беннетт, Браун. (Алфавит иногда ей помогал.) Нас точно представляли друг другу, – вспомнила она. – Денни представлял. Он должен был назвать фамилию.

– Насколько я знаю Денни, вряд ли, – ответил Ред. – Вообще сомневаюсь, что он нас знакомил. Но если и так, то, скорее всего, просто сказал: «Лина, вот мои предки».

Да, трудно поспорить. Эбби опять зашагала.

Потом выдала:

– Официантка. Вторая.

– Вот уж представления не имею, как ее звали.

– Я тоже, но помню, что она обратилась к Лине «миссис как-то там». Я еще подумала, что бедняжка, видно, очень застенчива, раз не в состоянии назвать Лину по имени. Это в наши-то дни.

Она остановилась, затем направилась к своей стороне кровати.

– Ладно, само вернется, – Эбби гордилась собственной феноменальной памятью, но та иногда функционировала с задержкой. – Всплывет, если не напрягаться.

Она легла, разгладила одеяло и демонстративно закрыла глаза, поэтому Ред тоже лег и выключил лампу.

Среди ночи она толкнула его в плечо и провозгласила:

– Карлуччи.

– А?

– Я прямо слышу, как официантка говорит: «Миссис Карлуччи, налить вам еще?» Как я могла забыть! Карла Карлуччи: аллитерация. Даже не просто аллитерация, а что-то еще шибче, только не знаю, как называется. Вот взяла и вспомнила, когда встала в туалет.

– Угу. Хорошо, – Ред лег на спину.

– Я позвоню в справочную.

– Сейчас? – Он, сощурившись, всмотрелся в радио с часами. – Половина третьего! Нельзя ее тревожить.

– Нет, но можно пока узнать номер, – объяснила Эбби.

Ред снова заснул.

Утром жена сообщила ему, что на Манхэттене живут трое Л. Карлуччи и она всех намерена обзвонить. Начать решила в семь. Было шесть с хвостиком, Уитшенки просыпались рано.

– Некоторые в семь еще дрыхнут, – заметил Ред.

– Может быть, – ответила Эбби. – Но фактически уже утро.

– Тогда давай.

Ред отправился вниз и сварил кофе, хотя обычно в это время уезжал на работу и по дороге заскакивал в «Данкин Донате».

Без пяти семь Эбби набрала первый номер.

– Доброе утро, могу я поговорить с Линой? – А затем: – Ой, простите, я, видимо, ошиблась.

Позвонила по второму номеру.

– Алло, Лина? – Кратчайшая пауза. – Да, простите, я знаю, что еще очень рано, но…

Эбби поморщилась. И набрала следующий номер.

– Алло, Лина? – Она села прямее. – Здравствуйте, это Эбби Уитшенк из Балтимора, надеюсь, не разбудила. – Выслушала ответ и продолжила: – Да-да, хорошо вас понимаю. Часто говорю Реду: «Прямо не знаю, зачем вообще ложусь, если все равно не сплю». Возраст, видимо, как считаете? Или стресс из-за нашей безумной жизни? Кстати говоря, Лина, хотела спросить: Карла, Денни и Сьюзен в порядке? Я имею в виду, после прошлого вторника.

Это еще называлось «прошлым вторником». Лишь со следующей недели начнут говорить «одиннадцатое сентября».

– Ах, вот как, – выслушав, промолвила Эбби. – Понятно. Ну, это уже кое-что! Успокаивает. Да, конечно, я понимаю, что вы не… Что же, спасибо большое, Лина, и пожалуйста, поцелуйте от меня Карлу и Сьюзен. Хмм? Да, у нас у всех все хорошо, спасибо. В общем, благодарю вас! До свидания!

Она повесила трубку и доложила:

– У Карлы и Сьюзен все нормально. И у Денни, как она думает, тоже. Но точно не знает, потому что он переехал в Нью-Джерси.

– В Нью-Джерси? Куда в Нью-Джерси?

– Она не в курсе. И у нее нет его телефона.

Ред сказал:

– У Карлы должен быть. Ведь у них же Сьюзен. Что ж ты не попросила номер Карлы?

– А смысл? – бросила Эбби. – Теперь понятно, что у башен его не было. Разве этого не достаточно? И я, если честно, об заклад готова биться, что и Карла понятия не имеет, как с ним связаться.

Она начала загружать посудомоечную машину, а Ред стоял и смотрел на нее разинув рот.

Итак, Нью-Джерси. И очередные разорванные отношения. С двумя людьми – если Денни перестанет заниматься Сьюзен. Ред считал, что, разумеется, не перестанет, они своими глазами видели, какой он заботливый отец. Эбби возражала: это ничего не значит. Возможно, Сьюзен – лишь очередное недолгое увлечение, вроде того недоношенного компьютерного проекта.

Казалось, она сама не своя. Эбби всегда свято верила в то, что люди способны меняться к лучшему, чем временами просто бесила родных. Но сейчас она словно махнула на Денни рукой. Передавая новость о нем Аманде и Джинни, она говорила в трубку бесцветным и равнодушным голосом и попросила Реда самого сказать Стему, когда тот вернется с работы.

– Сразу же, – с фальшивой бодростью пообещал Ред. – Он наконец успокоится.

– Не знаю, что было волноваться, – буркнула Эбби. – По-настоящему опасность Денни не грозила.

На следующее утро, в субботу, к ним неожиданно заехала Аманда. Она стала адвокатом; их самый практичный, деловой, боевой ребенок.

– Где телефон этой самой Лины? – осведомилась она.

Эбби сняла листочек с дверцы холодильника и протянула дочери. Аманда села за кухонный стол, взяла трубку и набрала номер.

– Алло, Лина? Это Аманда, сестра Денни. Не могли бы вы дать мне телефон Карлы, пожалуйста? – На том конце провода, видимо, запротестовали, потому что Аманда сказала: – Поверьте, я не собираюсь ее огорчать. Мне просто нужно найти моего негодяя братца.

И это, похоже, подействовало; Аманда свободной рукой выудила из сумочки блокнотик с прикрепленной к нему крошечной золотой ручкой.

– Да, – она записала номер. – Спасибо большое. До свидания.

И принялась звонить Карле.

– Занято, – сообщила она родителям.

Эбби застонала, но Аманда успокоила:

– Понятно, что занято: мать звонит ее предупредить.

Она побарабанила пальцами по столу и еще раз набрала номер.

– Привет, Карла. Это Аманда. Как дела?

Ответ, хоть и короткий, явно не отличался любезностью.

– Отлично, – несколько раздраженно бросила Аманда. – Так как мне позвонить брату? Хочу высказать ему все, что о нем думаю.

Пока она записывала, Ред и Эбби, подавшись вперед и затаив дыхание, неотрывно смотрели на блокнот.

– Спасибо. Пока, – Аманда повесила трубку.

Эбби уже тянулась к блокноту, но Аманда отобрала его:

– Я позвоню, – и в очередной раз набрала номер. – Денни, – размеренным тоном произнесла она, – это Аманда.

Родители не слышали, что он говорит.

– Когда-нибудь, – продолжала Аманда, – когда тебе будет уже за сорок, ты вдруг задумаешься о своей жизни, и тебе станет интересно: а что же там происходит с моей семьей? Ты прыгнешь в поезд, приедешь в Балтимор, выйдешь на Пенн-стейшн. Будет, знаешь, такой тихий-тихий летний вечер, когда на вокзале солнце косо падает через стеклянную крышу и в лучах хорошо видны пылинки. Ты пройдешь здание насквозь и очутишься на улице. Тебя никто не ждет, но это ничего, никто же не знал, что ты появишься. И все-таки тебе будет странно стоять там одному, когда другие пассажиры обнимают тех, кто их встретил, рассаживаются по машинам и уезжают. Ты подойдешь к остановке такси, дашь водителю адрес. Поедешь по городу. Кругом знакомые места – дома с террасами, брэдфордские грушевые деревья, на крылечках женщины, которые следят за играющими детьми. Такси свернет на Боутон-роуд, и тебя охватит невероятно странное чувство. Что это с нашим домом? Повсюду признаки запустения. Разве у папы такое возможно – облупившаяся краска, жалюзи с выпавшими планками? Дорожка залатана цементом другого цвета, на ступеньках крыльца резиновое покрытие – такая жалкая самодельщина, убогий аккуратизм, которого папа на дух не выносит. Ты возьмешься за ручку двери и так, знаешь, потянешь ее на себя, прежде чем открыть шпингалет, но дом окажется заперт. Ты позвонишь в звонок – а тот не работает. Ты закричишь: «Мама! Папа!» – но никто не ответит. Ты: «Эй!» – а никто не бежит, не распахивает дверь, не восклицает: «Это ты! Как мы рады! Почему ты не предупредил? Мы бы встретили тебя на вокзале! Ты устал? Ты голодный? Заходи!» И вот ты стоишь и не понимаешь, что делать дальше. Повернешься, выйдешь обратно на улицу, вспомнишь, что у тебя есть еще родные. «Может быть, к Джинни? – скажешь ты себе. – Или к Аманде?» Но только знаешь что, Денни? На меня не рассчитывай, я тебя не приму, потому что я зла на тебя. Зла за всю ту веселенькую жизнь, что ты нам устраивал, не последние несколько лет, а вообще всегда. Когда не являлся на каникулы, не ездил с нами на море, пропустил тридцатую годовщину свадьбы родителей и тридцать пятую тоже, и не видел ребенка Джинни, и не приехал ко мне на свадьбу, даже открытки не прислал, не позвонил пожелать счастья. Но самое главное, Денни, самое главное: я никогда не прощу тебе того, что ты забрал родительское внимание все до последней капли и ничего не оставил никому из нас.

Аманда замолчала. Денни что-то сказал.

– Ну, – ответила она, – я нормально. А ты что поделывал?

И Денни приехал домой.

В первый раз – один. Эбби расстроилась, что он не привез Сьюзен, но Ред был доволен.

Денни хочет, чтобы этот приезд отличался от последних, – так он считал. Хочет заново навести мосты. Не считает, что можно взять и вернуться, как будто ничего не случилось.

Пожалуй, правда. Он вел себя иначе – осторожнее, внимательнее к чувствам родителей. Заметил все незначительные усовершенствования в доме. Одобрил новую прическу Эбби. (Она начала стричься коротко.) Что до него самого, то его подбородок, прежде мальчишески острый, чуточку округлился, а походка сделалась размеренней. Если Эбби спрашивала о чем-то – хотя она всячески сдерживалась и дозировала вопросы, – Денни старался дать более или менее подробный ответ. Он не стал разговорчив, нет, но все-таки отвечал.

У Сьюзен дела прекрасно, заверил он. Она ходит в детский сад. И да, конечно, он привезет ее показать. Карла тоже в полном порядке, но они уже не вместе. Работа? Ну, сейчас он работает в одной строительной компании.

– В строительной! – воскликнула Эбби. – Ты слышишь, Ред? Он работает в строительной компании!

Ред что-то буркнул. Он не слишком обрадовался, не так, как мог бы.

Ни от кого не ускользнуло, что рассказ Денни изобилует белыми пятнами. Как часто он видит свою дочь? А насчет Карлы – что значит «уже не вместе»? Они развелись? И где он, собственно, теперь живет? Он выбрал строительство своей профессией? То есть бросил колледж? Или нет?

Затем явилась Джинни с маленькой Деб. Ред и Эбби оставили детей одних и впоследствии узнали от дочери больше. Денни много общается со Сьюзен, отрапортовала Джинни, он активно участвует в жизни ребенка. На развод пока нет денег. Он делит дом с какими-то двумя парнями, но те начинают его доставать. И разумеется, он окончит колледж. Когда-нибудь непременно.

И все же информации, как обычно, не хватало. Казалось, есть что-то еще, и, если это удастся выведать, они наконец-то узнают, что Денни за человек.

В тот раз он гостил полтора дня. И уехал, но – вот что важно – оставил номер своего мобильного. Оказывается, номер, по которому они раньше звонили, это его мобильный! Совсем другое дело! Отлично.

Они стратегически выждали несколько недель, а потом Эбби позвонила сыну (Ред висел у нее за спиной) и пригласила на Рождество вместе со Сьюзен. Денни сказал, что Карла ни за что не отпустит Сьюзен на само Рождество, но после – вполне может быть.

Ред и Эбби прекрасно знали эти его «может быть».

Но он таки привез дочку. Рождество в том году приходилось на вторник, а они приехали в среду и остались до пятницы. Четырехлетняя Сьюзен была спокойным ребенком с шапкой каштановых кудрей и очень большими, очень карими глазами. Эти глаза всех, можно сказать, шокировали. Совершенно не уитшенковские глаза! И одета она совсем не так, как дети Уитшенков, – во что-нибудь для игры, что не жалко пачкать. Сьюзен появилась в красном бархатном платье, белых колготках и красных туфельках с ремешками. Что же, по случаю Рождества, надо полагать. Однако следующим утром девочка спустилась к завтраку в белой блузке с оборками и красном в клетку сарафане из тафты, чуть ли не карнавальном. Джинни объявила, что сочувствует Денни: бедняге пришлось застегивать все эти крошечные белые пуговки на спинке!

«Ты помнишь нас? – спросили у девочки. – Помнишь, как гостила здесь совсем еще крошкой?» Сьюзен медленно проговорила: «Кажется, да», что, конечно, не могло быть правдой. Но как мило, что она хотя бы притворилась!

– У вас была другая собака? – поинтересовалась Сьюзен.

– Нет-нет, эта же самая.

– Я думала, у вас светлая собака, – сказала она, и все обменялись расстроенными взглядами. О ком это она? У кого это светлая собака? Причем, наверное, в отличие от Клэренса, не слюнявая и без артрита?

Двоюродные сестры очаровали Сьюзен. Ага! Вот она, приманка дома Уитшенков – девочка-фея Элиза и маленькая хулиганка Деб. Сьюзен, судя по всему, не учили играть в карты, но вскоре она уже пристрастилась к «ловле рыбки». А еще неожиданно выяснилось, что она умеет читать. Уитшенки удивились, что у Карлы такой развитый ребенок, но, возможно, это заслуга Денни? Девочке нравилось сидеть, прижавшись к Эбби, и, глядя в книжку «Прыг да скок»[6], старательно произносить слово за словом. Осилив страницу, она всякий раз громко и довольно вздыхала.

К отъезду она совсем перестала дичиться. На вокзале стояла, держа Денни за руку, отчаянно махала и кричала: «Пока! Пока! До встречи! Скоро увидимся! Пока! Пока!»

И Денни привез ее опять. И опять. Ей отвели комнату – бывшую спальню дочерей Уитшенков. Она пила какао из кружки с надписью СЬЮЗЕН, а когда приходило время накрывать на стол, знала, где искать тарелку с алфавитом, некогда принадлежавшую Денни. Он же сидел и благостно за этим наблюдал. Он был самый сговорчивый папа на свете. Похоже, Сьюзен умела сгладить все его острые углы.

В 2002-м, вскоре после того как у Джинни родился Александр, Денни приехал побыть с Джинни и присмотреть за ее детьми. Всем это показалось странным. Эбби уже выполняла обычные бабушкины обязательства: взяв на работе отпуск, сидела с Деб, пока Джинни находилась в больнице, и потом частенько заезжала помочь со стиркой и другими делами. И тут вдруг как снег на голову свалился Денни и остался у Джинни и Хью на целых три недели. Спал на раскладном диване, каждый день после обеда брал коляску и возил Деб на детскую площадку, готовил еду, встречал Эбби в дверях с подгузником, переброшенным через плечо, и младенцем на руках.

Позже выяснилось, что на Джинни тогда напало нечто вроде послеродовой депрессии. И что же, она позвонила Денни и попросила приехать за ней поухаживать? Попросила брата, а не мать? Эбби как могла постаралась разведать ситуацию, расспросила Джинни самым что ни на есть нейтральным, ни капельки не обиженным тоном. Та ответила, что да, она действительно ему звонила, так просто, поговорить. Но он, видно, что-то такое понял по ее голосу – естественно, понял, ведь Джинни, к ее стыду, разревелась – и сказал, что приедет следующим же поездом.

Очень трогательно – и одновременно печально. Неужели Джинни побоялась позвонить родной матери?

– У тебя же работа, – объяснила Джинни.

А у Денни, можно подумать, нет.

Впрочем, кто знает? Может, и правда нет.

Ред считал, что они должны быть благодарны Денни за помощь.

Эбби рассеянно пробормотала:

– Да, да, конечно.

Понемногу все вошло в норму. Денни так и не научился регулярно звонить и приезжать, но это свойственно миллионам других сыновей. Главное, он не пропадал, и у семьи был если не его адрес, то хотя бы телефон.

Поразительно, говорила Эбби Реду, что мы готовы довольствоваться какими-то крохами.

– Ты мог себе такое представить? Иногда я не думаю о нем несколько дней кряду. Это же неестественно!

Но Ред ответил:

– Очень даже естественно. Кошка тоже успокаивается, когда котята вырастают. В тебе заговорил здравый смысл.

– Вообще-то мы все-таки люди! – возмутилась Эбби.

По крайней мере, они могли не бояться, что он переедет куда-то далеко от Нью-Йорка. До тех пор, во всяком случае, пока там живет Сьюзен. Хотя иногда Денни путешествовал – на день рождения Александра, например, прислал открытку из Сан-Франциско. А в другой раз меньше пробыл с ними на Рождество, поскольку собрался в Канаду со своей девушкой. В первый раз он упомянул о девушке – и в последний. Сьюзен в том году гостила одна. Уже большая девочка – семь лет, но выглядела еще старше. Голова для тела казалась великовата, а лицо удивляло взрослой красотой: огромные усталые карие глаза, губы полные, мягкие, сложной лепки. Она, по видимости, нисколько не скучала по дому и отца, приехавшего за ней, встретила спокойно.

– Как Канада? – осмелилась спросить Эбби.

Он ответил:

– Весьма неплохо.

Было очень трудно понять, что происходит в его личной жизни.

И чем он занимается – тоже. Одно время они знали: установкой звуковых систем, потому что он предложил свои услуги Хью, мужу Джинни, когда тот прокладывал провода в кабинете. Но потом Денни появился в толстовке с капюшоном и нашивкой на кармане «Компьютер Клиник» и по просьбе Эбби без особых усилий починил ее закапризничавший «Макинтош». Однако у него всегда находилось время приехать и гостить сколько хочется. Разве такое возможно при нормальном офисном графике? Взять хотя бы свадьбу Стема – Денни, выбранный шафером, оставался у них целую неделю. Эбби радовалась – она переживала, что ее мальчики не слишком дружны, – но без конца спрашивала, не будет ли у него проблем на работе.

– На работе? – переспросил он. – Нет.

Однажды, ничего не объясняя, он просидел у родителей целый месяц. Они подозревали, что у него какой-то кризис в личной жизни: выглядел он очень устало и нездорово. Тогда они впервые заметили легкие морщинки в уголках его глаз, волосы сзади неряшливо падали на воротник. Но он не объяснял, что с ним происходит, и даже Джинни не решилась спросить. Он словно бы выдрессировал наконец свое семейство, все они сделались загадочными молчунами почти под стать самому Денни.

Иногда вдруг их захлестывала обида. Почему они ходят вокруг него на цыпочках? Почему им приходится что-то сочинять в ответ на вопросы соседей? «A-а, Денни, – говорила Эбби. – У него все в порядке, спасибо. Просто замечательно! Он сейчас работает в…. Ой, я точно не помню, как называется, но, так или иначе, у него все отлично!»

Одно он им неизменно обеспечивал, на одно они всегда могли рассчитывать: он пропадал, и на его месте возникала зияющая дыра. В то лето, когда впервые не поехал с ними на море, например. Когда заявил, что он голубой; они тогда знать не знали, что он не едет, ждали, что вот-вот позвонит и сообщит, в какой день к ним присоединится. А потом стало ясно, что его не будет, и всех точно бетонной плитой придавило. Они приехали в коттедж, который всегда арендовали. Распаковали еду. Постелили постели. И начали, как обычно, ходить на пляж, но не переставали ждать. Вечерний ветерок захлопывал сетчатую дверь – они с надеждой поднимали головы от пазла. Видели, что кто-то плывет в бурунах, приближаясь, особым кролем, характерным для Денни, – и на полуслове обрывали разговор. А в середине недели… о, это было самое странное. Посреди недели ближе к вечеру Эбби и девочки сидели на застекленной веранде и чистили кукурузу, но вдруг услышали, что где-то играет концерт Моцарта № 1 для валторны с оркестром. Они посмотрели друг на друга, встали со стульев, бросились через дом к входной двери… и поняли, что музыка доносится из автомобиля, припаркованного на другой стороне улицы. Кто-то сидел за рулем, открыв окна (но наверняка все равно там зажарился!), и радио у него орало во всю мощь. Мужчина в спортивной майке, а Денни такую не надел бы под страхом смерти. Грузный дядя, если судить по руке, выставленной из окна, куда крупнее, чем Денни мог бы стать, даже если со дня последней встречи с родными только ел бы да ел. И все-таки вы же знаете, как оно бывает, когда скучаешь по любимому человеку. Он видится вам повсюду; вы ловите обрывок знакомой мелодии и уже готовы поверить, что ваш любимый человек стал по-другому одеваться, поправился на целую тонну, купил машину и припарковал ее перед чужим домом. «Это он! – восклицаете вы. – Приехал! Мы знали, что он приедет, мы всегда…»

Но потом вы слышите, как жалко это звучит, и слова ваши повисают в воздухе, и сердце ваше разбивается на куски.

В семье из поколения в поколение передавались две истории. Они считались наиболее характерными – судьбоносными, по сути, – и все, включая трехлетнего сына Стема, слышали их тысячу раз. Эти две истории Уитшенки рассказывали, пересказывали, расцвечивали подробностями, обсуждали все с новых и новых точек зрения.

Первая касалась старейшего из известных им предков – Джуниора Уитшенка, плотника, что во времена оны был в Балтиморе нарасхват благодаря своему великому мастерству и чувству прекрасного.

Странно называть патриарха Джуниор[7], но на то существовало вполне логичное объяснение. По-настоящему его звали Джарвис Рой, что сначала сократилось до Дж. Р., а затем вновь, наподобие аккордеона, расползлось до Джуниора. Настоящее имя свекра выяснила его же собственная невестка, когда подумывала присоединить к имени первенца, если тот окажется мальчиком, римскую цифру III. Однако еще удивительнее другое: Джуниор был не какой-то далекий прапрадед, а всего лишь отец Реда Уитшенка. К тому же никто понятия не имел, где он обретался до 1926 года. Генеалогическое древо у них получалось до ужаса низкорослое.

Откуда Джуниор появился, доподлинно неизвестно. По общему смутному ощущению, откуда-то с Аппалачей. Может, он об этом упоминал. А может, догадка основывалась на его акценте. Если верить Эбби, которая еще девочкой его знала, он говорил как южанин, в нос, тонким металлическим голосом, хотя в какой-то момент, похоже, решил, что повысит свой социальный статус, если будет произносить букву «і» на северный лад. Четкие острые «ай» протыкали его тягучую деревенскую речь шипами – опять же, по словам Эбби, видно не одобрявшей эту его манеру.

Фотографий Джуниора сохранилось немного. С них смотрел человек с лицом, пожалуй, чересчур худым – в те времена о нем не постеснялись бы сказать «белая шваль». Истинный Уитшенк, он и после шестидесяти был черноволос, очень белокож и характерно поджар; голубые глаза казались вечно прищуренными. Эбби утверждала, что он всегда носил строгий темный костюм, но Ред возражал: ничего подобного, костюмы появились позже, когда Джуниор сам уже не работал, а лишь объезжал строительные объекты с проверками. В детских воспоминаниях Реда отец фигурировал только и исключительно в комбинезоне.

Так или иначе, попав в Балтимор, Джуниор нанялся на работу к строительному подрядчику Клайду Л. Уорду. Об этом свидетельствует напечатанное на машинке письмо, найденное среди бумаг Джуниора после его смерти; письмо извещает «всех, кого это касается» о том, что Дж. Р. Уитшенк трудился под началом мистера Уорда с июня 1926 года по январь 1930-го и проявил себя умелым и талантливым плотником. Впрочем, он, очевидно, обладал и другими редкими качествами, поскольку уже в 1934 году в «Балтимор пост» появляется прямоугольничек с рекламой услуг компании «Уитшенк Констракшн» – «Качество и Порядочность».