Пропавшие девушки Парижа

Моим родным и близким

«В военное время правда имеет столь высокую ценность, что ее должна охранять гвардия лжи».

Глава 1

Грейс

Нью-Йорк, 1946 г.

Если бы не катастрофическая ошибка – катастрофичнее в жизни Грейс Хили была только одна, – она никогда бы не наткнулась на этот чемодан.

Во вторник в девять двадцать утра Грейс должна была бы ехать на первом из двух автобусов, на которых она обычно добиралась из Адской кухни[1], где она жила в меблированных комнатах, до места работы в деловой части города, в Нижнем Ист-Сайде. И она спешила на работу. Только не из того района, где находились меблированные комнаты, которые она с некоторых пор называла своим домом. Она мчалась в южном направлении по Мэдисон-авеню, на ходу собирая в низкий пучок свои вьющиеся волосы. Несмотря на холод, Грейс на минутку сняла пальто, чтобы стянуть с себя светло-зеленый кардиган. Иначе Фрэнки заметит, что на ней тот же самый наряд, в котором она приходила на работу предыдущим днем, и у него возникнет немыслимый вопрос: а дома ли ночевала Грейс?

Она замедлила шаг у магазина дешевых товаров, рассматривая себя в витрине. Жаль, что он закрыт, а то бы она купила пудру для затушевки засосов на шее и какие-нибудь духи, чтобы перебить запах выпитого накануне бренди, смешанный с восхитительно-порочным ароматом лосьона Марка, вдыхая который, она каждый раз испытывала головокружение и стыд. Сидевший на углу пьянчужка постанывал во сне. Взглянув на его серое безжизненное лицо, Грейс почувствовала некую солидарность с ним. Из соседнего переулка донесся грохот: кто-то барабанил по мусорному контейнеру, который громыхал в унисон с глухим стуком в ее собственной голове. Казалось, весь Нью-Йорк позеленел от похмелья. А может, это у нее в глазах позеленело.

По Мэдисон-авеню метался порывистый февральский ветер, заставлявший бесноваться флаги на небоскребах. В канаве выплясывала скомканная старая газета. Колокола церкви Св. Агнессы пробили половину десятого. Грейс ускорила шаг, переходя почти на бег, отчего шея под воротником взмокла. Впереди маячила громада Центрального вокзала. Еще немного, и она повернет налево, на 43-ю улицу, а там сядет на автобус-экспресс, который следует в центр по Лексингтон-авеню.

Но по приближении к перекрестку она увидела, что доступ на 43-ю улицу закрыт. Три полицейских автомобиля перегородили Мэдисон-авеню, блокируя проход и проезд в южном направлении. «Авария», – поначалу заподозрила Грейс, заметив на другой стороне улицы покореженный черный «студебекер» с дымящимся капотом. С некоторых пор легковых автомобилей на улицах Среднего Манхэттена заметно прибавилось, и они боролись за место под солнцем с автобусами, такси и грузовиками, развозившими товары. Правда, второго участника аварии видно нигде не было. На углу была припаркована одинокая машина «скорой помощи», но приехавшие на ней медики не бегали и не суетились, а стояли, привалившись к своему транспорту, и курили.

Грейс направилась к одному из полицейских с обрюзглым лицом, выступавшим над высоким воротом его синей формы с золотыми пуговицами.

– Прощу прощения. Улица еще долго будет перекрыта? Я опаздываю на работу.

Полицейский глянул на нее пренебрежительно из-под козырька фуражки, словно выражал до сих пор бытующее в обществе мнение, что работающая женщина – это нелепость, какой свет не видывал, хотя во время войны женщины успешно заменяли на фабриках и заводах ушедших на фронт мужчин.

– Здесь вы не пройдете, – официозно заявил он. – Ни сейчас, ни в скором времени.

– А что случилось? – спросила Грейс, но полицейский уже отвернулся. Она шагнула вперед, вытягивая шею.

– Женщину машина сбила насмерть, – объяснил стоявший рядом с ней мужчина в шерстяном берете.

Увидев растрескавшееся лобовое стекло «студебекера», Грейс вдруг почувствовала, как к горлу подступила тошнота.

– Какой ужас, – с трудом выдавила она из себя.

– Я сам не видел, – отозвался мужчина. – Но кто-то сказал, что она умерла мгновенно. По крайней мере, не мучилась.

По крайней мере. После гибели Тома слишком уж часто Грейс слышала эту фразу. По крайне мере, она еще молода. По крайней мере, детей нет – как будто без детей горе перенести легче. (Дети, думала она порой, не были бы ей обузой; в них навечно сохранилась бы частичка Тома).

– Никогда не предугадаешь, где тебя настигнет конец, – философски рассудил мужчина в берете. Грейс промолчала. Смерть Тома тоже была внезапной: он перевернулся на джипе, когда ехал с военной базы на железнодорожный вокзал в Джорджии, чтобы отправиться в Нью-Йорк и повидаться с ней перед тем, как его часть будет переброшена в другое место. Гибель Тома причислили к военным потерям, но в действительности это был просто несчастный случай, который мог бы произойти где угодно.

Сверкнула вспышка репортерского фотоаппарата. Грейс на мгновение зажмурилась и, приставив ладонь козырьком ко лбу, принялась вслепую выбираться на воздух из образовавшейся вокруг толпы, душившей ее сигаретным дымом, запахами пота и духов.

Отойдя от полицейского оцепления, Грейс бросила взгляд через плечо. С западной стороны 43-я улица тоже была перекрыта. Значит, там она пройти не сможет, рассудила Грейс. Если вернется по Мэдисон-авеню до вокзала и обойдет его с другой стороны, это займет как минимум еще полчаса, а она и так уже опоздала на работу. Грейс снова стала проклинать минувшую ночь. Если бы не Марк, она теперь не стояла бы здесь. Делать нечего: придется идти через Центральный вокзал – единственное место, где не должна ступать ее нога, ведь она дала себе слово.

Грейс повернулась лицом к Центральному вокзалу, отбрасывавшему огромную тень на тротуар. Через его двери в обе стороны постоянно текли потоки пассажиров. Она представила нутро вокзала, главный вестибюль, в который через витражные окна пробивается дневной свет. Там под большими часами встречались друзья и влюбленные. Невыносимо ей было видеть не сам вокзал, а людей, что там находились. Ожидающие девушки тискают в руках сумочки, сосредоточенно водя языками по зубам, чтобы на них не просочилась красная помада, которой они накрасили губы. Чистенькие выкупанные дети немного нервничают при виде своих отцов, которых они не помнят, потому что были совсем малышами, когда те уходили на войну. Солдаты в измятых за время пути формах спрыгивают на платформу с поникшими маргаритками в руках. Радость воссоединения с любимыми, которой ей не суждено испытать.

Плюнуть бы на все и поехать домой, подумала Грейс. Понежиться в ванне, может быть, чуток прикорнуть. Однако ей нужно быть на работе. В десять Фрэнки встречается с одной французской семьей, и Грейс должна вести запись их беседы. А после на прием придут Розенберги: им нужны документы на жилье. Грейс любила свою работу именно за то, что это давало ей возможность погрузиться в чужие проблемы. Но сегодня ответственность давила на нее тяжким грузом.

Нет, на работу придется ехать, и сейчас путь туда только один. Расправив плечи, Грейс зашагала к Центральному вокзалу.

Она вошла в здание. Впервые с того дня, когда она прибыла сюда из Коннектикута. В своем лучшем гофрированном платье и маленькой шляпке, восседающей на безупречно завитых «победных локонах»[2]. Том не приехал, как ожидалось, на трехчасовом поезде из Филадельфии, где он должен был сделать пересадку, и она предположила, что он опоздал на стыковку. Со следующим поездом он тоже не приехал, и ее охватила смутная тревога. Она просмотрела доску объявлений рядом с информационной стойкой в центре зала, где люди оставляли сообщения, – на тот случай, если Том прибыл раньше и она каким-то образом с ним разминулась. Связаться с ним или узнать что-либо о нем не представлялось возможным. Оставалось только ждать. Она съела хот-дог, а вместе с ним и помаду на губах; хот-дог оказался прокисшим. По второму, потом по третьему разу прочитала заголовки в газетах, что продавались в киоске. Поезда прибывали, высаживали на платформу пассажиров – солдат, в числе которых мог бы быть Том. Но его среди них не было. К тому времени, когда в восемь тридцать подкатил последний поезд, Грейс уже места себе не находила от беспокойства. Том никогда не заставил бы ее мучиться ожиданием. Что случилось? Наконец она заметила, что к ней приближается рыжеволосый лейтенант, которого она видела на церемонии присяги Тома. По его угрюмому лицу она поняла, что произошло непоправимое. Она до сих пор словно наяву ощущала прикосновение незнакомых рук, которые подхватили ее, когда у нее подкосились колени.

Центральный зал выглядел так же, как и в тот вечер. Атмосфера деловитости. Нескончаемый поток пассажиров – жителей пригородов и путешественников, которым невдомек, какую страшную роль вот уже много месяцев играл этот вокзал в ее сознании. «Просто пройди через зал», – твердила она себе. Широкий выход на дальней стороне манил к себе, словно маяк. Никто не просит, чтобы она остановилась и предалась воспоминаниям.

Что-то дернуло ее за ногу – странное ощущение, будто ее царапнули пальчики ребенка. Грейс остановилась, обернулась. На нейлоновом чулке бежала стрелка. Неужели Марк порвал? С каждым шагом разрыв увеличивался, превращаясь в дырищу в пол-икры. Нужно поскорее снять чулки.

Грейс устремилась к лестнице, что вела в общественный туалет на нижнем этаже. Проходя мимо одной из скамеек, она споткнулась, чуть не упала. Нога подвернулась, лодыжку пронзила боль. Прихрамывая, она подковыляла к скамейке и приподняла ногу, полагая, что каблук, который она не прочно закрепила, опять отлетел. Однако каблук был на месте. А вот из-под самой скамейки, мимо которой она проходила минуту назад, что-то торчало – то, обо что она споткнулась. Коричневый чемодан, небрежно задвинутый под сиденье. Грейс бросила раздраженный взгляд вокруг, недоумевая, кто мог так безответственно оставить на дороге свой багаж. Но поблизости никого не было; люди проходили мимо, не обращая внимания на чемодан. Возможно, его владелец отошел в уборную или к газетному киоску. Грейс глубже запихнула чемодан под сиденье, чтобы больше никто об него не споткнулся, и поспешила в туалет.

У входа в дамскую комнату на полу сидел мужчина в заношенной до дыр военной форме. На долю секунды Грейс обрадовалась, что гибель в автомобильной аварии избавила Тома от участия в войне, с которой он возвратился бы раздавленным ее ужасами. В памяти Грейс он навсегда останется здоровым и крепким – красивым парнем. Ему не суждено вернуться домой в шрамах, как многие солдаты, которых она видела; ему не суждено храбриться, скрывая свою надломленность. Грейс достала из кармана последние несколько монет, стараясь не думать о желанном кофе, без которого ей теперь придется обойтись, и вложила деньги в заскорузлую ладонь мужчины. Она просто не могла пройти мимо.

Грейс прошла в туалет, закрылась в кабинке и сняла чулки. Затем, встав перед зеркалом, пригладила свои иссиня-черные волосы и подкрасила губы. Восковой привкус помады «Коти»[3] заставил ее вспомнить минувший вечер. За соседней раковиной женщина младше ее по возрасту разглаживала пальто на своем выступающем округлом животе. Казалось, теперь беременные встречаются на каждом шагу – результат множественных радостных воссоединений с возлюбленными, вернувшимися домой с войны. Грейс почувствовала на себе взгляд женщины. Та, конечно же, заметила, что у нее взъерошенный вид. И сразу все поняла.

Памятуя о том, что она окончательно опоздала на работу, Грейс поспешила из туалета и снова пошла через зал к выходу. Она обратила внимание, что чемодан, о который она споткнулась несколько минут назад, по-прежнему стоит под скамейкой. Замедлив шаг, Грейс приблизилась к нему и огляделась, проверяя, не объявился ли где-то рядом его хозяин.

За чемоданом никто не возвращался, и тогда Грейс опустилась на корточки, рассматривая находку. Чемодан как чемодан, ничего особенного. С закругленными углами, с затасканной перламутровой ручкой. Тысячи таких проносят через вокзал каждый день. Ну, этот разве что немного посимпатичнее. Только вот его никуда не несут: он стоит себе и стоит под скамейкой. Бесхозный. Может, кто-то потерял свой багаж? Грейс помедлила из осторожности, вспомнив одну историю времен войны – о саквояже, в который была заложена бомба. Но война закончилась. Угроза вторжения и прочие опасности, которые некогда, казалось, поджидали за каждым углом, остались в прошлом.

Грейс поискала на чемодане метки, указывающие на его владельца. На боку мелом было написано имя. С чувством неловкости она вспомнила, что некоторых клиентов Фрэнки, которым удалось спастись от нацистов, вынуждали писать свои фамилии на чемоданах, теша их ложной надеждой, что они воссоединятся со своими вещами. На этом чемодане белело одно слово: Тригг.

Грейс задумалась: как быть – сообщить носильщику или просто уйти? Она опаздывала на работу. Однако любопытство возобладало. Возможно, внутри есть бирка. Она потыкала застежку. И тут же услышала щелчок, будто запор под ее пальцами открылся сам собой. Грейс на несколько дюймов приподняла крышку и обернулась: вдруг ее сейчас поймают. Потом заглянула в чемодан. Аккуратные стопки вещей. В верхнем углу щетка для волос с серебряной спинкой и незавернутый брусок лавандового мыла «Ярдли». Идеально отглаженные предметы женской одежды. На дне – пара детской обуви, но других детских вещей нет.

Внезапно она осознала, что непростительно вмешивается в чужую личную жизнь (а как иначе назвать ее поступок?). Грейс быстро отдернула руки от чемодана, почувствовав, как что-то полоснуло ее по указательному пальцу.

– Ой! – непроизвольно вскрикнула она.

Полоска крови, чуть больше дюйма длиной, проступившая на пальце, быстро ширилась, красные капельки укрупнялись. Грейс сунула палец в рот, облизывая ранку, чтобы остановить кровотечение. Потом здоровой рукой полезла в чемодан, проверяя, обо что она порезалась – о лезвие или о нож. Под одеждой лежал конверт, наверно, с четверть дюйма толщиной. Она поранила руку об острый край бумаги. «Не трогай», – потребовал внутренний голос. Не в силах повиноваться ему, она открыла конверт.

Внутри лежала стопка фотографий, аккуратно перетянутая кружевной ленточкой. Грейс развязала ее. Капелька крови упала с пальца на ленточку, безнадежно испортив кружево. В стопке находилось штук десять фотографий. Каждая – портрет молодой женщины. Все они были настолько не похожи друг на друга, что вряд ли их связывали родственные узы. Некоторые были запечатлены в военной форме, другие – в отутюженных блузках или блейзерах. На вид все женщины не старше двадцати пяти лет.

Фотографии обжигали руки, словно она держала что-то слишком интимное, порочное. Грейс хотелось подальше убрать снимки, позабыть, что она их видела. Но темные глаза девушки на верхней фотографии притягивали взор. Кто она?

И тут с улицы донесся вой сирен. Грейс приняла это на свой счет: полиция едет арестовать ее за то, что она залезла в чужой чемодан. Грейс принялась судорожно перетягивать фотографии кружевом, чтобы убрать конверт на место. Но лента ровно не завязывалась, ей не удавалось вложить снимки в конверт. Сирены выли все громче. Времени не было. Грейс незаметно сунула фотографии в свою сумочку и ногой задвинула чемодан под скамью, подальше от посторонних глаз.

И зашагала к выходу, чувствуя, как дергается порезанный палец.

– Знала же, – бормотала она себе под нос, – что нельзя идти через вокзал, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Глава 2

Элеонора

Лондон, 1943 г.

Директор кипел от ярости.

Широкой, как медвежья лапа, ладонью он грохнул по длинному столу – так сильно, что даже на его дальнем конце чашки задребезжали, из них выплеснулся чай. Шутки и болтовня, которые обычно слышались на утреннем совещании, мгновенно стихли. Директор побагровел.

– «Сгорели» еще два агента, – бушевал он, не удосуживаясь понизить голос. Проходившая по коридору одна из машинисток остановилась, заглянула в комнату и, вытаращив глаза, поспешила прочь. Элеонора быстро поднялась из-за стола и захлопнула дверь, раскроив облако сигаретного дыма, плававшее над ними.

– Так точно, сэр, – пролепетал капитан Майклс, атташе ВВС Великобритании. – Агенты, сброшенные близ Марселя, были арестованы буквально через несколько часов после прибытия на место. Не имея от них известий, мы предположили, что они убиты.

– Кто эти агенты? – спросил Директор. Грегори Уинслоу, начальник Управления спецопераций, в прошлом был полковником сухопутных войск. Он воевал еще в Первую мировую и был отмечен множеством наград. В свои почти шестьдесят лет внешне он оставался статным и величавым. В штаб-квартире все называли его просто «Директор».

Капитана Майклса его вопрос привел в замешательство. Для тех, кто руководил операциями на расстоянии, полевые агенты были безымянными фигурами на шахматной доске.

В отличие от Элеоноры, сидевшей рядом с ним.

– Гарри Джеймс. Уроженец Канады, выпускник колледжа Магдалины Оксфордского университета. Эван Питерсон, служил в Королевских ВВС. – Она наизусть знала биографии всех агентов, которых они забрасывали в тыл врага.

– За этот месяц уже вторая череда арестов. – Директор жевал мундштук нераскуренной трубки.

– Третья, – тихо поправила его Элеонора. Ей не хотелось, чтобы Директор разозлился еще больше, но лгать она тоже не могла. Почти три года миновало с тех пор, как Черчилль санкционировал создание Управления спецопераций (УСО), перед которым он поставил задачу «воспламенить Европу» путем подрывной деятельности. За это время в Европу было заброшено почти триста агентов для проведения диверсий на военных заводах и путях железнодорожного сообщения. Большинство в составе подразделения «Сектор Ф» были отправлены в Европу, чтобы расшатать местную инфраструктуру и вооружить французских партизан в преддверии открытия второго фронта, о чем давно ходили слухи.

Но за стенами штаб-квартиры на Бейкер-стрит работа УСО не получала высокой оценки. Эм-ай-6[4] и другие традиционные правительственные агентства негодовали, считая, что диверсии УСО подготовлены непрофессионально и ставят под угрозу срыва их собственные секретные операции. К тому же успешность работы УСО трудно было соизмерить в количественном выражении – как в силу их засекреченности, так и потому, что их эффективность невозможно было объективно оценить до высадки союзных войск на европейском континенте. А в последнее время управление преследовали неудачи: провалы агентов следовали один за другим. Неужели масштабность операций сделала их заложниками собственного успеха? Или причина крылась в чем-то совсем ином?

Директор повернулся к Элеоноре, которая внезапно оказалась в роли добычи, привлекшей внимание льва.

– Тригг, в чем дело, черт возьми? Агенты плохо подготовлены? Допускают ошибки?

Элеонора была немало удивлена. В УСО она пришла работать секретарем вскоре после создания организации. Ей стоило немалых трудов заполучить это место: она была женщиной, да к тому же еще и полькой по национальности – польской еврейкой. Мало кто считал, что она вправе служить здесь. Нередко она сама удивлялась тому, что ей, уроженке маленькой деревушки близ Пинска, удалось пробиться в коридоры власти в Лондоне. Но она убедила Директора дать ей шанс и, благодаря своим знаниям и профессионализму, пристальному вниманию к малейшим деталям и энциклопедической памяти, завоевала его доверие. На протяжении всех лет службы в УСО ее должность и жалованье оставались неизменными, но теперь она скорее исполняла обязанности советника. Директор требовал, чтобы во время совещаний она сидела не на дальнем конце стола вместе с другими секретарями, а по правую руку от него. (На этом он настаивал, подозревала она, отчасти потому, что был глуховат на правое ухо, в чем он больше никому не признавался. И после совещаний она всегда при закрытых дверях представляла ему полный отчет о рассмотренных вопросах, дабы он что-нибудь не упустил.)

Однако сегодня Директор впервые предложил ей высказать свое мнение при других.

– При всем уважении, сэр, дело не в плохой подготовке или в плохом исполнении. – Элеонора вдруг остро осознала, что к ней прикованы взгляды всех присутствующих в комнате. Она гордилась своей способностью сохранять неприметность в управлении, привлекать к себе как можно меньше внимания. Но теперь с нее, так сказать, сдернули покрывало, и мужчины смотрели на нее с откровенным скептицизмом.

– А в чем? – спросил Директор. Выдержкой он никогда не отличался, а сейчас его терпение и вовсе было на исходе.

– В том, что все наши агенты – мужчины. – Элеонора тщательно подбирала слова, не позволяя ему торопить себя. Она стремилась донести до него свою мысль в наиболее корректной мягкой форме, чтобы не обидеть. – Во французских городах почти не осталось молодых мужчин. Они либо призваны в ЛФВ[5], либо служат в ополчении коллаборационистского режима Виши, либо сидят в тюрьмах за отказ служить в них. Поэтому наши агенты сразу бросаются в глаза.

– И что же прикажете делать? Пусть уходят в подполье?

Элеонора покачала головой. Агенты не могут прятаться. Чтобы добывать информацию, они должны взаимодействовать с местным населением. Источник наиболее ценных сведений – повседневные наблюдения обычных граждан: официантка в Лотреке подслушала болтовню подвыпивших офицеров; жена фермера заметила изменения в расписании поездов, что катили мимо полей. К тому же агентам необходимо налаживать контакты с reseau – участниками местных сил Сопротивления, чтобы поддержать их усилия в борьбе с немецкими оккупантами. Нет, агенты «Сектора Ф» не могут действовать, прячась в подвалах и пещерах.

– Как же быть? – напирал Директор.

– Есть еще один вариант… – Она запнулась под его взглядом, в котором сквозило нетерпение. Элеонора не имела привычки лезть за словом в карман, но ее предложение было столь дерзким, что она боялась его озвучить. Она сделала глубокий вдох. – Посылать женщин.

– Женщин? Не понимаю.

Эта идея возникла у нее несколько недель назад, когда она наблюдала, как одна из девушек в центре связи быстро и уверенно декодировала сообщение, поступившее от агента, который действовал на территории Франции. Какие таланты пропадают впустую, подумала тогда Элеонора. Ей бы передавать сообщения из-за линии фронта. Идея эта была столь чужеродной, что несколько дней никак не могла созреть в голове у Элеоноры. Она не собиралась излагать сейчас свою полусформировавшуюся мысль, но пришлось – как-то само собой получилось.

– Да. – Элеонора слышала истории про женщин-агентов, хитрых оперативниц, которые работали в одиночку на востоке, передавая сообщения, устраивая побеги военнопленных. Такие случаи имели место и в Первую мировую войну; возможно, тогда их было даже куда больше, чем многие полагают. Но вот разработка официальной программы по подготовке и внедрению в стан врага агентов-женщин – это нечто совсем иное.

– И что они будут делать? – спросил Директор.

– То же, что и мужчины, – ответила Элеонора, внезапно раздосадованная тем, что она вынуждена объяснять очевидное. – Работать курьерами. Передавать сведения по рации. Вооружать партизан, взрывать мосты. – На внутреннем фронте женщины взяли на себя самые разнообразные роли, не только работая медсестрами и служа в частях местной обороны. С таким же успехом они могли бы быть и агентами. Почему это так трудно понять?

– Женский сектор? – подал голос Майклс скептическим тоном.

Проигнорировав его реплику, Элеонора посмотрела прямо в лицо Директору.

– Подумайте об этом, сэр, – сказала она. По мере того, как выдвинутая ею идея крепла в ее сознании, росла и ее убежденность в собственной правоте. – Молодых мужчин во Франции раз-два и обчелся, а женщины всюду. На улицах, в магазинах, в кафе. Что касается женщин, которые уже работают здесь… – Элеонора помедлила, размышляя об операторах радиосвязи, которые неутомимо трудились в УСО. В своей области они были безупречны: обладали необходимыми навыками и знаниями, были всецело преданы делу, которому служили. Но в силу тех же самых качеств, благодаря которым они слыли непревзойденными профессионалами, на роль разведчиц они были непригодны. Они слишком вжились в свой образ – из таких хороших оперативниц не подготовишь; к тому же они видели и знали слишком много, чтобы забрасывать их в стан врага. – Они тоже не подойдут. Нужно набирать свежие кадры.

– Но где мы их найдем? – спросил Директор, по-видимому проникаясь ее идеей.

– Там же, где находим мужчин. – Действительно, у них не было кадрового резерва оперативников. – Будем искать среди военнослужащих женской вспомогательной службы, корпуса медсестер, в университетах и профессиональных училищах, на фабриках и на улицах. – По анкетным данным невозможно определить, что вот этот человек станет идеальным агентом, и дипломы разведчиков тоже нигде не выдают. При подборе агентов зачастую руководствуются интуицией. – Будем подбирать такие же кандидатуры – находчивых, умеющих приспосабливаться, в совершенстве владеющих французским, – добавила Элеонора.