Рука в перчатке

Шесть часов спустя, в одиннадцать, Дол Боннер сидела на диванчике у окна своей спальни с чашкой горячего чая в руках и смотрела на залитую солнцем лужайку.

Дол пришла к выводу, что у нее нет безопасного окольного пути; ни единого луча света в конце туннеля. Придется или перепрыгнуть через пропасть, или сдаться. Был один шанс, но, когда около десяти утра двое полицейских привезли де Руда назад в Берчхейвен, освободив из-под стражи, шанс этот улетучился прямо на глазах. Не успев выйти из автомобиля, де Руд тотчас же потребовал встречи с Мартином. Де Руда, похоже, не слишком задели ночные треволнения, и он отнюдь не выглядел сломленным.

Шервуд, отбывший на рассвете, снова вернулся, как и Бриссенден. Сейчас они общались в игральном салоне с Леном Чисхолмом, известившим полицейского за дверью спальни о своем пробуждении скорбной чередой заунывных стонов. Инспектор Кремер уехал.

Дол так и не ложилась спать. Голова была как в тумане, и залитая солнцем лужайка казалась пейзажем из кошмарного сна: с виду веселая и яркая, она таила в себе нечто неуловимо зловещее и пугающее. Да и в мозгах была полная каша. Дол все понимала, но ничего не могла с этим поделать. Она не могла просто лечь и уснуть. Сперва нужно было перепрыгнуть через пропасть. Дол отчетливо осознавала, что нужно, все эти мучительные часы, когда пыталась уклониться, отпрянув от края. Это началось после того, как она услышала рассказ де Руда в салоне для игры в карты. Он подтвердил то, что прежде было лишь невероятной гипотезой. Поэтому не было ничего удивительного, что Дол не удалось сомкнуть глаз. И среди прочего больше всего ее мучило осознание несомненного факта, что, если бы она пошла к Циммерману с имеющейся у нее информацией в десять вечера, а не стала бы тянуть до двух часов ночи, он остался бы жив и все было бы уже позади.

А теперь не к кому было идти, ведь Циммермана убили, отчего положение становилось еще более отчаянным.

Дол рассмотрела возможность предоставить имеющиеся у нее факты и догадки Шервуду, и пусть сам разбирается. Однако, судя по его методам, он вряд ли справится со столь деликатным делом, к тому же безотлагательным. Она подумала о том, чтобы атаковать де Руда, вооружившись любыми имеющимися под рукой средствами, и тут же отбросила мысль как абсолютно безнадежную. Дол снова вернулась к идее разоблачить Джанет, но поняла, что нет смысла и пытаться. Один неверный шаг – и все пропало. Ведь когда она, Дол, предъявит то, что ей известно, противник, движимый отчаянием, пустит в ход все имеющиеся уловки, чтобы укрепить линию обороны, если не взорвать ее заранее.

Наконец Дол решилась. В голове по-прежнему стоял туман, тем не менее девушка была непоколебима. Она совершит прыжок. Другого выхода просто-напросто не имелось.

Дол допила чай, подошла к зеркалу, вгляделась в свое отражение и пробормотала:

– Выглядишь как дерьмо на берегу после отлива. Да и чувствуешь себя примерно так же.

Она причесалась, припудрила лицо, немного покусала губы, оказавшись от помады, направилась к стоявшему на столе кожаному чемоданчику, открыла его, отстегнула от крышки пистолет «холком» и, проверив, заряжен ли он, положила в сумочку. С сумочкой под мышкой она вышла из комнаты, спустилась по лестнице и сказала полицейскому в холле, что хотела бы поговорить с Шервудом. Полицейский скрылся в салоне для игры в карты и, вернувшись через секунду, сообщил, что можно войти.

Проигнорировав Лена Чисхолма, сидевшего уныло подперев голову рукой, а также Бриссендена, еще более свирепого, чем всегда, Дол обратилась к прокурору:

– Я хочу немного прогуляться с Мартином Фольцем. Говорю это на случай, если ваши люди получили указание не выпускать никого из виду, что меня сейчас не устраивает. Я должна пообщаться с ним тет-а-тет. Я потом расскажу вам, если моя задумка удастся.

– А что за задумка такая? – Шервуд смотрел на Дол без особого энтузиазма. – Советую рассказать обо всем прямо сейчас.

– Нет, прямо сейчас не могу. Может, не о чем будет рассказывать. Мы с ним никуда не сбежим. Останемся в Берчхейвене. Можете мне поверить. И я точно не задушу его.

Окружной прокурор оценивающе посмотрел на Дол и в конце концов пожал плечами:

– Дерзайте. Но только не покидайте пределы поместья.

– Сообщите об этом вашим людям, пожалуйста.

Шервуд повернулся к сержанту:

– Квилл, ты слышал? Передай ребятам, что Фольц и мисс Боннер собираются прогуляться и не хотят, чтобы им мешали.

Сержант вышел, Дол – следом за ним.

Расспросив полицейского, дежурившего в холле, Дол отправилась в оранжерею, где и нашла Мартина с Сильвией. Мартин лежал на диване в нише, Сильвия, склонившись над ним, гладила его по лбу, нежно касаясь кончиками пальцев. Увидев Дол, она тотчас же остановилась, посмотрев на подругу безрадостными, усталыми глазами. Мартин перевернулся и сел.

– Новости есть?

– Нет, Раффрей. – Дол была немногословна. – Хорошо, когда у мужчины есть ангел-хранитель. Впрочем, я собираюсь украсть у тебя Мартина. Мне в голову пришла одна мысль, которую я хочу с ним обсудить.

– Я ничего с ним не обсуждаю. Он отказывается что-либо обсуждать.

– Мне он наверняка не откажет. Правда, Мартин?

– Конечно, – неохотно согласился Мартин. – Выкладывай.

– Не здесь, – покачала головой Дол. – Все, я тебя увожу. Хочу побеседовать тет-а-тет. Пошли.

Сильвия вскочила с дивана, поджав губы:

– Я подозревала… что-то случилось. Когда у тебя такой вид, это не к добру. Дол, я больше не могу! Не понимаю, как остальные выдерживают! А ты вся такая из себя чертовски таинственная…

– Я отнюдь не таинственная. А всего-навсего хочу немного пройтись с Мартином. Нужно кое о чем с ним посоветоваться. Да и твое постоянное сюсюканье совсем не полезно для его нервов. Кстати, тебе тоже не помешало бы хоть чем-то заняться. Чем угодно. Ступай на кухню и испеки пирог. Пошли, Мартин.

В конце концов Дол удалось увести Мартина. Сильвии оставалось лишь удивленно смотреть им вслед. Вместо того чтобы сразу выйти в сад, Дол повела Мартина через боковой холл, а оттуда – на восточную террасу, щедро залитую солнцем, впрочем как и расстилавшийся перед ними широкий склон.

– Давай прогуляемся здесь. – Дол пошла не по дорожке, а прямо по траве.

Шедший рядом Мартин ворчливо заметил:

– Мне не хочется уходить далеко от дома. Здесь тут же появится один из этих треклятых копов.

Дол в ответ лишь что-то невнятно буркнула. Но, сделав шагов пятьдесят, не больше, Мартин, резко остановившись, спросил:

– Куда это ты направляешься? Я вовсе не хочу туда идти.

Дол повернулась к нему лицом:

– Это самое тихое место. Лужайка возле пруда. Копы за нами не пойдут. Считается, что я им помогаю. А мне не хотелось бы, чтобы нас подслушивали.

Мартин упрямо покачал головой:

– Здесь тебя тоже никто не услышит. Что ты собираешься обсудить?

– Да брось, Мартин! – стояла на своем Дол. – Ты всегда такой галантный. Я хочу поговорить с тобой на лужайке. Не сочти это капризом. Если бы я захотела, тебя отконвоировал бы туда наряд полиции. Я пользуюсь у них авторитетом с тех пор, как нашла перчатки. Но я хочу, чтобы мы остались вдвоем.

Дол думала, что говорит с улыбкой, она была в этом почти уверена, но сердце тем не менее предательски колотилось. Нельзя выдать себя раньше времени. Нужно сделать все правильно, а иначе ничего не получится. Дол отлично знала, что Мартин может в любой момент развернуться и пойти к дому. Но если ее улыбка казалась именно такой, как ей хотелось изобразить, быть может, Мартин и не уйдет… Дол решительно повернулась и направилась вниз по склону.

Мартин продолжал идти рядом. Дол отчаянно хотелось, чтобы сердце перестало так громко стучать; хладнокровие ей сейчас явно не помешало бы. Они прошли мимо пруда, обогнули его… и попали в заросли кизильника. Наклонились, чтобы пройти под низкорастущим ветвями… и очутились на той самой лужайке.

– Ты ведь здесь не был с тех пор, как это случилось, да? – спросила Дол и, показав на кизиловое дерево, добавила: – Вот дерево, на которое была намотана проволока. На эту самую ветку. А вот скамейка, которую перевернули. Копы поставили ее на место. Ой, а это что такое?! Наверное, они вбили эти колышки показать, как лежала скамейка. – Дол села на скамью и вздрогнула. – Здесь не так уж и холодно. Это просто так кажется, когда уходишь с солнышка и попадаешь в такую жуткую темень. Садись, Мартин. Не стой с таким видом, будто вот-вот дашь деру. Мне действительно нужно тебе кое-что сказать.

Мартин неохотно сел на другой край скамьи, подальше от Дол, и капризно сказал тем тоном, который Сильвия обычно называла фальшивым:

– Ну ладно, говори.

Дол на него не смотрела. Интуиция подсказывала ей, что сейчас этого лучше не делать. Вперив взгляд в траву у него под ногами, она произнесла как можно более небрежно:

– Я хотела поговорить с тобой о признании. Люди по-разному признаются в некоторых вещах. Совершенно различных вещах. Они каются в грехах священнику и в нанесенных обидах – серьезных и не очень – женам, мужьям, матерям и друзьям, ну и, конечно, признаются в совершенных ошибках или потому, что им приходится, или по велению совести. Похоже, это инстинкт такой, причем иногда настолько сильный, что становится непреодолимым. Согласен?

Дол посмотрела на Мартина – тот явно не собирался отвечать. Он, казалось, оцепенел и, затаив дыхание, не сводил с нее глаз. Тогда она продолжила:

– Инстинкт это или нет, но я сомневаюсь, что кто-то захочет признаться в чем-то серьезном без веской причины. Священнику исповедуются, чтобы получить отпущение грехов. Полицейским признаются, чтобы они перестали бить. И так далее и тому подобное. Хотя, полагаю, самая распространенная причина признания в содеянном – желание скинуть невыносимую тяжесть вины, которая терзает душу. Возможно, мое объяснение выглядит слишком примитивным. Был бы жив Стив Циммерман, он обосновал бы мою теорию с помощью психологических терминов, но я этого не умею. Но в любом случае именно это я и хотела с тобой обсудить: различную мотивацию признания. Я, естественно, не настолько глупа, чтобы рассчитывать, что ты сломаешься и признаешься мне после нашей беседы. Вот потому-то я и говорю, что должна быть веская причина.

Мартин шумно задышал, и Дол увидела, что он пытается улыбнуться.

– Скорее, я за, чем против. Итак, ты признаешься мне, а я признаюсь тебе. Спорим, у тебя на это уйдет куда больше времени, чем у меня. – Внезапно его голос снова стал капризным. – Какого черта нужно было тащить меня сюда, чтобы говорить о признаниях?! Я ведь не священник.

– Я привела тебя сюда, чтобы объяснить, почему ты должен признаться. – Дол выдержала взгляд Мартина, ее пальцы еще крепче вцепились в зажатую под мышкой сумочку. – У тебя нет другого выхода. Тут много различных причин, но основная – то, что тебе крупно не повезло. Именно это тебя и выдало. Конечно, я имею в виду Джанет, которая нашла перчатки.

– Что за ерунду ты несешь, черт побери?! – Мартин явно хотел изобразить благородное негодование, но получилось не слишком убедительно, как-то неестественно, но надеть на лицо маску негодования Мартину вполне удалось. – И по-твоему, это смешно? Джанет не находила перчатки. Их нашла ты.

Дол покачала головой:

– Перчатки нашла Джанет. Разве тебя не удивляло, с какого перепугу кому-то понадобилось запихнуть перчатки в арбуз? Конечно удивляло. Но ты наверняка знал, что это Джанет. Никто другой не стал бы этого делать. – Дол положила сумочку на колени, открыла ее, сунула туда руку, словно собираясь что-то достать, и застыла в таком положении. Она проделала все эти манипуляции, по-прежнему не сводя с Мартина глаз. – А теперь я объясню, что тебя выдало. Обнаружив арбуз, я сняла с него отпечатки пальцев. Они совпали с отпечатками Джанет. Значит, это она спрятала перчатки. Тогда я отправилась к Джанет, и она объяснила, что увидела перчатки под сфагнумом в розарии, узнала в них твои и унесла к себе в комнату. И когда после убийства ее отца у всех присутствовавших проверили руки и речь зашла о перчатках, Джанет осмотрела перчатки и обнаружила на них следы от проволоки. Она не считала тебя убийцей и не хотела, чтобы из-за перчаток на тебя пало подозрение. Примерно так она мне все объяснила. А кроме того, ей было бы неловко говорить, почему она спрятала перчатки у себя в комнате. – Дол незаметно сжала рукоять лежавшего в сумочке пистолета. – Однако вчера днем выяснилось, что перчатки были куплены в субботу. Джанет могла их видеть лишь в субботу днем в кармане твоей куртки на стуле в прихожей. Впрочем, даже и это совершенно невозможно, потому что Джанет находилась в розарии и не встречалась ни с тобой, ни с кем-либо другим. Ее утверждение, что она узнала твои перчатки, – откровенная ложь. А вот все ее действия – то, что она унесла перчатки к себе в комнату, а позже спрятала в арбузе, – можно объяснить только тем, что она точно знала, кто хозяин перчаток. Никого другого, кроме тебя, она не стала бы выгораживать. Но как она могла узнать, что перчатки твои? Есть только одно объяснение. Она, должно быть, видела, как ты прятал их в розарии. Когда ты их прятал, ты ведь и не подозревал, что Джанет в орешнике, да? Она там была. Хотела посмотреть на птичку. Джанет увидела, как ты роешься под розовым кустом, а когда ты ушел, решила проверить, что там такое.

Дон внезапно вытащила из сумочки руку с пистолетом и заявила прямо в лицо Мартину:

– Мартин, послушай меня. Если нужно будет, я могу и выстрелить из этой штуки. Я тренировалась. И не надейся, что не смогу. А пистолет я показываю затем, чтобы у тебя не возникло желания поступить со мной так, как ты поступил со Сторрсом и Циммерманом. Я не стану тебя убивать без крайней необходимости, но дырку в тебе проделаю обязательно, а ты, как мне известно, совершенно не переносишь боли. Поэтому предупреждаю: никаких резких движений!

Мартин перевел глаза с пистолета на лицо Дол. Она привыкла видеть эти глаза обиженными, жалобными, насмешливыми, но никогда такими жуткими: они стали похожи на круглые твердые окатыши, состоящие из страха и ненависти. И Дол, потрясенная этой жуткой метаморфозой, невольно содрогнулась. А когда Марин заговорил, его голос тоже стал совершенно чужим:

– А ну-ка, убери эту штуку! Убери эту штуку, тебе говорят!

– Не двигайся! – Дол положила руку с пистолетом на скамью. – Похоже, ты хочешь вскочить и убежать. Не советую этого делать. Или я буду стрелять. – Дол, сделав над собой усилие, продолжала смотреть в его жуткие глаза. – А теперь позволь мне рассказать до конца о Джанет и перчатках. Я не знаю, подозревал ты, что перчатки унесли из розария, или нет. Возможно, ты старался держаться подальше от сада, чтобы сказать, если перчатки все-таки обнаружат, что они исчезли из кармана куртки. Что было куда надежнее, чем попытаться унести их из розария и уничтожить. Ты, должно быть, здорово удивился, узнав, что перчатки нашли в арбузе. Я смотрела на тебя, когда ты услышал эту новость. Твоей выдержке можно позавидовать! Поэтому сейчас я не стану рисковать и нажму на спусковой крючок, если только попробуешь дернуться. Что касается Джанет, то, увидев, как ты прячешь перчатки еще в субботу вечером, она сразу поняла, что это ты убил ее отца. Не стану утверждать, будто понимаю ее. Хотя любовь зла, а Джанет от тебя без ума. Бог его знает, зачем она так поступила. Возможно, она не верит в возмездие, а возможно, пожертвовала дочерней любовью во имя другой любви. Или может, она рассчитывала впечатлить тебя своим рассказом о том, что совершила ради твоего спасения. Впрочем, не имеет значения.

Итак, еще вчера днем я поняла, что ты убил Сторрса. Но, даже поняв, кто убийца, я не могла в это поверить, потому что не находила мотива для убийства. Знала, что какой-то мотив должен быть, но не видела ни одного сколько-нибудь правдоподобного. Хотя все остальное сходилось: у тебя были перчатки и была возможность, так как никто, кроме преданного тебе душой и телом де Руда, точно не знал, в котором часу в субботу днем ты появился в Берчхейвене. Однако мотива по-прежнему не было, даже намека на мотив. Первую подсказку я получила вчера днем, когда Сильвия сообщила, что Циммерман сделал ей предложение. Меня поразили две вещи: во-первых, что он захотел жениться на Сильвии, а во-вторых, что он не хотел, чтобы она выходила за тебя. Но почему? Допустим, он уже давно тайно влюблен в Сильвию и молчал, чтобы не потерять друга. Тогда почему он так резко передумал, решив во что бы то ни стало расстроить вашу помолвку? Потому что, возможно, знал, что именно ты убил Сторрса? Не исключено. Но как он мог узнать и, самое главное, почему ты это сделал? Но затем я подумала: тот факт, что Стив сделал Сильвии предложение именно вчера днем, отнюдь не доказывает его страстного желания помешать тебе жениться на Сильвии. Быть может, он принял такое решение месяц, или неделю, или день назад и только ждал подходящего случая. Или, возможно, приняв решение, он сделал еще один шаг: решил обсудить сложившиеся обстоятельства с опекуном Сильвии. И действительно, в субботу утром Циммерман отправился в офис к Сторрсу, чтобы поговорить на весьма необычную тему, судя по тому, что Стив сказал Сильвии, столкнувшись с ней в коридоре, и по его явному нежеланию объяснять причину столь неожиданного визита. Теперь понимаешь, как я пришла к подобному выводу? Теперь понимаешь, почему меня натолкнуло на эту мысль предложение руки и сердца, которое Стив сделал Сильвии?

Нет ответа. Дол избавилась от необходимости выносить ужасный взгляд жутких глаз Мартина, потому что она их уже не видела. Мартин сидел, наклонив голову, вцепившись руками в край скамьи и монотонно раскачиваясь туда-сюда, словно метроном. Тем не менее Дол пристально следила за каждым его движением.

– Прошлым вечером я попыталась сложить кусочки головоломки и попробовала следующую версию. Циммерман решил, что ты не должен жениться на Сильвии. Он отправился к Сторрсу и так ему и заявил, объяснив почему. Похоже, Стиву удалось убедить Сторрса, поскольку тот сказал Сильвии, что готов убить кого-то голыми руками, хотя и не уточнил, кого именно, решив отложить тяжелый разговор на вечер в Берчхейвене. А когда ты пришел ко мне в агентство и узнал, что Сильвия столкнулась у кабинета Сторрса с Циммерманом, который вел себя крайне странно, ты понял, что Стив все рассказал Сторрсу – уж не знаю, что конкретно. Затем в три часа дня ты в компании Сильвии и Лена приехал к себе в поместье. Там тебя уже ждал Циммерман. Вы с ним удалились в твою комнату, и он подтвердил твои опасения. Он действительно все рассказал Сторрсу. Ты понял, что потерял Сильвию и вдобавок ее состояние. Я иногда задавала себе вопрос, что ты любишь больше: Сильвию или ее деньги? Думаю, ты сам не знаешь. Итак, единственным выходом было убить Сторрса. Что ты и сделал. Ты не сомневался, что Циммерман, узнав об убийстве, догадается, кто виноват. Однако ты свято верил, что твой старинный друг не станет тебя разоблачать. Не захочет, чтобы тебя приговорили за убийство. Не удивлюсь, если Циммерман в тот вечер обещал молчать, потребовав взамен отказаться от Сильвии. Это было бы логичным. Согласен? Интересно, ты отказался? Я не знаю. Так или иначе, вчера днем Циммерман попросил Сильвию выйти за него замуж, и той же ночью ты его убил.

Итак, вчера я собрала воедино все кусочки головоломки и наконец в два часа ночи решила пойти к Циммерману и, предъявив ему факты, добиться правды. Я надеялась припереть его к стенке. Но, когда я вошла в его комнату, он был уже мертв. Все, естественно, вписывалось в общую картину. Я оказалась права. Однако моя готовность действовать созрела слишком поздно, чтобы спасти Циммермана. А кроме того, существовала еще слабая возможность, что убийство совершил страстно преданный тебе де Руд. Однако я отбросила эту версию, услышав сегодня утром его показания Шервуду, из которых стало понятно, что он не знал об убийстве Циммермана, причем не потому, что он так утверждал, а потому, что он сказал, будто слышал, как Циммерман запер изнутри дверь. Если бы он убил Циммермана, то наверняка знал бы, что дверь была незапертой, да и вообще ему не имело никакого смысла кормить нас сказками. А значит, де Руд сказал правду. Он действительно слышал, как Циммерман запер дверь. В таком случае ты наверняка прятался в комнате Стива, когда туда приходил де Руд. Ты слышал их разговор и понял, что де Руд был в твоей комнате, но тебя там не нашел. И чтобы объяснить свое отсутствие, состряпал историю о походе на кухню за содой. Возможно, ты действительно ходил на кухню, но только в другое время. Ведь тогда ты прятался в комнате Циммермана. Ждал, когда он уснет, чтобы накинуть ему на шею шнур от лампы. Полагаю, ты рассчитывал, убив Циммермана, решить все свои проблемы. Не так ли? Ты рассчитывал, что, если он обретет вечный покой, никто не обнаружит мотив для убийства Сторрса. А нет мотива, нет и подозрений, не говоря уже о доказательствах. Все верно? Ты ведь думал именно так?

Фольц перестал раскачиваться, хотя по-прежнему сидел с опущенной головой, не глядя на Дол. Тем не менее он явно не сник от отчаяния. Судя по тому, как вздымалась его грудь, он к чему-то готовился, к чему-то такому, что требовало воздуха – воздуха и все больше кислорода для бурлящей крови. Нет, он, конечно, не сник, но при этом не пошевелился и ни слова не произнес.

Дол слегка пододвинулась. Незаметно для Фольца она схватилась левой рукой, скрытой складками юбки, за край скамейки, причем так крепко, что ногти впились в дерево, после чего отрывисто и резко заявила:

– Мартин, не надейся, что сможешь отмолчаться! Прежде чем мы уйдем, тебе придется кое-что мне рассказать. А точнее, что такого страшного Циммерман рассказал о тебе Сторрсу в субботу утром. Мне необходимо знать. Именно это я и имела в виду, когда говорила о признании. Но тебе не нужно признаваться в других грехах, они мне уже известны. Так что это было? – (Никакой реакции.) – Да брось! Я все равно узнаю. – (Тишина.) – Тогда посмотри сюда. Впрочем, не хочешь, не смотри. У меня ствол, в нем шесть патронов. Мне тебя нисколечко не жаль – и не потому, что ты убийца, а исключительно из-за Сильвии. Мне нет нужды это объяснять. Ты отлично знаешь, как я отношусь к Сильвии. Вот потому-то у меня нет к тебе ни капли жалости. Когда я тебя сюда привела, то была морально готова пойти даже на крайние меры. И можешь не сомневаться, моя рука не дрогнет. Ты в любом случае расскажешь мне, что Циммерман сообщил Сторрсу. В противном случае я в тебя выстрелю. Я хороший стрелок. И не стану тебя убивать. Но легко продырявлю тебе голень или лодыжку, не сходя с этого места. Естественно, сразу сбегутся люди. Я сообщу Шервуду все, что знаю. Скажу, ты напал на меня и мне пришлось стрелять для самозащиты. Тогда они займутся тобой. Шервуд, Бриссенден и остальные. Уж они-то наверняка выбьют из тебя правду…

Мартин наконец пошевелился, конвульсивно отпрянув от Дол. Но он смотрел не на нее, а на направленный на него ствол, затем поднял глаза на Дол:

– Будь ты проклята! – Это была ярость, вызванная постоянным страхом, бессильным отчаянием, глубоко проникшим в плоть и кровь. – Ты не посмеешь!

– Еще как посмею! Так что сиди смирно и не рыпайся. – Теперь Дол не сомневалась, хотя до этого момента и колебалась, что сможет выстрелить. Она была холодна как лед и непоколебима. – Я знаю, ты не переносишь физической боли. А я собираюсь тебе ее причинить. Если пуля заденет кость, будет ужасно больно. Я всего в шести футах от тебя. Итак, считаю до двадцати. Предупреждаю: дернешься – и я стреляю. – Дол подняла пистолет. – Раз… два… три… четыре…

На счете «двенадцать» Мартин в ужасе закричал:

– Остановись! Не надо!

– Тогда говори! Живо!

– Но позволь мне… Боже правый, позволь мне…

– Говори!

– Я… Я… Опусти пистолет!

Дол положила руку с пистолетом на скамью:

– Говори!

– Я… – (Дол было труднее встретить его взгляд, нежели нажать на курок, тем не менее она не отвела глаз.) – Много лет назад… была убита девочка. С ней ничего такого не сделали… только… только убили. – Мартин перевел дух. – Стив знал об этом. Меня никто не заподозрил. С какой стати? Я тогда был маленьким мальчиком. Девочку задушили проволокой. Стив знал, что я убивал мелких животных… Я ничего не мог с собой поделать, это было сильнее меня, поверь! Я должен был видеть, как они… – Мартин содрогнулся и замолчал.

Дол безжалостно потребовала:

– Продолжай! Не о том, что было когда-то. О том, что произошло здесь.

– Не о чем рассказывать… разве что о Стиве. Когда были задушены фазаны, он догадался, что это моих рук дело. Он обсудил со мной ситуацию. Мы с ним часто обсуждали… психологические проблемы. А потом он познакомился с Сильвией. Я ничего не замечал… сперва… Но примерно месяц назад он велел мне оставить Сильвию. Уйти прочь. Я отказался. Боже правый, Дол, разве я мог оставить Сильвию?! Разве я мог…

– Я не знаю. Кончай с лирикой. Продолжай.