Свободные

– Боже.

Закатываю глаза и пару раз глубоко выдыхаю. Три месяца. Всего три месяца, и я буду свободна. Беру одежду и пулей бегу в ванную. В свою ванную. Помимо гигантской гардеробной к спальне примыкает ванная комната, и вчера я неприлично долго стояла на пороге, соображая, потому что раньше не видела ничего подобного. И меня пугала отнюдь не цена белоснежных, мягких табуретов, а то, что я прожила почти восемнадцать лет, но никогда еще не сталкивалась лицом к лицу с подобными условиями.

Втираю в кожу какой-то приятный, густой гель, становлюсь под грубые, горячие струи воды и жду, когда тело будет полностью чистым. Помещение наполняется паром. Становится жарко. А я все жду и жду, и думаю уже не о мыле, не о шампуне, а о предательстве, которое совершила. Смоется ли оно одновременно с грязью? Недовольно закрываю кран и вырываюсь на свободу. Обматываю тело полотенцем и мысленно повторяю: у тебя нет выхода. Ты должна жить здесь. Ты должна смириться с тем, что бежать некуда. Я поднимаю взгляд и вижу себя в зеркале, окруженную этой расписной плиткой, ароматическими маслами, тусклыми, круглыми лампами, и замираю: на такую жизнь не соглашаются, о такой жизни мечтают. Шелковые простыни, дорогая школа, неприлично богатый отец – все это не наказание. Все это походит на щедрый подарок свыше, который заставляет меня чувствовать вину и стыд перед мамой.

Надеваю блузку, потом сарафан. Он немного велик в бедрах, но я не обращаю внимания. Какая разница. Расчесываю мокрые волосы. Они становятся прилизанными, и выгляжу я наверняка ужасно нелепо, но опять-таки: и что с того? Если мне все же и предстоит жить здесь, то я попытаюсь не придавать ничему огромного значения. Пусть все будет как будет.

Я спускаюсь на первый этаж, нервно поправляя ворот блузки. Вижу Сашу – он тоже одет в нелепый, клетчатый костюм и теребит красный галстук. Надеюсь, он будет рядом, когда дети богатых снобов решат разорвать меня на кусочки. Хотя, стоп. Какая разница.

– Школа – это обязательный пункт, Зои, – внезапно говорит Константин. Он появляется из ниоткуда и припечатывает меня к месту серьезным, деловитым взглядом. – Прости, но так надо. В нашем лицее каждый день – определенная стоимость. Директриса согласилась принять тебя, но намекнула на безупречную посещаемость, что значит, ты должна идти на учебу уже сегодня, а не через несколько дней, после того как привыкнешь к обстановке.

– Я поняла.

– Саша поможет тебе.

– Хорошо.

– Занятия до четырех. За вами приедет машина. Если хочешь, мы можем встретиться в городе. У меня перерыв с пяти до половины седьмого. Обсудим наши… – он мнется и хмурит лоб, – наши отношения.

Не могу сказать, что мне не терпится поговорить с этим человеком о его прошлом. Но любопытство перевешивает гордость, и я киваю. Ради мамы я должна знать правду. Должна во всем разобраться. Мы смотрим друг на друга чуть дольше положенного, а затем Константин откашливается и провожает нас до двери. Саша выходит первым. Плетется к машине, а я так и стою на пороге, не понимая, что делаю, зачем на мне этот дурацкий наряд и отчего сердце так бешено бьется.

– Прости, если что-то не так, – неожиданно говорит этот человек, и я недоуменно оборачиваюсь. Он стоит в углу, и правую часть его лица освещает утреннее, неяркое солнце. Вторая же половина темная. И почему-то я думаю о том, что у каждого из людей есть добрая и злая сущность. Какой же он – мой отец? Чего в нем больше: хорошего или плохого? Он так заинтересованно на меня смотрит и выглядит действительно порядочным мужчиной. Но что же с ним произошло семнадцать лет назад? Почему он бросил маму, почему не позаботился о ней, почему отпустил? Неужели наше поведение оправдывает отнюдь не наш характер, а всего лишь обстоятельства? Какими же тогда мы жалкими, должно быть, выглядим со стороны.

– Зои, я правда не знаю, как себя вести. Я не был тебе отцом. Но сейчас именно я обязан о тебе заботиться.

– Не обязаны.

– Обязан. И я прошу тебя помочь мне в этом. Не отталкивай меня, слышишь? Давай хотя бы попробуем узнать друг друга.

– Я же согласилась встретиться, – смущенно пожимаю плечами. – Что еще вам нужно?

– Ты понимаешь, о чем я.

И я понимаю. Однако не собираюсь менять своего мнения. Вряд ли мы станем близкими людьми, вряд ли я приду к нему, когда мне будет плохо или страшно. И пусть биологически он мой родной отец, внутри я не ощущаю ничего, кроме страха перед чужим, неизвестным мне мужчиной, от которого на данный момент зависит мое будущее.

– Я опоздаю на учебу. – Я поправляю ремень сумки и с вызовом смотрю в эти похожие зеленые глаза. Если Константин считает, что все так просто, он сильно ошибается. – Увидимся после занятий.

Саша уже сидит в черной, тонированной машине. Он небрежно вытягивает ноги, кидает на меня косой взгляд и протяжно выдыхает. Видимо, понимает, что мне сейчас паршиво.

Автомобиль трогается с места, и меня припечатывает к креслу.

Интересно, как сильно эта школа отличается от той, где я училась раньше? Меня же отчислят, едва я открою рот на какой-нибудь заумной физике. Водитель резко поворачивает, и я в очередной раз ударяюсь спиной о сиденье.

– Он что, убить нас хочет?

– Просто спешит, – поясняет Саша. – Мы опаздываем, а за опоздания у нас санкции. Поверь, тебе лучше о них не слышать.

– Пережить бы этот день.

– Кстати, об этом. – Мне не нравится тон парня: какой-то неуверенный и виноватый, и поэтому я тут же перевожу на него взгляд. – Тот псих…

– Какой псих?

– Который хотел выпотрошить меня.

– Блондин с кошачьими глазами?

– Да-да! Именно он. Так вот. Он…

– Что? – тяну я и полностью поворачиваюсь к брату. Тьфу. К другу. Или не знаю к кому, в общем. – Что ты мямлишь. Говори нормально. Сейчас ты не пьян и не убегаешь от качков.

– Зои, он учится в нашем лицее.

– А я думала, хуже быть не может.

– Это ерунда на самом деле, – добавляет Саша и как-то нервно поправляет ярко-красный галстук. – Я учусь с ним всю жизнь, и столько же он планирует стереть меня в порошок. Но, как видишь, я цел и невредим.

– Ты говорил, что ты – труп, – недовольно напоминаю я. – Я помогла, потому что думала, что у тебя серьезные проблемы.

– Так и есть. Просто эти проблемы немного затянулись.

– Затянулись? Боже, да я ведь ему соврала, и он это понял. А эти лысые секьюрити рядом с ним… Что ты на самом деле натворил? Дело ведь не в рыжеволосой отличнице. Скажи честно.

– Пока рано говорить честно, – передразнивает меня Саша. – Все будет хорошо. Не бойся.

– Я и не боюсь.

– Тогда тем более не парься.

– Почему ты так говоришь? Это ведь опасно. В прошлый раз тебя сильно избили, ты был испуган, растерян. Неужели ты не понимаешь, что может произойти сегодня?

– Нет, Зои, это ты ничего не понимаешь, – резко отвечает парень, и я замираю. Понятия не имею, чем вызвала такую реакцию, но мне определенно становится не по себе. – Забудь.

– Но…

– Забудь, – твердо повторяет он. – Жаль, что я втянул тебя в это, но поверь мне на слово.

Возможно, я перешла черту, ведь в конце концов о Саше мне ничего не известно. И тем не менее интуиция подсказывает мне быть наготове: кто знает, что меня ждет.

Мы останавливаемся около кривого здания в стиле деконструктивизма, которое визуально отражает всю агрессивность и враждебность местных взглядов, и я тут же чувствую, как в тугой узел поочередно скручиваются мои органы: чего ожидать от учеников этой школы? Наверняка они такие же непростые и замысловатые, как и острые, титановые пики, тянущиеся к небу из кирпичного фасада. Саша хлопает дверцей, а я схожу с места только после нескольких громких вздохов и мысленного пинка под зад. В конце концов, чего именно я боюсь? Перемен? Людей? Осуждения? Нужно проще относиться к тому, что со мной происходит. Мне ведь многое пришлось пережить, не самое хорошее. После побоев некоторых маминых ухажеров, после поздних походов в клуб, разговоров со смердящими алкоголиками, танцовщицами, наркоманами – нынешнее состояние дел не должно внушать мне никакого ужаса. Вот только неясно, почему же так сильно хочется сорваться с места и броситься наутек.

За то время, пока мы доходим до огромных, стеклянных дверей, меня успевают осмотреть и отсканировать сотни любопытных взглядов. Я стараюсь не обращать на них внимания. Иду рядом с Сашей, но то и дело ловлю себя на мысли, что неосознанно сжимаю руки в кулаки.

– У нас есть правила, – говорит Саша по пути в кабинет директора, и я концентрируюсь на его голосе. – Прогулы – плохо. Форма – хорошо. Внеклассная деятельность – очень хорошо. Драки – я бы не советовал. Захочешь пустить слухи – дерзай, источник не найдут, уверяю. А вот если решишь выяснить с кем-то отношения – сто раз подумай. Последствия печальные и обычно обсуждаемые. Бурно обсуждаемые.

– Просто Беверли-Хиллз.

Саша усмехается, а я осматриваю огромные окна, которые украшают почти все стены школы. От этого мне кажется, будто я попала в бесконечный, светлый лабиринт из чьих-то лиц, отражений, зеркал. Удивительное зрелище. Свобода повсюду и одновременно нигде.

– Ты учишься здесь всю жизнь. – Это не вопрос, но Саша все же отвечает:

– Да. Сколько себя помню – постоянно тут.

– Удивительное пренебрежение к тому, что в глазах других делает тебя счастливчиком.

– Что именно? Окна? Алгебра? Итоговые экзамены? Или, может, ежемесячные сборища в актовом зале, где рассказывают, кто и когда прокололся?

– Видел бы ты мою прежнюю школу. Не выделывался бы.

– Да это не школа, а Колизей. Каждый день – борьба то с учителями, то со сверстниками.

– Везде так.

– Не везде. В обычных школах дети просто хотят быть лучшими. А в моей школе все рвут глотку за то, чтобы не стать худшим.

– Какая разница?

– Большая. Стремление развиваться или стремление пройтись по чужим головам? Я не знаю, как там – за пределами моей прочной скорлупы, – но у нас здесь сплошное соревнование. И цель – не стать победителем. Да, все хотят выиграть. Но еще больше все хотят выиграть у кого-то. Обойти кого-то. Унизить. Поразвлечься. Самоутвердиться за счет чьей-то неудачи, а не за счет собственной победы. Это напрягает.

Саша говорит так, будто действительно знает, в чем дело. Будто прошел через подобное, и не один раз. Поэтому я тихо спрашиваю:

– А ты к какому типу относишься?

– Угадай. – Он кривит подбитую губу. Едва ли крутой парень искал бы спасения посреди ночи в каком-то мотеле. – Если ты думала, что дружба со мной облегчит тебе жизнь, ты сильно ошибалась.

Саша улыбается, а я все равно вижу, как ему обидно. В чем он провинился? Почему-то я уверена: он не сделал ничего такого, что чуждо всем, кто учится в этой школе. В очередной раз поражаюсь тому, насколько жестоки именно дети. Они грызут друг друга похлеще взрослых, не имея на то никаких причин. А главное – им кажется, что они поступают верно.

– Я вообще-то о другом подумала, – бодро восклицаю я и на удивление просто сокращаю огромный, ледяной разлом между нами. Теперь наши руки соприкасаются, и Саша недоверчиво вскидывает брови. – Мне ловить нечего, о’кей, но вот ты можешь купаться в лучах моей славы.

Надеюсь, парень поймет мою шутку, и, к счастью, вижу, как он широко улыбается. Не хочу, чтобы Саше было плохо, пусть это и звучит нелепо. Мы едва знакомы, с чего я вообще должна о нем волноваться? Но что-то мне подсказывает, что нам надо держаться вместе.

Парень доводит меня до нужного кабинета, а затем перекрещивает, как в церкви.

– Иди, сестра моя, – низким голосом протягивает он. – Я подожду до звонка, потом пойду на урок, иначе влепят штраф. Номер класса уточни у охранника или спроси у директрисы.

– Может, она меня и проведет? В конце концов, я – новенькая. Теплый прием, радушие, забота о каждом ученике и все такое.

– Наивная.

Саша смеется и машет мне рукой, а я уверенно прохожу в просторный кабинет директора.

– Здравствуйте. – Полноватая женщина отрывает взгляд от документации и вскидывает брови. – Я Зои. Зои Регнер. Мне сказали… вы ждете. Насчет предметов надо поговорить, да? Или вы хотели меня испытать? Или что там еще делают с новенькими?

– Зои Регнер?

Киваю и наблюдаю за тем, как женщина неуклюже поднимается с малюсенького кресла: черт, как же она там уместилась? Отмахиваюсь от глупых мыслей и вижу, как она подходит к еще одной двери. Медленно стучится, медленно переводит на меня лукавый взгляд и также медленно отрезает:

– Директор Кузовлева уже давно вас ждет.

– Ооо, – растерянно тяну я. Ну конечно. Неужели у такой шикарной школы была бы такая несимпатичная директриса? Во всем должен быть вкус. Даже в выборе начальства. – Хорошо.

Я киваю и на ватных ногах захожу в смежный кабинет.

– Который час?

Останавливаюсь. Прямо передо мной стоит худощавая, высокая женщина с блестящими от лака волосами и узкими глазами скорее от гнева, чем от яркого солнца. Она скрещивает на груди руки и повторяет:

– Который час, Зои?

– Половина девятого.

– Ты собираешься идти на занятия?

– Ну да.

– Тогда почему ты пришла ко мне тогда, когда должен уже начаться первый урок? Ты решила его пропустить? Сочла неважным прийти немного пораньше?

– Простите, я просто не…

– Это неприемлемо, – перебивает меня директриса и подплывает к деревянному столу, окруженному книжными шкафами. Я застываю с открытым ртом, а она продолжает: – Впредь приходи вовремя. Я знаю, в какой ты ситуации. Знаю, как тебе сложно. Но учти, меня это не волнует. Ты в моей школе, а здесь мои правила.

Директриса испепеляет меня пренебрежительным взглядом, и, вместо того чтобы покорно кивнуть, я расправляю плечи и говорю:

– Простите, но я и не сомневалась, что никому здесь нет до меня никакого дела.

– Значит, не разочаруешься.

– Не разочаруюсь.

– Садись.

– Я постою.

Складываю перед собой руки: если это поединок, я сдаваться не собираюсь.

– Как хочешь. Итак, твои оценки. Средний балл – четыре с половиной. Вполне подходит для нашего лицея, однако сомневаюсь, что результат останется неизменным после контрольных тестов. Программа у нас сложная. Тебе придется многое наверстать, чтобы хорошо сдать экзамены, ты это понимаешь?

– Понимаю.

– Советую записаться на дополнительные занятия по основным предметам и, конечно, по тем, на которые ты рассчитываешь при поступлении. Ты уже выбрала институт?

– Планы изменились, как видите. Сейчас все иначе.

– Не тяни резину, никто не сжалится над тобой, Зои. – Директриса слегка горбится и облокачивается бедрами о стол. – Что насчет внеклассной деятельности? Ты занималась чем-то в прежней школе?

– У нас не было кружков.

– Поешь?

– Нет.

– Танцуешь?

– Нет.

– И рисовать наверняка не умеешь.

– Не умею.

– Чем же ты планируешь заниматься? Развитие определяет степень просвещенности, культуры. Нет развития – нет изменений, а стоять на месте – значит быть мертвым.

– Простите, – к собственному удивлению, я усмехаюсь. – Но я ничего не умею. Нет во мне никакой культуры, увы.

– Отсутствие культуры – не всегда отсутствие таланта. Неужели нет того, что приносит тебе удовольствие? Зои, это даже как-то обидно.

– Я люблю музыку. Но как это поможет мне в жизни и при сдаче экзаменов?

– Возможно, никак. Однако я буду спокойна, если ты займешься чем-то дельным помимо школьных занятий.

Так и хочется спросить, какое вам дело? Но внезапно я понимаю, к чему она ведет. Дочь стриптизерши, заблудшая душа в коридорах престижной, дорогой школы. Какому директору такое придется по душе? Вместо того чтобы воспитывать городскую элиту, ей придется следить за тем, чтобы я не обкурилась и не обдолбалась в блестящих туалетах. Вот уж непосильная задача: свалить себе на плечи трудного подростка с кучей дополнительных бонусов. В одну секунду эта высокая женщина вызывает во мне не просто злость, а открытое презрение. Я знаю, что не являюсь примером для подражания, но еще никогда я не чувствовала себя таким ничтожеством.

– Мне можно идти? – говорить сложно, но я упрямо вскидываю подбородок. Смотрю этой стерве прямо в глаза и не моргаю. Пусть знает, что ее угрозы меня не пугают.

– Да, и запомни: твой отец немало сделал, чтобы тебе выпал этот шанс. Не упусти его.

– Не упущу.

Я срываюсь с места и пулей вылетаю из кабинета. Даже в коридоре не сбавляю темп. Все бегу и бегу, и думаю о том, куда попала и кем теперь стану. Как же сражаться с такими людьми? Они высосут из меня все соки, все силы! А как она на меня смотрела? Она не видела перед собой семнадцатилетнего подростка, она видела протухший продукт, который вдруг ее заставили съесть. Ну и подавись, стерва!

Останавливаюсь возле окна в пол. Смотрю на газон, высотки вдалеке и хочу вернуться домой. Я знаю, там у меня не было возможностей, не было даже шансов на хорошее будущее. Но кому нужны эти мечты, если после их достижения ты превращаешься в бесчувственную глыбу? Тут и сказать нечего, да и о чем говорить, когда человек, чья профессия подразумевает любовь к детям, только что вылил на меня столько грязи?

К счастью, не все учителя хотят увидеть, каким прекрасным, алым цветом заливаются мои щеки, поэтому большинство занятий проходит более-менее спокойно. Конечно, меня бесят чужие взгляды, шептания за спиной, но кто сказал, что будет просто? Да и я бы наверняка с трепетом обсуждала «свежее мясо». Такое испытание обязан пройти каждый новенький, это своего рода посвящение, однако уже к концу четвертого урока я даже привыкаю к чрезмерному вниманию и перестаю на нем зацикливаться.

В столовой со мной никто не садится. Я говорила с парочкой блондинок на занятии по литературе, правда, не думаю, что они рискнут и присоединятся ко мне. Это слишком опасно, когда речь идет о собственной репутации. Занимаю единственный свободный столик около входа и кисло осматриваю еду: школа вроде хорошая, а еда отвратительная. Вареные овощи, вареное мясо, какой-то светло-желтый компот. Так и сарафан на мне перестанет держаться. Скептически разрезаю филе серебряным ножом – о да, я уверена, это настоящее серебро – и удивленно оборачиваюсь, заметив, как кто-то садится рядом. Уже хочу сказать «привет», но замечаю два хитрых, карих глаза и цепенею. О нет! Так и тянет кинуться прочь, ведь перед собой я вижу того самого парня, что избил Сашу возле мотеля. Он едва заметно улыбается, растягивая тонкие губы, и по-хозяйски облокачивается о край стола.

– Кого я вижу, – говорит он, – маленькая лгунья.

Я натянуто улыбаюсь и возвращаюсь к еде. Решаю, что с меня хватит плохих событий на сегодня. Парень не шевелится. Краем глаза замечаю, как он играет с зубочисткой, крутит ее во рту, зажимая белоснежными зубами. Его движения напоминают мне повадки скользкой змеи. Он и сам змея, судя по тому, что сделал с Сашей. Гадкий, неприятный тип. Глядя на его острые черты, созерцая эти невероятно холодные глаза, невольно хочется отвернуться.

– Удивительно, – тянет он, водя длинным пальцем по столу, рисуя на нем невидимые узоры, – как ты оказалась здесь?

– Стечение обстоятельств, – отвечаю я без особой охоты. Он усмехается, но мне совсем не кажется, что это игривая ухмылка. Скорее – предупреждение. Я солгала ему. Неужели меня ждет та же судьба, что и Сашу?

– Выглядишь потерянной, – продолжает он низким голосом, – тебя смущают местные ребята? Если хочешь, я накажу обидчика.

– Я в порядке. Спасибо.

– Видимо, ложь – твой талант.

Вновь смотрю на парня и почти явственно ощущаю, как от него исходят неприятные, колючие волны. Мне вдруг становится страшно. Возникает ощущение, что он вполне мог бы ударить меня сейчас. Хочется рвануть вон из столовой, как можно дальше отсюда, но в голове вновь просыпается это ноющее желание постоять за себя. Глупое желание.

– Не говори так со мной, – отрезаю я, стараясь имитировать ту же холодность, что и парень.

– А как же с тобой говорить? – с наигранным интересом спрашивает он и поправляет пышную светлую шевелюру. На запястьях сверкают золотые запонки. Наверняка новенькие. Те были испачканы кровью. – Ходят слухи, твоя мамочка была той еще штучкой. Это правда?

– Может, ты просто найдешь себе другое место?

Между нами вспыхивает что-то опасное. Парень глядит на меня упрямо, словно и вправду ждет ответа на свой идиотский вопрос. Его глаза сияют азартом, каким-то странным и глупым желанием. Секунду спустя я понимаю, что желание это простое – унизить меня. Покрыть грязью. Точно так же, как он сделал это с Сашей. Молча смотрю на него, стараясь не выглядеть жалкой. Он изгибает губы в презрительной усмешке и едва ощутимо касается пальцем моей щеки. Я отстраняюсь, резко и быстро.

– Лучше ты найди себе другое место, маленькая лгунья.

– Иначе что ты мне сделаешь?

– Найди другое место, – настойчиво повторяет он, хватая меня за руку так сильно, что мне кажется, будто после этого останется жуткий синяк, – или тебе сильно не поздоровится.

– Отпусти. Мне больно!

– Привыкай к этому чувству, лгунья, – ледяная улыбка растягивает его губы, – ты еще не раз испытаешь его, если снова прикроешь своего названого братца.

Мы смотрим друг на друга еще пару секунд, и, кажется, весь мир вокруг остановился, замер, а затем я наконец вырываю руку из его пальцев и подрываюсь с места.

– Отправляйся к дьяволу, больной ублюдок, – шиплю я, глядя в кошачьи глаза. – Еще раз подойдешь ко мне, пожалеешь!

Подхватываю с пола сумку, закидываю к себе на плечо и решительно несусь к выходу. В столовой так тихо, что я слышу собственные шаги. Наплевать. Пусть смотрят.

Я иду по стеклянному коридору, не оглядываюсь и сдерживаю рыдания где-то в глубине души. На физкультуру прибегаю вся взвинченная. Одеваюсь в желтую униформу, едва не порвав шорты. Плевать на всех, плевать! Завязываю волосы в тугой хвост, даже не смотрю на своих одноклассниц, которые так и таращатся на меня во все глаза, и выбегаю на стадион. Ах, идите к дьяволу! Все к дьяволу! Ношусь по кругу как угорелая. Учительница меня хвалит, говорит: у меня талант. О да, что вы говорите! Пойдите, доложите директрисе, она сто процентов обрадуется! К концу урока едва дышу. Я вся потная и жутко уставшая, мне уже даже злиться сложно. Просто хочется поскорее покончить со всеми делами и вернуться домой. Ну, или куда там. Куда получится. Я плетусь обратно в раздевалку и радуюсь такому маленькому плюсу, как душевые кабинки. Мне сейчас крайне необходимо смыть с себя не только пот, но и лишние эмоции. Одноразовые белоснежные полотенца сложены в пирамиду на невысоком, стеклянном столике. Я беру одно из них и слежу за тем, куда идут остальные девушки. Через пару минут я оказываюсь в широкой, просторной комнате, оборудованной закрытыми душевыми. Хотя бы что-то хорошее за весь день. Я решаю не мыть голову. Потираю плечи, живот и слушаю, как о чем-то разговаривают одноклассницы. Становится немного грустно. Я невольно вспоминаю о том, что никто здесь не мечтает обзавестись новым другом, как вдруг чувствую чьи-то пальцы на спине.

– Зои?

Вздрагиваю и оборачиваюсь. Уже готовлюсь отбиваться всем, что попадется под руку, но натыкаюсь на миловидную блондинку. Она неожиданно протягивает:

– Ты молодец!

– Что? В смысле?

– То, что ты сказала Диме. Это правильно. Ему надо давать отпор, а то совсем заигрался.

– Вот, значит, как, – неуверенно киваю. – Да, он странный.

– А что ты хочешь от парня, отец которого буквально держит весь Питер? – Она хмыкает и пожимает худыми, красивыми плечами. – Главное, потерпи. Он успокоится со временем. Так всегда бывает, поверь.

– То есть я не первая, кого он хочет убить?

– Убить? – Блондинка звонко смеется. – Нет, конечно нет. Не ты первая, не ты последняя.

В ее голосе и интонациях есть что-то такое избитое, что я усмехаюсь. Очередное клише после злой мачехи и крутого, ненормального психа – именно глуповатая блондинка.

– Ладно, я… хочу помыться, если ты не против.

– Конечно! Просто хотела сказать, что думаю. – Она хихикает и уходит, виляя голыми, идеальными бедрами. Отлично! Теперь у меня есть союзник. Самое настоящее достижение.

Смываю оставшийся на коже гель и заматываюсь в полотенце. Материал приятный. Такой мягкий. Интересно, сколько же эта школа может себе позволить, если она расщедрилась даже на подобную мелочь? В размышлениях выкатываюсь из душевой и растерянно примерзаю к месту, увидев на крючке вместо собственной одежды неизвестный белый пакет. В груди что-то вспыхивает. Я нервно осматриваюсь, все надеюсь увидеть этот чертов сарафан, блузку: вдруг они упали? Но поиски тщетны.

– Блин! – Я закатываю глаза и разъяренно подпрыгиваю к оставленному подарку. Что же внутри? На что способны мои креативные одноклассницы? Из легких вышибают весь воздух, когда я достаю алый корсет, гольфы, трусы-шортики. В глазах начинает покалывать, правда, я держусь. Да. Держусь. – Кто это сделал? – смотрю на тех, кто переодевается, и вскидываю брови. – Ну?