НеКлон

Посвящается N.

Si os dan papel pautado, escribid por el otro lado.

Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперёк.

– Хуан Рамон Хименес.

Part 1

Mirror

Глава 1

Миррор – государственная академия-клиника закрытого типа в Швеции. Первое и до сих пор единственное в мире место, в котором появляются на свет и выращиваются человеческие клоны. Миррор – это чьё-то неподражаемое достижение, чья-то недосягаемая мечта и чей-то ночной кошмар. Миррор – мой дом.

Я появилась на свет в этом месте тридцать первого мая, почти восемнадцать лет назад. Моё появление было спровоцировано искусственно и произведено путём бесполого размножения. Моими родителями могут считаться учёные и оригинал, клетку которого они успешно клонировали. Моими суррогатными матерями, выносившими моё тело в своих утробах, можно считать пробирки, капсулы и, в конечном итоге, инкубаторы. Таким образом появилась на свет одиннадцатитысячная сто одиннадцатая идеальная человеческая копия – я.

Выписка из ID-card клона:

– Дата появления: 31.05.20**.

– Идентификационный номер: 11111.

– Полных лет: 17.

– Точный рост: 1.77.

– Точный вес: 70 кг.

– Группа крови: AB (IV).

– Резус-фактор: Отрицательный.

– Аллергические реакции: Отсутствуют.

– Физические недостатки: Отсутствуют.

– Количество произведенных изъятий: 0.

На пришпиленной к моей ID-карте фотографии красуется миловидное человеческое лицо, имеющее красивый курносый нос, ровную линию губ и большие серые глаза. Это лицо обрамлено чрезмерно густыми волосами каштанового цвета с несколькими более светлыми прядями, всегда заплетаемыми мной в высокий хвост, по бокам неизменно украшенный четырьмя тугими косами. Кажется, будто меня не отличить от оригинала – настоящего человека, не поддельного, каким являюсь я. И всё же оригиналы отчётливо отличают клонов от себе подобных. Различие между нашими типами существ всего одно, но оно настолько важное, что разрезает обоюдное пространство нашего существования бездонной пропастью, которую клонам никак не преодолеть. Дело в том, что у оригиналов есть душа, которую они – так поговаривают – в течение жизни могут даже потерять. У клонов же души нет. И приобрести её мы никогда не сможем. Потому и терять нам – так утверждают – нечего.

Всего в Миррор зарегистрировано 20019 клонов. Но это, конечно, не значит, что все они сейчас живут здесь. Номеров до 9450 уже давно нет, несколько сотен разных номеров сейчас находятся в переходном состоянии, а остальные клоны продолжают оставаться полноценными обитателями Миррор. Переходное состояние – это состояние, в котором из-за изъятий определённых органов клон уже не может нормально существовать, но ещё и не мёртв, готовится к последнему изъятию, если повезёт, а если не повезёт, тогда к нескольким изъятиям перед неминуемым уходом. Переходное состояние может случиться между приходом клона в этот мир и его уходом в никуда, однако не каждый клон переживает это состояние. Некоторые клоны познают только приход и уход. Поговаривают, будто человеческие души после своего ухода из этого мира попадают в некий параллельный мир, в котором есть два места – одно для добрых и одно для злых душ. Клоны после ухода никуда не попадают. Ведь у нас нет душ. Для нас уход означает окончательный конец, без переходов в миры, в которых у нас, как у оригиналов, могла бы быть ещё одна, бесплотная жизнь. Ведь всё наше предназначение заключается во плоти и крови. А потому как в бесплотной жизни для клонов нет смысла, таковой жизни для нас и нет. То ли её для нас не придумали, то ли не открыли, то ли специально закрыли… В любом случае, может быть то, что загробной жизни для нас нет, даже хорошо? Ведь немногие души оригиналов после своего ухода попадут в хорошее место, потому что для того, чтобы в загробной жизни не попасть в плохое место, им необходимо эту жизнь прожить благочестиво, а у них это, кажется, не очень получается. По крайней мере, каждый оригинал из тех, которых мне довелось увидеть в своей жизни, смог бы похвастаться душой, но определённо не смог бы похвастаться благочестием. Я слышала, как сами оригиналы поговаривают, будто души многих из них нечисты. Во время процедуры забора крови у восьмидесяти процентов клонов я, находящаяся в освобождённых от этой процедуры двадцати процентах, часто провожу своё свободное время в пустующих аудиториях, дремля на лавках задних парт-моноблоков. Однажды миссис Лундберг, не заметив моего присутствия в пустующей на первый взгляд аудитории, сказала миссис Маттссон следующие слова: “Только из-за факта существования клонов их оригиналы уже не смогут попасть в рай”. На это замечание миссис Маттссон ответила словами: “Не рассчитывайте же на рай и вы, как не рассчитывает на него весь персонал Миррор”.

Не знаю наверняка, что именно наставники этикета и анатомии имели в виду, но после тягостных раздумий, продлившихся многие недели, я пришла к выводу, что, может быть, во время своего создания клоны не специально, а как-то случайно, отнимают у своих оригиналов часть их душ, в результате чего оригиналы, клонировавшие себя, остаются лишь с половиной души? Может быть поэтому располовиненные души после своего ухода из этого мира и не могут попасть в хорошее место, которое оригиналы так таинственно называют красивым словом “рай”? Придя к такому выводу, я пересказала подслушанный диалог наставниц своему другу 11112 и поделилась с ним своими умозаключениями. 11112 отличался острым умом, весёлым нравом и слегка замутнённым взглядом, как будто его и нет в этой жизни, как будто он всегда “где-то не здесь”. Может быть, я рассчитывала на то, что он подпитает мою теорию своими собственными догадками, но в результате 11112 не заинтересовался этой темой. Впрочем, подобным образом он всегда реагировал на всякие толки о душах. В этот раз он сказал, что всё мной услышанное вырвано из контекста, отчего мои умозаключения не чушь, но всё же около нее. Ведь у клонов совсем нет души. А моё предположение – лишь мыслительная проекция моего желания считать, будто внутри моего тела может наличествовать если не полноценная душа, тогда хотя бы её обрывок. Причём речь шла пусть и о случайно, но об украденном обрывке души – украденном у оригинала! Немыслимая фантастика, граничащая с преступлением.

11112 знает, что я чувствую себя с душой, как я знаю, что он, как и все остальные клоны Миррор, не чувствует внутри себя души. Поэтому все мои мысли – а по-моему не “мысли”, а именно “ощущения” – о душе, 11112 считает обыкновенными мечтами. Многие клоны мечтают однажды, по какому-то неведомому волшебству, перестать быть клонами и превратиться в самых настоящих оригиналов. Опасная мечта, неизменно оборачивающаяся болезненным, горьким и безжалостно мучительным разочарованием. 11112, чтобы уберечь меня от взысканий Марисы Мортон, от которых никогда не мог уберечь даже себя, взял за правило напоминать мне, что я всего лишь одна из мечтателей о том, чего никогда не будет. Клоны никогда не станут оригиналами. Однажды все мы станем частью своих оригиналов, но став ею, мы даже не поймём этого и тем более не начнём жить жизни своих оригиналов. Мы просто органы. Кости и кровь. Плоть без души. Вот и вся философия. Без секрета.

Глава 2

Представьте, что вам не нужно бояться. Преждевременного старения или неизлечимой болезни, которая может настигнуть любого, даже вас или близкого вам человека. Представьте, что у вас никогда не возникнет страшной необходимости стоять в бесконечной очереди за почкой или стволовыми клетками, риск не выстоять которую настолько велик, что от одного только представления этой картины у вас или у ваших близких может начаться если не панический приступ, тогда тремор конечностей. Представьте, что вы можете спастись и можете спасти, можете избежать физических мук или избавить от них кого пожелаете. Конечно же, ваши возможности всё ещё будут сильно ограничены, эликсира бессмертия для физического тела у вас всё ещё нет, да и, давайте начистоту, его никогда у вас и не будет, но эликсир продления времени уже имеется. Воспользуетесь ли вы им, если возникнет необходимость? Ради себя. Или ради дорогого вам человека. Или ради чужого, но нуждающегося ребёнка, или не менее нуждающегося чужого взрослого… В мире так много людей, которым нужна ваша решительность для их спасения. Намного меньше людей, которым вы помогли бы без ожидания просьбы о помощи с их стороны. И всего лишь один вы.

Если надобность совпадёт с возможностью, воспользуетесь ли вы эликсиром времени?

Аккуратно работая пальцами, я плету четвёртую косу в своём высоком хвосте. Мне уже давно не нужно зеркало, чтобы справляться со своей головой. Единственное, для чего я использую зеркало – это для встречи с собственным взглядом. Именно встречи. Я уверена в том, что там, за серой туманностью радужек моих глаз есть нечто внутреннее, что встречается со мной внешней, нечто, что способно вырваться наружу… Но этого не может быть. Ведь мне ясно дали понять – не только наставники, но и всё моё окружение начиная с доброго 11112 до самого незнакомого мне клона – души у меня нет. Все клоны, сколько себя помню и сколько помню их, только и говорят о том, что внутри себя явственно чувствуют растерянность или неопределённость, но никак не душу. Я же чувствую растерянность оттого, что, как мне кажется или как мне хотелось бы, чтобы мне так казалось, мои ощущения разнятся с ощущениями превалирующего большинства. В зеркальном отражении своих глаз я что-то вижу. Да, может быть это вовсе не душа, но что это тогда? Мне нужен ответ. С каждым днём я понимаю это всё отчётливее, а потому всё тщательнее стараюсь скрывать это, хотя бы для того, чтобы не пугать 11112. Он и без того слишком сильно переживает за меня, и мне не хотелось бы доставлять ему лишних волнений. Тем более с учётом того, что накануне вечером Мариса Мортон вернулась в Миррор после своего трехнедельного отпуска, что ещё до въезда её лилового автомобиля в единственные здешние ворота почувствовалось всеми обитателями этого места чем-то наподобие предзнаменования неизбежного смерча – даже в недрах наставнического состава произошли микроскопические на первый взгляд, но значительные на второй, сотрясения.

Серого цвета глаз нет ни у одного известного мне клона или оригинала. Всё больше оттенки коричневого и голубого цветов. Редко встречается зелёный. У одного клона, 12357, гетерохромия: радужка левого глаза – тёмно-синяя, правого – чёрная. А с серыми глазами совсем никого нет. Может, похожие глаза и были у кого-то из тех, кого я не успела застать. Может, дело вовсе не в том, что́ смотрит на меня через отражение моих глаз? Может быть, ответ на поверхности?

Застегивая последнюю пуговицу пиджака на груди, я непроизвольно хмурюсь. Форма для всех подопечных Миррор неизменного фасона: бело-синего цвета, брюки для мальчиков и парней, для девочек и девушек юбки на ладонь выше колена, и гольфы длинной до колена, белые рубашки и пришитые к пиджакам воротнички, переходящие в короткие галстуки. У каждого пиджака и каждой рубашки на нагрудном кармане, пришитом на уровне сердца – одного из самых востребованных органов – гладью вышит красивый герб в виде золотого зеркальца с ручкой, украшенной витиеватыми завитушками. Я хмурюсь оттого, что пуговица на груди застегивается с трудом. Мой рост остановился в сентябре прошлого года, достигнув отметки метра семидесяти семи сантиметров – редкий клон дорастает до такой отметки, тем более среди девушек, – и я думала, что моя грудь третьего размера тоже уже перестала расти, но вот застегнутая пуговица пиджака снова заметно сжимает мою грудную клетку. Не раздумывая, расстегиваю эту пуговицу. Согласно негласным правилам, которых в Миррор имеется не меньше двух сотен, все подопечные Миррор должны ходить с застегнутыми на все пуговицы пиджаками. Однако нарушители, конечно же, всегда находятся, тем более с учётом того, что конкретно на нарушение этого правила обычно реагирует одна лишь Мариса Мортон, которая, само собой, не вездесуща, хотя таковой явно мечтает если не быть, тогда хотя бы казаться. Чувствую, что мне легче нарушить правило – мне в принципе легче нарушать правила, чем всем моим знакомым, – нежели записать себя на примерку нового пиджака. Мой пиджак достался мне в середине прошлого года из новой партии форм, что значит, что в момент, когда он попал в мои руки, он был совсем новеньким. Если же я захочу его поменять сейчас, мне уже не достанется ничего нового – форма обновляется раз в три года, поэтому те клоны, которые растут слишком быстро, чаще всего носят поношенную форму своих предшественников, которая редко может похвастаться удобством или отсутствием изъянов. К примеру, в конце прошлого года 18424, после изъятия у неё почки, так резко похудела, что ей пришлось поменять всю свою форму целиком, а так как новой формы для нее у портнихи не нашлось, она до сих пор ходит в не по размеру широкой юбке, держащейся на её талии только за счет тугой резинки.

Менять тугую пуговицу на чрезмерно длинные или заметно короткие рукава, на неровно заштопанный воротник или потёртые локти, никому бы не захотелось. Как и не захотелось бы впасть в немилость Марисы Мортон, пусть и всего лишь за незастегнутый пиджак. И всё же я предпочла второй вариант первому. Всегда предпочитала второй вариант. 11112 говорит, что в этом моя проблема: действие порождает противодействие, а я, по его мнению, постоянно противодействую. Боюсь, 11112 ошибается. На самом деле я – та сила, что и действует, и противодействует. Просто силы неравны – я всё ещё немногим слабее того единого организма, что выступает против меня одной, потому до сих пор перевожу на свои повреждения перекись водорода и весь йод, что имеется в кабинете неотложной помощи. Наступит день, когда это прекратится. И что-то мне подсказывает, что он не закончится синим бумажным фонариком в сумеречном небе. Понятия не имею, когда и каким образом “это” однажды прекратится, но странно ощущаю, что это произойдёт точно не так, как этого все ожидают.

Меня окликнул мелодичный голос парня, призвавший меня по имени. Цифру 11111, конечно, ни один оригинал не счёл бы именем и даже кличкой, которой они наделяют своих питомцев, но здесь, в Миррор, цифры складываются в имена для всех местных обитателей, не являющихся оригиналами.

Обернувшись на оклик, я вижу 11112 приближающимся ко мне по широкому коридору зала, в котором помимо меня проживает ещё сто девятнадцать клонов женского пола от шестнадцати до восемнадцати лет. Спальные залы всех клонов размещаются на третьем этаже академии и все выглядят одинаково: высокие сводчатые потолки, высокие арочные окна, два ряда двухэтажных кроватей, по тридцать кроватей в один ряд. Ты у всех на виду, и все на виду у тебя. Всё общее, а значит, у тебя нет ничего своего, и значит, всё ничьё.

– Тебя, как всегда, сложно найти, – улыбается светлой улыбкой 11112. – И это при том, что мы находимся в Миррор.

– Как будто есть другие варианты, где мы могли бы находиться, – парирую я.

– Не начинай. Ты ведь понимаешь, что других вариантов нет.

Предпочитаю промолчать. Потому что на самом деле я понимаю, что другие варианты очень даже есть. И он подозревает, что я могу так думать, но я не хочу его расстраивать, а потому выбираю в качестве ответа молчание.

11112 всего на один день старше меня, его всегда причесанные светлые волосы отливают тёплой желтизной, светлые глаза обрамлены тоненькими и оттого едва заметными мимическими морщинками, ровный нос придает его лицу кажущуюся неприсущей его веселой натуре серьёзность, подбородок украшает маленькая ямочка, над правой бровью красуется небольшой белый шрам, кажущийся шелковым – в семилетнем возрасте падение во время игры в футбол, удар бровью о камень и, как следствие, истерика Марисы Мортон, увидевшей швы на лице одного из безликих для нее подопечных. Зато после этого инцидента она целый месяц не донимала 11112. Но по истечении того сказочного месяца снова начала и с тех пор больше не останавливалась.

– Уже слышала новость? – друг спрятал руки в карманы своих брюк. – Вечером состоится ритуал.

– Какой номер ушел?

– Не угадала. Никто не ушел и не вошел в переходное состояние.

– Значит, будем жечь огни в честь прихода.

– 20020-ый клон в Миррор. Юбилейный. Поговаривают, будто во внешнем мире происходят какие-то перемены, из-за чего в ближайшие месяцы приходы клонов приостановятся.

– Да ладно тебе, – я отозвалась с неприкрытой насмешкой и про себя наполовину ухмыльнулась, наполовину проворчала мысль: “Верить в то, что приходы клонов могут остановиться, и не верить в то, что за пределами Миррор клоны могли бы дышать так же, как в этих стенах – да как же ты выбираешь предметы для своей веры?”.

Основное здание Миррор выглядит величественно: трехэтажное, оштукатуренное белым и желтым цветами, украшенное массивными колоннами и непростой лепниной у самой крыши, а также по периметру арочных окон. На закате дня, в лучах спешащего скрыться за холмами солнца, оно начинает выглядеть особенно загадочным. Может быть поэтому ритуалы в Миррор всегда проводятся именно на закате дня.

Оригиналы празднуют рождения своих детей и отмечают кончины себе подобных. Помимо этого, у них есть много других праздников в честь или во имя определённых событий. У клонов вместо всех этих необыкновенных церемоний – незамысловатые ритуалы. И хотя мы называем происходящее ритуалами, используя множественное число, если присмотреться внимательнее, чего 11112 и все, кто ни попадя, советуют мне не делать, ритуал всего один – запуск бумажных фонариков в небо. Если в Миррор празднуется приход нового клона, мы запускаем в небеса белые фонарики, если отмечается вхождение клона в переходное состояние, мы запускаем красные фонарики, а если речь идёт об уходе, в небеса летят синие фонарики.

Сегодня все мои знакомые целый день были возбуждены. Ритуал прихода – самый любимый у клонов. Пожалуй, единственный любимый. Потому что переходное состояние символизирует муки, а уход – конец. Только приход клонам кажется исключительно “чистым”, “по-настоящему” праздничным ритуалом. Как же они не осознают, что ритуал прихода ничем не лучше ритуалов переходного состояния и уходов? Ведь белоснежно-чистый приход означает, что рано или поздно в небе неизбежно засияют фонарики мучительного-красного и онемевшего-синего цветов. Приход – это начало неизбежности. Я с ранних лет не понимала, как можно любить то, что неизбежно закончится мучительным ничем. Лишь недавно я нашла для себя ответ: просто клоны не боятся этой неизбежности, потому как знают в ней своё предназначение. Получается ли, что я боюсь и что не вижу в происходящем своего предназначения? Это открытие шокировало меня.

Ко мне с 11112 подошла 11134. У нас в руках уже были ещё не разложенные фонарики, но не было огня, поэтому когда 11134, поправив свои тонкие светло-рыжие волосы, показала нам зажигалку, которую раздобыть было не так-то легко, мы оба непроизвольно улыбнулись ей.

– Слышали новость? – встав рядом с рослым 11112, и без того низкая 11134 стала выглядеть ещё ниже. – Через три недели у меня будет второе изъятие.

– Да ты что, – брови 11112 медленно приподнялись, я же никак не могла вспомнить, что именно у 11134 изъяли в первый раз. Кажется, первое изъятие было связано с кожей. – Изъятие какого органа произойдёт?

Произойдёт. Вот так вот просто-неизбежно.

– Сердце, – спокойно пожала плечами 11134, но мне показалось, что в этом пожатии что-то промелькнуло, возможно даже грустное… Грустящих перед изъятием клонов обычно высмеивают, в лучшем случае обозначают трусами, может быть поэтому в следующую секунду 11134 улыбнулась, наигранно-радостно заглянув в глаза 11112.

– Жаль, – на выдохе отозвался 11112. – Если бы речь шла, к примеру, о почке, можно было бы оттянуть уход.

– Ничего страшного, – на сей раз более спокойно пожала плечами 11134. – Почки тоже не пропадут. Их заморозят. Как и все остальные органы. Сам ведь знаешь, что всё будет не зря и ничто не будет впустую.

– Значит, на небосводе не появятся красных фонариков в честь тебя.

– И хорошо. Синий цвет мне нравится больше.

Я перестала слушать их болтовню.

Я старше 11134 всего лишь на полгода. У меня до сих пор не было ни одного изъятия. Многие клоны в гораздо более раннем возрасте не только проходят изъятия и переходные состояния, но и уходят. Самым старшим клонам, всё ещё не ушедшим, сейчас двадцать пять лет, но ни один из них не избежал хотя бы одного изъятия. Сейчас в Миррор много клонов, переживших изъятия и при этом не вошедших в переходную стадию, а значит, оттянувших свой уход. Только перед нами стояла группа младших клонов, среди которых была одноглазая девочка и девочка без волос на левой части головы, беспалый мальчик и онемевший мальчик. Всем им не больше десяти лет от прихода и каждый из них уже что-то отдал своим оригиналам: глазное яблоко, луковицы волос, пальцы и голосовые связки. Чем старше возраст клона, тем выше процент изъятий, но изъятия в совсем юном возрасте отнюдь не редкость. Я вполне могу оказаться самой старшей из тех, кому до сих пор не случилось пережить ни одного изъятия.

Научившись создавать клонов, люди получили уникальную возможность излечивать самые сложные заболевания в истории существования человечества и таким образом спасать себя или своих близких от того, с чем их классическая медицина до сих пор не справлялась. Истории о том, что порой клонов разбирают для разных доноров внутри одной семьи, по причине щедрости оригинала или по причине его преждевременной кончины, в Миррор не являются чем-то новым и тем более необычным. Но хотя такое бывает, оригиналы, работающие в Миррор, предпочитают не толковать на такие темы, а потому порой создаётся впечатление, будто все толки о том, что наши органы действительно могут быть трансплантированы в разных оригиналов – это всего лишь страшилки на ночь, которые мы сами себе выдумываем, ночами втайне от наставников прячась под кроватями с фонариками у лиц, чтобы очередная выдуманная нашими умами – или не нашими? – история звучала как можно более убедительно, а значит, страшно.

До сих пор здоровье у моего оригинала и у его родственников, очевидно, не давало сбоев. Надеюсь, что так будет продолжаться как можно дольше. Всю свою осознанную жизнь только на это и надеюсь. И, может быть, ещё на кое-что. О чём не стоит говорить вслух. Как не стоит об этом и слишком громко думать. Разве что только по ночам, когда мыслительные процессы окружающих тебя клонов дремлют, а мыслительные процессы оригиналов, способных до тебя дотянуться, заняты только собой.

11134 подожгла фитиль моего фонарика и фитиль фонарика 11112, и отошла в сторону, чтобы поделиться огнём с младшими клонами. Я выпустила свой фонарик одной из первых – никогда не любила подолгу удерживать его, а затем наблюдать за его же полётом. 11112 немного помедлил, прежде чем отпустил свой. Он всегда немного медлил. Возможно дело было в том, что он был философского склада ума. Он или всё же оригинал, от которого он произошёл?

– Знаешь, если вдруг мой уход случится раньше твоего, не запускай в небо фонарик, сожги его случайно, – наконец отпустив белый фонарик с начертанной на нем цифрой 20020, не глядя на меня, произнёс мой друг. Я приподняла свои брови в удивлении и, взглянув на собеседника, запечатлела серьезное выражение его лица.

– Так нельзя, и ты это знаешь. И потом, ты ведь не бунтарь.

– Зато ты бунтарка.

Случайно испорченный бумажный фонарик – чуть ли не единственное, за что в Миррор для клонов не предусмотрено взыскание. На бракованные или нарочно испорченные фонарики (второе случается крайне редко) наставники Миррор не обращают своего внимания и вместо поломанного фонарика другой не выдают.

– Обещаю, – наконец отозвалась я, осознанно сдвинув брови. – И ты обещай, что сделаешь то же самое, если мой уход произойдёт раньше твоего.

– Да ну.

Меня удивило его неверие в такую вероятность и даже едва не подбодрило. Не потому, что я могу уйти позже, конечно нет. А потому, что, может быть, он на один короткий миг предположил, что я могу – могу? – не уходить по желанию оригинала.

– Твой оригинал ещё ни разу не делал запрос на изъятие, в то время как мне уже изъяли вену из ноги. Помяни моё слово: ты уйдёшь позже всех и не будет в честь твоего ухода запущено ни одного фонарика, потому как запускать будет некому.

– Снова ты о своей вере в то, что приходы клонов прекратятся? Я скорее поверю в то, что мы с тобой сможем, конечно если достаточно сильно того захотим, существовать за пределами Миррор, нежели в то, что нам подобных не станет. И не смотри на меня так. Если ты не боишься говорить слова о конце клонов, тогда почему я должна бояться говорить о начале хотя бы для двух из них?