Дражайший плут
При этих словах она остановилась, обернулась к нему и сделала большие глаза.
– Лорд Мейвуд? Правда? Но он же старый – лет шестьдесят, не меньше. Что ему от меня могло понадобиться?
– Его светлость не знает наверняка, – задумчиво ответил Тревельон. После сегодняшнего разговора с герцогом многие вопросы так и остались без ответа, и ему было тревожно. – Возможно, лорд Мейвуд хотел заставить вас выйти за его сына.
Феба задумалась, нахмурившись, и ему показалось, что ее глаза прикованы к пистолетам, притороченным к ремням на его теле.
– Но лорд Мейвуд виновен? Нашли доказательства его преступления?
– Не совсем. – Тревельон помолчал. – На прошлой неделе лорд Мейвуд прислал вашему брату письмо с угрозами, а один из тех, кого я застрелил, оказался уроженцем Ланкашира.
Ее темные брови сошлись на переносице.
– Что сказал лорд Мейвуд, когда его призвали к ответу?
– Ничего, миледи, – признался капитан. – Он неожиданно умер сегодня утром от апоплексического удара.
– Ох… – Феба растерянно заморгала, осторожно перебирая в пальцах лепестки розы, словно это могло ее успокоить. – Мне так жаль.
– А мне нет, – жестко сказал Тревельон. – Если это означает, что вы теперь в безопасности.
Она ничего не ответила, и они продолжили прогулку.
– Итак, Максимус полагает, что с этим делом покончено.
– Да, миледи.
Герцог, казалось, обрадовался, что дело уладилось столь простым образом, но Тревельон радовался бы куда больше, если бы лорд Мейвуд признал свою причастность к преступлению. Он пытался убедить хозяина, что расследование следует продолжить, дабы выявить, не стоит ли за этим кто-то другой, но Уэйкфилд был убежден, что дело можно закрыть.
В отсутствие признания Мейвуда в голову Тревельона по-прежнему закрадывались сомнения, но он не делился ими с леди Фебой: не стоило тревожить ее, не имея особых оснований. Кроме того, он всегда был начеку, как и прежде.
– Ага, а вот здесь образовалась завязь, – пробормотала Феба, теребя в пальцах цветок, с которого осыпались почти все лепестки. – Нет ли у вас корзинки?
Его брови поползли вверх. Откуда у него корзинка, зачем она ему?
– Нет, миледи.
– Как недальновидно с вашей стороны, капитан, – все так же вполголоса отозвалась она и, достав из маленькой сумочки на поясе ножнички, срезала увядший цветок и протянула ему. – Держите.
Тревельон взял цветок и сунул в карман, за неимением того, куда его выбросить.
– Не видно ли других, которые тоже нужно срезать? – спросила она его, в то время как рука порхала над цветами.
– Есть еще один. – Он поймал ее пальцы, прохладные и такие хрупкие в его большой ладони, и коснулся ими осыпавшейся розы.
– Ах, благодарю вас.
Он наклонил руку.
– Разве у вас нет садовника для подобной работы?
– Есть. – Она срезала головку цветка, и опять отдала ему, он вынужден был отправить и ее в карман. – Но зачем дожидаться?
Ее рука деловито принялась ощупывать розы.
– Ведь это нелегко, миледи.
Она рассмеялась, и этот смех вызвал в нем странное беспокойство, отдаваясь где-то в позвоночнике.
– Вы решительно ничего не смыслите в садоводстве, капитан Тревельон.
Она не стала вдаваться в объяснения, вновь принимаясь за работу, и его поразило, насколько ей было легко здесь, среди цветов, каким радостным, открытым было ее лицо.
– Жаль, что сегодня пасмурно, – рассеянно проговорила Феба.
Он не произнес ни звука, но она, должно быть что-то почувствовав, медленно выпрямилась и подняла к нему лицо – такое юное! – сжимая в руке ножницы.
– Капитан?
Раньше он не понимал, что имеется в виду, когда кто-то говорит, что у него разбито сердце, а теперь понял.
Спокойно. Он никогда не лгал ей раньше и не собирался и начинать.
– Сегодня солнечно.
Вокруг все было черно, хотя капитан Тревельон и сказал ей, что светит солнце.
Феба предполагала, что этот день наступит. Ее зрение неизменно продолжало ухудшаться год за годом. Только полный идиот не понял бы, к чему все идет.
Вот только… одно дело – понимать это умом, и совсем другое – принять. А оно, глупое, явно питало надежду на чудо.
От этой мысли она даже рассмеялась, только смех был скорее похож на плач.
И опять пришел на помощь он, ее верный капитан, суровый и лишенный чувства юмора, но неизменно оказывавшийся рядом.
– Миледи? – Тревельон взял ее руку в свою большую теплую ладонь и обнял за плечи, словно она могла упасть.
И было отчего.
– Как глупо, – сказала леди Феба и провела по лицу дрожащей ладошкой, потому что все-таки заплакала. – Развела сырость.
– Идемте. Вам нужно сесть.
Позволив опереться на свое надежное плечо, он подвел ее к каменной скамье и усадил. Она покачала головой.
– Простите.
– Не надо извиняться, хрипло проговорил капитан.
Она судорожно вздохнула, догадавшись, что он потрясен не меньше ее самой.
– Хотите знать, почему у меня только белые цветы?
Он если и был обескуражен, то никак этого не показал, просто ответив:
– Да.
– Три года назад, когда я только начала сажать свой сад, мое слабеющее зрение лучше всего различало белый цвет, – сказала Феба. – И, разумеется, еще потому, что белые цветы обычно пахнут сильнее других.
Он ничего не ответил: только крепче сжал ее плечи, – и она даже обрадовалась, что сейчас с ней именно капитан. Будь рядом Гера, Максимус или кузина Батильда, и ей пришлось бы сочувствовать их страданию – страданию из-за ее потери, – а капитан Тревельон просто давал ей ощущение своего надежного присутствия. Не станет же он рыдать от жалости к ней или придумывать слова утешения.
И это было по меньшей мере приятно.
– Это глупо, – продолжала Феба, – оплакивать неизбежное. Я знала, что лекарства нет, и сама настояла, чтобы Максимус прогнал всех этих докторов и чудотворцев. Я знала…
Она с трудом сдерживала рвавшиеся из груди рыдания и, закрыв ладонями рот, судорожно хватала воздух, дрожа всем телом.
Он погладил ее по волосам, привлек голову к себе на грудь, чтобы она могла вволю выплакаться, заливая слезами его рубашку. Один из его пистолетов больно врезался ей в щеку, но сейчас было не до этого. Феба плакала, пока мокрое лицо не стало красным, нос не забился, а в глаза словно насыпали песок. Потом, немного успокоившись, она слушала, как бьется его сердце, ровно и громко.
– Немного похоже на смерть, – прошептала она скорее самой себе. – Все мы знаем, что когда-нибудь умрем, но по-настоящему не верим.
На миг рука, по-прежнему лежавшая у нее на голове, болезненно напряглась, затем исчезла, переместившись на плечи.
– Вам рано говорить о смерти, миледи.
– Разве? – Она подняла к нему лицо. – Разве вот это не маленькая смерть? Я не вижу света. Я вообще ничего не вижу.
– Мне жаль, – сказал капитан Тревельон, и его голос был, словно гравий, шуршащий и скрипучий, но тем не менее подействовал успокаивающе. – Мне очень жаль.
Кажется, он действительно ей сочувствует.
Она нахмурилась, уже хотела было что-то спросить, но услышала, как открылась дверь дома.
– О-о боже! Кто там?
– Пауэрс. Идет сюда, чтобы увести вас, – ответил Тревельон.
Феба поспешно выпрямилась, обхватила ладонями голову, пытаясь привести в порядок волосы. Должно быть, у нее ужасный вид!
– Как я выгляжу?
– Как будто только что плакали.
Его невозмутимый ответ, как ни странно, вызвал у нее смешок.
– Знаю, что похожа на страшилище, но вы могли по крайней мере, солгать.
– Вы действительно хотите, чтобы я вам лгал? – спросил он устало.
Она нахмурилась, собираясь с ответом, и тут раздался голос Пауэрс, совсем близко.
– Миледи, пришла портниха.
– Черт! – пробормотала Феба. – Нам придется вернуться в дом.
– Конечно, миледи, – как всегда, невозмутимо сказал капитан.
Тем не менее она сжала его плечо, когда он вел ее к дому, и тихо сказала:
– Благодарю вас, капитан.
– За что, миледи?
– За то, что разрешили намочить вашу рубашку соленой водой. – Она улыбнулась, хотя это было труднее обычного. – За то, что не говорили банальности. И вы совершенно правы: я не хочу, чтобы вы мне лгали.
– Значит, я буду стараться говорить вам только правду.
Это было сказано очень почтительно, и все же она вздрогнула. Ей вдруг вспомнилось, что говорили о нем ее кузины: привлекательный, уверенный в себе. Странно, она никогда не думала о Тревельоне как о мужчине, который может нравиться. Он просто был рядом. Высокая фигура справа: на балу ли, на вечеринке – защита, через которую к ней не пробиться.
«Это не совсем справедливо», – виновато корила она себя, взбираясь на каменные ступени. Очень хорошо, что Тревельон был рядом, когда она расклеилась. Он повел себя как друг. Прежде она ни разу не подумала о своем телохранителе как о друге, и если она ошибалась настолько…
Прекрасно!
Глава 3
На следующий день, ближе к полудню, Феба стояла в парадном холле Уэйкфилд-хауса. Вручив Пауэрс записку и небольшой кошелек с монетами, девушка сказала:
– Предупреждаю, вы должны отдать это мистеру Хейнсуорту лично в руки, это важно.
– Да, миледи, – ответила Пауэрс звонким голосом.
Несмотря на неумеренное употребление духов с ароматом пачули, которому служанка излишне благоволила, от нее приятно пахло.
– Спасибо, Пауэрс, – сказала Феба, заслышав приближение капитана Тревельона, которого узнала по неровной поступи на лестнице.
– Миледи, вы по-прежнему намерены присутствовать на заседании дамского клуба? – спросил он своим хриплым голосом, в котором она уловила скептические нотки.
– Да, разумеется, и не пытайтесь меня отговорить – Максимус дал свое благословение.
Это было почти правдой: брат милостиво разрешил ей выезжать, – но она не стала сообщать ему, куда именно едет, а капитану знать об этом вовсе не обязательно.
Кажется, она услышала мужской вздох?
– Очень хорошо, миледи.
Теплые сильные пальцы взяли ее руку и опустили на мужской рукав. Забавно. Не будь она слепой, подобное прикосновение – обнаженная кожа рук, не прикрытая перчатками, – сочли бы скандальным. Да что говорить – то, что мужчина в самом расцвете сил следует за ней повсюду, иногда без других сопровождающих, и так верх неприличия! Однако, кажется, пока никому не пришло в голову упрекнуть в чем-нибудь капитана Тревельона, который вечно маячил у нее за спиной.
Слепота сделалась ее оправданием в глазах света.
Феба тяжело вздохнула, выходя на улицу. Должно быть, день был солнечный – она чувствовала тепло кожей.
– Миледи? – Услышала она голос капитана у себя над ухом.
– Ничего, капитан, – сказала она с едва уловимой досадой. Без сомнения, он тоже считал ее скорее ходячей куклой, чем женщиной из плоти и крови.
– Если вас что-то беспокоит…
– Иногда я задаюсь вопросом: что, если просто посадить меня в инвалидную коляску? – пробормотала Феба, спускаясь по ступенькам.
– Доброго вам утра, сэр, миледи, – поприветствовал их Рид.
– Рид, вместе с Хатуэем встаньте на запятках кареты, – распорядился Тревельон.
– Да, сэр.
– Неужели необходимо брать с собой еще и двух лакеев? – тихо спросила Феба.
– Полагаю, что да, миледи. Осторожно, лесенка.
Она вытянула носок, нащупав первую ступеньку, забралась в карету, уселась и расправила юбки.
– В клуб допускаются только дамы.
Послышался шорох – это Тревельон устроился напротив. Несмотря на трость, он производил в движении гораздо меньше шума, чем другие. И это было очень досадно.
– Дамы собираются в Сент-Джайлзе, миледи, одном из самых опасных районов Лондона.
– Но сейчас самый разгар дня.
– На Бонд-стрит на вас пытались напасть как раз в это время. – Голос капитана звучал ровно и уверенно, и Феба задумалась, найдется ли хоть что-нибудь, что выведет Тревельона из этого состояния спокойного безразличия. – Иногда мне кажется, что вам просто нравится спорить, миледи.
Она поджала губы.
– Но не с каждым же встречным, как вы понимаете: только с вами.
Ей показалось, что он усмехнулся, но тут загрохотали колеса – карета тронулась в путь.
– Я воистину польщен, миледи.
– Так вам и надо. – Она с трудом сдерживалась, чтобы не улыбаться. Феба была счастлива, если удавалось втянуть сурового капитана в шуточный спор. – Лучше скажите мне вот что. Я заметила, что вы относитесь к Риду как к старшему среди прочих лакеев. Почему же?
– Здесь все просто, миледи: Рид служил драгуном в моем полку. Когда он был демобилизован, я рекомендовал его вашему брату как человека порядочного, преданного и трудолюбивого. Его светлость был так добр, что прислушался к моим рекомендациям и взял его на работу.
– Он долго прослужил драгуном под вашим началом?
– С первого дня, как поступил на военную службу. Пять лет, насколько я помню.
– А сколько лет отслужили вы сами?
Он молчал, и Феба подумала – уже не в первый раз, – как плохо не видеть лица того, с кем разговариваешь. Ведь достаточно бросить взгляд, чтобы понять, удивлен человек, оскорблен или опечален.
– Почти двенадцать лет, миледи, – сказал наконец Тревельон.
Голос его звучал бесстрастно, и Феба поняла лишь одно: полное отсутствие эмоций не означает отсутствие чувств.
Она склонила голову набок, размышляя, потом спросила:
– Вам нравилась служба?
– Миледи?
О-о, кажется, капитан насторожился, пусть и самую малость? Это уже интересно! Почему она никогда раньше не задавала ему подобных вопросов?
– Служить драгуном, командовать людьми – ведь вы были капитаном, и у вас под командованием было много людей…
– В моем распоряжении было от двадцати до пятидесяти человек, в зависимости от выполняемой задачи.
А теперь он вынужден возиться с ней одной. Вдруг она осознала, как низко, по его представлениям, он пал в этой жизни!
Капитан, однако, продолжил:
– Я выполнял приказы моего короля.
На мгновение она решила, что больше он ничего не скажет о своих военных буднях, но он немного смягчился:
– Много лет мы охотились на контрабандистов по всему побережью, но потом мой полк перебросили в Лондон, чтобы выслеживать и ловить тех, кто занимался контрабандой джина, и прочих злоумышленников.
– Правда? – Феба нахмурилась, вдруг осознав, как мало знает об этом человеке. Боже правый! Она провела полгода, день за днем, в обществе капитана Тревельона, но не задала ни единого вопроса о его прошлом. Ей вдруг стало очень стыдно, и она немного подалась вперед, намереваясь загладить вину. – Очень своеобразный район для патрулирования.
– Да, – ответил он сухо, – но потом мы получили особый приказ – от одного из важных членов парламента.
– От… не от моего же брата?
– Именно от него, миледи.
– Значит, вы давно знаете Максимуса?
– Мы с его светлостью знакомы больше четырех лет.
– Я и не знала, что вы… друзья.
Заминка была недолгой, но красноречивой.
– Я бы не назвал так… наши отношения, миледи.
– Как? Дружбой? – уточнила Феба. – Уверяю, капитан, что не стала бы думать о вас хуже, поддайся вы такой слабости, как дружба.
– Миледи, ваш брат – герцог.
– Да, но он сморкается и справляет другие физиологические потребности, как все прочие люди.
– А я всего лишь бывший драгун из… – продолжил было капитан, но внезапно замолчал.
Феба наклонилась вперед, сгорая от любопытства.
– Откуда же, капитан?
– Из Корнуолла, миледи. Но я вижу, что мы уже подъехали к приюту.
В этот момент карета, содрогнувшись всем корпусом, остановилась.
– Не думайте, что наш разговор окончен, – любезно сказала Феба, прежде чем покинуть карету. – У меня к вам много вопросов, капитан Тревельон!
Когда дверца кареты распахнулась, она услышала беспомощный вздох своего защитника и улыбнулась. Ей очень нравилось смущать этого стоика, драгунского капитана, однако она невольно задумалась: откуда эта заминка после вопроса о происхождении?
На первый взгляд детский приют был слишком неказист, чтобы послужить пропуском в высшее общество. Эва Динвуди вышла из кареты с помощью лакея, Жана-Мари Пепина, и оглядела улицу.
Дом стоял в самом сердце квартала Сент-Джайлз, в переулке, слишком узком, чтобы могли разъехаться две кареты: им пришлось останавливаться в дальнем конце переулка. Даже при свете дня крайняя нищета нависала над кварталом как мрачное облако. Попрошайка в лохмотьях, такой убогий, что было невозможно определить, мужчина это или женщина, сидел на углу, тяжело привалившись к стене. На другой стороне улицы шла, шаркая ногами, женщина с опущенной головой и спиной, сгорбленной под тяжестью огромной корзины с крышкой, в то время как одинокий ребенок, практически голый, стоял и с любопытством пялился на роскошную карету.
«Бедному мальчишке мы, наверное, кажемся богами, спустившимися с Олимпа», – с жалостью подумала Эва, поспешно сунула руку в карман, нащупала сумочку, спрятанную под юбкой, извлекла один пенсовик и протянула голому ребенку. Тот бросился к ней, выхватил монету и был таков.
Здание было новым, основательным, сложенным из кирпича, с широкой парадной лестницей. Тем не менее, судя по немногочисленным архитектурным деталям, обычно украшавшим благотворительные дома, это явно было работное заведение. Однако именно здесь собирался дамский клуб, куда входили даже весьма влиятельные дамы из высшего общества.
И среди них ее покровительница.
Обернувшись, Эва увидела, как из кареты выходит Амелия Хантингтон, баронесса Кэр. Пожилая леди готовилась разменять седьмой десяток, однако ее лицо почти не тронули морщины. Кажется, единственной приметой возраста были белые как снег волосы, хотя Эва слышала, что волосы у баронессы, как и у ее сына, поседели еще в молодости, а значит, вовсе не от старости. На леди было элегантное темно-синее платье – в точности под цвет глаз, – отделанное черным кружевом на рукавах, по квадратному вырезу и вдоль корсажа.
– Они тут живут, как крысы, – вполголоса и не без сострадания заметила леди Кэр, оглядываясь вокруг. – Вот почему я всегда беру с собой отряд дюжих лакеев. Было мудро с вашей стороны прихватить собственного. – Леди задумчиво взглянула на Жана-Мари. – У него очень экзотический вид.
Черная лоснящаяся кожа гиганта, в сочетании с белым париком и белой с серебром ливреей обеспечивало лакею вид просто сногсшибательный.
– Я больше не нахожу его таковым. – Эва не дала себе труда поправить леди Кэр в ее предположении, будто Жан-Мари ее лакей. Поравнявшись с пожилой дамой, она вместе с ней направилась по Мейден-лейн к дому. – Должна вас поблагодарить – вы были очень добры, согласившись представить меня дамам из клуба!
– Не стоит: я тоже была рада, – холодно протянула леди Кэр без улыбки, словно хотела напомнить, что просто была вынуждена привезти Эву на сегодняшнее заседание.
И ее подопечной не следовало об этом забывать. Здесь у нее не было друзей, да и не могло быть. Она изобразила скромную учтивую улыбку, и обе дамы стали подниматься по широким ступеням. Конец переулка уже запрудили кареты, что говорило о прибытии остальных участниц заседания клуба.
Когда перед ними распахнулись двери приюта, Эва сделала глубокий вдох и разгладила юбки цвета оперения голубя-сизаря. Скромная вышивка в виде черных и вишнево-розовых цветочков украшала плечи, низ рукавов, корсаж и подол широкой верхней юбки, прикрывавшей кремового цвета юбки – простые и элегантные. Несмотря на совершенно обыкновенную внешность – в общепринятом смысле этого слова, – одета она была по последней моде. В дверях стоял почтительного вида дворецкий, что было весьма необычно для дома призрения, но Изабел Мейкпис, жена управляющего, и до второго замужества была весьма богатой вдовушкой.
– Доброго дня, миледи, мисс, – приветствовал дам дворецкий, делая шаг в сторону.
Сидевший у его ног черный кот всем своим видом показывал, что тоже рад гостям, но ровно до тех пор, пока в глубине дома внезапно не возник лающий вихрь. Маленькая белая собачонка, щелкая оскаленными зубами, бросилась прямо на них. Эва не удержалась на ногах и, если бы не дворецкий, растянулась бы на полу. Жан-Мари загородил ее собой, подхватил гадкое создание и прижал к груди. Собака сразу же притихла и лизнула его в подбородок.
– Вы уж его простите! – воскликнул дворецкий. – Право же, Додо только лает громко, зато никогда не кусается, уверяю вас!
– Не стоит беспокойства, – пролепетала Эва, отчаянно пытаясь унять дрожь в голосе. – Я просто испугалась. – Разгладив юбки, она незаметно кивнула Жану-Мари, который продолжал крепко держать ужасное создание.
Леди Кэр наблюдала сцену, не произнося ни слова, потом заговорила:
– Баттермен, я полагаю, мы собираемся в гостиной?
– Разумеется, миледи, – кивнул дворецкий, принимая у леди перчатки и шляпу. – А слуги могут с удобством расположиться у нас на кухне.
Бросив взгляд на Эву, Жан-Мари по ее кивку направился вслед за лакеями в дом, не выпуская из рук вырывающегося песика.
Коридор вел в приемную, выдержанный в успокаивающих кремовых тонах, и там начиналась широкая лестница. Однако Эва и леди Кэр вошли в первую дверь справа, за которой находилась гостиная, где уже собрались дамы, члены дамского клуба. В углу комнаты имелся камин, сейчас пустой, и повсюду стояли небольшие диванчики и стулья с подушками. Центр гостиной занимал невысокий чайный столик, уставленный приборами, а примерно дюжина девочек с важным видом, под бдительным присмотром светловолосой горничной, предлагали дамам закуски.
– Очень рада видеть вас, миледи! – Стройная дама с роскошными рыжими волосами с раскрытыми объятиями бросилась им навстречу, и они с леди Кэр обменялись вежливыми поцелуями в щеку.
Пожилая дама обернулась, и Эва с облегчением увидела, что она заулыбалась.
– Гера, позвольте представить вам мисс Эву Динвуди. Мисс Динвуди, это леди Гера Ридинг.
– Для меня это большая честь, миледи. – Эва низко присела в реверансе, а пока леди Гера говорила что-то в знак приветствия, мысленно покопалась в своих досье.
Итак, Ридинг, Гера: старшая сестра герцога Уэйкфилда; супруга лорда Гриффина Ридинга. Это леди Гера вместе с леди Кэр основали дамский клуб. Важная знатная дама, знакомство с которой дорогого стоит.
Впрочем, они тут все такие.
Эва собралась с духом, когда леди Кэр повлекла ее в глубь комнаты, чтобы познакомить со всеми. В конце концов, для чего еще она сюда явилась? Среди прочих дам познакомиться с одной очень нужной особой. И неважно, что Эва терпеть не могла подобные сборища и чувствовала себя там не в своей тарелке: долг она выполнит.
Эва опять изобразила любезную улыбку, когда леди Кэр подвела ее к даме, стоявшей возле камина, и представила. Та оказалась ее невесткой, Темперанс Хантингтон, баронессой Кэр-младшей. Это была миловидная темноволосая леди с такими светло-карими глазами, что они казались золотистыми. Нельзя было сказать наверняка – и Эва, разумеется, ни за что не стала бы спрашивать, – но леди Кэр, похоже, ожидала ребенка.
Рядом с ней стояла Изабел Мейкпис, которая управляла приютом вместе с супругом, Уинтером Мейкписом. Из своих мысленных досье Эва знала, что миссис Мейкпис, в отличие от супруга, происходила из высших слоев общества. Несмотря на низкий статус смотрительницы сиротского приюта, на миссис Мейкпис было элегантное платье, скроенное по французской моде, в алую и желтую полоски. Обе дамы приветливо кивнули Эве, хоть она и отметила искру любопытства в их глазах: старшая леди Кэр не стала объяснять, откуда ее знает.
Герцогиня Уэйкфилд встала и произнесла:
– Рада познакомиться, мисс Динвуди.
Эва присела в реверансе.
На первый взгляд герцогиня производила впечатление ничем не примечательной, однако ее прекрасные серые глаза все меняли. Их взгляд был столь проницателен, что Эва не могла в них не смотреть, пока произносила положенные приветствия.
– Боюсь, вы не сможете познакомиться с ее светлостью, герцогиней Скарборо: сейчас она вроде бы путешествует с мужем по Европе, – сообщила леди Кэр, подводя Эву к последнему дивану. – Италия, знаете ли.
Эва не знала, поскольку никогда не бывала в Италии и не путешествовала ради развлечения, однако понимающе кивнула. Потом ее представили смуглой красавице экзотической внешности. Это была леди Ипполита Ройл, о которой судачили, будто она является самой богатой наследницей в Англии – теперь, после того как бывшая леди Пенелопа Чедвик вышла за герцога Скарборо. Мисс Ройл поднялась с дивана и присела в реверансе, зато ее собеседница так и осталась сидеть.
– А это леди Феба Баттен, сестра леди Геры, с которой вы уже знакомы, и, разумеется, герцога Уэйкфилда, – журчал голос леди Кэр, а Эву словно в сердце ударили.
– Очень рада с вами познакомиться, – сказала леди Феба, поворачиваясь к хорошенькой миниатюрной женщине с приветливым лицом. – Надеюсь, вы не обидитесь, если я останусь сидеть: боюсь, в незнакомой комнате обязательно споткнусь и упаду.