София Ивановна заметила, кстати, что Володя ездил на межвузовскую конференцию по научному коммунизму в Харьков, где читал собственный реферат. Не надо думать, что это рядовое событие для студента, отнюдь! На такие мероприятия посылали лучших и работы их проходили тщательный отбор. Тот факт, что Владимир стал участником республиканской межвузовской конференции, означает одно – его считали достойным этой чести и никакой оппозиционности Советской власти он нигде никогда не демонстрировал.
Были заданы Софии Ивановне и иные вопросы, но вряд ли их надо здесь обсуждать, поскольку отношение к исчезновению Владимира Ивасюка они имеют весьма-весьма опосредованное. Скажем лишь, что мама композитора категорически отвергла предположение о возможной интимной связи сына с Софией Ротару, подчеркнув, что та замужем, да и кроме того, старше Владимира (последнее, видимо, имело большое значение по её мнению).
Нельзя не коснуться ещё одного весьма деликатного, но исключительно важного вопроса – о материальном благосостоянии композитора. Вот в каких выражениях София Ивановна высказалась на эту тему: «За исполнение произведений Володя имел гонорары. Деньги за произведения ему перечислял УЗАП. Когда он бывал в Киеве, то ему отмечали <поступление гонораров> в сберкнижке. Сберкнижка сейчас у меня. По-моему, у него на сберкнижке есть 10 300 руб. В Львове у него есть также сбережения и сберкнижки выписаны на его имя, одна на 8 тысяч и вторая – на 14 тыс. рублей. Эти книжки находятся у меня дома. (…) Снимал ли со сберкнижек деньги Володя, я не знаю, нужно посмотреть.»
Чтобы более не возвращаться к данному вопросу, сообщим, что в деле есть справка, составленная по результатам ознакомления следствия со сберегательными книжками Владимира Ивасюка. Всего их было 4, на них хранились следующие суммы: 11 478,67 руб; 1 260,80 руб; 14 000,00 руб и 8 000,00 руб. Как видим, Владимир Ивасюк располагал очень значительными по тем временам суммами. Что важно для нас сейчас – даты последних операций по каждой из книжек в материалах следствия не отражены. По мнению автора – это серьёзное упущение следствия.
Говоря об употреблении сыном спиртного, София Ивановна подчеркнула, что до болезни, т.е. до весны 1977 г, «Володя употреблял умеренно», из напитков предпочитал «Шампанское». После болезни пить перестал вообще, во всяком случае мать не видела сына пьющим спиртное или в состоянии алкогольного опьянения.
Высказалась София Ивановна и о здоровье сына весной 1979 г.: «За последнее время у Володи было хорошее состояние здоровья. Правда, бывало, что он не спал, когда работал. Я говорила ему меньше работать, чтобы не переутомлялся. Объясняла, что творческий успех к отцу пришёл после 40 лет. (…) Однако он меня не слушался. Иногда он употреблял снотворное, чтобы уснуть, порошок „тазипам“. На болезнь не жаловался.»
Итак, подведём итог показаниям матери. Владимир ушёл из дома около 13 часов 24 апреля 1979 г и более не возвращался. При себе он имел 10 руб наличными, в руках нёс портфель с нотами. Одет он был, если верить Софии Иванове, следующим образом: «Кроме джинсового костюма, белого плаща в елочку с поясом он был одет в белые трусы, носки простые, имел чёрный портфель с одной ручкой с перекидным ремнём на один замок». Плащ, найденный возле трупа, строго говоря, был не белым, а серым, но в данном случае придираться к словам не следует – по смыслу речь идёт о светлом плаще, просто следователь буквально записал некорректное выражение свидетельницы. Никакой особой интриги в данном разночтении подозревать не следует, поскольку София Ивановна опознала одежду сына, а значит возле его тела находился тот самый плащ, в котором Владимир уходил из дома.
Напомним, что допрос Софии Ивановны Ивасюк был произведён 30 мая 1979 г. А несколько ранее имел место другой важный допрос, которому надлежит уделить внимание. Хронология событий умышленно нарушена автором и сейчас станет ясно почему.
Итак, 21 мая 1979 г зампрокурора Шевченковского района г. Львова Гнатив Е. И. допросил Светлану Анатольевну Прымачок, студентку 4 курса фармацевтического факультета Львовского мединститута. Светлана попала в поле зрения правоохранительных органов ещё в первой декаде мая, в те дни, когда Ивасюк разыскивался органами внутренних дел.
Процитируем показания Светланы Прымачок, которая рассказывает о том, как отправилась к родителям на Первомай в город Ровно, а 3 мая пришла на автовокзал, чтобы купить билеты на автобус обратно до Львова: " (…) я ушла на автостанцию купить билет на г. Львов. Время было около 13 часов. Так как билетов не было на Львов на 18 часов, то вышла из автостанции. Я увидела, что в моём направлении идёт композитор Ивасюк Владимир. Я его видела неоднократно по телевидению в г. Львове. Про него показывали даже телевизионный фильм. Я прошла мимо него. Он шёл в направлении автобусной станции и находился от нас на расстоянии 8 метров от входных дверей автостанции (так в оригинале – прим. А.Р.). Кроме того, что я сама увидела Ивасюка, группа пассажиров, которые стояли на (неразборчиво – прим. А.Р.) стали говорить, что пошёл Ивасюк. Это обстоятельство подтверждало то, что я не могла ошибиться. Я ушла с автостанции и не видела куда делся Ивасюк.»
Фрагменты протокола допроса Прымачок С. А. от 21 мая 1979 г: " Он шёл в направлении автобусной станции (…)»
Происходило всё это в городе Ровно, удаленном от Львова на 210 км. В тот момент Светлана ещё не знала, что Ивасюк находится в розыске. Приехав на следующий день во Львов – ибо Первомай закончился и следовало возвращаться к учёбе – Светлана простодушно рассказала знакомым о том, что повстречала в Ровно местную знаменитость – Владимира Ивасюка. Эта деталь, кстати, прекрасно иллюстрирует ту всеобщую любовь, что был окружен композитор, и всеобщий интерес, который он к себе возбуждал. Можно даже представить себе, как всё это происходило, как Светлана восторженно рассказывала подругам: «Представляете, девочки, стою я у дверей автовокзала, а мне навстречу Владимир Ивасюк идёт! Красивый такой, костюм джинсовый, портфель в руке! Я прям обомлела, девочки!»
Рассказ Светланы, однако, вызвал совсем не ту реакцию, на которую она рассчитывала. Дело в том, что Ивасюка уже вовсю искали во Львове и в мединститут наведывались милицейские оперативники. А может быть, кстати, и оперативники КГБ, прикрывавшиеся удостоверениями сотрудников МВД – это совершенно нормальная практика для Комитета того времени[1 - Тут самое время уточнить, что сотрудники самого тихого ведомства Советского Союза свои документы вообще не «светили» перед обывателями, существовали жёсткие ограничения на то, кому и при каких обстоятельствах сотрудник КГБ может раскрыть свою принадлежность к Комитету. 99% советских людей не имели даже приблизительного понятия о том, как выглядят удостоверения сотрудников КГБ, сколько символов должно быть в их номерах и какие специальные отметки там проставляются. Для оперативного прикрытия сотрудники Комитета очень часто использовали документы МВД – они оформлялись особым порядком на подлинных бланках, с использованием подлинных печатей и всей необходимой атрибуцией. Сотрудники отделов кадров МВД знали, что определенные №№ удостоверений закреплены за Комитетом, но информацией об их персональной принадлежности, разумеется, не владели, поскольку документы прикрытия всегда оформлялись внутри Комитета.]. Знакомые Светланы, услыхав её рассказ о случайной встрече с Ивасюком в Ровно, тут же сообщили об этом сотрудникам милиции, которые, как оказалось, находились совсем неподалёку. В общем, Светлану моментально взяли в работу и известную ей информацию надлежащим образом задокументировали. Так её рассказ уже в начале мая попал в розыскное дело. Потому для следователя Гнатива эти сведения к 21 мая тайной уже не являлись.
Могла ли Светлана ошибаться? Могла ли она принять за Ивасюка кого-то очень похожего на композитора внешне? Разумеется, могла, похожих людей много, а время от времени имеют место случаи поразительного сходства. Следователь Гнатив, разумеется, уточнил, на чём же именно основывается уверенность Светланы в том, что на автовокзале в Ровно она увидела именно Ивасюка. Ответ имеет смысл процитировать максимально полно: «Когда я видела Ивасюка 3 мая, то он был одет в костюм тёмного цвета и светлую рубашку, без галстука. Этот день был тёплым и можно было идти без плаща. На причёску я не обратила внимания, т.к. был ветер и раскидывал волосы. В руках, в правой руке, он нёс портфель тёмно-коричневый с одной ручкой, который, по-моему, закрывался перекидным ремнём на один замок. Портфель не был тяжёлым и выглядел, что как будто он пустой (так в оригинале – прим. А.Р.).»
Интересно, да? Внимательно перечитаем показания Прымачок. «Костюм тёмного цвета» вполне может быть тёмно-синим джинсовым костюмом… про плащ ничего не сказано, поскольку было тепло и плащ можно было спрятать в портфель… А каким, кстати, был портфель? «тёмно-коричневый с одной ручкой, который, по-моему, закрывался перекидным ремнём на один замок» – так в показаниях Прымачок описан портфель встреченного ею мужчины, похожего на Ивасюка. А вот как описан портфель, с которым Ивасюк ушёл из дома, в показаниях матери: «чёрный портфель с одной ручкой с перекидным ремнём на один замок». Описания практически одинаковы! Имеется небольшое разночтение в цвете портфеля – «тёмно-коричневый» или «чёрный» – но суждения на сей счёт являются во многом субъективными и могут быть объяснены, скажем, различными условиями освещенности. Или дальтонизмом свидетеля (есть разновидность дальтонизма, не позволяющая различать зелёный и коричневые цвета). Существуют объективные и субъективные особенности запоминания и припоминания… В общем, различия в оценке цвета в данном случае не являются непримиримо противоречивыми.
Похоже ли на то, что Светлана Прымачок видела именно Владимира Ивасюка? Да, очень даже! Но если это действительно было так, значит, Владимир Ивасюк, пропавший 24 апреля 1979 г во Львове, оставался жив ещё более недели и, каким-то образом преодолев более 200 км, 3 мая оказался на автовокзале в Ровно.
«…Обратилась в Управление КГБ и попросила подтвердить причины смерти сына.»
Допрос отца умершего композитора – Михаила Григорьевича Ивасюка – состоялся 31 мая 1979 г и оказался он намного короче допроса матери. Продлился допрос с 11:30 до 13 часов и причину подобной краткости понять несложно – Михаил Григорьевич проживал в Черновцах, областном центре в двухстах километрах от Льва, виделся с сыном довольно редко, а потому о событиях последних дней его жизни мог знать в основном с чужих слов (что до некоторой степени снижало его ценность как свидетеля).
Родившийся в 1917 г Михаил Григорьевич на момент описываемых событий являлся доцентом Черновицкого университета и членом Союза писателей СССР. Интересно, что отвечая на вопрос следователя Гнатива о наличии судимости, Михаил Григорьевич ответил «не судимый». Это означает, что его высылка из Украины в конце Великой Отечественной войны осуществлялась либо внесудебным порядком, либо вообще выдумана уже после распада Союза, когда стало модно сетовать на всяческие притеснения со стороны Советской власти. Нам детали эти сейчас не очень интересны, важно лишь отметить, что из анкетных данных Михаила Григорьевича можно заключить – человеком он был уважаемым, образованным, вполне советским по своим воззрениям и поведению. Ибо иных в Союзе писателей СССР не терпели и к педагогической работе в университетах не допускали. Если уж мы заговорили сейчас о личности Михаила Григорьевича, то нельзя не сказать нескольких слов о его почерке. В конце протокола допроса имеется собственноручная приписка допрошенного: «Протокол записан с моих слов верно и мной прочитан. М. Ивасюк».
Почерк интересный – выработанный, с малым разгоном и большой связностью. Очень любопытен провал края подписи вниз. Люди с почерком, подобным этому, склонны к порядку, систематичности в делах, часто демонстрируют элементы поведения «правого человека» – они всегда знают, что хорошо, а что плохо, прямолинейны и неуступчивы. Их даже можно назвать догматичными. Провал вниз последнего слова строки часто присутствует в почерках людей пессимистичных, недоверчивых и склонных к мизантропии. Разумеется, определение черт личности по почерку является процессом во многом субъективным и не претендует на абсолютную точность, но здравое зерно в такого рода оценках есть, поскольку они основываются на статистических исследованиях и жизненном опыте.
На последнем листе протокола М.Г.Ивасюк оставил расписку, подтверждавшую соответствие сказанному записанного следователем текста: «Протокол записан с моих слов верно и мной прочитан. М. Ивасюк».
А жизненный опыт нас учит, что между мелкой моторикой пишущей руки и работой мозга существует несомненная корреляция, поэтому-то почерка разных людей различны. Если считать, что перед нами образец свободного почерка, то автор охарактеризовал бы написавшего так: этот человек много пишет, он методичен, настойчив, за словом в карман не лезет, мнения своего не скрывает и даже склонен его навязывать, знает цену людям, недоверчив, не лишен изящества манер.
Вот таким человеком показался автору Михаил Григорьевич Ивасюк. Итак, перейдём теперь к содержательной части его показаний следствию. Что мы можем почерпнуть из протокола допроса Михаила Григорьевича?
Прежде всего, заслуживает внимания начало протокола: «Последний раз я видел и разговаривал со своим сыном 4 марта 1979 года. У меня дома Володя отмечал свой день рождения. (…) Я с сыном всегда при встречах имел личные беседы. Он рассказывал о своих творческих планах. (…) На дне рождения сын рассказывал, что он в этом году закончит 4 курс и останется [только – прим. А.Р.] написать дипломную работу. Он говорил, что после окончания консерватории он женится. На дне рождения была его любимая девушка Шкуркина Людмила Александровна. Она работает в Днепропетровском русском театре драмы.»
Как видим, ни о каких свидетельствах травли, преследования или недопонимания со стороны представителей власти в отношении композитора Ивасюка речь не идёт. Сын отнюдь не подавлен окружающей его обстановкой, не жалуется отцу на непонимание, недостаточное внимание к себе, отсутствие денег, сил или нехватку чего-либо в принципе. Нет, в его жизни всё хорошо! В начале марта настроение Владимира лучезарно, у него большие и в целом приятные планы – успеть сдать два курса консерватории за один, защитить диплом, далее – жениться на любимой женщине. Жизнь по большому счёту удалась – он всеми любим, известен, у него есть всё и дальше будет только лучше!
Далее последовал вопрос следователя про отношения сына с Татьяной Жуковой. Михаил Григорьевич высказался более чем определенно: «Про Жукову Таню размова у нас была с Володей. У нас в семье сложилось плохое мнение о Тане, т.к. она вела себя плохо, часто заходила к сыну, мешала ему в работе. В основном она приходила к Володе ночью, кричала под балконами. Когда Володя не хотел открывать, то она звонила в дверь, поднимала шум, мешала соседям, об этом даже рассказывают и соседи.»
Слева: Родители композитора Ивасюка – София Ивановна и Михаил Григорьевич. Справа: родители на могиле сына.
Характеристика, скажем прямо, нелицеприятная. Прям так и представляешь энергичную девицу, вопящую в ночи под балконом…
Вполне ожидаемо был задан отцу и вопрос о состоянии здоровья Владимира. Михаил Григорьевич ответил следующим образом: «О состоянии здоровья я выяснял у сына и он говорил, что всё [у него] хорошо. Сын был склонен к полноте, поэтому он не старался много есть. Никаких мыслей по поводу лишения себя жизни сын не высказывал мне. Я разговаривал с врачами, которые его лечили и они мне объясняли, что ничего плохого у него нет, что [ему] нужен режим и отдых и что болезнь у него – бессонница – появилась в результате его переутомления. Володя даже в больнице писал песни. Врачи мне говорили, что у Володи диагноз „невроз“. Я не знаю, употреблял ли сын за последнее время порошки – лечение от заболевания нервной системы.»
Рассказ отца довольно косноязычен, но вполне может быть, что перед нами вовсе не свойство речи самого Михаила Григорьевича, а свидетельство неразвитой письменной речи следователя. Гражданин заместитель районного прокурора Гнатив грешил пропуском слов и явно злоупотреблял на письме глаголом «был»[2 - В этом месте автору невольно приходит на ум любопытный пассаж преподавательницы марксизма-ленинизма в родном Военмехе, раздраженно заявившей на одном из семинаров студенту из Харькова: «В Ленинграде не говорят «чё?» и не употребляют глагол «был»!].
А вот после обсуждения здоровья Владимира Ивасюка допрос сделал довольно неожиданный зигзаг. Отец погибшего композитора сделал предположение о причине его смерти и версия, им озвученная, выглядела довольно странно. Процитируем: «Я считаю, что мой сын попал в руки львовских уголовников, которые могли требовать за него выкуп, однако, увидели, что у них ничего не выходит, решили убить его и подвесить. К этому, я считаю, причастны Жукова и Федорченко [подруга Жуковой – прим. А.Р.], которые были связаны за последнее время с целым рядом фактов, относящихся к сыну. В частности, разбитая бутылка с вином „шампанским“, оторванные пуговицы от куртки, о чём поясняла моя жена, телефонные звонки Жуковой и Федорченко как 23, так и 24 апреля 1979 года, то есть в момент его исчезновения. Во время исчезновения Володи Жукова и Федорченко не оказывали никакой помощи родителям в розыске, даже не интересовались, что случилось и где Володя. Она не интересуется по сегодняшний день.»
Это, конечно же, очень странный пассаж как по содержанию, так и по форме. Прежде всего, он внутренне нелогичен. Непонятно, у кого должны были требовать выкуп похитители: у родителей? у любимых женщин композитора? у консерватории? у горсовета? Но к родителям никто не обращался с требованием денег, ко всем прочим лицам и инстанциям – тоже. Может быть, злобные преступники планировали потребовать деньги у самого Владимира Ивасюка? Но в таком случае его должны были пытать, оставив на теле соответствующие повреждения, а кроме того, его нельзя было убивать до получения денег! Но никаких телесных повреждений, появление которых можно было бы объяснить физическим насилием, на теле не имелось…
Очень неприятное впечатление оставляет та форма, в которой Михаил Григорьевич преподнёс свою версию. Фактически перед нами донос на Жукову и её подругу Федорченко, причём донос совершенно бездоказательный. То, что эти женщины не звонили после исчезновения Владимира и не интересовались его поисками, легко объяснимо – при том отношении к себе родителей, которое демонстрировали София Ивановна и Михаил Григорьевич, лезть им на глаза было просто глупо. Не вызывает сомнения, что Жукова чувствовала антагонизм матери – это хорошо видно из протокола допроса Софии Ивановны, разобранного в предыдущей главе. Они напрямую практически не общались… Ну как при таких отношениях можно звонить и пытаться что-то узнать?
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
