Реверс

9

21 мая 2004 года. Пятница.

14.00–15.00

В общественном транспорте давка случается в час пик, а в ПВС[60] – целый день не протолкнуться. Редкая птица долетит до двери кабинета начальника, заманчиво желтеющей в конце коридора.

Конвекция воздуха здесь нулевая, оттого климат установился тропический. Удушающая жара, повышенная влажность. Острая вонь пота. Посетители раздражены до крайности. Гул стоит, как на пасеке. По любому поводу вспыхивает перебранка.

Очередь народ занимает ночью на улице. Всегда находится бойкий активист, который ведёт список. Очное присутствие соискателя является обязательным. Нельзя отметиться и уйти досыпать, чтобы объявиться к открытию учреждения. Допускаются лишь кратковременные отлучки по самым уважительным причинам.

Общественного туалета в округе нет. За малой нуждой граждане бегают в кустики парка экскаваторостроителей. Радуются, что на дворе тёплое время года. Зимой, когда вход в парк закрыт, наиболее предусмотрительные посетители, в основном женского пола, оснащаются памперсами.

Своей ничтожной пропускной способностью Острожский паспортный стол славится на всю область.

Притиснутого к стене Маштакова выручил случай. В дверях возник крупного сложения мордатый молодец в клетчатой рубашке.

Ледокольно выставив вперёд плечо, он начал пробиваться сквозь людскую массу, басовито возвещая:

– Прокурату-ура! Гра-аждане, пропусти-ите!

В качестве доказательства полномочий молодчик потрясал солидной кожаной папкой. Люди не расступались, но и не препятствовали маневрам государева человека.

Это действительно был прокурорский следователь Гена Каблуков. Балбес, выпивоха, собиратель и распространитель слухов.

Увлечённый процессом прорыва, он не обратил внимания на худощавого мужчину, пристроившегося к нему в кильватер. Верхнюю половину лица ловчилы закрывал козырёк бейсболки.

Узнай Гена, сколь бездарно он проворонил Маштакова, слухи о явлении которого, разумеется, достигли его ушей, настроенных на постоянный приём, он бы искренне огорчился. Из личной встречи можно было извлечь ворох эксклюзивных подробностей.

Распихав граждан, блокировавших начальственную дверь, Каблуков с усилием приотворил её и боком втиснулся в щель.

Тут Миху засекла хабалистого вида тётка:

– А ты куда пролез?! Самый умный, что ли?!

Предотвращая скандал, Маштаков, вперившись в её вытаращенные глазищи, произнёс отчётливо:

– Я – к начальнику. Очередь не нарушаю.

И в подтверждение сказанного воткнул указательный палец в график приёма, из которого следовало, что в пятницу с 14.00 до 17.00 у подполковника милиции Саватеева Е.А. неприёмные часы.

Следователь находился в кабинете минут десять. Выбрался с ксерокопией паспортной формы в руке.

Не позволяя двери закрыться, Маштаков ввинтился в расщелину.

– Добрый день, Евгений Александрович, – уловил в своём голосе виноватые и даже угодливые нотки. – Вам Вадим Львович насчёт меня звонил. Маштаков моя фамилия.

– Я помню, – неприветливо буркнул Саватеев.

Пасмурность подполковника имела хронический характер. Её обуславливала работа в вечном цейтноте. Победить очереди он отчаялся, в связи с чем был одолеваем ходатаями всех мастей. Люди, занимавшие сколь-либо заметное положение в городе или просто предприимчивые, желали оформить документы в кратчайшие сроки, не тратя долгих часов на стояние под дверью. Хлопоты предполагали благодарность в зависимости от профиля обратившегося. Просьба начальника КМ была из разряда корпоративных, выполнявшихся безвозмездно.

– Что у вас? – не прекращая быстро подписывать документы и перекладывать их из одной стопы в другую, Саватеев протянул руку.

– Советский паспорт обменять.

– Дотянули до последнего? Семи лет мало оказалось?

– Виноват.

Подполковник походил на бульдога – приземистый, плотный, глаза навыкате, короткий вздёрнутый нос, мощная нижняя челюсть, неправильный прикус.

Конечно, он не забыл Маштакова. В девяносто шестом году на День милиции тот поцапался с пэпээсниками[61], гулявшими в кафе «Лада». Пэпсы, ребята тренированные, отбуцкали борзого Миху играючи. Саватеев был тогда командиром роты в звании старлея. Практически трезвый, он вовремя окоротил своих бойцов. А наутро подал рапорт, поставивший крест на карьере Маштакова в следственном отделе УВД. Не пристрой его тогда друзья-приятели в УР[62], оказался бы на улице.

Последующие их контакты носили сугубо служебный характер. Об инциденте не вспоминали. К чести Саватеева, ни разу он не лягнул Миху, используя свою новую влиятельную должность. Всегда был корректен. Не изменил привычкам и сейчас.

Маштаков гадал, как же подполковник проведёт его сквозь толпу граждан в кабинет инспектора. Неужели лично? Или скажет: «Сам пробивайся, как хочешь». Тревоги оказались напрасными. Не зря Саватеев слыл хорошим организатором. В дальнем углу кабинета имелась дверь в смежное помещение. От стороннего глаза её укрывал двустворчатый металлический шкаф.

– Пойдёмте, – на ходу бросил начальник ПВС через погон.

Миха поторопился за ним.

– Фаина Никандровна, примите документы на обмен, – без малейших эмоций распорядился Саватеев и, не дожидаясь реакции подчинённой, удалился к себе, закрыв потайной ход.

В подразделении Фаина Никандровна представляла когорту бессмертных. Возрастом за полтинник, выслугой хорошо за тридцатник, она была величава и надменна, будто римская матрона. Неохватная ни в одной части многоярусного мясного тулова, распиравшего форменное платье, она пережила на своём веку десяток начальников. Скромные капитанские погончики смотрелись на её могутных плечах инородно. Пухлое и мятое, как взбитая перьевая подушка, лицо инспектрисы имело багрово-синюшный колер, предательски выдавая многолетнее тайное увлечение. Увы, элитный алкоголь трансформирует внешность ничуть не хуже заурядных напитков. Исполненная фирменной косметикой боевая раскраска только подчёркивала изъяны. Пухлые пальцы напоминали говяжьи сардельки, унизанные перстнями и кольцами. Мочки ушей оттягивали массивные серьги жёлтого золота с изумрудами.

Царственным движением кисти мадам указала на свободный стул. Презрительное «здрасьте» означало, что она признала Маштакова и удовлетворена его закономерным падением. Выгнувшаяся коромыслом нарисованная бровь выражала недоумение тем, на каком основании столь ничтожный субъект допущен в святую святых.

При другом начальнике она бы восстала против указания, унижающего её человеческое достоинство, но Саватееву лучше было не перечить. Он обладал не только бульдожьей наружностью, но и хваткой, благодаря чему и держался на плаву дольше своих многочисленных предшественников.

Пока Миха заполнял бланк заявления, капитанша придирчиво изучила квитанцию об уплате госпошлины, фотографии, пролистала эсэс-эсэровский паспорт. Повода докопаться не нашла.

Скрипнула дверь. Робкий голос осведомился:

– К вам ещё нельзя?

– Закройте дверь, мужчина! – противным голосом отреагировала инспектор. – Вас вызовут!

Маштаков подумал: «Сообщающийся сосуд». Его приняли без очереди, значит, у томящихся в коридоре время ожидания автоматически увеличилось.

Новый скрип двери, теперь – длинный, хозяйский. Лошадиная дробь каблуков. Не поднимая головы, Миха зыркнул исподлобья на вошедшую.

Знакомые всё лица. Вторая родовитая боярыня нарисовалась. Ольга Борисовна, высоченная, худущая, ядовито-блондинистая. Тоже обвешанная золотыми цацками, как кремлёвская ёлка.

Не обращая внимания на посетителя, она с демонстративным стуком поставила под нос товарке флакон духов.

– Смотри, Фай, каким крохобором твой протяже оказался! За одну неделю ему загранник сделала, а он фанфуриком «Кензо» отдарился. Чё за байда?!

– Приличные духи. Сто уе такие стоят. Ты, мать, зажралась, – Фаина Никандровна сосредоточенно перебирала окольцованными сардельками картотеку. – Или ты предлагаешь мне доплатить?

– Я хочу, подруга, чтоб на будущее ты разъясняла людям цену вопроса! – сделала программное заявление Ольга Борисовна и гордо удалилась.

Очередным умозаключением, сформулированным Маштаковым, было – этим тёткам выгодны бесконечные очереди, чтобы к ним протаптывали тропы, дарили презенты. И нормальный мужик Саватеев не переломит ситуацию, пока не выгонит их на пенсион. А это задача из области фантастики.

– Букетик у вас нарядный, товарищ прокурор! – не скрывала радости инспектриса, вскрывая прикуп из сторожевых листков. – Вы в розыске как потеряшка, за ОРО! Как алиментщик, за дознанием!

Сверху вниз замедленно повела острым ногтем по списку телефонных номеров под стеклом.

– Я был вчера и у Муратова и у Семёркиной, – понял её замысел Миха.

– Никаких сведений от них нет, – найдя нужного абонента, Фаина Никандровна пять раз старательно нажала на кнопки «Самсунга», издавшего мажорную гамму.

– Наверное, начальник криминальной не стал бы Евгению Алек сандровичу звонить, если бы я в бегах был, – Маштаков апеллировал к логике.

– Не знаю, не зна-аю, – капитанша упорно продолжала давить на музыкальные кнопки.

Ни один номер не отвечал. Фаина Никандровна сокрушенно качала пышной укладкой. Задержание лица, находящегося в розыске, пошло бы в её актив жирным плюсом.

– Пятница. После обеда все на учёбе в ленинской комнате, – объяснил молчание милицейских телефонов Миха.

Сотруднице старой формации не нужно было переводить, что ленкомната – это актовый зал. Сама просиживала там часами, пока паспортная служба входила в состав МОБ[63]. Но капитан внутренней службы привыкла верить только материальным благам. Знала, что слова – пустое сотрясение воздуха.

С десятой попытки Фаина Никандровна дозвонилась на мобильник начальнице дознания. Та была в курсе всех дел, подтвердила, что Семёркина розыск Маштакова прекратила и должна была направить необходимые бумаги через канцелярию в ПВС.

– Я в понедельник лично перепроверю, отдала ли она постановление! Вообще-то, Олеся у меня девочка добросовестная, обманывает только в крайних случаях, – словесный фонтан рванул из динамика так оглушительно, что инспектриса, тряхнув подбородками, поспешила отвести трубку от уха.

Миха сидел с индифферентным выражением лица.

В следующую минуту обнаружились новые проблемы.

– Документы я у вас, так и быть, приму, – милостиво объявила Фаина Никандровна. – Но! Есть решение федерального судьи Глазова о признании вас безвестно отсутствующим. Сами понимаете – его надо отменить.

Мне принесёте заверенную копию решения. Чем скорей, тем лучше. И ещё. С регистрационного учёта вы сняты в связи с продажей жилья собственником. Поэтому паспорт получите без штампа о прописке.

– Спасибо.

– На здоровье. Скажите там, чтобы следующий заходил.

10

21 мая 2004 года. Пятница.

15.15–16.00

В тамбуре ПВС на стене висел допотопный телефон-автомат советских времён. Монетоприёмник у него наличествовал, но работал таксофон бесплатно. После набора каждой цифры диск приходилось возвращать пальцем в исходное положение.

Номер на удивление легко всплыл в памяти.

– С-слушаю вас, – сквозь монотонный гул с запинкой откликнулся голос старшего убойщика Сутулова.

Говорить с ним не хотелось, но Маштаков сделал над собой усилие.

– Добрый день. Будьте любезны, Рязанцева.

Против ожиданий Сутулов, знаменитый своей дотошностью, не стал выспрашивать, кто звонит.

– А-андрей, т-тебя! – гаркнул.

И пока Рязанцев подходил, чтобы вхолостую не греть трубку, хохотнул развязно:

– С-с п-приехаловом, М-михал Николаич!

Сутулов являл собой редкий пример заики, которого дефект речи не сделал интровертом. Напротив, в общении его отличала коммуникабельность.

Маштаков почесал засвербевший кончик носа.

«Узнал, стервец. Двадцать лет оперработы даром не проходят».

– Благодарю, Владимир Борисович, – ответил как можно небрежнее.

А себе внушение сделал: «Перестань комплексовать. Таких дежурных приветствий ещё ого-го сколько придётся выслушать, пока другой информационный повод в ментуре не появится».

В трубке зашуршало и молодой голос радостно воскликнул:

– Привет, Николаич!

– Здорово, Андрейка. Удобно говорить?

– Почти.

– А на приём удобно?

– Да.

– Тогда слушай. Ты на рабочем месте гантели держишь?

– Набор.

– Одолжи мне на три кэгэ. Прямо сейчас, пожалуйста, вынеси. Я буду напротив УВД, за киоском «Роспечати».

– Нет проблем. Только… – Рязанцев замялся, предлагая собеседнику догадаться и продолжить фразу.

– Незаметно не получится?

– Вот именно.

– Ну и ладно. Нам нечего скрывать от товарищей. Жду.

Миха повесил на рычаг тяжеленную трубку, отмечая с усмешкой, что, срезав пару таких, можно было и не беспокоить Андрейку. Чем не гантели? Но такой вариант сгодился бы, если бы он действительно планировал заниматься гимнастикой.

Паспортный отдел находился в квартале от милиции. Чтобы не заставить приятеля ждать, следовало поторопиться. В кроссовках после сапожищ Маштакову казалось, будто он бабочкой порхает над асфальтом.

На пересечении Абельмана и Ворошилова открылся белый Христо-рождественский собор. Сияющий золотом центральный купол вознёсся в пятиглавии выше других, свеже-голубых.

Миха за козырёк сдёрнул бейсболку, замедлил ход, привычно перекрестился.

За киоском «Роспечати» – удобная позиция. Подходы контролируешь, а сам не отсвечиваешь под окошками бывших коллег.

Но сначала Маштаков подрулил к фасаду. По дороге он прикончил последнюю сигарету, надо было купить курёхи.

Перед амбразурой обшарпанного ларька топталась занятная парочка.

Благообразная старушка в застиранном платке листала яркие страницы тоненького журнальчика, на которых бесстыдно растопырились голые девки. Изумляясь невиданному похабству, женщина с тихим возмущением спрашивала у своего спутника:

– Зачем тебе, Витя, это надо? Срам какой…

Пухлый парнище лет двадцати с младенческой физиономией идиота мурлыкал, застенчиво потупив голубые глазки. С мокрых губ тянулась блескучая нитка слюны.

У очкастой киоскёрши – внешность учительницы на пенсии. Её грошовая зарплата зависела от выручки, потому она активно предлагала весь ассортимент клубнички.

– Вот ещё посмотрите – какие красивые девочки! На этой неделе привезли. Вы таких не покупали.

– Ну, дава-айте этот и тот, – давя вздох сожаления по выбрасываемым на ветер деньгам, определилась старушка.

Через её утлое плечико Миха рассмотрел обложку. Средство массовой информации именовалось «Наши жены». У дерзко уставившейся в объектив блондинки была трогательно миниатюрная грудь. Слоган под фотографией призывал потенциального покупателя выяснить, нет ли тут его супруги.

Бабулька с внуком отошли. Идиот тянул за ветхий рукав, гундел, настаивал, чтобы журнал ему отдали прямо сейчас. Говорить он, похоже, не умел.

– Дома посмотришь, – женщина пыталась строжничать.

«Нехай болезный на порнуху мастурбирует, чем на бабку залазит», – из своей следственной практики Маштаков помнил случаи, когда псих-больные насиловали престарелых опекунов.

– Мужчина, вам что предложить? – киоскёр на всякий случай не убирала журнальчики на полку.

– Пачку «Примы», – Миха высыпал мелочь в пластиковую монетницу.

– Здесь пятидесяти копеек не хватает, – профессионально определила продавец.

– Да-а? – Маштаков смутился.

Провёл себе наружный досмотр. В нагрудном кармане рубахи – паспорт, визитка Птицына и повестка к дознавателю. В штанах – шаром покати.

– Извините, – просунул руку за своими капиталами.

Боковым зрением видел, как спортивной трусцой перебегает проезжую часть Рязанцев. Унизительное безденежье не хотелось выказывать даже перед ним. Как назло, одна монетка заупрямилась, не подцеплялась, выскальзывала. Оставлять гривенник было жаль. Когда Миха его выудил, Андрейка уже был рядом, протягивал пятерню, энергично встряхивая кистью.

Рязанцев поздоровался деликатно, силу не демонстрировал. Маштаков ещё раз подивился, как возмужал его выученик. Чёрная обтягивающая футболка с коротким рукавом подчёркивала мощь атлетической фигуры. Стальные шары мускулов рельефно перекатывались под гладкой кожей.

– Поворотись-ка, сынку![64] – Миха не скрывал восхищения. – Тебя, здоровяк, на ВДНХ пора отправлять!

– Тренируюсь, когда время есть, – Андрейка засмущался. – На вот свой заказ.

Передавая пакет, дно которого растягивал груз с округлыми очертаниями, Рязанцев спросил:

– А зачем они тебе, Николаич?

– Привык, понимаешь, по утрам гимнастику с гантельками делать, – прошли годы, а привычки балагурить Маштаков не утратил.

Видя, что Андрей в объяснение не поверил, успокоил:

– Ноль криминала. Прикинь сам – труп с таким плёвым грузом не притопить. Разве что кошака бродячего какого? Шучу. Спасибо, выручил. Через недельку верну. Курить не научился?

– Нет.

– Молодец. Тогда добавь на «Приму», а то я забыл дома свой толстый кошелёк[65], – никотиновая зависимость победила условности.

Через минуту Миха пыхтел сыроватой, горькой на вкус сигаретой.

– Значит, ты в МРО[66] трудишься? А чего туда нырнул?

– Теперь называется ОРЧ[67]. Вадим Львович подсуропил. Он задумал эту, как её, ротацию, убойщикам сделать, чтоб они на один карман с криминальной милицией работали. Пока я там в гордом одиночестве. Сейчас ждут, когда Валера Петрушин на пенсию откинется, чтобы, значит, ещё человека с розыска запихать.

– Как Валера? Аптеку посещает?

– Тутуже амбулаторно не лечится, Николаич. Сдаёт Гербертович.

– Жаль, он из них самый нормальный. Ну и как тебе, брат, в управленческой структуре? Старший опер, небось?

– Просто опер.

– Ну, капитана хотя бы получил?

– В июне срок, если кафтан не прожгу. Сутулов щемит. Думает, я Львовичу обстановку подсвечиваю.

– Смотри, аккуратно с ним. Он жалит исподтишка. Я тебе рассказывал, как он в девяносто седьмом хотел меня подставить?

– Рассказывал, Николаич. Я всё помню.

Беседа на темы, составлявшие когда-то смысл существования, взволновала Маштакова. Душевно было с Андрейкой, непринуждённо. Не хотелось расставаться.

– Торопишься? – отреагировал Миха на взгляд, брошенный Рязанцевым на часы. – Давай вечером увидимся?

– Блин, сегодня никак. У сына день рождения.

– О-о, брателло, а я ведь ни ухом, ни рылом в твоей личной жизни! Неужели Юлька тебя осчастливила? И давно ль вы сочетались законным браком?

– В две тысяча первом, четырнадцатого сентября. Я тебя тогда, Николаич, обыскался, приглашение хотел вручить. В общагу раз пять ездил, в артполк…

– А сыну сколько стукнуло? – всё, что касалось его исчезновения, Миха упорно пропускал мимо ушей.

– Два годика.

– У-у, большой уже! Как назвали?

– Мишаней, – Андрейка потупился.

У Маштакова повлажнели глаза. Скрывая проявление сентиментальности, он заругал термоядерную сигарету, курить которую можно было только в противогазе.

– Живёте где? – лучший способ избежать вопросов – задавать их самому.

– Квартиру снимаем в «олимпийском» доме. Когда Мишаня не родился, у моих обитали. Сначала вроде ничего было, потом у свекрови с невесткой не заладилось. Две хозяйки на кухне! Снова стало, как в коммуналке! Переехали к Юлькиным родичам на Текстильщик. Там тестяга бухает на постоянку. Пару раз поговорил с ним по-хорошему, не понимает. Дал леща в профилактических целях, он за стамеску. Пришлось по бороде стукнуть слегонца, он с копыт. После того случая мы сразу съехали. Неохота садиться за этого хрона. Юлька на моей стороне, но какой-никакой отец он ей. Чего в занозу лезть, если можно краями разойтись? Правильно? Пускай живёт, как хочет. С деньгами напряг, конечно…

– Не подняли вам зарплату?

– Обещают всё. Я ж ещё, Николаич, учиться подписался. Помнишь, ты говорил – без диплома никуда? Второй курс заканчиваю.

– Рад за тебя, – смотреть в глаза собеседнику Маштаков избегал.

Стыдился острого приступа зависти. Всё-то у простака Андрейки, не прочитавшего после восьмилетки ни одной умной книжки, складывалось хорошо. Любимая жена, ребёнок подрастает, работа, спорт, учёба на заочном. Квартирные неурядицы – не в счёт. Преодолимые издержки быта.

– Извини, Николаич, бежать надо. Там человека ко мне по «износу»[68] притащили. Сделает ноги, огребу пряников.

– Бегай, конечно.

– Мобильник у тебя есть?

– Пока не обзавёлся, – Миха уже знал, что за время его отсутствия сотовые телефоны перестали быть предметом роскоши.

– Черкни тогда мой номер.

– Ручки нет.

– У меня, как назло, тоже, – сожаление Рязанцева было искренним.

– Ничего, в следующий раз запишу. Рабочий твой знаю, дорогу в отдел не забыл.

– Не пропадай, Николаич. На следующей неделе повидаемся обязательно. Удачи!

Салютуя Маштакову, Рязанцев приставным шагом пружинисто двинул по «зебре» пешеходного перехода.

Миха подкурил новую сигарету. После нескольких порывистых затяжек пошла кругом голова. Позавтракал он сегодня слабенько – чаёк, бутерброд с колбаской, полстакана сметаны. С утра шустрил по объявлениям в поисках работы, потом двинул в паспортный и в результате пролетел с обедом. Светка, конечно, на плите расход оставила, но существование без карманных денег удручало всё больше. Надо было срочно раздобыть хоть сколько-то.

11

21 мая 2004 года. Пятница.

14.30–16.00

В партии, дебют которой разыграл Яковлев, фигуры назад не гуляли. Следующий ход носил процедурный характер и назывался передачей по подследственности результатов ОРД[69]. Сопроводительные документы в целях экономии времени были подписаны генералом накануне.

В прокуратуру с майором покатил и Самандаров. Они разбежались в фойе. Комитетчик пошагал в канцелярию, а следователь по длинному полутёмному коридору припустился к своему кабинету.

– Собирайся, лиса Алиса, на выезд! – с порога скомандовал девушке, бойко стучавшей по клавиатуре компьютера.

Выпускница юридического колледжа относилась к категории особо доверенных лиц. Большинство студентов посещало практику ради галочки, но каждый год один-два человека приживались в кабинетах следователей, добросовестно и бескорыстно исполняя обязанности курьеров, понятых, общественных помощников. И уж практика давно закончилась, и диплом защищён, а они продолжали ходить в прокуратуру, как на службу, по первому звонку срывались на место происшествия.