– Да?.. – загорелся Укоров глазами, восхищёнными полной верой; он тоже взял закурил и любящим взглядом уставился на возлюбленную. – Ну, а как же тогда «ментяра»?
– О чём ты сейчас говоришь?! – возмутилась развратная потаскуха, презрительно сморщившись. – Кто ты – и кто «мент»?! – сразу расставила она все основные приоритеты. – Он и в подмётки тебе не годится – нищий, салага, да и в сексе «дерьмо»! Если быть до конца откровенной, то за него я выходила, чтобы хоть как-нибудь зацепиться в Москве. Я что? Приехала сюда неразумной девчонкой – ни кола ни двора! – и чуть было не скатилась до пагубной проституции. Хорошо ещё вовремя подвернулся лопоухий «лошара», который в меня до безумия втюрился и вообще «потерялся». Женить его на себе оказалось совсем нехитро, нисколько невычурно, а явилось делом обыкновенной де?вичьей техники. Тебя же я чуть только увидела, так сразу и полюбила безумной, беззаветной любовью; она, между прочим, не знает ни разумных границ, ни условных пределов.
Себялюбивый, крайне недоверчивый (в обычной жизни), полковник, в присутствии сказочно привлекательной, но вероломной пройдохи, становился податливым, как неразумный телёнок, ведомый на беспощадную бойню, – он верил каждому слову. По понятной причине сейчас он лоснился как мартовский кот и тешился зыбкой надеждой, что (вовсе не привлекательный!) сумел сразить хитрую, а ещё и сногсшибательную красотку (ему невдомёк, что ловкую интриганку интересует лишь собственное благополучие, ну, и разве ещё высокий общественный статус).
– Ты не представляешь, милая, как сладкие слова греют мне уши, – мурлыкал кадровый офицер, восхищаясь личностным превосходством и совсем наплевав, что разрушает чужую семью. – Когда мы уже откроемся и станем жить в моей квартире… все вместе?
– Однозначно ответить сложно, – проговорила Лидия, задумчиво сморщившись, но продолжая сохранять голос сладостным, мелодичным, – ты же знаешь нашу нелёгкую ситуацию? Мне совсем не хочется лишиться всего, чего с великим трудом добивалась. Если бы не я – «хрен бы с два»! – «лопоухий осёл» чего-нибудь заработал! Я уже и так потеряла машину… Эх, жалко, конечно, она мне так полюбилась. Ну, ничего, надеюсь, ты купишь мне новую, не менее роскошную, подходящую новому статусу «жены штабного полковника».
Укоров открыл было рот, чтобы обнадёжить любимую женщину, но ответить ничего не успел, так как в дверь к ним нежданно-негаданно постучали.
– Кто бы это мог быть? – искренне удивилась обольстительная распутница. – Ребёнку я сказала, чтобы пришёл через час – уверена, меня бы он не ослушался!
– Вот сейчас и узнаем, – по-боевому сказал штабной офицер, резко вскакивая с кровати; он укрыл голое тело атласным халатом и потушил зажжённую сигарету.
– Нет! – воскликнула осторожная Лидия. – Может, заявился мой полоумный «бывший»! Кто его знает, что взбрело в его бездумную голову? Рисковать же имуществом и квартирой я совсем не хочу, тем более что он уже почти полностью в моей власти и вот-вот согласится с выдвинутыми, напрочь провальными для него, условиями. Я открою сама, а ты оставайся в комнате, – она самодовольно хихикнула, – сюда мы всё равно никогда не заходим – общаемся с ним на кухне. Не сомневайся, – увидела она негодующий взгляд, – я выпровожу его по-быстрому: меня он продолжает слушать беспрекословно! Дальше вернусь к тебе, и мы продолжим прерванные ненадолго резонные обсуждения.
– Ладно, – нехотя согласился понурый полковник, – только смотри – если что?! – я выйду и набью ему «наглую морду».
– Нет! – прожжённая авантюристка сверкнула гневными глазками. – Ни в коем случае! Твоё появление вообще исключается. Я сама во всём разберусь, поверь, обмануть его труда не составит.
Вероломная бестия презрительно усмехнулась и пошла открывать; она нисколько не сомневалась, что Аронов не выдержал долгой разлуки и под каким-нибудь благовидным предлогом, желая сделать приятный сюрприз, припёрся, нежеланный, её навестить. Так в общем и получилось – во только инициатива ведения разговора была взята пришедшим нежданным гостем. Едва оказавшись в жениных съёмных апартаментах, он, оставаясь до жути взволнованным, почти прокричал, еле сдерживая и безумную ярость, и необузданный гнев, неудержимо просившиеся наружу:
– Где он?!
– Кто – он? – старалась распутная стерва придать удивлённый вид, опешив от мужниной трансформации. – Я тебя… не понимаю?
– Да?.. Действительно?! – рычал разъярённый, предательски обманутый, муж (он сравнивался с Отелло, или Венецианским мавром). – Я имею в виду Укорова, «мать его», Костю – или у тебя есть кто-то ещё?! – И не дожидаясь ответа, прямиком направился в комнату развратной проныры, где никогда до этого не был и где сейчас находился разоблачённый поганый любовник.
Когда взбудораженный мститель распахнул неплотно прикрытую дверцу, распалённому взору предстал располневший полуголый полковник; он в спешке пытался натянуть костюмные брюки, но застопорился ровно на середине, где-то в районе дрожавших коленок.
– Ах вот ты где, мерзкий разлучник! – прокричал полицейский, направляясь к вмиг опостылевшему врагу (тем более что его плачевное положение подвигало к удачному нападению).
Не позволив растерянному сопернику хоть как-то прикрыться, натренированный боец-полицейский заехал ему хоро-о-ошую оплеуху. На секунду у того помутилось в глазах, и даже посыпались искры. Использовав то явное преимущество, Павел схватился за вражьи уши и направленным лобным ударом (раз!) сломал переносицу. О чём тут же и возвестилось из характерного хруста да брызнувшей крови, перемешанной с самопроизвольно вырвавшимися слезами. Произведённым стремительным натиском Константин Николаевич предупредительно лишился всякой возможности активно сопротивляться и оказать хоть сколько-нибудь значимое противодействие. Тем временем Павел, объятый безудержным гневом, повалил смятенного недруга на пол, и продолжил его избивать, и, уже лежачего, интенсивно колотил массивными полицейскими берцами.
Находясь в состоянии крайней агрессии, разъярённый каратель, бесспорно, убил бы беспомощного жиртеста, о чём впоследствии он горько бы пожалел. Но! Сейчас ему было всё полностью «фиолетово» (без разницы), и яростный мститель заранее готовился к любым неприятностям (пускай и нешуточным, и крайне плачевным). Он не знал, что, на его беду (хотя, скорее, на счастье?), в тот же самом подъезде, на той же лестничной клетке, изволил селиться представитель росгвардии, или просто омоновец. Именно к нему и устремилась роковая красотка: сама в умопомрачительный инцидент она лезть не рискнула, а решила предоставить его погасить кому-то другому. По стечению обстоятельств маститый сосед оказался дома, а не в какой-то дальней командировке. Узнав, что всамделишно приключилось, он с чувством откликнулся –проявил участие к призывам о помощи, поступавшим от перепуганной женщины. Как был, в трусах и тельняшке, профессиональный рукопашный боец бросился в соседнюю, смежную с ним, квартиру.
Оказавшись в центре явно не поединка, а жуткого избиения, военнослужащий мигом оценил ту драматичную ситуацию – и ринулся пресекать. Специфика службы участковых уполномоченных и представителей отряда мобильного особого назначения значительно отличается. Поэтому умелый спецназовец, применив всего-навсего пару приёмов, легко одолел полицейского и лишил его разительных качеств, сковав по рукам и ногам липкой лентой, любезно предоставленной основной зачинщицей всего случившегося конфликта.
***
Впоследствии ей пришлось вызвать «скорую помощь», априори полицию, что привело к обнародованию её двойной жизни; а значит, она лишилась всяческих шансов, чтобы по взаимному договору (так сказать «безболезненно») завладеть общей жилищной площадью. Затем пошли затяжные разбирательства как уголовные, так и гражданские. В результате у действующего сотрудника внутренних органов появилась реальная перспектива оказаться в «местах не столь отдаленных, значительно приближенных к тюремному заключению». Он, конечно, рьяно сопротивлялся, и даже переманил их общего сына. Попав под жёсткий прессинг военного полковника-отчима, тот с радостью согласился пойти на сделку с отцом; они провернули отчаянный план…
Однажды папа пригласил двенадцатилетнего мальчика посетить кинозал, что завелось у них практически на каждые выходные. Просмотр кинофильма происходил как обычно и закончился без значимых происшествий; но, правда, вот после… общаться продолжили чисто наедине. Именно тогда-то и состоялась их тайное соглашение, где-то справедливое, а в чём-то злокозненное. Малолетний ребёнок, выглядевший соответственно возрасту, являлся полной копией красавца родителя, но имел и некоторые черты, особенности натуры, доставшиеся от двойственной матери (что особенно выражалось в лисиной хитрости, лукавом проворстве). Итак, выходя из зала, где Алёша (так звали юного отпрыска) сидел с удручённым видом, близкие люди направились к дорогой иностранной машине, продолжавшей находиться в полноправном ведении отвергнутого супруга. Удобно разместились в просторном салоне и перешли к обсуждению волновавшей обоих серьёзной проблемы.
– Что случилось? – поинтересовался чуткий отец, видя недовольное состояние сына. – Ты какой-то сегодня вроде как невесёлый – кино не понравилось?
– Эти, «блин», «задолбали»! – воскликнул Лёша, находясь в эмоциональном порыве и не удосужившись назвать мать и отчима как-нибудь по-иному. – Никакого житья не дают! Этот – ну, совсем как в казарме! – орёт на меня и заставляет мыть унитазы. Папа, забери меня жить к себе: у них я просто измучился.
– Но переделать право ответственного воспитания окажется сложновато, – заговорщицким тоном заметил Аронов-старший, – и окончательный результат зависит исключительно от тебя – сможешь ли ты пойти против родимой матери, сумеешь ли пройти весь трудный путь до конца или же нет?
– Да пофиг, – не стеснялся взволнованный сын в иносказательных выражениях, – лишь бы только подальше от Этих.
– Тогда сделаем так…
На следующий день смышлёный ребёнок, вместо школьных занятий, с утра направился в ближний полицейский участок; он попросил и помощи и защиты, умоляя оградить от «зловредной мамочки» и «садистского изверга», бессовестно унижающих его честь и достоинство. В правоохранительных органах к поступившему известию отнеслись с огромным вниманием, вызвали нерадивых, если не злобных опекунов-воспитателей, привлекли их к административной ответственности и благополучно оформили передачу сына другому родителю.
Дальше потянулись нервные, тревожные времена, когда бывшие супруги делили не только имущество, но ещё и ребенка. В конечном итоге более состоятельные отчим и мать сумели создать предпосылки, позволившие несовершеннолетнему отпрыску (сыну собственной матери!) отчётливо себе уяснить, что мизерный достаток рядового майора много ниже штабного полковника. Долго не думая, он, беззастенчивый, совершил очередное предательство, где «обманутым идиотом» выставил родного отца. Алёша мгновенно переметнулся обратно, завоевав себе в новой семье немалые преимущества. Павла вторым отвратительным поступком он лишил всякого смысла жизни.
Время шло, и подошло к логичному завершению судебное разбирательство, где полицейскому должны озвучивать приговор, вынесенный за причинением телесных повреждений злодею-любовнику.
Накануне последнего слушания его вызвал к себе Погосов (он испытывал к участковому некоторую симпатию) и участливым тоном спросил:
– Ты, Паша, как, в тюрьму-то не очень хочешь?
– Не желалось бы… Хотя-а, если честно, мне сейчас всё равно, да и Вам, думаю, тоже. Почему? Работник из меня теперь, скорее всего, никудышный, а тащить на себе излишнюю обузу совсем ни к чему. Тем более что и раньше-то со мной случались одни неприятности да проблемы, а сейчас ещё и уголовное дело…
– Всё, что ты наговорил, конечно же, правильно, – продолжал радушный полковник, выказывая искреннее участие; он дружелюбно поглядывал на проблемного, но преданного, грамотного в профессиональном плане, сотрудника, – не стоит всех считать бессердечными. Не такой уж я «полный скотина», а значит, отлично помню, сколько нам вместе пришлось пережить, плечом к плечу продвигаясь к достижению общей цели, направленной на борьбу с московской преступностью. Сейчас, в критической ситуации, я тоже не хочу остаться хоть как-нибудь в стороне и должен принять в твоей злосчастной судьбе личное, жизненно действенное, участие. Но! Изначально ты должен меня внимательно выслушать и прямо тут же, у меня в кабинете, ответить на важное предложение.
Заботливый офицер замолчал, дожидаясь, что скажет ему подчинённый. Тот не заставил долговременно ждать, а следом спросил:
– Что от меня потребуется?
– Ты можешь мне не поверить, – разговаривал сердечный руководитель голосом твёрдым, но сохранявшим волнительные оттенки, – мне стоило большого труда убедить бравого, – он неприкрыто ёрничал, – военного офицера, чтобы он отозвал выдвинутое им позорное обвинение и чтобы появилась немалая вероятность рассчитывать на условный срок заключения. Как, надеюсь, ты понимаешь, он требует кое-чего взамен…
Доброжелательный полковник прервался, проверяя, не потерял ли подчинённый сотрудник способность к логическим размышлениям. И во второй раз его ожидания не остались обманутыми, и Павел зада?лся резонным вопросом:
– Чтобы я добровольно выписался с нашей, общей с женой, квартиры и куда-нибудь съехал?
– Не просто куда-то, – нахмурился Геннадий Петрович, показывая, что ему неприятно, что он сейчас говорит, – а уволился из органов внутренних дел и покинул пределы Москвы. Только так они согласны пойти на маленькие уступки. По большому счёту я и сам не вижу другого выхода. Если тебя осудят, то автоматически произойдёт позорное увольнение, но там последует и непременный тюремный срок, да, полагаю, ты и сам прекрасно всё понимаешь.
– Хм, – ухмыльнулся Аронов, осознавая, что именно он проиграл предательски проведённую схватку, – и куда я должен уехать? Хотя – если быть до конца откровенным – теперь мне без разницы, и я в полной мере готов принять любые условия, тем более что мне не оставили равноценного выбора. С другой стороны, до пенсии мне осталось чуть более месяца, и возникает насущный вопрос: как они прикажут быть здесь? Или тоже хотят добить до последнего?
– Нет, озвученный случай им отлично известен, – не смог руководитель подразделения сдержать облегчённый выдох (он предполагал более жёсткий характер беседы), – и, как они утверждают, их интересует только жилищная площадь… Поэтому – прости меня Господи! – нечестивые людишки разрешают тебе спокойно выйти на пенсию, но и настаивают, чтобы рапорт на увольнение ты написал немедленно, добивая необходимый остаток отпуском и больничными. Вот такая, сложная, получается у нас диспозиция… ты как, согласен?
– Разумеется, – не стал Аронов подводить участливого начальника, которому, в случае его осуждения, пришлось бы несладко, – разве мне оставили альтернативную перспективу? Жить я, пожалуй, поеду к себе, в родную деревню. Сейчас там, говорят, расцвёл большой, красивый, очень богатый город. Его, кажется, именно так и называют… Рос-Дилер.
***
На том и порешили. Пару месяцев Павел улаживал незаконченные дела, оставшиеся в столице, а после, получив пенсионные «корочки» да пару лет «условного заключения», отправился на малую родину. Теперь там красовался новенький мегаполис, предназначенный для алчных людей, праздно существовавших в азартных играх, пьяной радости и плотских утехах. Правда, не только весёлая сторона жизни сопутствовала игорному центру – в нём царили глубокое разочарование, горькая печаль и потеря накопленных ценностей. Именно с негативными проявлениями и пришлось столкнуться бывшему полицейскому, неожиданно возвратившемуся в родные пенаты.
Родительский дом, где давно уж никто не жил (отца и мать немолодому мужчине пришлось схоронить несколько лет назад), располагался несколько в стороне: он находился за городской чертой на удалении восемнадцати километров. В лихие «девяностые», когда жизнь перестала быть привлекательной, а главное, безопасной, покойный отец решил обосноваться в глухом захолустье, чтобы развести небольшое фермерское хозяйство. Так он и сделал, а оформив в личную собственность участок земли, возвёл в центральной части двухэтажный бревенчатый особняк; по периметру он окружился высоким дощатым забором, который от времени значительно покосился и кое-где оголил придомовую усадьбу. Само жилое строение, возведённое двадцать пять лет назад, выглядело сносно – вот разве, не имея постоянных хозяев, оно нерадостно посерело, заросло ползущим плющом и представлялось мрачным, пугавшим, каким-то опустошенным. Раньше, когда здесь кипела жизнь и когда на полную мощность развивались племенное животноводство с сельским хозяйством, оно выглядело и эффектно, и представительно, и выделялось нескольким особенностями: во-первых, с фасадной части огромному холлу предшествовало парадное крыльцо с резными колоннами (они остались и сейчас, но выглядели уныло поблёклыми), подпиравшими балкон на втором этаже (где умерший родитель предпочитал отдыхать недолгими вечерами); во-вторых, на первом этаже, помимо всего прочего (вещевых кладовок, хозяйственных комнат, подвального входа), располагалось помещение кухни и отопительная пристройка, сначала грязно угольная, а позднее переделанная на чистое электричество; в-третьих, второй этаж отводился под личные спальни, семейные места отдыха, с бильярдом и комнатой, оборудованной под курение кальяна и употребление алкоголя (там же находился и современный санузел, содержавший даже маленькое джакузи). Сейчас былое великолепие предавалось полному запустению, сплошному унынию.
Павел не появлялся в родных пенатах с момента смерти родителей, и мысленно ужаснулся от представшего разгромного вида. Становилось очевидно, что не только неуправляемая природа и долгое время приложили к опустошению неблаговидную руку, но и безнравственный человек не оставил одинокое строение без пристального, точь-в-точь губительного, внимания. О вмешательстве нерадивых граждан судилось по разбитым стёклам, а местами и выбитым рамам, отсутствовавшим дверям и разбросанным по территории носимым вещам. «Вот, варвары поганые, хорошо поглумились! – вырвалось у бывшего участкового, всю трудовую бытность боровшегося с проявлением тлетворного вандализма, чертой характера, сопутствовавшей человеческой жадности. – Даже здесь меня ждёт полный крах и сокрушительное падение».
Но! Не одна неприятная разруха поджидала единственного наследника, пересекавшего порог забытого отчего дома: прямо в холе, на установленном там просторном диване, расположились два грязных, резко вонючих, бомжа. Их омерзительный запах ударил в нос вернувшемуся хозяину, когда он находился на удалении десятка метров от дома. Сейчас, вдосталь напившись крепких алкогольных напитков, они предавались спокойному, не в меру счастливому, сну. Выглядели они жутко, просто отталкивающе! Люди без возраста (один едва ли страшнее другого), незваные гости казались внешне похожими: у обоих наблюдались изрядно потрёпанные одежды, явно полюбившиеся странным хозяевам и не снимаемые им значительный промежуток времени (они могли спокойно поменять их на шмотки новые, во множестве разбросанные по домовой округе, но процедура с переодеванием почему-то категорически избегалась); оба заросли давно немытыми волосами, разнившимися лишь цветом (у одного чёрные с проседью, а у второго рыжие, начинавшие обильно седеть), и курчавыми бородами, обляпанными остатками отрыгнутой пищи (очевидно, у тех был сегодня праздник и они сумели выгодно поживиться?); и тот и другой обулись в потрёпанные ботинки военного образца с отсутствовавшими шнурками (что свидетельствовали о неоднократных посещениях полицейских участков, причём никак не в качестве обиженных потерпевших). Если касаться внешних различий, то рыжий выглядел немногим повыше, гораздо худее; под правым глазом у него красовался синюшный фингал. У второго раздулась обширная гематома под левым.
Не стоит говорить, что, едва улицезрев незваных, да ещё и до крайности непривлекательных, посетителей, душа отставного блюстителя наполнилась страшным негодованием (да что там?), попросту жутким гневом. Он не смог промолвить ни слова – до такой степени горло сковало спазмом неизгладимого бешенства. Проснуться неприглашённым «пришельцам» заблаговременно так и не посчастливилось: твёрдым, уверенным шагом Павел проследовал напрямую к мирно почивавшим отбросам и нещадно стал пинать и того и другого. Озверевший наследник бил их ногами, обутыми в дорогие ботинки, отличавшимися прочной конструкцией. Раздавая нещадных пендалей, хозяин то ли не желал запачкать руки, то ли, подчиняясь сохранившейся со времени службы осмотрительной привычке, предостерегался от какой-нибудь омерзительной, гадкой заразы. После того как был выпущен «первый пар», полились словесные излияния; они сопровождали мгновенный выплеск гнева, копившегося в душе отвергнутого и преданного мужа и отца (соответственно) всё последнее время. Он требовал непременного и скорого выхода.
