– Ах вы, мерзкие твари, – кричал он на них, – «бомжары» проклятые, вы понимаете, вообще, к кому вы припёрлись?! Да я вас в два счёта уделаю, и не одна полиция не будет искать ваши и без того полусгнившие трупы! Кто вам дал право селиться в мой дом и загрязнять его тлетворной вонищей, гнусным присутствием?!
Громогласные выкрики сопровождались не только одними болевыми воздействиями, но ещё и отборнейшей матерщиной. Несанкционированные хозяева, некогда узурпировавшие пустовавшую жилищную площадь, просто ошалели от невообразимой побудки: они вырывались из счастливого сна беспрестанно сыпавшимися чувствительными ударами да крепкими, когда-либо слышанными ими, словами. Через несколько минут синяк рыжего превратился в огромную гематому, а лицо чёрного сплошь покрылось синюшной мрачной окраской и, местами лопаясь, разбрызгивало по округе кровавую жидкость, зловонную, наполненную сгустившейся гнилью. Физиономия первого держалась по той простой причине, что второму (поскольку он оказался на краю дивана, дальнем от выхода) доставалось во много раз больше. Съездив пару раз тому, что оказался ближе, рассвирепевший наследник продвинулся дальше – а уже там дал полную волю мгновенно вырвавшемуся на свободу бешеному неистовству. Не понимая, что же в действительности случилось и откуда (а главное, за какие грехи?) на них обрушилось болезненное несчастье, ополоумевшие бомжи, соскальзывая с дивана и пытаясь ползти по гладкому полу, наперебой голосили:
– Что?! Что такое?! Мы никому ничего плохого не делали! Живём здесь, в пустующем доме, никому не мешаем и никого, поверьте, не трогаем! Объясните: в чём наша прямая вина? Мы немедленно всё поправим.
Однако не тут и было. Павел свирепел всё больше и больше, а вдыхая кровавый запах (хотя и пышущий смрадом, но всё-таки будоражащий разум), не считал себе нужным, что обязан остановиться; напротив, помутнённый рассудком, он продолжал беспощадно тиранить и презренных, и гнусных личностей, какие давно уже опустились на дно общественной жизни. Видимо, для себя он твёрдо решил, что обязан «забить поганых мерзавцев до смерти!» Одному (кому досталось намного меньше) где-то, где-то удалось пораскинуть высохшими мозгами, что из кромешного ада необходимо вырываться любыми путями, а впоследствии звать что есть мочи на помощь. Так он, впрочем, и сделал. Вот, правда, зловонный мужчина, излучавший «пренеприятнейший запах», совсем позабыл, что дом тот, загородный, расположен в глухом лесу и что на протяжении добрых двадцати километров не повстречаешь ни одного нормального человека.
Тем временем в дому происходило настоящее смертоубийство, и кровь у избиваемого бомжа текла уж не только из наружных кровоподтёков, но вдобавок изо рта, и из ушей, и прочих отверстий. Терзаемый человек хрипел, отхаркивался и всхлипывал, слабо соображая, что же всамделишно творится вокруг. Аронов пинал изрядно побитое туловище, на коем не виделось ни единого свободного места. Не оставалось сомнений, что если безжалостный мститель сейчас не уймётся, то дальше он будет тиранить окровавленный труп. Что-то такое, по-видимому, промелькнуло и в голове у бывшего полицейского, ещё совсем недавно призванного охранять закон и порядок; наверное, он посчитал, что один враг за жуткую провинность уже жестоко наказан. Отставной блюститель правопорядка устремился на улицу, чтобы окончательно довершить ужасное мщение и чтобы в точности так же проучить второго нахала, посмевшего нарушить родительскую память да святость построенного ими лесного жилища.
Тот, прихрамывая на левую ногу, повреждённую от первого знакомства с некорректным хозяином, и вереща во всю лужёную глотку «Спасите!», перебрался через рухнувший на землю заборный пролёт и теперь ковылял в сторону густой, разросшейся по кругу, лесопосадки. Там вполне можно спрятаться, а затем (если повезет?) окончательно затеряться. Вот разве Павлу казалось, что избежание заслуженного возмездия будет несправедливым и что непременно должны наказаться оба нарушителя спокойствия отчего дома. Он бросился вдогонку за удиравшим от него обезумевшим бедолагой. Нагнал порядком углубившимся в лесную посадку. Нескончаемой ненависти, какая кипела в нём в первый момент, когда имел неудовольствие улицезреть обоих вонючих мерзавцев, сейчас уже не было: она «подспала» от быстрого бега и свежего воздуха. Трусливый беглец, услышав сзади тяжёлый, всё более приближавшийся бег справедливо порассудил, что скрыться всё равно не сумеет, а потому сам, без чьей-либо посторонней помощи, как ковылял, так и рухнул на землю. Он перевернулся на спину, сделал жалобное лицо, наполнил глаза слезами, а едва лишь Павел приблизился, плаксиво взмолился:
– Не трогай меня, пожалуйста. Мы не знали, что дом принадлежит такому серьёзному человеку. Поверь, если бы похожее подозрение хотя бы слегка закралось к нам голову, то мы бы ни за что на свете сюда бы не сунулись, а нашли себе другое, более простое, пристанище.
Аронов не выглядел уже таким кровожадным, как, скажем, чуть ранее, но в запале, пока произносился оправдательный монолог, всё-таки пару раз съездил прочным ботинком по грязной физиономии да столько же по гнилому, излучавшему неприятный смрад, туловищу. Наконец, исчерпав хозяйскую мстительность да выплеснув весь накопленный негатив, он, так или иначе, но всё же остановился. Второму беззащитному человеку, а проще говоря «попавшему под раздачу» бомжу, Павел причинил телесных повреждений значительно меньше и сумел-таки не довести выброс злобных эмоций до тяжких последствий.
– Пойдём, – сказал он, надсадно дыша от душившего гнева, – заберёшь своего товарища и мотайте, «на хер», отсюда подальше, пока я не зашёлся сердцем и обоих вас не прикончил.
Отхаркиваясь багровой жидкостью и утирая обильные слёзы, перепачканные с потом, и грязью, и кровью, покоцанный бомж не возражая поднялся и послушно поплёлся за отставным офицером. Диковинное дело, когда бывший полицейский достиг пределов хозяйственного участка и обернулся назад, то обнаружил, что призванный спутник странным образом испарился, не оставив о себе никаких сопутствовавших напоминаний, даже тошнотворного, вонючего запаха.
– Хорош друг, – скорчил он язвительную гримасу, имея в виду взаимовыручку двух социально опущенных личностей, – ну что ж, придётся самому от него избавляться.
Рыжий так и продолжал лежать в том непривлекательном положении, в каком его оставил возмущённый хозяин (в форме эмбриона, скрючившего руки и ноги); он не подавал действительных признаков жизни. Единственное, то раздувавшийся, то уходивший внутрь носа кровяной пузырь свидетельствовал, что измочаленный бомж пока ещё жив. Недолго думая, неглупый юрист (отлично подкованный, а как следствие, мгновенно сообразивший, чем именно условно-осужденному выльется внезапная смерть человека, пускай и никчёмного, но всё-таки…) вызвал скорую помощь, чтобы не позволить «куску пахнущего дерьма» благополучно скончаться. Прибывшие медработники повели себя неадекватно, непредсказуемо вообще. Они неожиданно заявили, что транспортировкой опустившихся личностей (а тем более их спасением!) заниматься не будут, мол, пусть хозяин дома сам придумывает, куда бы «издыхающую мерзость» пристроить.
– Да вы что, совсем, что ли, «…вашу мать», охренели? – удивился отставной полицейский тем интересным правилам, какие здесь существуют; впрочем, спорить не стал, а перевёл разговорную тему в более продуктивное русло: – Я дам вам немного денег… сколько скажете. Только увезите его, не то, боюсь, греха бы какого не вышло.
Глава II. Современное монгольское иго
В то же время в Рос-Дилере, в следственном изоляторе, в камере предварительного заключения, находился глава местного преступного клана Джемуга, которому грозил весьма внушительный срок заключения. Необычное прозвище заключённый человек выбрал себе неслучайно. Обзавёлся он им в раннем детстве, когда являлся простым беспризорником и когда в «девяностые» промышлял всякими гадостями на территории одного отдалённого провинциального городка (ему приходилось думать о насущном пропитании практически с пяти лет). Ни настоящего имени, ни тем более фамилии малолетний злодей не помнил. Присвоенный псевдоним ему полюбился, потому как «отбывая очередной срок в ДД (детдоме)» (куда его, маленьким, периодически доставляли и откуда он постоянно сбегал), юный свободолюбец вычитал в некой занимательной книжке, будто в далёкие, давно минувшие, времена существовал прославленный полководец Джамуха. Тот командовал племенами древней Монголии и его, между прочим, опасался сам Чингисхан, в те славные годы ещё Темуджин. Вдохновлённый мальчик не переставая твердил: «Ну и что, – имея в виду Джамуху, – что он его потом всё равно убили? – предполагая казнь в виде сломанного хребта. – Потому с ним и расправились, что смертельно боялись». В итоге, полностью потеряв сведения о настоящих предках, молодой негодник настолько уверился, что являлся прямым потомком славного воина, насколько даже в паспорте умудрился проставить себе одно, единственное, имя Джемуга, без фамилии и без отчества; он не преминул переврать его на звучный, а главное, как ему казалось, более значимый лад.
Некогда беззащитный ребёнок давно уже вырос и теперь превратился в уверенного мужчину, закалённого в уличных драках и постоянных преступных противоборствах. На вид ему исполнилось чуть более тридцати лет, что соответствовало и дате, проставленной в основном документе; он не являлся красавцем, но и не имел какой-то отталкивавшей наружности, удивительно сочетая и безраздельную мужественность, без единого признака страха либо сомнений, и в меру необходимую привлекательность; невысокая фигура располагала природной коренастостью, а смуглое лицо, и действительно, отличалось чисто монгольскими очертаниями – слегка продолговатое, оно выглядело бронзовым, с зауженными глазами и с тонкими, спускавшимися книзу усами. Касаясь жёсткого характера следует отметить, что слыл он самоуверенным, упрямым, безнравственным типом, а ещё и невероятно жестоким, не знавшим жалости ни к своим ни к чужим. Хотя если касаться понятия «своего», то таковых для него попросту не было, так как, выросши в промозглых трущобах, грозный, беспринципный преступник считал, что добился всего, чем обладает, сам и никому ничем не обязан. Все остальные должны ему учтиво прислуживать, а ежели кому-то чего не нравилось, то такие бесследно исчезали, приобретая статус «пропавшего без вести».
В Рос-Дилере он появился с момента его основания, когда в небольшой деревушке появился первый игорный дом и когда заложилось строительство огромного мегаполиса. Имея кипучую и деятельную натуру, тогда ещё молодой, не достигший совершеннолетия, парень активно включился в развитие нового общества: он взял на себя прямую обязанность сколотить устойчивую преступную группу, способную держать в страхе не только постоянное население, но и приезжавших тратить денежки богатеньких толстосумов. Неудивительно, что похожих предприимчивых деятелей было несколько человек; они прибывали в небольшой тогда ещё населённый пункт в сопровождении – одни небольших, а другие более значительных группировок. Но! Именно Джемуга, поначалу оказавшийся едва ли не в сплошном одиночестве, а потом всё более обрастая преданными сподвижниками (они оставались от поверженных конкурентов), сумел организовать несравненно действенный клан; ему он лично придумал название и ласково именовал «моё монгольское иго». Подобно пчелиному улью «трудилось» созданное сообщество, считаясь сплочённым, продуктивным, слаженным механизмом, способным держать в страхе всю прилегающую округу; оно обложило преступной данью все имевшие маломальский доход игорные заведения. Нетрудно догадаться, желающих поспорить за криминальную власть, в том числе и приезжих, больше не находилось.
Кроме охотников разделить сферы влияния «опасного бизнеса», существовали ещё и правительственные структуры, пытавшиеся сломить непререкаемый авторитет влиятельного бандита. Вот и сейчас, закончив трудную, но грамотно проведённую операцию, влиятельный преступник (уже тогда являвшийся крёстным отцом всего преступного населения города) был помещён в следственный изолятор, причём в отдельную камеру, дабы исключить ему всяческое сношение с внешним миром, подвластными уголовниками. На наступивший момент его доставили в комнату для допросов, где бандита посещал прокурор, лично Замаров Дмитрий Аркадьевич; значимостью высокой должности тот намеревался склонить задержанного к признательным показаниям. Если касаться государственного обвинителя, то, достигнув тридцатисемилетнего возраста, он дослужился до звания советника юстиция и выделялся высокой, атлетически сложённой фигурой; лицо выглядело худым, книзу несколько вытянутым, и не лишалось мужской привлекательности; прямой, едва ли не аристократический нос сочетался с тонкими, выдавшими хитрость, губами и гладкой, не имевшей загара кожей; серые, с голубым отливом, глаза выражали ум, проницательность, способность к построению логических выводов, но и не лишались внутренней жёсткости, а возможно, излишней жестокости; голова виделась ровной, ухоженной, отмеченной короткой стрижкой, светлыми волосами и чуть оттопыренными ушами. Верхняя одежда составляла стандартный мундир, выдававший представителя службы прокуратуры; он снабжался необходимой служебной символикой.
Находились они в небольшом помещении, где серые стены окрашивались мрачными красками; из неброской мебели там присутствовали металлический стол, разделённый посередине невысокой перегородкой, словно сеткой для игры в пинг-понг, да накрепко привинченные к полу два стула. Из средств сдерживания движений со стороны заключенного имелись стальные браслеты, снабжённые чуть удлинённой цепью, прочно крепившиеся к верхней обшивке; они предупредительно закреплялись на могучих руках опасного басурмана.
– Итак, господин Джемуга, простите, не знаю Вашего настоящего имени отчества, – начал допрашивать представитель органов правового порядка, – давайте вернёмся, с чего вчера начали, но в чём Вы упорно пытаетесь нас запутать. Сразу хочу сказать, что приведённые Вами накануне неубедительные доводы мы проверили и не нашли, поверьте, никакого им весомого подтверждения. В свою очередь хочу пояснить, что доказательств Вашей вины у нас предостаточно и что мы – даже без Ваших признательных показаний – сможем упрятать Вас на значительный срок заключения. Согласен, скомбинировать окончательное обвинение будет пока намного сложнее и значительно дольше, но результат всё равно окажется единственно правильным, ведущим Вас на «длительный отдых». Ну, так как, господин Джемуга, сможем мы найти обоюдовыгодное решение, или Вы согласны на полный срок заключения, равный, повторюсь, десяти, а в лучшем случае, девяти годам тюремного заключения?
– Доводы твои, прокурор, – криминальный авторитет нисколько не церемонился, – кажутся мне нисколько не убедительными. Что у вас на меня есть? Да практически ничего. Нашли какой-то непонятный труп, а чтобы связать с ним меня, провернули какую-то непривлекательную «подставу». Подкинули якобы причастное к убийству «спаленное» оружие, затем подделали «туфтовую» экспертизу, что как бы на нём мои отпечатки пальцев. Заметьте! Я допускаю, что именно из него и был застрелен вменяемый мне человек; а значит, вы не сфабриковали тот единственный документ, как, скажем, всё остальное. Ну, а до «кучи» подговорили какого-то непонятного очевидца, которого я и видом не видывал и слыхом не слыхивал; а он утверждает, будто бы видел меня в тот кульминационный момент, когда я спускал курок и стрелял в какого-то там человека, ныне покойника. Однако, прокурор, даже всё вместе взятое, сейчас перечисленное, я считаю не наиболее важным, что должно тебя беспокоить…
Придав себе злобно-ехидное выражение, матёрый бандит прервался, ожидая, какой эффект произведёт на второго собеседника высказанная им последняя фраза. Тот непонимающе уставился на грозного, до крайности опасного, басурманина, обозначая возникшее недоумение самым обыкновенным вопросом:
– Что ты хочешь сказать?
– Хм, – злорадствовал дерзкий преступник, наваливаясь на стол и приближаясь к непонятливому визави, – только то, что ты очень мало интересуешься личной жизнью нахального, но и нерадивого отпрыска и, наверное, даже не представляешь, где он может сейчас находиться. Проясни побыстрее щекотливый момент, а потом мы продолжим нашу неубедительную беседу. Мне бы очень не хотелось, чтобы ты, «мусор», – так закоренелый преступник обращался ко всем представителям правоохранительных органов, – упустил некоторые жизненно важные аспекты, связанные с личной семьей, а потом винил бы в случившихся крутых неприятностях снова меня.
– Что ты, грязная мразь, сделал с моим ребёнком?! – наливаясь пунцовой краской, в гневе закричал советник юстиции. – Только попробуй с ним что-нибудь сотворить, и я лично тобою займусь!
– О чём ты, прокурор, говоришь, – не переставал «зловредничать» погрязший в криминальной жизни злостный преступник, не спускавший с монгольского лица самодовольной улыбки, – я сижу в четырёх стенах, в отдельной, «мать твою…», камере. Ты, я думаю, человек разумный, поэтому задайся вопросом: как я смог бы отсюда выйти и навредить твоему несмышлёному отпрыску? – он вернулся в обычное положение и стал медленно выстукивать костяшками пальцев по верхней части стола (мелодия напоминала похоронный мотив); вдобавок он печально заметил: – Повторюсь, я просто переживаю, как бы с ним чего случилось – только-то и всего.
– Проклятый мерзавец, – прокурорский работник едва сдерживался, чтобы здесь и сейчас не избить заключённого, – если с ним что-нибудь случится – ты никогда отсюда не выйдешь!
Он резко поднялся и, продолжая то бледнеть, то краснеть, то покрываться пунцовой окраской, направился к металлической двери. Схватившись за ручку, услышал брошенную ему вслед фразу: «Напугал кота мышами!» Хотел вернуться назад, чтобы дать выплеск отцовскому гневу и самолично отмутузить не в меру зарвавшегося (возомнившего о себе Бог весть что) нахального человека; однако… служебная этика, долгие психологические тренинги и личная выдержка сделали положенное дело, и влиятельный мужчина решительно отправился прочь. Негативное отношение проявилось лишь громким дверным хлопком.
***
Одним днём ранее…
Зецепин Игорь Вениаминович, согласно установленного в СИЗО служебного распорядка, заступил на суточное дежурство; оно предполагало оперативную разработку содержавшихся там всевозможных преступников. Двадцатисемилетний молодой человек, при высоком росте, не выделялся особой мускулатурой, но и не считался излишне слабым; лицо не выглядело каким-нибудь примечательным и обладало голубыми глазами да чрезмерно курносым носом (признак сильного любопытства); волосы являлись настолько светлыми, что им бы позавидовала любая блондинка. Останавливаясь на тяге к избыточной осведомленности, стоит отметить, что именно она и привела его несколько лет назад к одной непривлекательной ситуации, где печальным окончанием стала бы скоропостижная смерть. Именно тогда-то ему и помог уладить то щекотливое дельце небезызвестный Джемуга: он вызвался посредничать между ним и его серьёзными оппонентами. С тех пор оперативный сотрудник охранно-конвойной службы находился у всемогущего покровителя на «постоянной зарплате»; преданный ему заблудшей душой и благодарным сердцем, он готов был ради великодушного благодетеля идти на любые жертвы, и самые рисковые, и крайне непопулярные. Едва ему представилась практическая возможность, тюремный оперативник находился у камеры матёрого преступника, с которым запрещалось видеться кому бы то ни было, не исключая и рядовых конвоиров. Однако Зецепин являл собой полное исключение: носил офицерский чин, дослужился до старшего лейтенанта, занимал должность оперуполномоченного. То есть! В силу прямых служебных обязанностей, был просто обязан проводить с заключенными оперативно-профилактическую работу. Под весомым прикрытием нечистоплотный сотрудник зашёл поздним вечером, далеко после отбоя, в камеру некогда доброжелательного спасителя, теперь же многоуважаемого наставника.
– Садись, брат, – обратился отпетый преступник к подвластному человеку, указывая на жёсткие нары, что оказались с ним рядом, – хорошо, что ты нашёл свободное время и посетил меня в столь тягостный момент моей жизни. Мы можем поговорить откровенно? Я имею в виду, не слушают ли нас случайно?
– Да, – кивнул молодой вероотступник, обозначая прямое согласие; в отличии от собеседника, никак не выдававшего нахлынувших эмоций, он легонько дрожал от нервного возбуждения, – можно говорить совершенно спокойно: наш разговор останется нашей тайной.
– Отлично! – воскликнул Джемуга, вскакивая с насиженного места и начиная мерить шагами небольшую тюремную камеру, ходя по ней и взад и вперёд. – Надеюсь, ты в курсе, как меня жестоко подставили, – Игорь утвердительно кивнул головой, – меня заманили в подготовленную ловушку, приставили ко мне «грязную суку» и вынудили ему довериться, как любому нашему брату. В результате я взял его на одно стрёмное дельце, где, не подозревая «мусорско?го» подвоха, застрелил некого мерзкого типа, а «запачканное» оружие – дурак! – заставил уничтожить аккурат того подленького «засланца». Хм? Ты как думаешь: что сделал в предложенном случае он? Правильно! Понёс его напрямую «ментовским» хозяевам. Они благополучно провели баллистическую экспертизу и поставили меня в крайне неловкое положение. Сам он теперь выступает проклятым свидетелем и его где-то надёжно прячут. Иначе… мои верные нукеры давно бы уж до него добрались, и я бы здесь не сидел, и даже близко не находился. Учитывая драматический факт, что мы с ним ходили тогда вдвоём, шансов «соскочить» у меня не предвидится. Разумеешь, что нужно делать?
– Пока что не очень? – засомневался Зацепин, мысленно понимая, что от совершения должностного преступления (что было, в принципе, далеко не в диковинку) ему не уйти (вызволять пленённого благодетеля придётся ему). – Но сделаю всё, что от меня зависит.
– Так я и думал, – утвердительно кивнул заулыбавшийся басурман, создавший современное «монгольское иго»; он остановился посередине камеры и внимательно вглядывался в лицо собеседника, – сейчас у нас только один – единственный! – выход. Мою судьбу и уголовное дело держит в руках не очень сговорчивый прокурор. Он почему-то посчитал, что может чего-то там изменить и поучаствует в распределении сил, существующих в городе. Мы не должны его намерений допустить! Иначе удачи нам не видать…
– Что нужно делать, брат? – с готовностью поинтересовался оперативный сотрудник, вдохновлённый вступительной речью. – Как мне тебе помочь? Я готов устроить какой-нибудь беспрецедентный побег, только впоследствии, – он сморщился, – мне здесь уже не работать…
– Нет, – остановил Джемуга пылкую речь, произносимую преданным человеком, – твоего прямого вмешательства не потребуется, нет! Необходимо в спешном порядке, любыми путями связаться с Баруном. У тебя есть с собой небольшой клочочек «чистой бумаги»?
– Разумеется, – утвердительно покивал Зецепин, доставая миниатюрный блокнот, – в написании документальных отчётов заключается вся моя нынешняя работа, так что писательского добра хватает с избытком.
Заключённый авторитет принял записную книжку, вырвал миниатюрный листочек и, ненадолго присев, написал два коротеньких слова. Сложил бумажное послание в несколько раз, пока не получился маленький, аккуратный шарик, а затем передал благодарному собеседнику, прямому сообщнику.
– Что делать – ты знаешь, – сопроводил он предпринятые манипуляции понятным им обоим коротким напутствием, – сегодня тревожная весточка должна быть доставлена адресату.
***
Барун заслужил бандитское прозвище с лёгкой руки Джемуги, у которого являлся ближайшим сподвижником и которого сопровождал «по жизни» с раннего малолетства. Как объяснил предводитель «монгольского ига», обладая подаренным именем (согласно, разумеется, древней легенде), он становится преданным ему человеком, потому как искомое наименование обозначает «исключительно верный», (как и у себя, немного переврав перевод к монгольскому слову «баруун»). Полностью оправдывая вложенный смысл, неотступный подельник настолько был предан российскому басурманину, насколько готовился не просто пожертвовать жизнью, но и живым последовать в саму преисподнюю. Он никогда не переспрашивал, не оспаривал, не интересовался подробностями отдаваемых поручений, справедливо полагая, что раз очередное задание получил, то надо разбиться в лепёшку, а его непременно выполнить. Останавливаясь на сумрачной внешности, отмечаются следующие основные черты: достигнул тридцать три года от роду; не выделялся мифической силой, а выглядел худощавым, но жилистым человеком, не обладавшим высоким ростом (недостаток физических данных компенсировался исключительным владением техники восточных единоборств и всеми видами вооружений, а также смелой, бесстрастной, почти неэмоциональной, натурой); имел продолговатое лицо, внешне полностью обездушенное, не выражавшее подвижной мимики, но обладавшее смуглой, обветренной кожей; отмечался глазами (под стать волосам, бороде и усам) чёрными, непроницаемыми совсем; отличался носом нестандартным, слегка сдвинутым набок (что свидетельствовало о множестве проведенных рукопашных спаррингов); обозначался губами узкими и широким, передавшими ожесточённую скверность натуры; отображался ушами оттопыренными, причёской взъерошенной, никогда не знавшей расчёски. Одевался грозный боец преступного мира в серую рубашку, а всё остальное: неизменный бронежилет, брюки и прочные солдатские ботинки с высокими берцами – выделялось лишь чёрным оттенком.
Около четырёх утра, объяснив на службе, что ему необходимо срочно проверить важную оперативную информацию, Зецепин оставил основное расположение. Учитывая важность полученного задания, он отправился напрямую к дому преступного авторитета, подмявшему под себя всё городское мирное население. К удивлению, Барун встретил его достаточно бодрым, словно только и ждал, когда же принесётся весть, поступившая от главного босса. Вообще, у всех, кто его знал, создавалось впечатление, что он никогда не спит, совсем не отдыхает, а всегда несёт «нелёгкую службу». Она подразумевает улаживать щекотливые дела, постоянно возникающие в связи с родом деятельности криминального босса, одновременно ближайшего друга.
– Чего в такую рань? – спросил он недоверчивым голосом, ещё не зная об истинном предназначении «продажного опера» (сподвижник Джемуги относился к похожим личностям, как к самым заклятым врагам). – Не боишься, «мусор», приходить сюда ночью, да ещё и один? Или, может, ты скажешь, что не знаешь, в чей дом пришёл, и что таких, как ты и тебе подобных, особенно здесь не жалуют?
– Я не собираюсь выяснять отношения, – резко оборвал его Игорь (он точно так же не испытывал предрасположенности ко всем остальным преступникам), – я принёс тебе весточку от общего друга, и всё, что мне необходимо, – передать её лично в руки, а после отправиться восвояси.
Заканчивая не слишком ёмкую фразу, тюремный оперативник протягивал крохотный клочок бумаги, переданный влиятельным заключённым. Не изменившись в лице, Барун принял коротенькую записку и лёгким кивком головы разрешил незваному гостю (пока!) удалиться. Тот не преминул воспользоваться сделанным предложением. Едва Зацепин ушёл, исполнительный бандит развернул невзрачный огрызок, прочел, единственное, два слова и улицезрел многозначительный знак многоточия: «Прокурорский сынок…»
***
Замаров Эдуард Дмитриевич недавно достиг шестнадцатилетнего возраста и выглядел человеком привлекательным, физически развитым. Обладая выразительной внешностью и высоким общественным положением, он обучался в престижной гимназии и верховодил там сначала всеми детскими играми, а впоследствии и юношескими забавами, и всей молодежной тусовкой. Кроме всего перечисленного, он развивался намного быстрее менее значимых одногодков, что создавало ему гораздо больше дополнительных преимуществ. Лицом парень выдался похож на отца и считался необычайно красивым. Здесь было всё: и голубые глаза, выглядевшие настолько глубокими, что казались попросту бесконечными; и прямой аристократический нос; и тонкие, практически бесцветные губы, выдававшие типичные признаки наглости; и гладкая кожа, сверх меры бледная, как будто никогда не знавшая солнечного загара; и приятные, почти девичьи, ровные очертания; и белокурые волосы, от природы кучерявые, больше обычного длинные – в общем, всё, что могло ему давать преимущество над остальными, намного меньше одаренными природой, товарищами.
В тот злополучный день Эдик, как и каждое утро, вышел из дома в половине восьмого и направился к иностранной машине, припаркованной во дворе элитного дома. Оделся он по октябрьской погоде в коричневую кожаную куртку, синие джинсы и яркую футболку разноцветных оттенков. У самого подъезда беспечного юношу встретил отвратительный тип, отличавшийся неприятной наружностью и источавший омерзительный запах. На нём были грязные, изрядно поношенные, лохмотья, и всем отвратительным видом тот вызывал и стойкое отвращение, и глубокую антипатию. Внешний облик выделялся внушительным ростом и мощной фигурой, а равно густой бородой и курчавыми волосами; они выдавали человека без возраста и имели характерную пепельную окраску.
