Ничего
Выдра Подхалимка обиженно пожал плечами и сделал вид, что ему отныне не интересно общаться с глупыми приятелями. Сел на дерматиновый диван, у двери, где обычно томились не слишком уважаемые посетители замка, дожидаясь особого приглашения, и взял в лапы газету: где тут статья, которую давеча не дочитал?.. ага, вот!.. социологическими службами в стране был проведён опрос, результаты которого мы спешим опубликовать… был задан вопрос: какие вещи для граждан являются предметами первой необходимостью?.. ответы получились вполне предсказуемы: соболий салоп, матрёшка и балалайка!..
– Стереотипное мышление в народе не сломать. – тоскливо вздохнул выдра Подхалимка. – Если какая-то часть массового сознания попадает во временной люфт, её оттуда за уши не вытащишь. Впрочем, чихать я на всё это хотел.
Вдруг Подхалимка очень быстро задёргал кончиком носа, зашмыгал буроватым трубным гласом и чихнул с таким роскошным чихающим изобилием, что газета отлетела к противоположной стене – испачканная в вычихнутых соплях, мокрая и противная!..
– Батюшки-святушки! – заломил руки в насмешливом упоении привратник Назапор. – Хозяйскую газету соплями испоганил, отредактировал называется.
Все слуги в привратницкой закатились припадочным истеричным смехом, у некоторых даже подтяжки лопнули, придерживающие форменные штанишки. Невероятно застенчивый и сдобно-пахучий служка Кормёжка веселился, катаясь кубарем по коврику, а торопливый служка по помойным вёдрам Обрыган медленно сползал со стула, надрывая пузатенький животик.
– Соплей-то накопил в носу за всю жизнь: дай, думает, сегодня учиню разброс! – давился тявкающим хохотом пёсик Кабыздох.
– Дай, думает, расчихаюсь до полной дури, где наша не пропадала!
– Конечно, если мы сычами сидим, то пять кило соплей нам не хватает для полного счастья!..
Служка Кормёжка и служка Обрыган дружно зашлись в увеселительной икоте.
– Ржёте-то напрасно, поскольку воспитанные люди над глупостями не смеются. – выдра Подхалимка был очень недоволен собой, ощетинился и губы надул.
– Смотрите-ка: он ещё и губы надул! – захрипел хохотом привратник Назапор.
– Ржёте-то напрасно. – попробовал усовестить компанию выдра Подхалимка. – Чихнул, поддаваясь наваждению организма, думал, что доброго здоровья мне друзья пожелают. Сопли-то прибрать можно, сопли – это не главная беда в жизни. Беда приходит, когда другу не хочется сочувственного слова сказать, ведь от этого друг может заболеть и умереть в одиночестве.
Мирные рассуждения выдры Подхалимки успокаивали и смущали. Смех в привратницкой огорошено остывал.
– Все помрём. – с будничной нежностью постановил привратник Назапор. – Покойников-то, говорят, уже миллион миллионов, и за каждым стоит своя история, своё извинение за причинённые неудобства.
– Не дай боже помереть, когда рядом нет ни близких родственников, ни друзей. – сказал служка-помоечник. – Хозяин-то наш на похороны не потратится. Снесёт труп в бункер, изымет всё хорошее, а остатки выбросит. Я сам на мертвяцкую помойку постоянно таскаю из бункера что-то, упакованное в пластиковые мешки. И даже заглядывать в них боюсь.
– Известный скупердяй наш мистер Жжуть. – сообщил служка-постельничий –толстенный и малоподвижный барсук, покоящийся в кресле этакой Шишабангмой, покинувшей на вечерок любимые Гималаи, чтоб посидеть с друзьями. – У него плюгавенького колдовства не выпросишь на свой День Рождения. Летает фантазиями в эмпиреях, престолы небесные захватывает, а до простого рабочего человека и дела нет. Вот откуда он на наши головы свалился? из каких мест он родом? откуда этакие чародейные колориты, скажите на милость, произрастают?..
– Вроде, колдуны сами по себе рождаются. – деловито сказал Обрыган. – Вроде, из космической пыли создаётся в некоем вакуумном пространстве соответствующий биологический фон, из которого проистекают необычайные сущности. Как правило, злобного свойства, неприятного.
– Что же они делают для того, чтоб проистекать? – не поверил Подхалимка.
– Вроде того, что вылупляются. Как цыплята из яиц.
– А мне ещё бабка рассказывала про мистера нашего. Что он из этих. Из рассыпавшихся. – тихонько сообщил служка Чмыхало.
– Их каких-таких рассыпавшихся?..
Чмыхало загадочно покачал головой, как будто вовсе не собираясь распространяться об удивительных мировых тайнах – а голова его казалась чрезвычайно надутой, как будто готовой в любой момент лопнуть, и голосок напоминал звук покоцанной глиняной свистульки – но затем вроде как снизошёл до приятельских откровений:
– Это такие существа, которые на ядерных полигонах служили или проживали поблизости, и которые облучению подверглись во время испытаний ядерных взрывов. Несколько суток, после взрывов, они пребывают вот в этом самом состоянии рассыпавшемся, когда абсолютно невозможно двигаться и дышать, они просто лежат в виде тряпичных куколок. А затем встают, как ни в чём не бывало, продолжают своими делами заниматься. И привычки у них вроде сохраняются, что и прежде, и голоса не меняются, да только все вокруг понимают, что это уже совсем не такие люди, что были раньше. Из этих внутренняя энергия прёт, подавляя силу воли любого, кто окажется вблизи, и чувствительная проницательность обострена. Вроде как попали они в искажённое временное поле, полученное от возмущения электромагнитных импульсов во время ядерных взрывов, и прониклись осознанием наивысшего свойства. Причём, чаще всего злодейского свойства, циничного. Приспособленного к магическим проделкам. Вот таких существ и называют рассыпавшимися.
– Да сказал бы просто: черти!.. – заявил Подхалимка.
– Ну, черти. Я сам не знаю толком, кто они. Может, они с самого рождения чертями рассыпавшимися были, да только узнали об этом, когда из комы вышли. Может, мы все до единого на земле-матушке рождаемся чертями, да только некоторым удаётся, соблюдая законы честной жизни, трансформироваться в ангелов. Может, какая тайна в нашем историческом прошлом существует, благодаря которой мы такие вот чудные все. Ведь говорят же, что на других планетах живут люди как люди, всё у них мирком да ладком. И собаки ихние не говорят, а лают. И чаи за столом не распивают.
– Враньё. Быть такого не может. – не поверил в существование других планет пёсик Кабыздох.
– Может и враньё. Вот, когда в космос полетим, тогда всё и узнаем.
– Да сдался вам этот космос. – забухтел недовольно служка Обрыган. – У нас, говорят, на обратной стороне земли, чего только не бывает из сверхъестественного. Какие только чудаки не рождаются!.. Про трансмускулинных небинаров слыхали что-нибудь?.. А ведь есть и такие.
– Иоанн-пророк ещё две тыщи лет назад навёл тумана на наше будущее, а про прошлое никакой ясности не представил. Вот нам теперь приходится сидеть в привратницкой да гадать. – несколько обидчиво заметил пёсик Кабыздох.
О чём бы не беседовали болтливые слуги, а Иоанн-пророк непременно выныривал в самый неожиданный момент, чтоб понудить собравшихся тревожно поелозить. Толкование его откровений – особенно тех мест, которые касаются деятельности всадников апокалипсиса, переламывающих мир на до и после – издавна попахивает чем-то лакейским и ритуальным.
– Послушайте меня, люди! – усмехнулся мудрый привратник Назапор. – Отталкивающая биологическая метаморфоза – вот какую невидаль представляет из себя наш мистер Жжуть, и туманы пророка Иоанна обволакивают его с головы до ног. Ровно 664 раза наш хозяин менял старые мозги на новые, и теперь не хватает лишь 2, чтоб число достигло апокалиптического значения 666. К сожалению, у пророка Иоанна всё это выражено крайне неясным знанием, слишком он отвлекался от реальности в момент получения откровений свыше и поддавался обычному литературному вдохновению. Вспомните-ка русскую поэзию серебряного века: пророчеств много, а лестных побуждений к действию – на грош ломаный!.. Отсюда и все последующие неприятности для русской интеллигенции.
– Давайте уточним: для русскоязычной. – пробурчал выдра Подхалимка. – Культурный генезис и прежде преобладал над расовой биполярностью, а уж в наше время космических энергий и коммуникаций – тем более.
– Да вы, батенька, интернационалист? – желчно подпрыгнул служка Кормёжка.
– А хотя бы и интернационалист! Я себя с самого рождения выдрой помню, а у выдр национальностей не бывает!
– Да вас бы, дружочек, на ту самую планету отправить, где собаки лают. Там, наверняка, у выдр не только национальностей не бывает, но и ум напрочь отсутствует.
– А вот вас бы далеко нахер послать с вашими советами!.. – огрызнулся Подхалимка.
– Да что мне твой нахер?.. Нешто я чужих херов не видал?.. А вот вы, любезный товарищ мой, есть чмошник и быдляк, которому давно не рихтовали рыло. Вы жалкий и обтруханный лузер!.. Да-с.
Разговор этот заходил слишком далеко и вполне мог закончиться дракой – такое, к сожалению, в привратницкой случалось. Но выдра Подхалимка вовремя сник и принялся жевать бутерброд с сыром, схваченный со стола, и делая вид, что не слышит всякий глупостей. По-настоящему ссориться выдра Подхалимка не умел и не хотел.
– Ох, и скупердяй же этот мистер Жжуть. – быстренько свернул на прежнее направление разговора служка-постельничий. – Ох уж и скупердяй!..
– Мелочный до безобразия. – поддержал пёсик Кабыздох. – Слуг в замке на всё про всё не хватает, люди от усталости с ног валятся, а ему лучше и не напоминать про увеличение штатных единиц. Кислую мину корчит. Один я у него, как будто сторукий, на побегушках: ворота замка стереги, цветочные клумбы поливай, посторонних лаем отпугивай, да ещё в почтовое отделение поторопись сбегать, чтоб евонную пенсию получить… Братцы, да разве я сторукий? Откройте мне глаза на правду, смилуйтесь!
Выдра Подхалимка пересчитал коротенькие пёсиковы лапы, внимательно ощупывая и обнюхивая каждую:
– Раз, три, два… ой, бестолочь я такой… раз, два, три, четыре… четыре лапы с хвостиком.
– Четыре – а, значит, не сто. – поджав хвост, покрасовался всеми четырьмя лапами пёсик Кабыздох.
– Значит, не сто.
Служка Обрыган вдруг возразил:
– Это смотря, кто как посчитает. Если бы я принялся считать, то смалодушествовал и все сто запросто насчитал.
– Если выросло всего четыре, то откуда возьмётся сто? – хмыкнул Кабыздох.
– А оттуда, что только начни считать, под хорошее настроение, так не остановишься, пока умом не тронешься: считай себе и считай. Сто на четыре делится?
– Делится.
– Вот в этом вся математическая казуистика. Да ещё и хвостик.
– Верно. – загрустил привратник Назапор, вспоминая свои столкновения с математикой, и оселедец на выбритой голове мягко потеребил. – Я вот давеча, лёжа в постели, кислые пятна считал. Такое мне средство от бессонницы врачи прописали, чтоб на хитрость её взять. Надо глаза закрыть, постараться успокоиться, а когда по головной умственной темноте начнут кислые пятна бродить, то надо их потихоньку считать. Вроде как незаметно заснёшь, пока считаешь. Вот я лежу давеча и считаю. Ну, надеюсь, что насчитаю с сотню штук и усну сном младенца – а не тут-то было. После пятидесяти пяти меня слегка в дрёму окунуло, и тут сразу этих пятен уйма набежала. Я принялся их быстренько считать: раз, раз, раз!.. но никак не успевал за всеми уследить!.. Слишком быстро они прочь убегали. Пришлось и мне, по умственной темноте, бежать за ними следом и считать: два, четыре, десять!.. Да куда там! Не догнать!.. А ещё, пока бежал, то и позабыл, сколько до этого насчитал, всё дело насмарку пошло.
– Пятьдесят пять ты насчитал до того, как за уймой побежал. – напомнил служка-помоечник.
– Это ты сейчас мне напомнил про пятьдесят пять, а давеча где ты был, чтоб напомнить?
– Когда именно давеча? – собрал морщинки на мордочке служка-помоечник. – Именно ТОГДА, про КОГДА ты говоришь?
– Именно ТОГДА, КОГДА было давеча.
– Давеча ТОГДА я всю ночь в уборной конфузился. – робко признался служка-помоечник. – Скушал, верно, что-нибудь несвежее.
Привратник Назапор сердито поперхнулся:
– Ну, милостивый государь, мне ещё во сне не хватало твоих конфузов в уборной! Я, признаться, на свой лад мнителен и брезглив. От твоего едкого конфуза в уборной, я бы наверняка задохнулся. Ты как полагаешь?
– Я полагаю, что в таких вещах, я над собой не властен.
– Вот не случайно тебя мамка «горемыкой» прозывала. – обескуражено присвистнул привратник. – Столько много полезных советов знаешь, а когда подсказка надобна – тебя не дозовёшься. То с мусорными вёдрами по всей окрестности носишься, то в уборной конфузишься. Отучись-ка ты, братец, вредничать и сей же миг станешь персоной огромного значения и важности.
– Так я нечаянно ТОГДА в уборной конфузился. – захотел оправдаться служка.
– За нечаянно – бьют отчаянно! – сказал, как отрезал, Назапор. – А вот я на сегодняшнею ночь запру уборную, и ключ себе под подушку положу: попробуй-ка тогда не прибеги ко мне и не напомни, сколько я насчитал пятен.
– Ну и попробую. – не без робости буркнул Обрыган.
– А вот что тебе в конце концов угрожает! – привратник смастерил здоровенный тяпляпый кулак. – И называется сия грозная штуковина – дулей! Запомни на будущее!..
Служка-помоечник сказал, что посторонние дули не представляют для него интереса, а вот укрывательство ключей под подушку попахивает подлостью. И если с ним намерены так нехорошо обращаться, то он должен предупредить, что приучен посещать даже крепко запертые уборные, обделывая их, если не внутри, то снаружи. Привратник Назапор возмущённо ахнул.
– Вонищи много будет! – торжественно пообещал Обрыган.
Привратник Назапор покачал головой, явно забирая назад своё обещание запереть уборную на ключ.
– Ох и скупердяй наш хозяин. – затянул прежнею волынку служка-постельничий, разряжая обстановку. – Всё жалуется, что у него дубликаты мозгов кто-то ворует. Он их производить не успевает, и не знает куда прятать. А я думаю, что это старческие болезни его одолевают, и он ничего не помнит, хоть с мозгами, хоть без оных. Кому нужны его мозги, когда у каждого свои имеются?.. Два мозга в одну голову не поместятся. Верно?..
– Верно, верно. – подтвердили слуги.
И только пёсик Кабыздох трусливо поджал уши и притих.
– Чего это ты притих?.. – насторожился Назапор.
– Да так.
– Чего это да так?..
– Я ведь… – помялся пёсик Кабыздох. – Я ведь без злого умысла.
– Знаем, что ты без злого умысла. Да только ты дурачок, и от тебя всякого можно ожидать. Признавайся, ты хозяйские мозги воруешь?..
– Я ведь… – скорчил извиняющуюся физиономию пёсик. – Я не думал сперва, когда в первый раз евонные мозги нашёл и слопал. Я думал, лепёшка такая интересная лежит. Съел, а она вкусной оказалась. Вот меня с тех пор и тянет к евонным мозгам, и ничего поделать с собой не могу. Только пожалейте вы меня, братцы, и не рассказывайте никому про мои шалости.
– Ладно, не расскажем. Но с тебя бутылка, раз такое дело. В следующий раз занесёшь.
– Обязательно занесу. – пообещал Кабыздох, весело виляя хвостиком.
– Шалун, однако. – проворчал выдра Подхалимка.
III
С улицы раздался оглушительно-дробный звук скрипучих фанфар и конского ржания. У привратницкой остановилась здоровенная императорская карета, запряжённая в шестёрку лошадей, с кучером в атласной ливрее, озорно посвистывающим и вертящим длинным кнутом над головой. Также на укладистом облучке кареты восседали напыщенно-сардонические форейторы, непрерывно жующие какую-то невидимую закусь, и кладбищенский сторож Михеич, припахивающий чесноком и философской неспешностью.
– Разгружай! – приказал Михеич форейторам, распахивая с двух сторон двери кареты. Экипаж оказался плотно, словно поленницей дров, забит мертвяками.
Привратник Назапор и пёсик Кабыздох покинули весёлую компанию, чтоб надлежащим образом встретить гостей. Теперь они рассматривали содержимое кареты, надеясь, что всё это им примерещилось.
– Все твои? – наконец-то спросил Кабыздох про мертвяков у Михеича. – Или с соседнего кладбища с пяток прихватил?
– Все мои. – явно уважая достоинства своего кладбища и своих мертвяков, произнёс Михеич. – Прошедший месяц урожайным удался. Итить-его-колотить.
– Холера? – понимающе нахмурился Назапор.
– Инфлюэнца. – ревниво поправил привратника Михеич, уважающий в любом деле точность.
Незамедлил подняться из бункера, к воротам замка Недосягаемых Умыслов, и патологоанатом Вдрыбадан, с профессиональным интересом разглядывая партию новоприбывших.
– Славный старичок какой, головушка большая, тыковкой… Вот эта тётка, кажется, очень знакомой, вроде видел её в магазине давеча, спички покупал… А этот почему у вас без рук?
– Отвалились, ёптысь. Атрофировались за ненадобностью. – толково отвечал Михеич, впрочем, стараясь не вдаваться в подробности. Некоторые предложения он не мог договаривать до конца, потому что буквы в словах рассыпались, как шарики, и собрать их заново было невозможно.
– Ты мне тут эволюционную диалектику не включай. – погрозил пальцем Вдрыбадан. – Здесь люди с университетским образованием, сами всё поймут… А у этого что с лицом?.. Умер от аэтоэротического удушения?..
– Вы учёный человек, вам видней. – буркнул Михеич. – А я с жёнкой евонной разговаривал намедни, ничего она не говорила, чтоб кто-то муженька душил. Сказала, что кастрировал сам себя, незадолго до смерти. Шурундулы отрезал.
Михеич подпустил морковно-свекольный румянец на щёках. О некоторых вещах ему было неудобно говорить вслух.
– Ну и что мне делать с таким?.. – возмутился Вдрыбадан. – Мне нужны, которые с мозгами, а у этого явно мозгов нет и не было. Вези его обратно.
Одна из цветочных клумб маскировала люк, из которого выползла длинная подъёмно-транспортная лента, и именно на неё следовало поочерёдно складывать мертвяков. Лента увозила их прямиком в бункер, поближе к холодильным камерам. Форейторы и кучер дружно принялись за работу.
– Зачем ему столько?.. – имея в виду мистера Жжуть и трупы, спросил Михеич у патологоанатома.
– Он из них биоэтанол варит. – не моргнув глазом, соврал Вдрыбадан. – Скоро откроет свой заводик по производству биологически чистого топлива, и считай, что проблема экологии на нашей земле решена. Чистым воздухом дышать будем.
Михеич добавил к свекольному румянцу пятнышки ехидства, а привратник Назапор недоверчиво и глубоко вдохнул.
– Документы на покойничков есть? – спросил Назапор, соображая, что за всякое поступление в замок отвечает именно он. – Справки с печатями?..
– Справок нет. – пожал плечами Михеич. – Есть моё честное благородное слово. Все мертвяки выкопаны втихаря, могилки приведены в прежний порядок. Печать могу тебе в лоб захерачить.
Привратник озабоченно почесал лоб и немного отступил назад.
– Не по-людски вы поступаете, граждане и соотечественники, не по-христиански! – вдруг заговорил один покойник, повернувшись на бочок и почесав изрядно заросшее пузо, демонстрируя огромный шрам от вырезанного аппендицита. – Я ведь могу и нашему губернатору пожаловаться. Могу и до царя дойти.
– Да больно нужен ты нашему царю!.. – усмехнулся Михеич, ничуть не смущаясь разговорчивостью покойника. – Да и губернатору нашему ты не нужен. Нашёл кому жаловаться. Твоя фамилия какая?
– Иванов.
– Ну так вот, Иванов. Наш губернатор известный русофоб, и всех ваших ивановых на дух не переносит.
– Чего это вдруг? – прекратил чесаться покойник и ускоренно заморгал.
– А потому, что не настоящий губернатор нами правит, а его двойник. Настоящий губернатор ещё в марте-месяце сошёл с ума, начал сраться и ссаться под себя, и его поместили в секретную психушку. Вместо него правит двойник – а он немец по национальности, и русских не любит. У него Сталин дедушку расстрелял.
– Так и у меня Сталин дедушку расстрелял, что же и мне русских теперь не любить? – возмутился покойник Иванов.
– И у меня, и у меня… – забубнили форейторы с кучером, тревожно озираясь по сторонам. – Если теперь русских любить нельзя, то кого тогда можно?..
Патологоанатом Вдрыбадан решительным взмахом руки пресёк нарастающее беспокойство и пообещал, что он лично проследит за состоянием умонастроений губернатора, когда тот попадёт к нему на стол.
– А раз ты такой кляузник, Иванов, то вставай и иди отсюда куда хочешь. Ты нам не нужен. – сказал он покойнику, совершая ещё один взмах руки, на этот раз с указывающим подтекстом. – Ступай и не греши, Иванов. Главное, талант свой в землю не зарывай.
Иванов не сразу понял, что его отпускают на вольные хлеба. На его лице обнаружился взгляд той самой девицы, которая долго мечтала о бриллиантовом колечке, и вот, кажется, нашла себе щедрого жениха. Иванов вскочил, попрыгал на месте, приноравливаясь к новой неожиданно-эмансипированной жизни, и мелкой трусцой засеменил прочь от замка Недосягаемых Умыслов. Пару раз он обернулся только для того, чтоб показать высунутый язык.
– Домой, наверное, побежал. – с ласковым одобрением сказал один из форейторов. – То-то сейчас родственники обрадуются. Неделю назад дядьку похоронили, поминки справили, потратились и в долги влезли. А тут и сам усопший заявляется. «Здрасьте, граждане. – скажет. – Освободите-ка диван в гостиной, я теперь на нём кантоваться буду!..»
Все понимающе рассмеялись, до того потешной им показалась эта изящная житейская картина. Однако, спустя минуту пёсик Кабыздох тяжело вздохнул.
– Зря отпустили. – сказал он про Иванова. – Дурной пример заразителен. Теперь они все – покойники-то ваши – не захотят подолгу на кладбище задерживаться, а полежат денёк-другой и домой уйдут. Опустеет кладбище. Без работы останешься, Михеич.
Михеич тускло усмехнулся, напоминая сам себе одну важную вещь, касательно хождения покойников по кладбищам и окрестным селениям, но вслух её не стал проговаривать.
– Ладно, мужики, работайте. – заявил патологоанатом Вдрыбадан, отправляясь в замок. – У меня теперь у самого дел по горло. Экую вы мне кучу привезли, даже не ожидал сколько. Холера, что ли, была на днях?..
– Инфлюэнца. – повторил Михеич.
Трупы поползли вниз по ленте транспортёра.
IV
Когда Назапор вернулся к себе, то привратницкая оказалась пустой: слуги разошлись по своим комнаткам, поближе к родным кроватям. Сны в эту ночь обещали быть волшебными и кокетливыми. Выдра Подхалимка долго ворочался с боку на бок, подпихивал лапами одеяло, стремясь укутаться без единой щёлочки, а в носу злостно и мусорно щекотало последним самым неказистым чихом. «Так уж и быть. – решился Подхалимка. – Если организму невтерпёж, то чихну на сон грядущий.» И мигом, почти с детской улыбкой невинного удовольствия, чихнул. Из комнат служки Кормёжки и служки Обрыгана, расположенных поблизости, донеслись мелкие ехидные смешки.
Привратник Назапор вернулся со слегка испорченным настроением, поскольку успел получить нагоняй от хозяина. Мистеру Жжуть кто-то донёс, что в привратницкой слуги довольно-таки насмешливо толковали о его пропавших мозгах. Слышались намёки на то, что мозги вроде бы и не нужны мистеру Жжуть, что при пустой голове от него меньше вреда исходит, что пустая голова ему очень даже идёт. Ничего такого слуги, конечно, не говорили, но мистер Жжуть вызвал привратника в пыточную камеру, чтоб дать нагоняй. Привратник, послушно прижав руки к груди, вошёл в камеру и с порога заявил, что ни о чём предосудительном не говорил, и никогда не посмел бы говорить, а всего-навсего вёл с приятелями философские беседы, которые урона хозяйскому имуществу не несут. О дерзких провинностях пёсика Кабыздоха привратник не сообщил. Мистер Жжуть очень резко среагировал на ведение философских бесед в привратницкой и отвесил верному слуге оплеуху. «Вот на спинке кресла висит кнут, – с щуплой желчью указал он. – который предоставляет немедленную помощь всем, кто жаждет философствования и разгильдяйского умствования.» Кнут на спинке кресла согласно хрумкнул. Привратник Назапор предложил хозяину не утруждаться, и тут же снабдительно отхлестал сам себя по щёкам, приговаривая: шлёп! шлёп!..
Мистер Жжуть остался доволен самобичеванием слуги, повелел ему и впредь быть таким же послушным, и разрешил отправиться на покой. Сказал лишь, что «постигать чистый разум, в самом выдающемся философском смысле, лучше всего именно при помощи порки кнутом (это масштабно и справедливо), после которой личностная точка колебания и харизма становятся яснее ясного, а боль от этой ясности ещё долго не заживает».
– Кстати, полная ясность при завершении какого-либо дела – это и есть начало апостольских деяний. – добавил мистер Жжуть, выказывая своё представление об участии пророка-Иоанна в беседах в привратницкой.
– А давайте-ка, ваша милость, я вам свеженького чая с лимоном заварю! – ласково предложил привратник Назапор, полагая что и намёки на апостольские деяния могут свестись к порке кнутом.