Не те времена. Рассказы
Ненадолго задержался у киоска с газетами – выбрал пару кроссвордных изданий. И – на улицу.
Постоял немного на ступеньках, подышал полной грудью. Собрался в обратный путь.
– Илья Олегович?
Он повернул голову направо. Женщина. Немолодая, в мешковатой куртке и просторных брюках. Лицо как будто знакомое. И голос…
– Илюша…
– Господи, – вырвалось у него. – Господи, Аня…
Он ощутил слабость в ногах. Действительно, Аня. Лицо расплылось немного, но ведь узнал, узнал… Да и она его…
– Ты как здесь? – спросил он чужим голосом. Прокашлялся и повторил. – Какими судьбами?
Аня подошла вплотную.
– Правда – это ты… А у меня в вашем районе подруга. Приболела она, вот я и приехала. Ну, и в супермаркет – купить ей того-сего.
– Аня, – пробормотал Илья Олегович, собрался было коснуться ее руки, но не решился.
– Слушай, – быстро заговорила женщина, – ты, наверное, торопишься? Нет? А у меня тоже полчаса найдется, у Галки там ничего смертельного, а тут у вас вот с той стороны кофейня, приличная вроде бы, давай кофейку попьем, а?
Илья Олегович замялся.
– Я приглашаю, – засмеялась она, и побежали лучики от глаз, как встарь, даже среди морщин.
Проницательна, тоже – как встарь, подумал Илья Олегович.
– Ну, пойдем, а? – на лицо Ани набежала тень.
– Пойдем, – глухо ответил он.
В кофейне они оказались одни.
– Ты что будешь? – спросила Аня. – Я – вот, наверное, штрудель. И, конечно, кофе. По-восточному. – Она засмеялась. – А ты, кроме, естественно, кофе, что будешь?
– Да я кофе не пью, – пробормотал он.
– Ты?! Ты – кофе не пьешь?! Ты же всегда кофеманом был!
– Так это когда… Годы, знаешь ли… Я и курить бросил… А, ладно, давай тоже по-восточному. По-турецки, если уж правильно.
– Да, годы… – Аня пристально посмотрела на него. А глаза-то молодые, отметил Илья Олегович, невыцветшие. Ну, она и помоложе него будет, семь лет разницы. Стало быть, шестьдесят девять ей… А не виделись – сколько? Он быстро прикинул – двадцать шесть лет.
– Двадцать шесть лет не виделись, – сказал он зачем-то.
– Двенадцать, – мгновенно поправила она. – На похоронах Сережи Малышева мы оба были. На отпевании, вернее.
– Да? – удивился Илья Олегович. – А я тебя не заметил там.
– Я-то тебя заметила, – усмехнулась Аня.
Помолчали.
– Хороший кофе, – сказала она.
– Да, – согласился он.
– Илюша… Как ты живешь?
– Вдовею, – коротко ответил Илья Олегович.
– Вот как… А я все как прежде… Хотя нет, вру: бабушка давно. Внучат двое, девочка и мальчик, школу уже скоро заканчивать будут.
– У меня тоже – внук. Студент.
Снова помолчали.
– Что-то не так, Илюша?
– Да нет, – отозвался он. – Нормально.
Как-то не о чем стало говорить, и чувствовал себя Илья Олегович не в своей тарелке. То есть о чем поговорить, конечно же, было, но – мешало что-то.
Заговорила об этом Аня.
– А помнишь, Илюша, как мы расстались?
Он судорожно кивнул.
– Ты просто исчез. Я тебя любила, знаешь?
– Никогда не был уверен, – выдавил он.
– Я дура… Надо было прямо сказать… Ты-то не скрывал… Но и ты, извини меня, дурак дураком оказался… Всё же видно было, все всё видели. Кроме тебя…
– Не был уверен… – тупо повторил он.
– Ну да… Вечное твое – недостоин… А когда я уже совсем решилась – ты взял и исчез.
А я, вспомнил Илья Олегович, к тому времени как раз во всем уверился. И понял, что ты решилась. И – отступил.
Вслух он этого, разумеется, не произнес.
– Тебе оставалось только руку протянуть, – сказала Аня. – Ты же меня любил? Ну, напомни – любил?
Он не ответил – ни словом, ни кивком.
Аня вздохнула.
– Знаю, любил. Но – испугался… Ну вот сейчас, жизнь-то уже заканчивается, да и не увидимся больше, ну чего скрывать, скажи: не жалеешь?
Илья Олегович сидел изваянием. Только правая икра непроизвольно подрагивала, но этого никто видеть не мог.
– Понятно, – проговорила Аня. – Ну, ладно, рада была повидаться. Пора мне, Галка там ждет. – Она помахала рукой официанту. – Посчитайте, пожалуйста.
Когда вышли на улицу, Илья Олегович отметил про себя, что стало ветренее.
– Ну, пока, мне в магазин, – сказала Аня.
– А я домой, – ответил он. – До свиданья.
И уже когда она поднялась по ступенькам к дверям супермаркета, произнес ей в спину:
– Не знаю, жалею или нет. Не знаю.
Ему показалось, что Аня чуть повернула голову. Но, может, только показалось.
Створки дверей открылись и закрылись.
Илья Олегович двинулся домой. Теперь он поторапливался, потому что – ветер.
Да и мочевой пузырь снова напомнил о себе.
Как ни в чем не бывало
Все, последний штришок – цветы полить, что стоят на полу в двух больших керамических вазах, – и можно передохнуть. В квартире чистота и порядок.
Валя взглянула на часы. Почти полдень. Уф, устала немножко. Ну, ничего, так у нее заведено: каждую субботу с утра – генеральная уборка. Кровь из носу. Хоть бы даже давление пошаливало.
Потому что за неделю, как ни смахивай пыль, как ни протирай пол, с каким тщанием ни мой посуду – все равно делаешь это наспех. И грязь накапливается, и раздражает безумно. Выходные не в радость, когда такая грязь. Ничем заниматься невозможно, ни книжку почитать, ни телевизор посмотреть, ни чайку попить.
А теперь можно и чайку. Все сверкает, одно удовольствие.
Валя включила электрочайник, поставила на стол банку Нескафе Голд, сахарницу, любимую чашку.
Хорошо. И давление сегодня в норме. Можно под кофе даже сигаретку вытянуть. А уж потом собой заняться.
Попивая кофеёк, она задумалась о климате. Неприятный у нас климат. И даже не климат. Когда-то Илья Олегович объяснил, что пыль в наших краях так быстро накапливается везде, потому что – эрозия почвы. Вот в Европах – там почвы другие, поэтому и пыли почти нет.
Умный он, Илья Олегович, и начитанный. Ведь когда про эрозию рассказывал – в те времена еще никто за границу не ездил. А прав оказался. Валя с мужем гораздо позже самолично убедились. Приехали во Францию – у Саши командировка выдалась интересная, почти туристическая, и он жену с собой взял, – ну вот, целую неделю ездили на арендованной машине от одного винодела к другому. А сдавали машину такой же чистой, как брали.
А виноделы эти даже не знают, что такое домашние тапочки. Прямо в ботинках – в дом, а в доме все равно чистота идеальная.
Валя вздохнула, неглубоко затянулась тоненькой ментоловой сигареткой.
Да, умный Илья. Она, бывало, спросит: ну откуда вы, Илья Олегович, даже это знаете? А он сдержанно усмехнется и ответит: читал.
Очень ей всегда это нравилось. Просто сердце замирало.
Ах, какой он был… Блестящий человек был, да. Душа коллектива. Любой компании душа. И в работе силен, и вне работы. Всегда вокруг него все строилось, а уж какие он споры затевал на самые неожиданные темы – о пришельцах, например, или о путешествиях Тура Хейердала и нашего Сенкевича, или о поэтах Серебряного века. Орут, захлебываются, прямо бурлит все. И он – в центре. А она, Валя, на него смотрит благоговейно.
Еще бы. Сопливой девчонкой – хоть уже вроде и замужней женщиной – распределилась в НИИ, к Илье Олеговичу под крыло попала, так под его началом и проработала двадцать лет. Пока на пенсию не вышел.
Что скрывать – влюбилась сразу. Илюша.
Нет, ничего не было. Просто, как говорится, смотрела ему в рот. А ничего другого и не было.
Илье Олеговичу многие в рот смотрели. А она, Валя, этим гордилась. И даже не особо ревновала. Один только период… когда между ним и Анной роман очевидным образом завязывался… вот это время Валя тяжело пережила. Странно, к жене не ревновала – да и что уж, сама же с Сашей вполне счастливо жила, – а к Анне… Очень тяжелое время было. Пять лет. Сколько рубцов на сердце.
Потом у них как-то все прекратилось. Анна уволилась, Илья Олегович стал прежним. Почти прежним… Что-то в нем потухло. Никто не замечал, только она, Валя.
А теперь уж всем видно. Сдал, конечно. Семьдесят шесть, не шутка. О здоровье своем говорит, в основном. О том, что полезно, а что не полезно. Валя ему частенько звонит, а порой заглядывает – по хозяйству помочь, да и просто расшевелить. Вот на полезность обезжиренных продуктов и на вредность сахара он все время и перескакивает.
Бывает, правда, что расшевелить удается. Нет-нет, а проглянет прежний Илья Олегович. Илья. Илюша.
Жаль его.
Позвонить, может быть? Валя потянулась было к телефону, но передумала. Сначала себя в порядок привести – а то, вон, распаренная, непричесанная. Потом уж и позвонить можно будет. Даже нужно.
Она вымыла чашку-блюдце-ложечку-пепельницу, расставила все по местам, собралась душ принять. В ванную войти не успела – тренькнул звонок.
Кого это принесло, с неудовольствием подумала Валя, направляясь к двери? Саша машину на сервис погнал, сказал – там часа на четыре работы. Рано ему еще. Да и своим ключом всегда открывает.
На пороге, легок на помине, стоял Илья Олегович. Как всегда, чистенько одетый, только слегка теплее, чем по погоде надо. В руке одинокая хризантема.
– Ой, – сказала Валя. – Здравствуйте, Илья Олегович! Вот не ожидала! Заходите!
– Здравствуй, – глухо произнес он, входя в квартиру. Протянул цветок. – Это тебе.
– Спасибо! А я только вот думала вам звонить… Раздевайтесь, проходите. Надо же, не ожидала! Редкий гость… Проходите, проходите! Садитесь, я сейчас чайку вам сделаю, как вы любите, некрепкого, да садитесь же! Я рада, только сейчас себя в порядок приведу быстренько, а вы пока попейте. Вот печенье, хотите?
– Да не суетись, Валентина, – сказал Илья Олегович. – Ты и так в порядке. Посиди со мной.
– Что-то случилось? – обеспокоилась вдруг Валя.
– Как тебе сказать… Со здоровьем все в порядке, не могу пожаловаться… Да, спасибо, крепче не нужно… А себе что не наливаешь?
– А я только что кофейку дернула, – объяснила Валя. – Помните? Это ваше выражение – дернем-ка кофейку!
Илья Олегович пожевал губами, неодобрительно покачал головой.
– Так все-таки что случилось?
– А чисто у тебя… Давно не был… Да в общем, Валюша, ничего особенного не случилось. Только душа не на месте. Даже боюсь – не впадаю ли в детство. Понимаешь, на днях встретил… совершенно случайно… Аню Моторину встретил, помнишь такую?
Валя кивнула.
– Двадцать шесть лет не виделись. Она, правда, говорит, что двенадцать, но я не помню… Ладно, не в этом дело. Ты-то не знаешь, а у нас с ней… Ну, как это тебе сказать…
– Господи, – засмеялась Валя. – Я не знаю?! Да все знали!
– Да? – вяло удивился Илья Олегович. – Вот и она говорит, что все знали. А я ума не приложу… Да и не было у нас ничего. Никогда. Могло быть, а не было. Она все так и сказала – ты, мол, Илья, струсил, а я тебя любила. Ну, не совсем так сказала, но в этом смысле. И ушла. А меня разбередило. Сначала испугался, потом разбередило. Сплю плохо. Изжога. На сердце тяжесть. Маюсь я, Валентина, хоть помирай.
– Вам бы к врачу… – сказала Валя.
Илья Олегович махнул рукой.
– Не надо мне к врачу. Зоя Сергеевна моя участковая – в отпуске, а другим не доверяю. И вообще не надо к врачу. В аптеке вот – уже был.
Он запнулся. Потом продолжил:
– Был в аптеке. Феназепама купил, чтобы спать. Фамотидина купил, от изжоги. А потом нашло что-то. Ох, неудобно мне… А посоветоваться-то не с кем…
Он допил чай.
– Еще налить? – спросила Валя.
– Нет, спасибо. Ох…
– Да говорите, Илья Олегович! Свои люди, в конце концов…
– В общем, Валюша, решился я. Поздно, может быть, но решился. Скорее всего, ничего не выйдет, но не попытаюсь – не успокоюсь. Жизнь-то кончается, так хоть разок…
– Господи, да о чем вы?!
– Короче говоря… Таблетку я купил. Эту… виагру… Ох, стыд какой… И там, в аптеке, тоже стыд… Мало того, что дорогая безумно, так еще и девчонка-фармацевт спрашивает – вы, мол, для себя берете? Если для себя, говорит, берите дозировку вот эту. Я прямо куда деваться не знал. За мной в очереди еще женщина какая-то пристроилась, все слышала… Уж презерватив покупать не решился. Да и не нужен он, по большому счету… Просто там на витрине такие… Даже светящиеся… Вот и подумал – если виагра не поможет, то вот это… светящееся… возможно, как-то стимулирует… Но не решился…
Он обессилено откинулся на спинку стула.
– С ума сойти, – выдавила Валя, не зная, смеяться или плакать. – С ума сойти. Не знаю, Илья Олегович… раз уж мы о таких вещах говорим… поможет ли виагра, просто не знаю. Но если нет – то и… светящееся… оно тоже ничего не даст. Ну, за хризантему спасибо… А вот дальше… Ну, не знаю, что сказать. Вы меня поразили…
В конце концов, подумала она, это даже интересно. Всегда была верной женой, почти всегда – мужу изменила только один раз в жизни, как раз когда у Ильи с Анной что-то разворачивалось. Случайный партнер, одноразовый опыт, даже угрызений совести не испытала.
А тут – человек, которого любила. Смешно, грустно. И почему-то – возбуждает. Даже то, что он на двадцать лет старше – тоже возбуждает.
Климакс только-только прошел, а вот поди ж ты. А он-то и вовсе… Виагра, говорят, работает без осечек, там чистая физиология…
Она отстраненно удивилась собственной деловитости.
Теперь интересно, как он будет дальше себя вести. Подтолкнуть надо… Только уже забыла, как это делается.
– Боюсь только, прогонит она меня, – бесцветно проговорил Илья Олегович.
– Кто? – не поняла Валя.
– Аня, конечно… И пятьсот рублей псу под хвост. И вообще… Господи…
– Так вы к ней собрались?!
– А к кому?
Глаза у него, как у потерявшейся собаки, подумала Валя.
– Илья Олегович… Илья… Вашей Ане, насколько я помню, под семьдесят. Вы о чем?! Она над вами просто посмеется!
– Вот я думаю…
Эх, была не была, решилась Валя. Пара часов еще есть до возвращения мужа.
– Это мне, – тихо сказала она, – всего под шестьдесят. Принимайте… принимай свою виагру. А я сейчас. Душ приму. А потом и ты прими. И приходи в спальню. Знаешь, где у меня спальня?
Илья Олегович смотрел на нее, приоткрыв рот.
Посмотрим, сказала себе Валя, поднимаясь со стула. Главное – не умер бы в процессе. Типун мне на язык.
Вот и дождалась, добавила она про себя.
Когда Валя вышла из ванной, в квартире никого не было. На кухонном столе, рядом с вазочкой, в которой красовалась одинокая хризантема, лежала голубая таблетка.
Валя хотела заплакать – и не смогла. Вместо этого засмеялась.
Что ж, позвоню ему вечером, подумала она. Как ни в чем не бывало.
А то жалко старика.
Хромой черт
«Дорогой, любимый и много уважаемый товарищ Леонид Ильич Брежнев!
Разрешите доложить что твориться много безобразий. Особено на железных дорогах которую я как коммунист 40 лет партстажа курирую Казанское направление от Казанского вокзала до станции Голутвин и Черусти. Хотя Голутвин станция по Рязанскому направлению а дорога то одна. А в пригородных электропоездах курят в тамбурах и плюют на таблички что курить строго воспрещается и харкают на пол и нецензурно ругаються на справедливое партийное замечание чтобы не курили и не харкали. А в вагонах играют в карты как будто это игорный дом на колесах а не изба-читальня на колесах потому что партия учит коммунистическому воспитанию трудящихся и тоже ругаються на критику. Как член партии 40 лет стажа предлагаю запретить карты в нашем великом Советском Союзе как пережиток капитализма и для воспитания. Ведь в пригородных поездах едут и курят и шлепают в карты рабочие на смену и студенты на учебу а также дети и женщины.
Разрешите также доложить что мои неоднократные донесения в райком партии и в обком а также в Центральный Комитет и в Комитет Партийного Контроля и в Ревизионную Комисию остались можно сказать без ответа а одни отписки с благодарностью. А я ветеран партии и Великой отечественной войны и мне отписок с благодарностями не надо потому что я курирую по долгу партийного сердца.
Разрешите пожелать вам дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев успехов в борьбе за мир во всем мире.
Член КПСС с 19.. года партбилет номер ……………………»
Александр Иванович разборчиво расписался, проставил дату (подпись без даты недействительна!), аккуратно вложил исписанный листок в конверт, вывел адрес – Москва, Кремль, Генеральному Секретарю ЦК КПСС тов. Л. И. Брежневу, – добавил и свой адрес, обратный, проверил марку, заклеил конверт, спрятал во внутренний карман пиджака, с партбилетом рядом.
Светало. Пора было поторапливаться. Скоро голутвинская пойдет, а не удастся влезть, так через восемь минут с 47-го км, там посвободнее.
Он допил чай, надел пальто, шапку-пирожок, взял палку и двинулся на работу.
Да, в который уже раз сказал себе Александр Иванович, это работа! Трудная работа, не то, что в Совете ветеранов штаны протирать! Нет, там, конечно, тоже нужно, но: каждый на своем месте и каждый – все что может! Без остатка!
Неровным своим шагом он дошел до станции. Опустил письмо Генеральному в почтовый ящик, проверил – все правильно, ближайшая выемка в восемь, значит, уйдет еще до обеда. Потом проверил, не забыл ли удостоверения: платить-то за билет на электричку – это ж никакой пенсии не хватит. Нет, пенсия хорошая, девяносто рублей, да ведь на похороны откладывать от нее надо? Надо. Жены давно нет, детей не нажили, из родни один племянник, да и тот неизвестно, жив ли. А то и, глядишь, в местах лишения свободы, потому что, помнится, выпивать не брезговал и сознательностью никакой не отличался. Совет ветеранов, конечно, похоронит, да только тут уж лучше ни на кого не надеяться, смерть дело такое.
Пенсионное оказалось на месте, удостоверение участника войны тоже, пусть-ка потребует кто-нибудь, чтобы он заплатил за проезд, он свое давно заплатил, а сейчас на работе, все равно как на боевом посту!
Александр Иванович, с трудом – покалеченная нога еще не разошлась – преодолел пешеходный мост, спустился на платформу. Было людно. В основном, порадовался Александр Иванович, рабочий класс собрался. Потом сообразил: зря радуется, не тот рабочий класс, что прежде, не тот! Вон, донеслось: «Снова хромого черта принесло…»
Каждый раз так, ругнул себя Александр Иванович: сперва радуешься, после глянешь на них – и отпадает всякая охота радоваться. Стоят, курят, выражаются. Плохо стало, а делается еще хуже. Эх, нету Батьки! Нету Батьки, и нету порядка. Дисциплины нету. А без дисциплины-то, без нее что построишь? Ничего не построишь, одно моральное разложение будет, а особенно бытовое.
Его вдруг передернуло от ненависти: гад лысый, жирный, предатель недорезанный! Это про Хрущева вспомнил… Тут же окоротил себя: Леонид-то Ильич правильный. Ошибки исправляет, Батьку снова в кино показывать стали и в газетах пропечатывать. С контрреволюцией в Чехословакии разделались, сионизму отпор даем…
Подошла голутвинская электричка, битком забитая. Народ ринулся на штурм, зазвучали матюги. Поняв, что втиснуться не судьба – годы, нога, – Александр Иванович отступил в сторонку. Придется на следующей ехать. Он огляделся. Влезли не все, но все-таки народу на платформе стало поменьше. Эх, народ-народ…
Да-а… Сионизму-то отпор даем достойный, а вот с дисциплиной – плохо, хуже некуда, разболтался народ! И даже партконтроль на сигналы не реагирует, а только отписывается! Потому-то его, Александра Ивановича, место – тут, на переднем крае. Каждый, напомнил он себе, на своем месте и каждый – без остатка! Ни шагу назад! Как в войну: сидишь в своем окопе, и сиди, пали куда велено, а назад не сметь! А кто струсил, панике поддался, того заградотряд-то и поправит! А коли бросил свой окоп, побежал да по своим палишь – Александр Иванович хотел было потереть раненое колено, но взял себя в руки и выпрямился, – ты, стало быть, не свой, ты все равно как на сторону врага перекинулся, и мы наш долг выполним, потому что на своем месте и без остатка.
Он несколько запутался в своих построениях, но тут пришла электричка с 47-го. Наступала пора работать.
В вагоне было плотно, но терпимо. Александр Иванович прикинул наметанным глазом – сумеет пройти по поезду. А вот порядок наводить следовало уже в первом же тамбуре: в дальнем его углу стояли и распущенно курили свою мерзость трое молодых людей. И ведь вида приличного, не иначе как студенты, и родители у них, может, заслуженные люди, настоящие советские, а эти… Под самым запрещающим знаком стоят и хоть бы хны! Значит, не сумели родители воспитать как следует. Тоже беда: каждый за себя, и ни до чего дела нет.
Все это Александр Иванович и проговорил, обращаясь к студентам. Веско проговорил, палкой об пол пристукивая. И решительно призвал к порядку.
Обстановка в тамбуре сразу улучшилась. Пара мужчин, тоже собравшихся засмолить эту дрянь, подалась в вагон. А вот нарушители не реагировали вовсе никак. Александр Иванович немного повысил голос, и тогда один из студентов повернулся к нему и прорычал с ненавистью:
– Ты задолбал, козел старый! Хули ты ходишь тут каждый день, хули ты жить людям не даешь? Только вякни еще, сука, словишь промеж рогов!
А ведь это классовая ненависть, понял Александр Иванович. Самая настоящая классовая! Он приподнял палку, чтобы с особой силой стукнуть по полу, и открыл рот, чтобы гаркнуть, как в прежние добрые времена, и классовый враг шагнул к нему и начал разворачиваться для удара, и опередил бы, потому что был моложе и сильнее, но дружки повисли на его плечах.
– Ну его к ляду, Витек, – прокряхтел один, – плюнь, он же потом от тебя до смерти не отвяжется!
А другой, пыхтя от натуги, обратился к Александру Ивановичу:
– Иди, дед, иди отсюда! Витя вчера с девушкой поссорился, выпил из-за этого, теперь настроение плохое, а тут ты еще… Иди, мы его долго не удержим…
И Александр Иванович счел разумным отступить. Временно, конечно. Потому что припомнил: эти студенты и правда тут часто ездят, надо будет завтра призвать на помощь общественность… из Совета ветеранов… нет, лучше органы милиции. А лезть на рожон смысла не имеет. Бывали уже прен-цен-ден-ты.
Он прошел по вагону, не обращая внимания на матерщину и шлепанье засаленных карт, миновал и следующий тамбур, хотя в нем тоже курили, а вот дальше – развернулся. И, подъезжая уже к Казанскому вокзалу, с удовлетворением отметил: работа дает результат! Даже некоторые из картежников – самая трудная категория! – завидев Александра Ивановича бросали это свое вредное дело. Нет, он не позволял себе головокружения от успехов: вряд ли эти люди уже перевоспитались. Но оно ведь как – сначала их насильно заставляют что-то делать или чего-то не делать, потому что нельзя; а потом они привыкают. Это долго, но ничего не попишешь. Волюнтаризм решительно осужден партией. Большие дела быстро не делаются, даже в малом.
Эх, подумал Александр Иванович, смена нужна молодая, да где ж ее взять…
Он немного отдохнул на Казанском, постояв под расписанием. Мимо быстро прошел тот самый Витек с дружками – видно, опаздывали куда-то. Вспомнилось: точно, они на другую ветку переходят, на платформу Каланчевская. Вот ведь случай – с поличным взять мерзавцев. Александр Иванович покрутил головой, не увидел ни одного милиционера и отказался от мысли о преследовании. Все равно не догнать, с его-то ногой.
Нога, впрочем, уже не сильно беспокоила. Так всегда бывало: утром болит, а потом затихает. Вот жарко – это да. Вспотел, не простыть бы, нечего тут стоять, пора снова за дело браться.
Он сделал еще два рейса, до Быково и обратно, оба успешно, а третьим поехал в Куровскую. Тут уж и порядок наводить почти не пришлось – электричка шла полупустая.
Во время технологического перерыва, когда электрички не ходят, пообедал в столовой на привокзальной площади. Порадовался: недорого все и по качеству удовлетворительно. Потребовал только, чтобы персонал посуду мыл как положено, а то ведь тоже разболтались. Ну, тут его тоже знали. И подтянулись.
Пока обедал, задумался о так называемом дефиците и решил: клевета. Хлеб есть? Есть. Макароны есть? Есть. Да все есть, что советскому человеку требуется, а что водку купить трудно или что вино плохое, так лучше бы их совсем не было.
Впрочем, это его, Александра Ивановича, принципиальная партийная позиция, и при необходимости, конечно… но главный участок его работы – электропоезда пригородного сообщения. Электрички.
Как всегда, на первый после «окна» поезд народу собралось много. Александр Иванович занял хорошо известное ему место на платформе – именно здесь открывалась последняя дверь состава – и встал намертво, не сдвинешь, не оттолкнешь. Снова прошелестело: «Хромой черт» – но может, просто послышалось.
Толпа внесла его в вагон, люди расселись по скамейкам, заполнили проход, но все-таки работать было можно. И Александр Иванович приступил.