Призрачный поцелуй
Продолжая свой путь, я оглядывалась по сторонам. Странное предчувствие не давало покоя: что-то должно мне открыться, и я с нетерпением ждала этого часа. Эти места были знакомы, и чтобы в них заблудиться, надо было на славу постараться. Сквозь деревья то тут, то там мелькали дома нашего поселка и соседей. Деревенские рано просыпаются. Вид людей, пусть и незнакомцев, успокаивал мою душу.
Но что-то мелькнуло меж деревьев. Что-то неожиданное проступало, просачивалось маленькими кусочками меж стволов. Вернее, отсутствие кое-чего привычного, что непременно должно быть сейчас здесь. Забор. Длинный забор-сеточка, овитый какой-то странной порослью. Никогда не понимала, в чем смысл этого дурацкого нагромождения старой жести. Сквозь него все видно – пустырь, некогда служивший парковкой – в то время, когда старые гаражи еще не развалились от времени и тяготящей ненужности. Но больше всего манило длиннотелое здание из красного кирпича. Что-то похожее на склад, вероятно. Сейчас, право, было трудно сказать, чем служило здание раньше: выбитые стекла зияли редкими зубами-осколками из окон, крыша местами провалилась, местами поросла мхом, там появились три молодых дерева. Именно деревья запомнились больше всего – так необычно видеть их прямо на зданиях. Мне сразу живописно представляется, как этот могучий дуб наберется соков, окрепнет и однажды разрастется настолько, что проломит этот дряхлый кирпич, поглотит корнями, и от этой ветхой развалины не останется ничего. А пока что меня приветствовал молодой росток, мерно покачивающийся на ветру подле своих собратьев.
В детстве я с легкостью перебралась бы через эту условную ограду, но меня буквально снимали с решетки на полпути, точно шкодливого котенка, который вскарабкался по лестнице. Взрослые запрещали там играть. Не то чтобы это был самый горький запрет, но почему-то въелся в память.
И что же сейчас? Запретов не было, как не было и забора. Дерево свалило его. Оно рухнуло то ли от ветра, то ли из-за того, что попросту переросло само себя и обрушилось под собственным весом, – неизвестно. А известно было одно – теперь меня ничего не держит, и я могу переступить запретную черту.
Манившее очарование запустения и пышного цвета быстро сменилось разочарованием. Я тяжело вздохнула и опустила плечи, когда оказалась перед стальной дверью. Ржавчина подкрадывалась долгие годы и, уже не таясь, запятнила по всему полотну, напоминая старческие пятна.
Раз я здесь, раз уже стою перед дверью, до которой буквально рукой подать, почему бы не попробовать? Почему бы не проверить, открыта ли она? Не знаю, на что надеялась больше – на то, что обитель впустит меня или же останется безмолвной затворенной загадкой. Я положила руку на жестяную ручку и дернула на себя, затем от себя. Ничего.
Немного повозившись, запыхалась на удивление быстро. Кажется, прогулка утомила меня куда сильнее. Восстанавливая дыхание, я ощущала, как каждый глубокий вдох наполняет все нутро чем-то дурманно-травянистым. Как много усилий пришлось бы приложить в городе ради одного такого вдоха полной грудью. Воздуха было слишком много. И даже не воздуха, а чего-то растворенного в нем. Жизни. В нем была сама жизнь, и я жадно хватала ее носом и ртом. Этот летний лес должен войти в мое сердце, разрастись, заполнить все собой, до боли в груди. Я прикрыла глаза, представляя, как три зеленых гибких росточка уже не отвечают колыханию ветра. Их крепкие корни силятся, оплетают сердце, закрывают его полностью, не оставляя просвета. В тот миг в моей голове загорелось ясное и пламенное желание такой силы, что непременно вырвалось бы из моего сердца, и я бы сказала его вслух, если бы не резкий звук.
Оглушительный гром раздался не то прямо за дверью, не то в самой двери. Ноги сами отнесли меня на пару шагов прочь от ржавой громадины. Кажется, мои старания не прошли даром и были услышаны. Ворчливый скрежет разнесся по лесу, этот чудовищный рев заставил меня закрыть уши. Где-то вдалеке закричали птицы и взмыли прочь.
Когда эта скрежещущая мерзость стихла, я заглянула внутрь. Ну точно склад. Что это еще могло быть? Я оглядывала это здание, похожее на сотни других, как вдруг мое сердце замерло. Понятно, почему дверь была не заперта. У стены согнулась широкая спина в клетчатой рубашке. Полоса пота тянулось вдоль нее вниз. Головы видно не было. Я стала догадываться, что мне стоит уйти, а когда заметила самодельный обрез на земле, сомнений не осталось.
Слишком круто обернувшись, подняла шум, задев ногой какой-то осколок не то плитки, не то еще чего. Все, что сейчас было важно, – тот факт, что поднялся шум и я была замечена. Сердце ушло в пятки.
– Эй, эй, не бойся! – раздался голос.
Мужичок даже не выпрямился, а просто встал в полный рост. Ружье так и осталось лежать у него под ногами.
– Да в нем-то что толку? Я так, для виду! – сказал он.
Он вытер потное лицо рукой. Я видела второй подбородок, сутулые плечи и если не горб, то так, горбик. Какое-то время ни он, ни я не шевелились. Мы не хотели напугать ни себя, ни друг друга.
– Ты не видела кусок? – спросил мужичок, уперев руки в боки и подняв голову вверх. После этого потер шею, пытаясь ее размять. Бог знает, сколько времени он сидит тут, вот так вот скрючившись.
– Какой кусок? – спросила я.
Он поджал губы и почесал грудь. Затем похлопал себя по карманам, снова упер руки в боки и стал оглядываться.
– Кусок, кусок, кусок… – бормотал на выдохе.
– Кусок чего? – спросила я.
Вдруг он взглянул на меня, жалобно и недоверчиво. В нем одновременно была старческая обреченность столетнего деда и слезная наивность малолетнего дитя. Он точно болен, хотя не выглядит опасно.
– Поверишь? Мне никто не верит, – обиженно протянул он.
– Скажите, что вы ищете? – спросила я.
Какое-то время он мялся и выглядел потерянно. Наконец ему хватило решимости. Подошел ко мне, боязливо обернувшись назад. Никого.
– Оно давно у меня его забрало, – начал он. – Мне никто не верит, но я точно знаю, что, нет-нет, кого видел! Там, на дороге, я впервые это увидел… Оно всегда было рядом, оно качалось на моей шее – чую, скоро горб вырастет! Но оно никогда не было так близко, как тогда, на дороге! Знал я, знал, нельзя в таком состоянии садиться за руль, но что-то… не что-то, я знаю, что это было, что заставило меня сесть, несмотря на то, что я… Повезло, что никого не угробил. И «Скорая» быстро приехала – славные парни! Но пока я лежал, видел, как оно пришло! И вот чую – оно заберет меня! Меня целиком! Но нет, оно забрало лишь кусок… И с тех пор все стало еще хуже, намного-намного хуже! Я жду, каждый день и каждую ночь жду, чтобы оно вернулось, чтобы оно отдало мне кусок, я чувствую, как часть меня, живая и горячая, бьется где-то там, в чужом холодном теле! Пусть оно уже явится, пусть вернет мне то, что взяло или заберет уже оставшееся!
Я слушала этот поток, чувствуя собственную беспомощность. Он болен. Очень сильно. Он ни разу не прикоснулся, не посмотрел в сторону ружья – а я-то не сводила с него глаз. Мне было так жаль этого чудака. Когда я говорю что-то, то жду ответа. Эти слова точно требовали чего-то в ответ.
– Я тебе верю, – не найдя ничего другого, молвила я.
Как преобразилось это лицо, плоское и глуповатое, но такое светлое и наивное! Светлая радость наполнила мое сердце. Он вздохнул с облегчением.
– Ох… ты… – Шмыгнув носом, мужичок указал на дверь. – Наверное, неохота впотьмах добираться?
Сведя брови, я поглядела на высокие окна. Этот свет видела, когда просыпалась после тихого часа. Я не знала, сколько времени, но понимала, что уже скоро будет смеркаться. Всегда просыпала эту грань между днем и вечером, так что это время всегда заставало врасплох, как и сейчас. В растерянности, я натянуто улыбнулась, кивнула добряку-горбуну, бросила последний взгляд на оружие… Мой растрогавшийся незнакомец продолжал шмыгать носом, руки его оставались пустыми. Увидеть ружье не так страшно, страшно потерять из виду.
– Кусочек, кусочек, кусочек… – продолжил бормотать меж тем мужичок, неторопливо топая к соседней стене.
Он сел на корточки, спиной ко мне, почесал себе грудь и продолжил что-то искать на полу, согнувшись еще сильнее. Было не по себе. Оставить больного человека здесь – опасно, оставаться самой… Что опасней – уйти или остаться? Остаться с кем? Может, это он только сейчас безобидный? Он продолжает бормотать, раскачивается…
Уйти. Убежать. Тут недалеко, я смогу. Здесь все слышно, есть соседи. И это дача, тут есть люди. Это не как в тот раз, это не тот поход с незнакомцами. Боже, как вспоминаю об этом – мурашки по коже! Проклятая глушь, хочется пить, и кажется, что за горой вот-вот откроется нормальная дорога. Но дороги не было вообще никакой. Пришлось карабкаться по поваленному дереву, как по мосту. Руки и ноги дрожат от изнеможения. У этой белобрысой нога замотана пакетом и начинает преть. Ну почему она не может немного потерпеть? Нам всем было очень тяжело. Мы стали как звери. Мы были хуже зверей. Но мы справились. И сейчас я справлюсь.
Да?.. Отдышавшись, стою на крыльце своего дома. Никого не было. Никто не гнался за мной, не следил. Меня удивило, как быстро стемнело – даже цикады не успели запеть, а этих тварей не обманешь.
– Тебе не холодно? – спросила мама, выходя с пледом на крыльцо.
Улыбка расплывается сама собой. Плед из детства! Я не помню, когда и где его потеряла! А он все это время был на даче. С большим удовольствием кутаюсь в него, не столько ради тепла, сколько ради воспоминаний.
– Нет, с чего мне должно быть холодно? – спросила я, зашла в дом и тут же захотела выйти на улицу.
Тут было невыносимо сыро, пахло землей. Холодный воздух оседал, точно в овраге. Конечно, дом старый, но не настолько же? Тут было хуже, чем на улице, но мама уже закрыла за мной дверь. Пришлось кутаться сильнее, уже и впрямь для того, чтобы согреться.
– Тебе холодно, потому что ты все еще лежишь там, на земле… – сочувствующе произнесла мама дрожащим голосом.
– Мама, нет! – возразила я. – Такого не может быть! Я же обещала тебе, что вернусь, значит – вернусь! Вернусь, чтобы обнять тебя и папу! Мам, мам, перестань, не плачь, пожалуйста, или я тоже заплачу!
Глаза горели от слез. Ничего не вижу. Я сжимала ее руки в своих, не готовая ее отпустить.
– Ты до сих пор там, – раздался голос позади меня.
Обернувшись, увидела в кресле горбуна. Он уродливо согнулся, и его подбородок едва не касался колен.
– Я знаю, ты обещала всем, что выберешься, – произнес он. – Но оно украло и от тебя кусок. Закрывай глаза. Отпусти руки и вдохни полной грудью. Ты же веришь? Веришь, что оно пришло и забрало кусок? Тебе осталось немного подождать. Вдыхай. Чувствуешь запах мха?
Тери Нова
«Полдень»
1. Пять ассоциаций со словом «призрак».
Завывание ветра и скрипы, густая белая дымка в воздухе, боязнь моргнуть, посмертие, мурашки.
2. Есть ли жизнь после смерти?
Думаю, что мы перевоплощаемся в других формах, может быть, даже проживаем новые жизни. Не верю, что «водитель», управляющий телом, просто уходит в никуда.
3. О чем эта история?
Эта история о том, какие разные узы связывают людей: порой кровное родство хрупче случайных знакомств. Еще она об алчности, безвыходности, несправедливости и прогнившей сущности в разных стадиях ее становления. Ну и о призраках, конечно.
Алебастровые трещины серого здания протяжно выли, когда ветер прицельно бил меж раскрошившихся плит. Сухой июньский воздух высосал из этого места всю душу, не оставив ни малейшего напоминания о некогда бурлящем жизнью роскошном отеле. Город теперь совсем не привлекал туристов, скорее даже отталкивал.
События многолетней давности словно не желали покидать стены отеля «Полдень», впитываясь в обивку сидений и тускло освещенном холле и покрывая липким слоем сальные от времени обои. Запахи свежей полироли по прошествии лет сменились плесневелым смрадом, а яркие витражи на окнах потускнели. Но, несмотря на отсутствие внешнего лоска, такие места, как это, все же обладали особой привилегией оседать в памяти и умели рассказывать истории.
Преклонных лет человек, органично вписавшийся за стойку регистрации в далекой молодости, а с годами будто ставший ее естественным продолжением, одиноко раскачивался на скрипучем стуле. Имена в этой истории пока лишние, поэтому просто назовем его Консьерж.
Он как раз закончил обход, который ему приходилось делать лично, за неимением других сотрудников, кроме пары горничных, повара и сварливой экономки. Последняя еще подрабатывала официанткой, наверняка только для того, чтобы не упустить возможность плюнуть единичным постояльцам в посредственную еду.
Ровно в тот момент, когда часы над стойкой отбили двенадцать, двойная распашная дверь щелкнула и открылась, впуская в прохладное помещение поток горячего знойного воздуха, обгоняющий непривычное для этого часа, да и вообще для «Полдня», число посетителей.
Четверо человек поочередно шагнули в скукожившееся от обилия человеческих тел пристанище, привлекая внимание мужчины за стойкой. Консьерж быстро сбросил оцепенение, вызванное таким скоплением постояльцев, и расплылся в чеширской улыбке, оглядывая собравшихся.
– Добро пожаловать в «Полдень»! – томно протянул мужчина, втайне от всех надеясь, что его зазывной тон не был чрезмерно сладок.
– Спасибо, – выдавил коренастый подросток, стаскивая с плеча увесистый рюкзак и грохая его об пол, устланный ветхим ковром. Облако сухой пыли взмыло вокруг ноши, заставив девочку лет двенадцати, стоящую рядом, чихнуть дважды. Отель отозвался глухим эхом, словно где-то в дальних коридорах сказали: «Будь здорова!» Девочка вздрогнула, озираясь, затем повела худыми плечами, ежась в своем ярко-красном свитере, и уставилась на брата, которому не доставала и до подбородка, с презрением.
– Мог бы оставить свои прибамбасы дома, мы тут всего на два дня. – Она щелкнула жвачкой и принялась расхаживать по просторному холлу, разглядывая неуютное убранство, при этом смешно морща нос. – Гадость, – фыркнула, заметив на свисающем со стены куске обоев маленького черного жука. Она вытащила из кармана перцовый баллончик, после незаметно брызнув едкой струей в сторону противника, но промахнулась. Жук опрометью сиганул под обои и смылся в спасительной трещине стены.
Двое взрослых, застрявших в полушаге от порога, по-прежнему возились с багажом в поисках документов, поэтому, конечно же, проглядели акт вопиющего безобразия, устроенного их дочерью. Но Консьерж видел все. Он сделал мысленную пометку, известную только ему одному, и устремил взгляд на пару, копошащуюся у входа.
Элегантная тихая дама в фетровой шляпе удостоила его легким кивком головы и одними губами произнесла слова сожаления. Ее муж наконец смог втиснуть пухлую руку в маленькую пасть чемодана, замок которого явно заклинило. Он на ощупь нашарил стопку документов, лежащую поверх одежды, и принялся вытягивать конечность назад, что было сродни освобождению лампочки, застрявшей во рту любопытного невежды.
Консьерж молча наблюдал со своего места, не вмешиваясь и не произнося ни слова. Не то чтобы он был невежливым, чтобы не предложить свою помощь, просто границы его обязанностей резко заканчивались там, где начиналась территория чужих чемоданов.
Парень, что теперь, подбоченившись, скучал, уткнувшись в телефон, закатил глаза, молясь всем богам – даже пресловутым греческим, – чтобы эта неловкая ситуация поскорее разрешилась. Он не был против самой поездки, но в бунтующей голове шестнадцатилетнего подростка каждое родительское телодвижение соперничало со скрипом пенопласта по стеклу, иначе говоря – было не особо-то приятным. Если бы отец вел себя по-другому вместо того, чтобы отчитывать и критиковать, дорога сюда могла бы стать сносной, как и вся затея с семейным уик-эндом.
– У вас есть вайфай? – окликнул он Консьержа.
Тот уставился в ответ, абсолютно не понимая, о чем идет речь, и сколько льда положить в стакан, будь это напиток.
– Не уверен, сэр. – На всякий случай мужчина оставил вопрос незакрытым, побоявшись отпугнуть посетителей отсутствием необходимого им вайфая. – Я уточню у повара.
Девочка как раз завершила круг, закончив осмотр нехитрых достопримечательностей лобби, и оперлась на высокую стойку кончиками пальцев, пару раз ударив в латунный звоночек.
Было ли это совпадением, но в тот же миг глаза Консьержа лизнуло пламя, разжигая восторгом карие зрачки за впалыми веками. Он словно вспомнил что-то давно позабытое и подобрался всем телом, улыбаясь.
– Он спрашивал про интернет, – пояснила девочка, изучая человека за стойкой. Некоторым любопытным детям нравилась магия времени, отпечатанная на морщинистых лицах стариков. Будто целая карта жизни открывалась перед ними, лакмусом проявляя ускользающие годы, как напоминание – ничто не вечно.
– Простите, Маленькая мисс, в здешних краях туговато со связью, – тепло улыбнулся Консьерж.
– Кабельное? – девочка отбросила с лица непослушные темные волосы, вопросительно взглянув на Консьержа.
– Увы, мисс.
– Настольные игры? – не отступала она.
– Нет.
– Хм-м, – девочка прищурилась, приложив указательный палец к подбородку.
– Привидения?
Сперва она хотела спросить про библиотеку, но другой вопрос сам собой сорвался с губ, разносясь по обветшалому зданию, проникая в каждый его уголок. Консьерж широко улыбнулся желтеющими зубами, приоткрыв рот и втянув побольше воздуха в грудь. Он словно сотню лет прождал этого вопроса, готовый к словесному извержению. Девочка навострила уши, ожидая заполучить ошеломительную новость. До ответа оставалась лишь доля секунды, когда на стойку шлепнулась толстая папка с бумагами, разрывая таинственную нить, связывающую рассказчика и слушателя.
– Не задавай глупых вопросов. – Отец даже не взглянул на дочь, отмахнувшись от нее, как от прилипчивой мошки. – Вот, – обратился он к служащему, ближе двигая папку и вытирая раскрасневшееся лицо замызганным платком. Рука, спасенная из оков чемодана, покрылась боевыми ссадинами, оставленными железной молнией. – Простите за заминку. Здесь все необходимые бумаги. Я – Кенсингтон-младший.
Слова прогремели как пушечный выстрел в глухой деревушке, жители которой никогда не слыхали об оружии. Радушное выражение сползло с лица Консьержа, полоснув лицо кислой гримасой из смеси отвращения и плохо замаскированного презрения. Он не надеялся услышать эту фамилию когда-нибудь вновь, но судьба умела показывать представления, достойные оваций. Мужчина перед ним выглядел смутно знакомым: те же глаза-бусинки, тот же заостренный нос, те же тонкие губы, занавешенные нестрижеными усами. Только искренняя улыбка и теплота во взгляде были незнакомы, как будто пришиты на старое лицо от другого человека. И это вносило сомнения во вторую мысленную пометку, сделанную Консьержем.
– Отец так много рассказывал про это место, признаться, я ожидал большего, – добродушно рассмеялся Кенсингтон-младший.
Консьерж вскинул седую бровь.
– Ну конечно, он рассказывал. – Едкая горечь просочилась сквозь слова, повиснув в воздухе и не достигая ушей собеседника. – Вы хотите зарегистрироваться? – с нажимом спросил он, надеясь покончить со ставшим ненавистным разговором и четой проклятых Кенсингтонов.
– Думаю, нет смысла, – усмехнулся Кенсингтон-младший. – Я ведь вроде как нынешний владелец. Пока, – добавил он чуть тише, что не ускользнуло от Консьержа.
– Простите?
– Мы приехали, чтобы осмотреть отель заранее, пока не прибудут оценщики и подрядчик. Полагаю, потребуется серьезный ремонт, прежде чем я смогу выгодно продать эту дыру.
Девочка, отключившаяся от скучного разговора около пяти минут назад, была готова поклясться, что услышала, как потолочные балки отеля загудели. Она побоялась поднять голову, поэтому повернула ее влево, всматриваясь в призрачно-темный коридор, но густые тени, обволакивающие стены, не давали разглядеть ни капли пространства.
Маленькая мисс втянула шею в плечи и испуганно взглянула на Консьержа, который выглядел довольным ее потрясением. Девочка распахнула рот, чтобы снова задать свой последний вопрос, но пожилой человек покачал головой, то ли призывая молчать, то ли предусмотрительно отвечая, что привидений в отеле не водится. Надо ли говорить, что оба варианта для Маленькой мисс казались одинаково непривлекательными, поскольку, хоть страх и был силен, любопытство и жажда приключений ничуть ему не уступали.
– Вы не можете продать отель, сэр, – холодно заявил Консьерж.
– Здесь сказано, что могу, – хохотнул Кенсингтон-младший, стуча мозолистым пальцем по закрытой папке. – Отец завещал мне это место, а значит, я могу делать с ним что угодно.
Консьерж поморщился, отчего его лицо стало похожим на скукоженный изюм. Простота новоиспеченного наследника располагала к улыбке, но вот бескомпромиссное заявление не вызывало ничего, кроме желания отвесить пощечину и выставить гада за порог. Только это, увы, расходилось с возможными полномочиями… Поэтому служащий отеля отложил бесполезный спор в мысленную папку «до подходящего времени» и повернулся, чтобы выудить из ячеек три ключа.
– Что ж, ваши комнаты будут готовы через час. Вы можете проследовать в гостиную, пока вас не позовут. Обед подадут в столовой в три часа, я распоряжусь сию же минуту. И маленькая просьба… – Он многозначительно взглянул на детей, понижая голос до рокочущего полушепота. – Пожалуйста, не спускайтесь в подвал, он не приспособлен для игр.
Девочка вскинула голову, широко улыбаясь. Она кивнула, изобразив скаутский жест одной рукой, пока на второй, надежно спрятанной за спиной, подальше от пытливых глаз Консьержа, в неповиновении перекрестились два пальца. Сообщение было принято, как только слова слетели с бесцветных мужских губ, – исследовать подвал при первой же возможности.
Вода в кране капала с частотой ударов сердца, бьющегося в грудной клетке загнанного в ловушку зверька. Миссис Кенсингтон разглядывала скудное пространство номера, именуемого президентским. Даже с большой натяжкой он не мог бы служить таковым, но пара дней вдали от дома ощущалась глотком свежего воздуха после города, гудящего машинами и заводами, источающими ядовитый смог и вызывающими желание наглухо заколотить ставни.
Пожелтевшая раковина уже была уставлена привезенными уходовыми кремами и лосьонами, ноги уютно устроились в пушистых тапках, а тяжелое украшение, сделанное на заказ, наконец снято с уставшей шеи. Единственным, что тревожило наивную душу белокурой матери семейства, было странное поведение мужа.
Женщина вышла из ванной и стала дожидаться, пока виновник ее беспокойства обернется. Он суетливо расталкивал вещи по прикроватным тумбам и комоду, роняя носки и галстуки. Зачем было брать так много всего в короткую поездку, она не знала.
«Ты какой-то взвинченный», – подметила миссис Кенсингтон, взглядом встречаясь с мужем.
– С чего ты взяла? – Казалось, он действительно не понимал.
Тогда женщина принялась жестикулировать тверже, с особой экспрессией, чтобы точно донести свою мысль, не растеряв ни капли возмущения.
«Тебе стоит быть помягче с детьми, они не напрашивались в эту поездку, но приняли твой приказ без возражений. Прошу, перестань обращаться с ними как с мебелью».
– Я приехал сюда по делам, – ответил мужчина, проводя пальцами по редким черным волосам. – Дети – не моя забота. Просто займи их чем-нибудь. – Он отвернулся к комоду, избегая ответа, но женщина подошла ближе и вцепилась в рубашку мужа, призывая взглянуть на нее.
«Порой мне кажется, что ты превращаешься в своего отца, – показала она. – Это не сулит ничего хорошего, ты видел, как переменилось лицо того человека, стоило ему услышать твою фамилию?»
Кенсингтон-младший всегда умел убаюкивать словом, вот и сейчас, стоя перед взволнованной супругой, он, подобно факиру, играл свою мелодию, усыпляя ее бдительность, как делал это долгие годы.
– Тебе не о чем волноваться. Теперь я здесь хозяин.
Хоть он и ненавидел отца, бросившего его еще до рождения, но не гнушался прибрать к рукам его наследие.
«Что бы ты ни сделал, я поддержу тебя во всем», – покончив с упреками, женщина опустила руки, что означало конец разговора.
– Меньшего я не ожидал, дорогая. Лучше проверь детей, – устало произнес Кенсингтон-младший, снова избегая смотреть на жену.