Есть памяти открытые страницы. Проза и публицистика
В Петербурге у Дельвига появляется не только литературное окружение. Среди его знакомых много будущих декабристов, и этот факт не прошёл мимо внимательного ока графа Бенкендорфа.
«Дельвиг пьёт и спит, и кроме очень глупых и опасных для него разговоров ничего не делает…», – жаловался Энгельгардт Матюшкину.
Двадцатые годы – это время расцвета литературных салонов, давших мощный импульс развитию так называемой «альбомной культуры». Эти альбомы хозяек литературных гостиных сохранили для нас не только массу рисунков, посвящений и экспромтов выдающихся и не очень современников Дельвига, по ним мы можем судить о вкусах, настроениях и характерах людей той эпохи, давшей России столько талантов.
В 1821 году Дельвиг появляется в салоне Пономарёвой, оставив в её альбоме стихотворение «На смерть собаки Мальвины». В альбомных стихотворениях Дельвига, которые наверняка бы обошли своим вниманием серьёзные журналы, открывается весьма интересная сторона его творчества, наполненная мягким юмором, острой наблюдательностью и некоторым жеманством. Его стихотворения можно найти в альбомах А. А. Воейковой, А. Н. Вульф, П. А. Спасской, П. А. Осиповой… «Заполучить Дельвига» себе в альбом считалось делом почти обязательным, и поэту стоило немалого труда, дабы уклониться от чистой альбомной страницы, гусиного пера и чернильницы.
6 мая 1820 года Дельвиг проводил А. С. Пушкина в южную ссылку в Одессу, посвятив ему своё стихотворение, ставшее известным романсом – «Соловей мой, соловей…».
И до их встречи в 1824 году между ними велась переписка – настоящее свидетельство истинной дружбы и красоты эпистолярного стиля.
С выпуска альманаха «Северные цветы» в 1825 году Дельвиг становится издателем. В этом же году он женится на Софье Михайловне Салтыковой. Этот брак принёс поэту и издателю много душевных мук и разочарований.
После «Северных цветов» последовал альманах «Подснежник». По инициативе Пушкина выходит «Литературная газета», в которой Дельвиг становится литературным редактором.
В 1830 году по доносу Булгарина на «Литературку» Дельвига вызывают на допрос к Бенкендорфу. К шефу III отделения поэт был доставлен в сопровождении жандармов как государственный преступник. Бенкендорф грубо кричал на редактора, грозив сослать его вместе с Пушкиным в Сибирь. Непозволительное обращение имело сильное впечатление на Дельвига. Его свободолюбивая натура не могла такого простить графу. Бенкендорф в конце концов был вынужден извиниться перед Дельвигом.
Здоровье поэта было сильно подорвано. Ни брак с любимой женщиной, ни его общественное служение не дали ему того, о чём он мечтал в юности. Жена его оказалась исключительно ветреной и увлекающейся особой, а от своей литературной деятельности он имел лишь травлю и клевету. Лицеисты как могли поддерживали Дельвига и его начинания, но Антон Антонович впал в апатию и безысходную меланхолию.
Через несколько месяцев после столкновения с Бенкендорфом Дельвиг умер.
Друзья были потрясены этим событием. «Я знал его в Лицее – был свидетелем первого, незамеченного развития его поэтической души и таланта, которому мы ещё не отдали должной справедливости…», – пишет Пушкин. «Потеря Дельвига нам показала, что такое невозвратно прошедшее…», – горько замечает Баратынский.
«Он был лучшим из нас». Эти пушкинские слова не раз будут повторять его лицейские друзья, сохранившие о нём самую тёплую память.
Помянем его и мы, дотронувшись до звенящей струны его полузабытой лиры.
К птичке, выпущенной на волю
Во имя Делии прекрасной,Во имя пламенной любви,Тебе, летунье сладкогласной,Дарю свободу я. – Лети!И я равно счастливой долейОт милой наделён моей:Как ей обязана ты волей,Так я неволею своей.Константин Костенский
1797–1830
Единственным по-настоящему «местным» из лицеистов был Константин Костенский. Его семья жила на улице Набережной, там, где сейчас находится Пушкинский районный дом культуры. Отец Костен-ского служил на Царскосельской ассигнационной фабрике, находящейся неподалёку. Здание фабрики также хорошо сохранилось до наших дней.
Константин был старше большинства мальчиков, принятых в Лицей. На тот момент ему уже шёл пятнадцатый год. Кличка «Старик» как-то сразу приклеилась к этому угловатому молчаливому подростку. Преподаватели не находили в его «характере ничего достойного осуждения», однако признавали при этом у него весьма слабые успехи. Напротив его фамилии в списках первого набора у директора Малиновского было записано:
«Константин Костенский, 15-ти лет. С весьма посредственными дарованиями, с трудом приобретает знание, хотя довольно прилежен. Частые напоминания произвели более вежливости и благонравия в его поступках; он приобрёл осторожность, которая предупреждает несколько грубую его вспыльчивость и насмешливость, впрочем, нелицемерное добродушие, чувствительность, усердие и опрятность суть свойственные ему качества».
Учился он очень посредственно, хотя был весьма старателен и прилежен. В поведении Костенский был скромен и был почти незаметен на фоне своих ярких и талантливых сокурсников. Единственно, чем Костенский проявил себя, так это участием в спектакле 30 августа 1812 года по случаю дня рождения Императора. Тогда в Лицее была поставлена одноактная пьеса гувернёра Иконникова «Добрый помещик». Кроме Яковлева, игравшего главную роль, в спектакле принимали участие Пущин, Корсаков, Илличевский и Костенский. Энгельгардт так писал о Костенском: «Поскольку он одарён от природы очень скудно, то его прилежание почти ни к чему не приводит. Заслуживает похвалы его большое добродушие и уживчивость». Наверное, благодаря этим качествам в альбоме Энгельгардта в день выпуска из Лицея появилась такая запись: «Перебирая в Альбоме листки, могу надеяться, что не пропустите и того, в котором есть Вас любящий по смерть. Константин Костенский».
Пожалуй, более ничего нельзя было бы добавить о его лицейской жизни, если бы известный советский искусствовед Абрам Маркович Эфрос не обратил внимание на рисунки юноши, разглядев в них большой художественный талант. Для Костенского требовалось иное образование, где бы он мог достойно проявить себя. Для этого подошла бы Императорская Академия художеств, а никак не Лицей, заставивший юношу сторониться своих товарищей, которые блистали в том, к чему он сам не имел никакой склонности.
Ничего не известно о его тринадцати годах жизни после Лицея, которые отпустила Костенскому немилосердная судьба.
Добрый и застенчивый, он из скромности старался о себе не напоминать. Энгельгардт, переписываясь с «первенцами Лицея», сообщая им все лицейские новости, 10 сентября 1820 года писал о Костенском Матюшкину: «Старик записывает новые ассигнации», а 14 сентября 1823 года он же – Кюхельбекеру: «Костенский не взирая на маститую старость свою служит и делает новые ассигнации».
Костенский служил помощником бухгалтера в Государственном Ассигнационном банке. Имел чин коллежского асессора.
В «лицейских сходках» он не участвовал. В 1830 году друзья вспомнили о Костенском и решили заманить своего нелюдимого выпускника на годовщину Лицея с помощью Вольховского, который имел у лицеистов непререкаемый авторитет. Владимир Вольховский от имени товарищей написал Костенскому, чтобы тот принял участие в праздновании 19 октября. Но Костенский был уже очень болен. Растроганный теплотой и вниманием товарищей, он ответил Вольховскому: «Любезнейший Владимир Дмитриевич, потрудитесь благодарить господ моих товарищей за сделанное мне приглашение, оно для меня лестно тем более, что этим самым показывает, что любовь товарищей первого выпуска пылает всё так же и в 1830 году, как и в 1811-м. Но мне, к крайнему сожалению, нельзя быть участником вашего веселия, я страдаю горлом и вот уже четыре недели ничего не могу ни есть, ни пить. Поверь мне, любезнейший Владимир Дмитриевич, что это истинная правда. Повеселитесь, господа, и без меня, а за здоровье больного хоть одну рюмку. Вам преданный К. Костенский. 19 октября 1830 г.». Это была последняя весточка от Константина Дмитриевича Костенского, одного из первых 29 выпускников Лицея.
Аркадий Мартынов
1801–1850
Отец Мартынова Иван Иванович был близким другом М. М. Сперанского и В. Ф. Малиновского, и как директор департамента народного просвещения имел прямое отношение к образованию Лицея. В день открытия нового учебного заведения И. И. Мартынов зачитывал перед собравшимися его устав.
Его сын Аркадий был крёстным сыном государственного секретаря Сперанского. В Лицей он был принят в возрасте десяти лет, разместившись в комнате № 34, по соседству с комнатами Комовского и Дельвига. Не обладая талантами отца, к наукам он выказывал полное равнодушие, проявляя себя в основном в дисциплинах, имеющих отношение к искусству. Он был лучшим фехтовальщиком в классе, а Энгельгардт и учитель рисования Чириков ещё считали его лучшим рисовальщиком. Подобно Костенскому, юноша был молчалив и необщителен, неизвестно даже его лицейское прозвище, если оно вообще было.
О нём можно сказать то же самое, что и о Костенском – для Мартынова скорее бы подошла Императорская Академия художеств, нежели Лицей. Хотя Энгельгардт имел на этот счёт иное мнение, он считал, что «он достиг бы большего, если бы воспитывался с мальчиками своего возраста», всё-таки Аркадий был всех моложе за исключением Ржевского.
Пушкин помянул Мартынова в стихотворении «Монах»: «Мартынов пусть пленяет кистью нас…»
А в Лицее Пушкин подарил Мартынову свой рисунок «Собака с птичкой», что, скорее всего, говорило о симпатии поэта к своему однокласснику.
Коллежским секретарём Мартынов поступил в министерство народного просвещения, в котором не сделал заметной карьеры, пройдя путь от младшего помощника начальника департамента до статского советника, дававшегося обычно за выслугу лет.
По характеру Мартынов был молчаливым и нелюдимым человеком. От своих лицейских товарищей он отдалялся всё дальше, ограничиваясь служебными и семейными интересами. Однако в день празднования юбилея Лицея в 1836 году он присутствовал на товарищеской сходке у Яковлева, где собрались Юдин, Мясоедов, Гревениц, Яковлев, Мартынов, Корф, Пушкин, Илличевский, Комовский, Стевен и Данзас.
В последний раз Мартынов поймал на себе ускользающий лучик «лицейского солнца», ибо как верно заметил Абрам Маркович Эфрос, «лицейское солнце» горит «лишь отсвечиваясь Пушкиным».
* * *Первый выпуск насчитывает 29 человек, и для всех мы привели их краткие биографические справки. Но на первый курс Лицея было принято 30 человек, и этим тридцатым, неупомянутым был Константин Гурьев, проведший в Лицее около двух лет. Гурьев, крестный сын Великого князя Константина Павловича, славился в Лицее своим дурным поведением и озорными выходками.
В сентябре 1813 года он был исключён из Лицея, однако при этом не утратил связи с одноклассниками, принимая участие в некоторых «лицейских сходках».
Годы жизни Гурьева точно неизвестны, родился он в 1800 году, а умер, по словам Корфа, «задолго до 1854 года».
Служил Гурьев 2-м секретарём русского посольства в Константинополе.
Прощальная песнь воспитанников Царскосельского лицея
Хор
Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!
1-й голос
О матерь! вняли мы призванью,
Кипит в груди младая кровь!
Длань крепко съединилась с дланью,
Связала их к тебе любовь.
Мы дали клятву: всё родимой,
Всё без раздела – кровь и труд.
Готовы в бой неколебимо,
Неколебимо – правды в суд.
Хор
Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!
2-й голос
Тебе, наш царь, благодаренье!
Ты сам нас юных съединил
И в сём святом уединенье
На службу музам посвятил!
Прими ж теперь не тех весёлых
Беспечной радости друзей,
Но в сердце чистых, в правде смелых,
Достойных благости твоей.
Хор
Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!
3-й голос
Благословите положивших
В любви отечеству обет!
И с детской нежностью любивших
Вас, други наших резвых лет!
Мы не забудем наставлений,
Плод ваших опытов и дум,
И мысль об них, как некий гений,
Неопытный поддержит ум.
Хор
Простимся, братья! Руку в руку!
Обнимемся в последний раз!
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, здесь сроднила нас!
4-й голос
Друг на друге остановите
Вы взор с прощальною слезой!
Храните, о друзья, храните
Ту ж дружбу с тою же душой,
То ж к славе сильное стремленье,
То ж правде – да, неправде – нет.
В несчастье – гордое терпенье,
И в счастье – всем равно привет!
Финал
Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!
Прощайтесь, братья, руку в руку!
Обнимемся в последний раз!
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, здесь сроднила нас!
Примечание
Впервые прочитано в «Вольном обществе любителей словесности, наук и художеств» 21 июня 1817 г. как присланная для «Сына отечества» от неизвестного. Написана в апреле – мае 1817 г. для лицейского выпуска 9 июня. Сочинение песни было вначале поручено Пушкину; из-за его промедления, а затем и отказа директор Лицея Е. А. Энгельгардт дал это поручение Дельвигу. Дельвиг также промедлил, и Энгельгардт составил программу песни, а затем сделал замечания к тексту, по которым Дельвиг его исправил. Песня (на музыку В. Теппера де Фергюсона) была популярна среди лицеистов и исполнялась при выпусках. В 1835 г. Энгельгардт издал её отдельной брошюрой, собственноручно литографировав текст.
Забытые литераторы – адресаты пушкинских эпиграмм
«…Сатирой безымянной лик зоила я пятнал…»
«Согласен, что жизнь моя сбивается на эпиграмму, но вообще она была элегией…» – писал Александр Сергеевич Пушкин в одном из своих писем. Пожалуй, эпиграмма в творчестве поэта имела не меньшее значение, нежели элегия, иначе он не упомянул бы их в одном ряду, что само по себе уже говорит о многом. Хорошо известно, что поэта окружали не только друзья, но и ненавидящие его. Врагов, противников, злопыхателей, а более всего просто недоброжелательно настроенных вокруг Пушкина собиралось немало. Объяснить неприязнь к поэту одним только его непростым характером здесь вряд ли возможно, необходимо также иметь в виду и множество иных обстоятельств, связанных более всего с общественным положением Пушкина, нежели с особенностями его поведения и упрямой привычкой ничего не прощать.
Не будем глубоко вникать в личностные проблемы великого поэта, ведь всё-таки говоря о нём, мы в первую очередь думаем о Пушкине-поэте, Пушкине-литераторе, о Пушкине – создателе современного русского языка. Для него любой из существующих литературных жанров не был чужим. Он чувствовал себя одинаково свободно как при написании повестей и поэм, так и при создании небольших по объёму поэтических миниатюр. При этом сами литературные формы и подходы к ним с начала девятнадцатого века претерпевали значительные изменения, и во многом такое происходило благодаря Пушкину.
В восемнадцатом веке стараниями Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова эпиграмма становится заметным литературным жанром, но подлинного расцвета она достигает всё-таки при Пушкине, приобретая все признаки популярного явления, можно даже сказать, явления модного. Этому способствует не только искромётный талант и живой ум Александра Сергеевича, но и развитие альбомной культуры в дворянской среде, ставшей в первой трети девятнадцатого века аналогом современного самиздата. Нельзя также отрицать благотворного воздействия той образованной среды, в которую поэт был восторженно принят, которой был востребован и понят как живой классик отечественной литературы. Но не следует забывать слов Александра Блока о причинах гибели Пушкина, утверждавшего, что поэт «задохнулся от недостатка воздуха». Ведь рядом с Пушкиным были не только друзья: Жуковский, Вяземский, Карамзин или Нащокин, поэта во множестве своём окружали чуждые ему люди, такие как Уваров, Стурдза, Ланов, Каченовский… В итоге Пушкин оказался обязанным им своею гибелью, а они ему – посмертной славой как герои его эпиграмм. Если б не Пушкин, то кто бы о них ещё когда-нибудь вспомнил!
Враги мои, покамест я ни слова…И, кажется, мой быстрый гнев угас;Но из виду не выпускаю васИ выберу когда-нибудь любого:Не избежит пронзительных когтей,Как налечу нежданный, беспощадный.Так в облаках кружится ястреб жадныйИ сторожит индеек и гусей.Несмотря на то, что Пушкин определил элегию как основной мотив своего творчества, он оставил нам огромное наследие из метких, остроумных эпиграмм и любопытных сатирических стихотворений. В них Пушкин обличал не только отдельных персонажей той, уже далёкой от нас, эпохи, но и красочно свидетельствовал о ней, выказывая присущие времени социальные пороки и бытующую тогда ханжескую мораль. Нам хорошо известна исключительная отзывчивость Александра Сергеевича на любое обращённое к нему доброе слово, об этом много написано и исследователями его творчества, и современниками. Но хорошо известно и иное. Современники неоднократно указывали на его злую память, всегда готовую «мечом сатиры» отомстить обидчику. Его «невероятная чувствительность» и нежелание оставлять без ответа всякий выпад по отношению к себе, способствовали созданию ярких вербальных карикатур, которые до сих пор сохраняют в себе убедительность и жизненную силу. Косность, глупость, невежество, спесь и самолюбование необычайно раздражали великого поэта. Вот что записал в своём дневнике один из его современников, князь Пётр Долгоруков: «Охота взяла Смирнова спорить с ним (с Пушкиным), и чем более он опровергал его, тем более Пушкин разгорался, бесился и выходил из терпения. Наконец, полетели ругательства на все сословия. Штатские чиновники – подлецы и воры, генералы – скоты большею частью… На дворян русских особенно нападал Пушкин. Их надобно всех повесить, а если б это было, то он с удовольствием затягивал бы петли». Петра Долгорукова долгое время считали автором порочащего поэта пасквиля, но приведённая дневниковая запись вряд ли содержит неправду: слишком легко поверить словам князя, хорошо зная стихи Пушкина и факты его биографии.
Нетерпимость к низменной сути своих несимпатизантов и беспощадность пушкинской иронии сделали из эпиграммы не только мощное оружие против тех, кого не достигал меч закона, но и выводили эпиграмму в ведущие жанры русской литературы.
Отметим, что же нового привнёс с собой Пушкин в этот жанр, если сравнивать его произведения с подобными опусами у предшественников: Хераскова, Капниста, Державина или упомянутых уже Тредиаковского и Ломоносова.
В первую очередь, это композиционная новизна его коротких сатирических текстов. Это и меткие неологизмы, ясно читаемые, эмоционально и психологически окрашенные. Это и шутливая каламбурность, строго подвёрстанная под современный поэту литературный и исторический контекст. Всегда бывает интересно, каким образом поэт решает проблему преодоления дистанции времени, исключения всего случайного, минутного, и каким художественным приёмом определяет, где начинается главное, закономерное, без чего не может состояться ни одна литературная форма. Пушкина выгодно отличает умение дать предельно краткую и выразительную характеристику своего героя, в двух-трёх словах отобразить пошлость, глупость или душевную пустоту персонажа, создавая при этом такой эмоциональный настрой, который неизбежно склоняет читателя к сопереживанию поэту. Подкупает и доверительная непосредственность пушкинского высказывания, рождая в воображении личные, субъективные ассоциации, окрашенные опытом собственных впечатлений. Его эпиграммы обладают способностью долгое время держаться в памяти, когда образы, проникая в сознание и дополняясь подробностями личного характера, обретают иллюзорность и оттеняются такими смыслами, которые делают из читателя заинтересованного соучастника происходящих с поэтом событий. Пушкину невозможно не сочувствовать, нельзя не признавать его художественной и нравственной правоты. На фоне комичности и нелепости пушкинских протагонистов, особенно выделяется интеллектуальное превосходство поэта и изощрённость его ума. Недаром Император Николай Первый после встречи с Пушкиным заявлял, что он беседовал с самым умным человеком в России.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги