Утопленница

– Я собираюсь написать историю с привидениями, – напечатала она.

Именно над этим я сейчас и работаю. Я уже рассказала вам о призраках моей бабушки, моей матери и сестры моей прабабушки – той, которая держала мёртвых животных в колбах, помеченных цитатами из Священного Писания. Все эти женщины теперь всего лишь призраки и преследуют меня, так же как и другие призраки, о которых я только собираюсь написать. Так же, как меня преследует призрак больницы Батлера, расположенной рядом с кладбищем Суон-Пойнт. Так же, как меня преследует исчезнувший отец. Но больше всего меня преследует «Утопленница» Филиппа Джорджа Салтоншталля, которую я бы обязательно запомнила навсегда, даже если бы у моей мамы не нашлось в тот день времени, чтобы сделать пометки на конверте.

Призраки – это такие воспоминания, которые слишком сильны, чтобы их можно было раз и навсегда забыть, они отзываются эхом сквозь годы, отказываясь быть стёртыми неумолимой дланью времени. Не могу себе представить, чтобы Салтоншталль, когда писал свою «Утопленницу» – почти за сто лет до того, как я впервые её увидела, – вдруг опустил кисть, задумавшись обо всех тех несчастных, кого она будет в дальнейшем преследовать. Это ещё одна очень важная вещь в общении с призраками – вы должны быть осторожны, потому что привидения невероятно прилипчивы. Призраки – это своеобразные мемы, особенно вредоносные ментальные инфекции, социальные болезни, которые не нуждаются в вирусном или бактериальном носителе и передаются тысячами различных способов. Книга, стихотворение, песня, сказка на ночь, самоубийство вашей бабушки, танцевальные па, пара кинокадров, диагноз «шизофрения», смертельное падение с лошади, выцветшая фотография или история, которую вы рассказываете своей дочери.

Или картина, висящая на стене музея.

Я почти уверена, что Салтоншталль на самом деле пытался изгнать собственных призраков, когда нарисовал стоящую в пруду обнажённую женщину с маячащим за её спиной тёмным лесом. Слишком часто люди совершают подобную ошибку, пытаясь использовать искусство, чтобы изловить докучающего им призрака, добиваясь лишь того, что он получает возможность досаждать бесчисленному множеству других людей. Итак, Салтоншталль отправился к реке Блэкстоун и увидел там нечто странное, став участником каких-то событий, – и это воспоминание преследовало его до самой смерти. Позднее он попытался избавиться от него единственным известным ему способом, то есть решив перенести его на холст. Распространение этой вредоносной идеи не было злонамеренным действием. Это был акт отчаяния. Иногда преследуемые люди достигают той точки, когда им либо удаётся отогнать призраков прочь, либо эти призраки их уничтожают. Плохо то, что, когда вы пытаетесь вытащить своих призраков на свет божий и где-то их запечатать, чтобы они не могли причинить вам вреда, – обычно ничего не получается. Вы можете создать копию докучающего вам фантома или перенести в произведение искусства некую бесконечно малую толику этого создания, но основная часть его сущности так глубоко коренится в вашем сознании, что никуда оттуда не денется.

Розмари никогда не пыталась научить меня вере в бога или в греховность, в рай или ад, и мой собственный опыт ни разу не приводил меня к осознанию этих материй. Не думаю, что я вообще верю в существование души. Впрочем, это не важно. Зато я верю в призраков. Верю, верю, верю в призраков, как говорил в фильме Трусливый Лев[9]. Конечно, я чокнутая особа, и мне нужно принимать таблетки, которые мне не по карману, чтобы не загреметь в психушку, но я всё ещё вижу призраков везде, куда ни упадёт мой взгляд. Потому что, стоит вам только однажды их увидеть, и после этого вы уже никогда от них не избавитесь. Но хуже всего то, что если вы случайно или осознанно получаете способность их видеть, то совершаете тот самый гештальт-сдвиг, который позволяет вам лицезреть их такими, какие они есть, а они, в свою очередь, приобретают возможность видеть вас. Например, бывает, смотришь на картину, висящую на стене, и она вдруг становится похожа на окно. На окно, через которое одиннадцатилетняя девочка пытается дотянуться до пейзажа, открывающегося с другой стороны. Но, к сожалению, в окнах есть одна особенность: большинство из них работают в обе стороны – да, из них можно выглянуть наружу, но также сквозь них внутрь может заглянуть всё то, что произошло когда-то в прошлом.

Впрочем, я забегаю вперёд. Это означает, что мне нужно остановиться и вернуться немного назад, отложив в сторону размышления о вредоносных мемах, привидениях и загадочных окнах, по крайней мере на время. Мне надо вернуться в ту июльскую ночь, когда я проезжала вдоль реки Блэкстоун неподалёку от того места, которое вдохновило Салтоншталля на создание «Утопленницы». Той самой ночью я повстречала русалку по имени Ева Кэннинг. Кроме того, нельзя забыть ещё об одной снежной ноябрьской ночи в Коннектикуте, когда я ехала через лес по узкой щебёнчато-битумной дороге и наткнулась на девушку, которая на самом деле была волчицей – и призраком, как Ева Кэннинг, – вдохновив другого художника, ныне покойного, по имени Альбер Перро, запечатлеть её образ на холсте.

То, что я писала выше про свою возлюбленную, которая мирится со всем моим странным дерьмом… это ложь, поскольку она оставила меня вскоре после того, как в моей жизни появилась Ева Кэннинг. Потому что в конечном итоге это «странное дерьмо» стало чересчур странным. Я не виню её за то, что она ушла, хотя временами скучаю по ней, мечтая, чтобы она оставалась со мной рядом. Как бы то ни было, дело в том, что это был самообман – попытка притвориться, будто она всё ещё со мной. Как я уже говорила, нет никакого смысла рассказывать свою историю, если для этого приходится лгать.

Так что я должна внимательно за этим следить.

И тщательно подбирать слова.

По сути, я очень быстро (и неожиданно) пришла к пониманию того, что пытаюсь рассказывать свою историю на языке, который мне приходится изобретать по ходу дела. Если я буду слишком ленива, положившись на то, что кто-то другой расскажет мою историю – некий совершенно посторонний человек, – это будет выглядеть нелепо. Я буду дрожать от ужаса или сгорать от смущения, слушая этот рассказ в чужой интерпретации. Либо ужас со смущением настолько меня одолеют, что я сама брошу в итоге эту затею. Тогда я спрячу рукопись с рассказом в чемодане под кроватью, так и не добравшись до места, которое станет концом истории. Нет, скорее не концом, а всего лишь последней страницей, поставив на которой точку, я перестану делиться событиями своей жизни.

Нужно быть очень внимательной, как меня просила Розмари. Я должна остановиться и сделать небольшой шаг назад.

В тот день, когда я встретила Абалин, дождя не было, хотя небо затянуло покрывалом обманчивых фиолетовых облаков, которые обычно клубятся и проносятся мимо, заставляя вас предположить, что может пойти ливень. Было ветрено, и в воздухе определённо ощущался запах дождя. Поэтому в тот день, два года и четыре месяца назад, я вырядилась в галоши и плащ, не забыв прихватить зонтик. Закончив с работой, я возвращалась домой с автобусной остановки. Стоял один из последних прохладных июньских дней, погода ещё не успела стать жаркой, а воздух липким. Под низко нависающим сводом облаков воздух казался сладким, а кроны деревьев выглядели такими зелёными, что казались искусственными. Заметьте, не чрезмерно яркими, а словно бы достигшими той степени зелёного цвета, насыщенного и пышного, какой не может существовать в природе. А если и может, то человеческий глаз, вероятно, не в состоянии его воспринимать. Я вышла из автобуса на Вестминстере и пошла по Парадной улице, с обеих сторон засаженной высокими зелёными каштанами и дубами, что-то нашёптывающими друг другу в вышине. Слева от меня раскинулось открытое пространство Тренировочного комплекса Декстера, который теперь превратился в обычный парк, несмотря на сохранившееся старое название. Впереди, с южного края тренировочного поля, на Крэнстон-стрит возвышалась Оружейная палата, похожая на сказочный замок, с её высокими зубчатыми башнями и полированными жёлтыми кирпичами, резко выделявшимися на фоне облаков. Оружейная палата, от которой происходит название моего района, на самом деле больше не имеет никакого отношения к оружию. Мне приходит в голову, что многие вещи в Провиденсе уже не те, что были раньше, но никто так и не удосужился дать им новые имена, а ведь старые названия могут ввести вас в заблуждение и сбить с толку.

Я прошла свою улицу, потому что в тот день мне захотелось погулять подольше, прежде чем возвращаться домой. Поэтому я миновала ещё два квартала, а затем свернула направо, оказавшись на Вуд-стрит. Позади меня осталась большая часть величественных деревьев, сменившись высокими узкими домами с мансардными крышами и эркерами, пряничной отделкой[10] и скупыми кустарниками во дворах. Мне недалеко удалось уйти, когда я наткнулась на беспорядочную кучу картонных коробок у обочины. Внутри некоторых из них оказались DVD-диски, книги, несколько пластинок и разная кухонная утварь. Ещё там обнаружилась одежда (в основном футболки, джинсы и женское нижнее бельё), беспорядочно запакованная в несколько коробок. Также там стояли два деревянных кухонных стула, кофеварка, потрёпанная прикроватная тумбочка, торшер без абажура и куча другой рухляди. Я догадалась, что кого-то выселили, а вещи выбросили на улицу. Такое случается, но в этой части города не так часто, как в Колледж-Хилл. Я была удивлена, что там не оказалось матраса, потому что в таких случаях рядом почти всегда валяется матрас с пружинной подложкой. Я прислонила зонтик к телефонному столбу и принялась рыться в ящиках. Хорошо, что обошлось без дождя, иначе тогда всё оказалось бы безнадёжно испорчено.

Я давно пришла к выводу, что имеет смысл собирать вещи тех людей, которые не заплатили за квартиру, всё бросили и налегке двинулись дальше. Половина моей квартиры завалена разным хламом, а однажды мне посчастливилось найти первое издание «Великого Гэтсби» и стопку комиксов о Супермене 1940-х годов, спрятанную в ящике старого бюро. Магазин подержанных книг в центре города заплатил мне столько денег, что почти хватило покрыть арендную плату за месяц. Как бы то ни было, я только начала перебирать книги – в основном научную фантастику и фэнтези, – когда услышала чьи-то шаги и подняла голову. Вуд-стрит в этот момент переходила какая-то высокая девушка, её чёрные ботинки громко стучали по асфальту. Первое, что бросилось мне в глаза, – это то, насколько она хороша собой, в андрогинном стиле, как у Тильды Суинтон. Второе, что я заметила, – вид у неё был очень-очень рассерженный.

– Эй! – крикнула она с середины дороги. – Какого хрена ты делаешь?

Она угрожающе нависла надо мной, прежде чем я смогла придумать ответ. Рост у Абалин почти шесть футов, а это значит, что она на добрых пять дюймов выше меня.

– Это твоё? – робко спросила я, гадая, действительно ли её короткие волосы такие иссиня-чёрные или она их красит.

– Чёрт возьми, да, это моё! – воскликнула она и выхватила у меня из рук книгу в мягкой обложке. Я могла бы сказать, что её голос походил на рычание, но это может ввести вас в заблуждение, как Тренировочный комплекс Декстера и Оружейная палата. – Почему ты решила, что можешь вот так просто взять и начать рыться в чужом дерьме?

– Я подумала, что его выбросили, – робко ответила я.

– Что ж, это не так.

– Мне показалось, что это просто хлам, – добавила я.

– Если это просто хлам, какого чёрта тебе тогда надо? – потребовала она, и в этот момент я обратила внимание, что у неё зелёные глаза. Не такие неестественно-зелёные, как деревья на Парадной улице, а того зелёного цвета, какой бывает зимой у моря на отмелях, когда его воды перекатываются по гранитной гальке, или у волн беспокойного, мятущегося океана, либо как у полированных осколков стекла на пляже, которые раньше были бутылками кока-колы и севен-ап. Зелень, переходящая в лёгкую синеву.

– Ну, если это не барахло, то почему оно валяется здесь, на обочине, как барахло?

– О, чёрт возьми, – вздохнула она, закатив глаза. – С какого перепугу тебя это интересует?

Затем она хмуро посмотрела на меня, и на мгновение мне показалось, что она либо ударит меня по лицу, либо развернётся и уйдёт. Вместо этого она просто бросила книгу в мягкой обложке в коробку – не в ту, из которой я её достала, – и провела пальцами по своим чёрным волосам, которые, как мне подумалось, были крашеными. Кроме того, я предположила, что она, возможно, на несколько лет старше меня.

– Честно говоря, я не знала, что это твоё. Подумать не могла, что это всё кому-то принадлежит. Я не воровка. – Затем я ткнула пальцем в облачное небо. – Знаешь, в любую минуту может начаться дождь, так что тебе, наверное, стоит где-то спрятать всё это добро, пока оно не намокло и не испортилось.

Она снова поморщилась, словно всё-таки собралась меня ударить.

– Я жду кое-кого, – буркнула она. – У моего друга есть грузовик, и он пообещал мне, что будет здесь ещё два с половиной часа назад. – Она нахмурилась, кинув взгляд в сторону парка, находящегося на дальнем конце Вуд-стрит. – Я планировала оставить весь этот скарб храниться в его гараже.

– И как ты думаешь, где он? – спросила я, хотя меня это совершенно не касалось. Наверное, на меня так подействовал необыкновенный цвет её волос. И её изумрудные глаза.

– Да хрен его знает. Он не отвечает, хотя я ему уже десяток сообщений отправила. Наверное, снова потерял телефон. Он частенько либо теряет телефоны, либо их у него крадут.

– Может пойти дождь, – повторила я, решив, что в первый раз мои слова прозвучали слишком тихо и девушка меня не услышала, но она вновь не обратила на них ни малейшего внимания. Поэтому я спросила, почему её вещи оказались свалены в пасмурный день на тротуаре, если они ей ещё нужны. Вместо ответа она махнула рукой в сторону одного из самых ветхих домов на другой стороне улицы, из тех, которые десять лет назад никто не потрудился отремонтировать, облагородить и попытаться сдать в аренду жильцам, которые не захотели бы селиться в Оружейной палате. Его облупившаяся краска своим цветом походила на творог, за исключением краёв, которые больше напоминали варёную капусту.

– Ты там жила? – догадалась я. – Тебя выселили?

– Да, можно и так сказать, – согласилась она (и вновь я могла бы сказать, что она зарычала, но…), вздохнула и уставилась на свои книги, компакт-диски и прочее барахло. – Эта шлюховатая сука, моя подруга, выгнала меня оттуда, что, видимо, равносильно выселению. Арендный договор оформлен на её имя, поскольку у меня плохая кредитная история – я не выплачивала свои студенческие ссуды.

– Я не училась в колледже. Моя квартира всего в паре кварталов отсюда, – я указала рукой в сторону Уиллоу-стрит.

– И что?

– Ну, квартира у меня не очень большая. Но большая её часть пустая, потому что мебели у меня не очень много, и живу я одна. Однако у меня есть машина. Крохотная «Хонда», поэтому нам, наверное, придётся сделать две или три ездки, но мы могли бы увезти твои вещи с улицы. Разве что стулья могут не влезть в салон.

– К чёрту стулья, – бросила она, впервые улыбнувшись. – Это хлам. Тумбочка и лампа – тоже. Вообще, ты серьёзно? Я имею в виду, если я подожду здесь ещё несколько часов, тот парень, возможно, все же появится. Мне бы не хотелось навязываться и как-то тебя беспокоить.

– Ты вовсе не навязываешься, всё нормально, – сказала я, стараясь звучать так, будто мне всё равно, примет она моё предложение или откажется. Мне так сильно хотелось, чтобы она сказала «да», что я, наверное, даже тайком скрестила пальцы. – В любом случае у меня не было никаких планов на вечер, и будет обидно, если пойдёт дождь и все твои вещи промокнут.

– Это ещё не всё, – хмыкнула она. – Телевизор, компьютер и мои игровые принадлежности ждут своей очереди в коридоре нижнего этажа, – и она вновь указала на дом цвета творога и капусты. – Я отказалась вытаскивать их на улицу, пусть она там хоть голос сорвёт от воплей, мне по фигу.

– Я пойду за машиной, – объявила я. – Подожди здесь, на случай, если кто-нибудь ещё решит, что это ничейный хлам. – С этими словами я протянула ей свой зонтик. Мгновение она смотрела на него, как будто никогда раньше не видела зонтиков и понятия не имеет, для чего они нужны.

– Это если пойдёт дождь, – объяснила я. – По крайней мере, поможет сохранить книги сухими.

Она кивнула, хотя вид у неё по-прежнему оставался немного смущённый.

– Ты точно уверена? – осторожно спросила она. – Я даже не знаю твоего имени.

– Меня зовут Индия, – представилась я. – Как страну или индийские чернила, но обычно люди зовут меня Имп. Так что можешь называть меня или Имп, или Индия. Меня устроит любой вариант.

– Хорошо, Имп. Что ж, это ужасно мило с твоей стороны. Обещаю, что самое позднее к завтрашнему вечеру я избавлю тебя от своего присутствия. Меня зовут Абалин, собственно, все меня так и называют. Только не называй меня Эбби. Я это ненавижу.

– Хорошо, Абалин. Жди здесь. Я скоро вернусь.

Она бросила обеспокоенный взгляд на низко нависающее, тревожное небо и открыла зонт. А я поспешила домой за своей машиной. В итоге нам пришлось сделать четыре ездки из-за телевизора и компьютера с игровыми причиндалами, но меня это ничуть не утомило. Она сказала, что ей нравятся мои галоши, синие с жёлтыми утятами, и если бы её чёрной гривы и зелёных глаз оказалось недостаточно, чтобы вскружить мне голову, то это стало контрольным выстрелом.

Вот так я впервые познакомилась с Абалин Армитидж.

– Мне кажется, что я вру, – печатает на машинке Имп.

Нельзя сказать, что встреча с моей бывшей возлюбленной в пасмурный июньский день, когда кроны деревьев отливали какой-то нереальной зеленью, – это полностью выдумка. Нет, это правда, как и то, что её вещи были свалены кучей на тротуаре. А я нечаянно чуть было не стала воровкой, нацелившись на её книги. Просто в действительности я совершенно не помню, о чём мы тогда разговаривали. Не думаю, что кто-то смог бы описать подобный случай и не соврать, вспоминая разговор, который произошёл два с половиной года назад. Тем не менее я вовсе не собиралась лгать, пытаясь обрисовать сцену нашего с Абалин знакомства. С другой стороны, я и не утверждала, что буду говорить чистую правду. Мне приходится идти по тонкой грани, не так ли? Наверное, я должна немного расслабиться. Описание нашей встречи с Абалин – это правда, просто не совсем точная, вроде фильма, «основанного на» или «вдохновлённого» реальными событиями. Я должна заполнить все лакуны, чтобы это была полноценная история, а не просто набор сцен, изложенных словами вместо кинокадров. У меня не очень хорошая память, поэтому я так и не смогла выучить наизусть таблицу умножения, периодическую систему, названия столиц всех штатов или правила игры на альт-саксофоне. Из-за этого мне пришлось принять нелёгкое решение и отказаться от поступления в колледж. Я чувствовала, что для меня возможность окончить школу – это уже везение, с моей-то дырявой памятью. Откровенно говоря, я не могла позволить себе учёбу в университете, но по крайней мере у меня сейчас нет долгов, как у Абалин. Да, в этой части мой рассказ полностью правдив и соответствует фактам. И ни одно из имён не было изменено, чтобы защитить невиновных.

Конечно, мне ещё ни разу не доводилось встречать совершенно ни в чём не повинного человека. Каждый из нас рано или поздно причиняет кому-то боль, как бы сильно мы ни старались не навредить. Моя мама, например, сделала больно мне, будучи сбитой с толку моим гребаным отцом (у которого даже не хватило любезности жениться на ней, хотя они жили вместе около десяти лет), но я уверена, что в то время она не собиралась делать больно родной дочери, которая ещё не появилась на свет. Полагаю, её поступок можно охарактеризовать как преступление на почве страсти или из-за отсутствия должной предусмотрительности. Я уверена, что бабушка Кэролайн, когда забеременела, понятия не имела, что дочь унаследует её безумие, а затем передаст его незаконнорожденной внучке. В тот день, когда я, совершенно непреднамеренно, чуть было не украла книги Абалин, у меня не было намерений навредить ей, завязав невинный разговор, но то, что в результате этой беседы у нас завязались отношения и как впоследствии все сложилось… получается, что именно так я и поступила. Причинила ей боль. Я не верю в понятие греха, первородного или любого другого, но у меня не вызывает сомнений, что люди вредят друг другу и что воображать, будто может быть как-то иначе, – это путь к жестокому разочарованию. Я считаю, что это истина, как и мой не совсем точный рассказ о нашем первом разговоре с Абалин, хотя мне сложно привести какие-то доводы в обоснование этой точки зрения.

Учитывая вышесказанное, мне кажется, что моё повествование должно быть максимально правдивым. Рассказывая эту историю о привидениях, я представляю себе факты и истину, как кирпичи и раствор, хотя мне не очень понятно, что и чем конкретно является. Факты – это, наверное, кирпичи, а правда – цементный раствор, которым они скреплены. Мне понравилось, как звучит эта метафора, поэтому я решила, по крайней мере на какое-то время, что буду считать её истиной. Между тем я не могу полностью полагаться на все эти рассуждения об истине и фактах. Они взяты из эссе в защиту жанра фэнтези под названием «Почему американцы боятся драконов?»[11], написанного Урсулой К. Ле Гуин. С таким же успехом она могла бы спросить: «Почему американцы боятся призраков, оборотней и русалок?» Во всяком случае, она пишет следующее: «Разумеется, фантазия истинна. Она не реальна, но истинна. Дети знают это. Взрослые [американцы] тоже знают – и именно потому боятся фантазии». Это ещё одна цитата, пришпиленная к стене в комнате, где я рисую, рядом с цитатой из предсмертной записки Вирджинии Вулф.

Имп взглянула на только что набранные строки, а затем добавила:

– Хватит медлить, Индия Морган Фелпс. Ты начинаешь вызывать раздражение.

В детстве моей любимой сказкой была «Русалочка», и мне особенно нравилось, когда её читала вслух бабушка Кэролайн. У неё хранился потрёпанный старый экземпляр «Сказок Ганса Христиана Андерсена», напечатанный в 1911 году, за три года до её рождения. Она рассказывала, что её мама купила его в книжном магазине «Брэттл» в Бостоне, когда была беременна ею. Книга сказок моей бабушки проиллюстрирована двадцатью восемью прекрасными акварельными картинами французского художника Эдмунда Дюлака, который родился в 1882 году, а умер в 1953-м. Когда Кэролайн покончила с собой, эта книга оказалась одной из немногих вещей, которые перешли мне по наследству, – теперь я тоже храню её в той комнате, где рисую свои картины. Страницы пожелтели и стали ломкими, а иллюстрации начали тускнеть. Мне кажется, они были намного ярче девяносто семь лет назад, когда моя прабабушка купила книгу, чтобы читать сказки своему будущему ребёнку. Конечно, мне нравились и другие сказки, особенно «Снежная королева» и «Сказка ветра», но ни одна из них меня и вполовину не очаровывала так, как «Русалочка». Я уверена, что Кэролайн выучила эту историю наизусть – столько раз я просила её рассказать. Однако она всегда притворялась, будто действительно читает книгу, останавливаясь, чтобы показать мне иллюстрации Эдмунда Дюлака. Я смотрела две экранизации этой сказки – «Всплеск»[12], вышедший за два года до моего рождения, и анимационную версию Диснея, выпущенную, когда мне было три года; обе я смотрела на видеокассетах. То, как Дисней изменил концовку, изрядно меня разозлило. Конечно, во «Всплеске» тоже изменили финал, но там хотя бы не было безвкусной музыки, и Дэрил Ханна не пришлось отказываться от своей русалочьей природы.

По моему мнению, диснеевский финал превратил правдивую (хотя и не подтверждённую фактами) историю в ложь.

А вот самой нелюбимой моей сказкой в детстве была «Красная Шапочка». Разумеется, её не было в той книге, которую моя прабабушка купила в Бостоне, поскольку её написал не Ганс Христиан Андерсен, а Шарль Перро (не путать с Альбером Перро). И опубликована она была не в 1911-м, а в 1697 году. Тогда она впервые была напечатана, но сама эта история существовала в разных формах задолго до того, как Перро изложил её на бумаге. У меня есть своего рода досье, посвящённое «Красной Шапочке», с указанием всех версий, восходящих к XI веку. Большинство людей знают эту сказку в том виде, в каком её записали братья Гримм, и детям в основном рассказывают этот причёсанный и смягчённый вариант, в котором охотник спасает девочку от волка. Но Кэролайн рассказывала мне эту историю в том виде, в каком она была опубликована в «Histoires ou contes du temps passé, avec des moraités: Contes de ma mère l’oye»[13], в 1697 году. Красную Шапочку с её бабушкой там съедает волк, и никто не приходит к ней на помощь, в общем, никакого хеппи-энда. Мне кажется, что этот вариант сказки – наиболее честный, хотя даже сейчас, во взрослом возрасте, меня мало трогает что эта версия, что более поздняя.