Леворукие книготорговцы Лондона
– Не смотри на него! Шагай!
– Да-да, – поспешно сказала Сьюзен и зажмурилась.
– Все, отстал. На тропе он нас и вправду не тронет, – заверил девушку Мерлин. – Давай представим, что мы с тобой встретились… э-э-э… где-нибудь и теперь просто болтаем. Так что ты делала в доме Фрэнка?
– Фрэнк дружил с моей мамой много лет назад, – сказала Сьюзен и приоткрыла глаза – самую малость, чтобы только видеть тропу сквозь ресницы. – Раньше я думала, что он был ее парнем… на Рождество я всегда получала от него подарки с подписью «дядя Фрэнк». Но его самого впервые увидела, только когда приехала в Лондон. Сегодня. То есть вчера. И сразу поняла, что ошиблась. В смысле, что зря к нему пришла. Я уже хотела смыться по-тихому, когда появился ты… Кстати, а что ты с ним сделал? И почему?
– Ну, опуская многочисленные подробности, отвечу так: я прикоснулся к нему серебряным предметом с нанесенным на него уничтожающим заклятием Соломона. Безопасным для смертных… в смысле людей… но Фрэнк был не человек, а дегустатор. Он пил кровь…
– Вампир!
– Нет, их не существует, хотя дегустаторы, несомненно, стали поводом для возникновения этой легенды. Они на самом деле кусают, но только в запястье или в лодыжку, никогда не в шею, потому что их цель не в том, чтобы убить. Они проделывают в коже отверстие, совсем крохотное, а когда из него выступает кровь, слизывают ее по капле. Никаких острых клыков, полых внутри, никаких рек крови. Дегустаторы лижут, как кошки, острыми треугольными языками. Эти языки их и выдают среди прочего.
– А ты, значит, охотишься на них и убиваешь?
Мерлин вздохнул:
– Нет. Обычно мы их не трогаем, если они ведут себя прилично. Вообще-то, дегустаторы есть даже среди наших… один в бухгалтерии… другой… э-э-э… в госпитале. Их слюна обладает замечательными лечебными свойствами.
– Тогда зачем ты ткнул Фрэнка шляпной булавкой?
– Как ты поняла, что это именно она?
– Я изучаю искусство. В том числе ювелирное, хотя моя специальность – рисунки по ткани. Точнее, это будет моей специальностью, когда начнется семестр. Вот почему я ищу отца сейчас: у меня есть время, три свободных месяца, а потом надо будет впрягаться и пахать, как выражается миссис Лоренс.
– Кто это – миссис Лоренс?
– Она учила меня рисованию, когда я была в выпускном классе. Благодаря ей я поступила, и она говорит, что это редкий шанс, который нельзя профукать.
– Вот как? И куда же ты поступила? Осторожно, поворот.
– В училище Слейда.
– Значит, ты талантливая.
– Говорят, что мои гравюры ничего. А еще я по-настоящему умею рисовать. Хотя сейчас это не в моде. Рисовать, в смысле.
– Приятно, наверное, делать что-то руками. Поворот.
Они повернули, и Сьюзен опять едва поборола тошноту, когда на них надвинулось облако тухлой вони, но в то же время поняла, что за разговором действительно расслабилась и даже почти успокоилась. Она выпалила первый вопрос, который пришел ей в голову:
– Если на тропе нам ничего не угрожает, может быть, присядем?
– Нет, – сказал Мерлин. – Тропа остается истинным путем лишь до тех пор, пока по ней идут. Если мы сядем или просто остановимся, она сожмется до клочка земли под нашими ногами и нас обступит туман, из которого выйдет водяной.
– Ясно, – сказала Сьюзен. – А ты что, волшебник?
– Нет, я книготорговец.
– Кто?!
– Книготорговец. Продаю книги. Вернее, принимаю товар, распаковываю, расставляю по полкам. Продажами занимаются другие, обычно праворукие.
– Праворукие?
– Это семейный бизнес. Вернее, клановый. Мы все либо правши, либо левши. Хотя иногда мы меняемся. «Книги – одним, крючья – другим», как у нас говорят.
И он поднял руку в перчатке, которая показалась Сьюзен особенно темной в лунном свете.
– Я, как ты видишь, принадлежу к леворукой части нашего племени.
– Но что все это значит? При чем тут крючья?
– Честно говоря, я сам толком не знаю. Крючья вообще не наше оружие. Шпаги, кинжалы, булавки для шляп – это да, сколько угодно. Хотя леворукие Сен-Жаки…
– Что такое санжаки?
– Сен-Жаки. Фамилия такая, французская. Хотя мы не французы, да и фамилия не наша, но нас назвала так Елизавета, которая Первая. Королева ошиблась, а прозвище пристало. Короче, мы, леворукие, в основном заняты делом – ну, бегаем, деремся, все такое. А крючья – это, наверное, из семнадцатого века, когда немало наших расстались с жизнью на крючьях… их тогда подвешивали за ребра все, кому было не лень – и кавалеры, и железнобокие.
– Но что все-таки происходит… какие-то дегустаторы… водяной… в чем дело? – почти завизжала Сьюзен, но справилась с собой. Странная смесь изумления и паники бродила внутри ее, грозя в любую минуту выплеснуться наружу.
– Я понимаю, ты сейчас в шоке. Но если хочешь жить, держи себя в руках и держись поближе ко мне. Как бы тебе объяснить? Понимаешь, мир, каким ты его знаешь, «нормальный» человеческий мир – это лишь верхний слой палимпсеста: так называют многократно записанный пергамент…
– Я знаю, что такое палимпест… палимсест… Короче, я знаю, что это такое, хотя и не могу выговорить.
– Ну вот, тогда тебе понятно, что под слоем обыденной человеческой жизни лежит другой слой, Древний, и при определенных условиях или в определенное время этот Древний слой побеждает, то есть его элементы прорываются в обыденный мир и начинают главенствовать в нем. А еще есть такие… среды и сущности, или индивиды, которые обитают сразу в нескольких временны́х пластах либо потому, что такова их природа, либо благодаря вмешательству того, что ты, наверное, назвала бы магией. К таким индивидам относимся мы, книготорговцы, и левши, и правши, причем по ряду причин на нас возложены… так сказать, надзорные функции… мы регулируем взаимодействие обитателей глубинных слоев нашего палимпсеста, известных как Древний мир, с теми, кто населяет Новый мир, то есть обычный человеческий, который вы, люди, трогательно именуете «реальностью».
– Но при чем тут торговля книгами?
– Жить ведь как-то надо.
– Что?!
– Большинство слоев Древнего мира давно изолировано от повседневности, а населяющие их сущности прочно привязаны к своим мирам – по крайней мере, те, которые не хотят или не умеют вести себя прилично. Так что наше вмешательство почти не требуется. Вот почему в свободное от основной работы время мы продаем книги. Хотя, конечно, есть и другие причины; в общем, все непросто… Готова к повороту?
– Что? А, да… конечно.
И они снова повернули на сто восемьдесят градусов. Правда, на этот раз Сьюзен не стала закрывать глаза, а просто глядела себе под ноги. Судя по канализационной вони, которой ее обдало при повороте, водяной был совсем близко, но это ее уже не тревожило так, как раньше. Уверенный голос Мерлина, его разговорные интонации, а также размеренное хождение туда-сюда победили страх.
– Знаешь, у меня есть еще вопрос, – начала она. – Только он может оказаться слишком личным…
– Все мы люди, – ответил Мерлин. – И я обычный мужчина – во всяком случае сейчас.
– Что значит – сейчас?
– Мы обладаем склонностью… к перемене форм… наверное, это можно так назвать, – ответил Мерлин. – Я, например, родился мальчиком, однако много размышляю о перемене сущности.
Сьюзен помолчала, переваривая услышанное.
– Для вас это так просто?
– О нет, совсем не просто, – сказал Мерлин. – Но проще, чем…
Его слова прервал пронзительный гудок где-то совсем рядом, в чаще. Но это был не сигнал автомобиля, что было бы вполне естественно в городе, а долгий, протяжный рев, будто кто-то поднес к губам старинный охотничий рог и дунул.
– Что это?
– Сигнал водяному убираться туда, откуда пришел, – сказал Мерлин и заметно напрягся: его плечи словно окаменели. – Значит, туман скоро рассеется. Странно, до восхода солнца еще несколько часов. Непонятно, кто принял такое решение. Знать бы еще, кто его вызвал. Уж наверняка не Трингли.
– И что нам делать?
– Продолжать ходить, а еще готовиться бежать, как только откроется новая тропа. Слышишь? Туман рассеивается.
Возвращались городские звуки – размеренно гудели моторы на проезжей части, где-то вдалеке стучал поезд, доносились обрывки разговоров. А еще вокруг стало светлее, особенно со стороны Ланчестер-роуд, где между деревьями то и дело мелькали синие вспышки.
– Полиция!
– Да, у дома «дядюшки» Фрэнка. Наверное, кто-то все же сообщил им о выстрелах, – сказал Мерлин, повернул голову влево, потом вправо и наконец взглянул на кроны деревьев. – Хоть бы полицейские не спешили, ради их же блага. Правда, водяной ушел. Приготовься…
Вдруг он изо всех сил толкнул Сьюзен на землю. Рядом что-то свистнуло. Сьюзен подняла голову и увидела, как Мерлин левой рукой выхватил из воздуха какой-то предмет, а правой снова придавил ее к земле. Она вырвалась, откатилась и хотела сесть, но передумала – красная стрела с белым оперением мелькнула в паре дюймов от ее лица и загудела, воткнувшись в древесный ствол.
Тем временем Мерлин отбил левой рукой третью стрелу и изогнулся, точно танцор, увертываясь от четвертой. Но от пятой уйти не удалось – та впилась в тело с таким противным треском, что Сьюзен поняла: этот звук она обречена слышать до конца дней. Стремительно повернувшись, Мерлин упал на одно колено, сумка-торба из шерсти яка свалилась с его плеча. Сьюзен, не думая ни о чем, поползла к ней: она помнила, что в сумке есть револьвер, и теперь хотела лишь одного – достать его и начать палить туда, откуда летели стрелы.
Но оказалось, что Мерлин упал не просто так – он сделал это намеренно, чтобы, задрав штанину, вытащить из кобуры на лодыжке маленький автоматический пистолет. Нажимая на спусковой крючок правой рукой, левой он продолжал отбиваться от стрел, которые летели в него и Сьюзен.
Автоматический пистолет стрелял куда тише револьвера, который девушка все еще пыталась извлечь из сумки. Звуки походили на собачье «гав-гав», хотя ни одна собака не могла бы лаять так часто, как нажимал на курок Мерлин – восемь пуль вылетели из ствола одна за другой с такой скоростью, что вспышки почти слились воедино. После пятой поток стрел прекратился.
Сьюзен наконец вытащила револьвер из сумки и теперь держала его перед собой на вытянутых руках. Ей доводилось стрелять из ружья, а еще она была вполне сносной лучницей, но вот с короткоствольным оружием дела до сих пор не имела. Хотя, кажется, в нем не было ничего сложного.
– Нет… нет… положи, – сказал Мерлин, привалившись спиной к стволу, и сжал пальцами левой руки стрелу, которая торчала из его тела. – Полиция… будет здесь… скоро… из дома…
– Кто послал эти стрелы?
– Страж Род Альфара… наверное, его разбудил водяной… это вторжение. Вот почему его… отозвали… надо было… подумать… про Род Альфара… умилостивить дарами…
– Ты убил… э-э-э… стража?
– Нет… выстрелы… отпугивают их. Иногда. Механические звуки…
Сьюзен положила револьвер на сумку – на всякий случай – и подползла к Мерлину. В свете луны она увидела оперенное древко, торчавшее из груди юноши, чуть ниже ключицы. Рубашка и горчичного цвета пиджак уже пропитались кровью. Впервые оказавшись с ним лицом к лицу, Сьюзен решила, что он чертовски хорош собой, но времени думать об этом не было – слишком он побледнел и дышал неглубоко и часто.
– Мне нужна… твоя… помощь. Серебряный флакон… в левом кармане жи… лета… достань… так… открой… набери в рот, не глотай… да, знаю… держи… Я сейчас сломаю стрелу и вытолкну обломок. Как только я сделаю это, сплюнешь в рану…
Содержимое флакона было ужасно гадким на вкус, но Сьюзен послушно держала жидкость во рту, по очереди надувая щеки. Мерлин левой рукой легко переломил тонкое древко стрелы и охнул, лицо его исказила гримаса. Когда он, затаив дыхание, начал выталкивать обломок стрелы, в глазах у него встали слезы.
– Вытащи… вытащи его… и плюй… – прошептал он, потерял сознание и повалился на Сьюзен. Из его спины торчала стрела с наконечником.
Сьюзен ладонью закрыла себе рот, чтобы не вскрикнуть. Потом, старательно удерживая драгоценную жидкость, вынула обе половинки стрелы из раны, одну спереди, другую сзади, отбросила их, склонилась над раненым и открыла рот. Оттуда потекло зеленовато-голубое пламя, какое бывает, когда на рождественском пудинге горит бренди, только без тепла. Его холодные языки лизнули края дырки в пиджаке и утекли в рану.
Девушка села на пятки и вытерла рот ладонью. Слюна была обычной, не светящейся. Неизвестно, помогла странная жидкость Мерлину или нет, но в сознание он не пришел. Сьюзен осторожно перевернула его на спину и стала снимать с него пиджак. Потом оторвала от пиджака карман и, свернув его подушечкой, приложила эту подушечку к выходному отверстию на спине, а входное под ключицей зажала ладонью.
В темноте было непонятно, но ей все же показалось, что кровь еще идет и Мерлин не дышит.
Она склонилась к нему в надежде различить дыхание, но не смогла – помешали тяжелые шаги у нее за спиной. Широкий белый конус фонарного света упал на нее сзади, и Мерлина накрыла ее тень.
– Стоять! Полиция! Руки вверх!
Глава 3
Ни один на свете маг
Не узнает в жизни, как
Колдовство творит Сен-Жак —
Он секрета не раскроет, наш остряк.
Полчаса спустя Сьюзен уже сидела под жестким светом флюоресцирующих ламп в комнате для допросов полицейского участка Хайгейт, куда ее доставил возбужденный констебль, арестовавший девушку по подозрению в убийстве. Правда, уже через пять минут после ареста пассивно-агрессивный сержант заявил ей, что его подчиненный погорячился, но, раз дело сделано, придется соблюсти все формальности, а это, разумеется, тоже вина Сьюзен. Хорошо, что с нее хотя бы сняли наручники, прежде чем вести в участок, где сразу дали умыться, а потом предложили чая с печеньем.
Причиной столь решительной, хотя и непонятной перемены в ее статусе был Мерлин. Она поняла это из отрывочных фраз, которыми сержант обменялся с подчиненными, когда, нашарив в кармане элегантного пиджака юноши черный кожаный бумажник, раскрыл его, взглянул на документы, тут же схватился за рацию и потребовал соединить его с начальством.
– Привет, как дела? Все в норме? Может, еще чая? Печенье?
В приоткрытую дверь просунулась голова констебля – того самого, который совсем недавно так рьяно арестовывал Сьюзен. Это был рослый молодой мужчина лет двадцати пяти, брюнет, но со светлыми усами. В состоянии покоя его лицо ничем не напоминало ту маску взвинченного испуга, которую Сьюзен видела поверх «смит-вессона», когда полицейский приказал ей сначала поднять руки, потом отползти на коленях от Мерлина и наконец заложить руки за спину, где его напарник тут же защелкнул на них наручники. После этого всем сразу стало как-то спокойнее.
– Порядок, – ответила Сьюзен. – Только не пойму, в чем дело. Арестована я или нет?
Констебль покраснел:
– Нет, извини, я поспешил. Мы сейчас ждем инспектора Грин. Инспектор поговорит с тобой и отпустит.
– Инспектор Грин?
– Спецотдел. Ты ведь из Ложи пятьсот, да? Работаешь в паре?
– Я не… – начала Сьюзен, но тут же замолчала – до ее усталых мозгов дошло, что «поговорит с тобой и отпустит» звучит куда лучше, чем «вы арестованы за убийство». – Э-э-э… а я могу забрать свой рюкзак из дома Фрэнка Трингли?
– Сейчас поговорю с местными парнями. Я не здешний, я из Д-одиннадцать.
Он произнес это с гордостью, как будто имел в виду что-то особенное. Сьюзен не сразу поняла, что он просто хотел произвести на нее впечатление, заигрывал.
– Кстати, об оружии. Этот твой «смитон триста пятьдесят семь» – зверюга! – Он присвистнул. – Я таких в глаза не видел, но сержант Боуэн его признал. Отличный выбор. Хотя малышка «беретта» тоже хоть куда, мисс, слова о ней плохого не скажу. К тому же легко спрятать.
– Ага, точно, – вяло поддакнула Сьюзен.
Она вдруг почувствовала, что неимоверно устала, и взглянула на часы – новомодную пластиковую чепуховину под названием «свотч», которую подарила ей мать перед отъездом. Чепуховина показывала без нескольких минут шесть: на улице, наверное, только рассвело.
– В общем, будет что-нибудь нужно, стучи, – сказал констебль. – Извини, конечно, что приходится держать тебя здесь, но, как говорится, с глаз долой – из сердца вон, верно?
– Ага, – ответила Сьюзен и, опустив голову на сплетенные на столе руки, заснула.
* * *Инспектор Грин оказалась женщиной. Сьюзен почему-то удивилась, и зря – на дворе как-никак тысяча девятьсот восемьдесят третий. Однако столичная полиция, в отличие от провинциальной, еще со времени послевоенных радикальных реформ правительства Клементины Эттли[1] держалась старых порядков и противилась равенству полов. Парадоксально, но нынешний премьер Маргарет Тэтчер, вторая в британской истории женщина, возглавившая правительство, с присущим ей истовым консерватизмом вела наступление на завоевания правительства Эттли и других лейбористских правительств на всех фронтах, а закон о равных возможностях вообще был одной из ее любимых мишеней.
Сьюзен, как и почти все, кто не достиг тридцати лет и не был банкиром или природным лордом, не любила Тэтчер и ее правительство. Прошлогодняя война за Фолкленды довела нелюбовь молодежи к премьер-министру до состояния, близкого к ненависти, зато среди людей старшего поколения популярность Тэтчер взлетела практически до небес, так что теперь Сьюзен, как и многие в ее окружении, с дурным предчувствием ждала итогов последних выборов, подведение которых ожидалось через несколько недель, – первых активных выборов в ее жизни. Она уже отправила свой бюллетень по почте, проголосовав за кандидата от социал-демократов, хотя почти не сомневалась, что голоса большинства избирателей Бата достанутся консерватору Крису Паттену.
Если верить часам Сьюзен, она проспала не меньше часа, когда ее бесцеремонно встряхнула за плечо инспектор Грин. На вид ей было лет тридцать, выглядела она круто и была одета как сержант Картер из «Суини» – из телешоу, а не из настоящей Летучей Бригады: кожаная куртка, рубашка и джинсы. Она даже походила немного на Дениз Уотерман – или походила бы, будь та индианкой.
– Мисс Аркшо… Пора ехать.
– Куда? – пробормотала Сьюзен спросонья. – А вы кто?
– Мира Грин, инспектор Особого отдела. Курирую связи с твоими друзьями-книготорговцами.
– Э-э-э… они не… а-а… Мерлин в порядке?
– Думаю, да, – ответила Грин. – Полчаса назад его забрали из больницы Уиттингтона. Так что не беспокойся. Леворукие – они крепкие. Но ты и так это знаешь.
– Э-э-э… нет, – ответила Сьюзен. – Я впервые увидела Мерлина вчера вечером, и то случайно. Так что я ничего не знаю.
– Да нет, ты уже знаешь больше, чем стоило бы, – возразила Грин. – Но тебе повезло – с книготорговцами официально придерживаются такой неофициальной линии: чем меньше о них знают и, упаси бог, пишут, тем лучше. Мы в полиции делаем вид, что они – разведка, и просто заметаем следы, будто так и надо. – Она повертела на пальце ключи от автомобиля и спросила: – Так куда тебя отвезти?
– Отвезти? Э-э-э… Мне надо забрать рюкзак из…
– Уже в машине. Может быть, на вокзал Паддингтон, а оттуда поездом в Бат? Билет за наш счет. Поезжай домой, к маме, пока все не успокоится.
Предложение показалось Сьюзен соблазнительным. До начала семестра еще три месяца, место в студенческом общежитии освободится дня за два, за три, так что жить ей все равно негде, да и не на что.
Но ведь она не просто так приехала в Лондон: у нее есть цель, и хотя первые шаги к цели завели ее куда-то не туда – первый блин, можно сказать, вышел комом, – сдаваться она не намерена.
– Нет, спасибо, – вежливо отказалась она. – Я найду себе местечко тут. Сниму койку в молодежном хостеле, к примеру. Или комнату в дешевом отеле… очень дешевом. И буду искать работу. В пабе, например. Мне уже исполнилось восемнадцать.
Грин устремила на нее суровый и пронзительный взгляд. Она явно хотела показать, что не только одевается в стиле «Суини», но и разделяет пристрастие создателей этого шоу к допросам с пристрастием, – короче, она не из тех, кому можно безнаказанно перечить.
– Лучше тебе покинуть Лондон. Дома ты тоже не будешь в полной безопасности, но все же это надежнее.
– В каком смысле?
Грин захлопнула дверь и села на стол.
– Ты была в Древнем мире. Твари Древнего мира видели тебя и запомнили, – медленно и отчетливо начала она. – Значит, в ближайшее время либо ты окажешься там снова, либо Древний мир сам придет к тебе. Твое спасение в том, что там новости передаются не так быстро. Между Хайгейт-Вуд и сущностью, обитающей в одном из природных водоемов Бата и его окрестностей, немало… преград. По крайней мере, так мне объясняли книготорговцы, сама-то я в этом не шарю. Так что езжай-ка домой, там с тобой ничего не случится еще несколько лет, а может, и дольше. Останешься здесь – будешь ходить по краю пропасти.
– Я останусь, – сказала Сьюзен. – У меня здесь дело.
Грин пристально посмотрела на Сьюзен, потом встала, обошла стол, подошла к девушке вплотную и нависла над ней.
– Хорошо. Но помни: прошлой ночью ничего не произошло. Совсем. Будешь болтать кому-нибудь, особенно журналистам, знай: тебя запрут в дурдом, а ключи потеряют и забудут, и это еще лучшее, что может с тобой случиться.
– Я так понимаю, это угроза, – медленно сказала Сьюзен. У нее уже был опыт арестов – они с матерью дважды участвовали в маршах протеста, организованных Кампанией за ядерное разоружение, и, хотя ни в первый, ни во второй раз конкретных обвинений им не предъявляли, теперь она понимала, к чему клонит инспектор. – Я свои права знаю…
– Да нет, ничего ты, как видно, не понимаешь, – перебила ее Грин. – Полиция тут ни при чем, законы тоже. Против того, о чем мы говорим, британская юстиция бессильна. Чтобы обезопасить нас от этого древнего дерьма – живых мифов, ходячих легенд и прочего в таком роде, – чтобы подчинить его и связать по рукам и ногам, нужны не статуты и парламентские акты, а клятвы, заклинания, ритуалы и обычаи. Но и они не вечны. Клятвы нарушаются, одни заклинания побеждаются другими, когда простые люди вдруг вспоминают о старом добром фольклоре и решают в него поиграть. И тут возникаем мы – подавляем эти поползновения в зародыше, запрещаем людям даже думать о том, что фольклор реален. Обычно человека достаточно подержать в психушке, подлечить, внушить ему, что он ненадолго спятил, и все в порядке. Но ты – другое дело, ты уже знаешь слишком много. Придется передать тебя книготорговцам из рук в руки.
– Звучит не так уж и…
– Смертная казнь в Британии отменена, но на книготорговцев это не распространяется. У них свое право, – тускло сказала Грин. – Те, кто слишком глубоко увяз в этом дерьме, попадая к ним в руки, исчезают бесследно.
В комнате повисло молчание, только назойливо гудели потолочные лампы.
– Ладно, будем считать, я все поняла… в смысле поняла, что кое-чего мне понимать не положено, – осторожно предложила Сьюзен. – Я знаю, что прошлой ночью я уцелела лишь по счастливой случайности. И не собираюсь никому рассказывать об этом.
– Вот и хорошо. Умница. Ты поможешь нам, а я помогу тебе. Есть один пансион – не то чтобы безопасный, но мы за ним присматриваем. Раз уж ты твердо решила остаться в Лондоне, поживи пока там, а потом переедешь в общежитие. Расходы оплатит правительство ее величества. Это Айлингтон, так что ко всему близко.
– Вы знаете, что я поступила в училище Слейда?
– Смею предположить, что мы знаем о тебе все, – ответила Грин. – С тех пор как мне позвонили и сказали, что «один ваш агент из МИ-пять» устроил погром в зеленой зоне Северного Лондона, я приказала пятерым нашим ребятам искать сведения о тебе. Хотя, может, кое-что они все же упустили. Такова природа вещей, и именно поэтому я настоятельно рекомендую тебе пожить в Айлингтоне у миссис Лондон. Пока мы не убедимся, что знаем всю твою подноготную.
– Миссис Лондон?
– Вот именно. Настоящая, между прочим, фамилия, хотя родом она из Глазго. Как ее сюда занесло, один Бог ведает. Так как, договорились?
– А что там за жилье?
– Обычный пансион – комната одна, но большая. В комнате газ, можно готовить, хотя миссис Лондон держит общий стол. Ванная на этаже, но постояльцев пока мало, так что соседей только двое, – сообщила Грин. – Да там вообще немноголюдно, очередей в ванную не будет. Короче, лучшее, что ты можешь найти за свои деньги.
– Вы и в мой банковский счет залезли?
– Ну, я же сказала, пятеро наших ребят. Двести шестьдесят два фунта и пятьдесят пять пенсов по состоянию на вчерашний вечер. Твой банковский менеджер только огнем не плевался, когда мы разбудили его среди ночи из-за такой малости. Пришлось успокаивать – мол, на его имя послан запрос от заместителя комиссара полиции. В общем, двести пятьдесят фунтов с хвостиком – не та сумма, на которую можно жить припеваючи до самого начала семестра, так? А я тебе говорила, что у миссис Лондон бесплатные завтраки? Причем заметь, не барахло какое-нибудь вроде парочки «уитабиксов»[2] и чашки порошкового молока. Всякие жареные штучки, все по-честному.