На высоте десять тысяч метров

Наступившая осень принесла с собой дожди. Балтийское море стало штормить, раскачиваемое северо-западными холодными ветрами. Фил и Гоша поселились на моей даче. Вернее, это была дача моего товарища, и время нахождения здесь могло прерваться в любой момент. Видно было, что два этих человека входят в какое-то сомнамбулическое состояние, когда поступки и мысли затормаживаются. Они просто сидели на даче, словно какие-то полярники на далекой заснеженной станции, затертой льдами, в замкнутом пространстве зимовья. Спустя совсем короткое время между нами начались ссоры. Конфликты рождались буквально на пустом месте и, вполне возможно, были бы затяжными, если бы я не решился начать рубить гордиев узел. Благо это не был сук, на котором я сидел. Я предложил каждому из них вернуться к себе домой. «Казалось бы, что здесь сложного?» – говорил я им, но они смотрели на меня с некой печалью обреченных полярников. Мне впервые показалось, что я вижу неразделенную тоску несчастных мужчин. Что же тогда делать мне? Ведь это был мой бенефис одиночества, и я ни с кем не хотел его делить. Вот как бывает. Тогда я рассказал Филу и Гоше, что хозяин этой дачи – капитан милиции, работающий в местном уголовном розыске. Затем я просил их пожалеть меня, ведь я жил на птичьих правах. Я пробовал увещевать, а оказалось, что надо было просто закричать на них, в сердцах обрисовать горькую правду их «падения» и призвать мужественно принять данность. Только тогда они собрали вещи и ушли на автобус. Через несколько дней наступала зима.

Рождение дочери произошло в областном перинатальном центре, куда мы с тещей загодя поместили жену. Жена укоряла нас, желая еще побыть в родных стенах, но моя уверенность успокоила и на время укрепила сознание беременной женщины. Больше всего мне не хотелось повторения ночной драки с семидесятилетней дежурной акушеркой в решающий момент схваток, как было с женой в первый раз, при рождении сына.

Сходив в машину, я достал из багажника вещи, собранные накануне, и вернулся в приемную комнату перинатального центра. Жена всегда волновалась не в меру, порой переходя некие разумные пределы. Здесь важна твердость врача, постороннего человека, который вернет ее в сознание, и, к счастью, такой человек появился из-за заветной двери с надписью «Родильный стационар».

– Так, мамаша, давайте берите вещи и вперед…

Куда вперед, не знал никто, и жена, с печальной жалостью посмотрев на меня в немой надежде, исчезла в направлении, указанном строгой докторшей.

Я знал, что урагана уже точно не будет. В буре рождаются мальчики, а вот девчонки выходят из морской пены теплого моря. Именно первого марта и родилась дочка, став настоящей весной нашей жизни.

Жара на Кубани стояла мучительная. В городе, в котором жил отец, спрятаться от солнца можно было лишь в магазинах. Система кондиционирования охлаждала воздух внутри помещения, и я забегал с улицы, словно из парильного отделения бани в прохладную прихожую с бассейном. Здесь, в магазине, я покупал гостинцы и ехал на маршрутном микроавтобусе в больницу к жене и сыну. Стоило прилетать за тысячи километров, чтобы торчать в местном стационаре, – этого я не принимал, но такова была действительность. Город больше смахивал на большую станицу, где одно- и двухэтажные дома за забором тянулись тесными рядами, улица за улицей, пересекаясь, двоясь, меняя направление или завершаясь совершенно нелогичными тупиками, и даже кладбище посреди улицы смотрелось неожиданно, но вполне органично. Эта и была станица – место, где когда-то витал дух свободы казачьего люда, защищавшего границы нашего Отечества. Иногда я специально выходил из маршрутки и шел просто наугад, рассматривая дома, наблюдая собак за ребрами заборов и вглядываясь в лица местных жителей. Много лет назад я тоже жил в станице, расположенной на берегу Азовского моря. Это были времена моего детства, но некоторые эпизоды той жизни отразились в моих взрослых снах беспокойными видениями. После скоротечного развода моих родителей все кардинально изменилось в моей жизни и фатально – в судьбе моей мамы. Так я очутился на берегах Балтики. Можно сказать, что я путешествовал от моря к морю. Поэтому тем летом я и ходил по бесконечным станичным улицам, словно плутая по лабиринтам своих снов. Казалось бы, в этот раз я мог посетить места детства, но обстоятельства не сложились или просто не настало время этого свидания.

Если я говорю со своей женой, то совсем не обязательно мои сентенции будут поняты должным образом. Правила тайной игры позволяют менять смысл сказанного, даже если рядом с фразой нет звездочки, предупреждающей о сноске в конце страницы. Современная женщина не желает растворяться в мужчине и становиться его тенью, жертвовать собой, восходить на эшафот и тайно плакать по несправедливо попранной женской доле. Или того горше – пойти за милым на каторгу по занесенному снегом восточному тракту.

– Надо ставить чайник на большую конфорку… – Жена подходит к плите, выключает огонь конфорки, на которой стоит чайник, поставленный мной, и переставляет его на конфорку диаметром больше, а затем включает ее. Чайник охватывает голубоватое пламя природного газа.

– А зачем ты переставила чайник? – Я искренне возмущен. Мне кажется, что попраны мои права человека, поднявшегося с постели раньше.

– Здесь вода закипает быстрее… Ножи надо убирать со стола… – Жена берет небольшой нож, лежащий на столешнице у раковины, и вставляет в специальную подставку. – К ссоре…

Она находит нужное решение, господствуя исподволь, словно барыня, случайно зашедшая на кухню к холопам.

– Спасибо, что за чуб не оттаскала…

– Все шутишь, а уже пора ехать.

Эти слова я слышу уже из ванной комнаты, где наносятся последние штрихи макияжа. И почему я решил, что надо непременно на каторгу? Да по восточному тракту, да по снежку, да в кандалах.

В больнице кубанского города окна палаты выходят на местное кладбище. Ирония случайного соседства создает вполне философские цепочки, в которых фигурируют слова типа «рождение», «болезнь», «смерть». Слово «смерть» не вполне благопристойно, но неизбежно, и кресты за железными оградками навязчиво сигнализируют об этом. Но мы собираемся жить дальше, мы в самом начале коллективного жизненного пути, и пейзаж за больничным окном всего лишь один из миллиона увиденных или тех, которые мы еще увидим. А вот то, что на окнах палаты нет жалюзи и полуденное солнце беспощадно палит не щадя никого, – плохо. После недельного нахождения жены и сына в стационаре нас выписали, и я пришел получать документы в помещение администрации. Окна в этом крыле здания выходили во внутренний двор, поэтому в помещениях была естественная тень. Я постучал в дверь приемной и, не дождавшись ответа, шагнул внутрь. В помещении было прохладно, жалюзи на больших пластиковых окнах создавали успокаивающий полумрак. Из смежного помещения вышла молодая женщина в белом халате:

– Что вы хотели?

– Мне бы выписку для предоставления в поликлинику…

– Фамилия…

Я назвал фамилию, и женщина, присев за стол, склонилась над бумагами. Я стоял у двери и пристально рассматривал элегантные и стильные жалюзи на окнах. Вот ведь какое дело. В детских палатах мамаши с детьми маются от южной жары, пытаясь с помощью простыней бороться с палящими лучами солнца, а здесь, в руководящих кабинетах, висят новенькие и современные жалюзи, ограничивающие подачу тени с внешней стороны окна. «Как же мы не любим друг друга в этой великой стране», – думалось мне в короткую минуту стояния у двери.

– Готово… – молодая женщина приглашает меня расписаться в журнале и вручает выписку.

Я просматриваю документ и затем поднимаю взгляд на женщину:

– Позвольте вас спросить…

– Да…

– Вот эти жалюзи на окнах…. Вы знаете, что в палатах голые окна и стоит сильная жара?

– Эти вопросы не к нам, а к администрации города.

Я смотрю в глаза женщины и вижу недобрую поволоку; хотя чего я хотел, понимания? Примерно этого ответа я и ждал. Слава богу, мы покидаем стены этой больницы. Это, может быть, замечательная больница и здесь прекрасно лечат. А еще, может быть, здесь соревнуются за право называться лучшими. Ведь трудности должны закалять и делать сильнее.

Вновь потекли отпускные будни в доме отца. У папы был особый распорядок. Днем он работал в парнике, установленном в саду. Окучивал, затем поливал растения, попутно объясняя тонкости огородного дела. Затем пил чай и читал свежие газеты. Просматривал по телевизору новости центральных каналов и спал после обеда. Возле телевизора я и общался со своим папой. Спортивная тема была единственной, где наши общие познания создавали возможность разговаривать. В эти дни шел чемпионат Европы по футболу, и мы вместе с отцом сидели на диване, активно просматривая матчи нашей сборной, которая даже смогла выиграть у голландцев, что вызвало нашу общую радость. В финале играли Испания и Германия.

– Немцы победят. Они мощные, опытные, разве это не видно?

Отец любил говорить громко. Я же пошел от противного, выразив сыновнюю непокорность, предположив, что победят испанцы.

– Что, специально за испанцев болеешь, назло?

– Нет, почему?

– Ладно-ладно… Вот увидишь…

В итоге выиграла Испания с минимальным счетом 1:0.

– А ты прав оказался… Что, завтра поедем на море? Поживете в квартире, отдохнете… от нас…

Я был только за, потому что жена и сын заскучали, жара не проходила и все чаще вспоминался дом, засверкавший вдруг почти идеальными красками.

Зиму в дачном поселке я встретил в полном одиночестве. Еще была кошка, приходившая ко мне ночевать. Нрава она была дикого, но доброго и вполне деликатного. Я видел ее аскетизм, делающий нас похожими друг на друга. Обычно я покупал несколько банок дешевых рыбных консервов и угощал ее, лишь только она приходила. Ела кошка немного, а затем забиралась мне на грудь и засыпала, опершись на все четыре лапы и обратившись лицом ко мне. Так спят маленькие котята, взятые на воспитание человеком. Им, верно, в грубых и широких человеческих скулах чудится мама, и они урчат, вполне согретые человеческим теплом. Было очевидно, что кошка искала моей поддержки, а оказалась невольным компаньоном в душевном одиночестве. Вторым существом была крыса, живущая под полом дачи. Крыс я боялся, помня общение с ними еще с армии. Наряд в караул длился почти сутки. Режим постоянного бодрствования, разбавленный короткими промежутками тяжелого сна, вводил порой в почти сомнамбулическое состояние. В автопарке во время ночного караула я вышагивал по периметру забора, борясь с непреходящим желанием уснуть. Часть пути пролегала мимо хоздвора, где держали свиней в специальных деревянных загонах. Когда я смотрел сквозь забор на этот двор, то видел огромных крыс, обитающих в загонах. Они были такими большими, что казалось, будто крысы ходят на задних лапах. Это видение заставляло крепче сжимать цевье автомата. Крысу, живущую на даче, я видел редко, но ее присутствие ощущалось постоянно. Это были шуршание, слышимые попытки найти еду или просто звуки своеобразной, невидимой мне жизни. Кошка тоже водила ушами и даже выходила на кухню, следуя инстинкту охотницы, но затем успокаивалась. Возможно, она тоже боялась крысы. Иногда я бросал в щель между досок кусочки хлеба. В этой странной компании мы и начали зимовку.

За окнами дачи падал снег. Температура на термометре неумолимо опускалась вниз, суля крепкий мороз. Снег мгновенно скрыл все огрехи осенней сырости. В эти несколько дней моя рефлексия, достигнув пика, трансформировалась в печаль о потерянном прошлом. Само прошлое было безусловным в своей монументальности, но вечная неуверенность не давала мне покоя. Я ясно понимал, что погибаю, увязнув в аморфности своего разума. Сидел у окна, и мне всего только и оставалось, что следить за движением снежинок. Почему-то вспоминалась фраза «тщета жизни»; забавная по своей сути, она вызывала улыбку, что было еще ужасней. Такой цинизм должен был стать тревожным сигналом, и я вдруг захотел выпить. Пойти в магазин, взять вина и выпить его всё, до последней капли. Я встал, оделся и вышел на улицу. Остановившись на пороге, открыл ладони так, чтобы снежинки ложились в руки, словно хотел набрать их немного про запас.

В магазине оказались посетители, и я, отойдя к боковому прилавку, стал разглядывать выставленные на стеллаже бутылки с вином. Денег у меня не было, но я знал продавщицу, пусть и шапочно, и это давало мне шанс. Было дешевое вино, которое пользовалось определенной популярностью из-за своего объема. Это были литровые бутыли, на которых была наклеена этикетка с изображенным на ней улыбающимся Юрием Гагариным. Рисунок был явно сделан с известной всему миру фотографии. Открытая и обезоруживающая улыбка героя была цинично использована бутлегерами для рекламы дешевого вина. Вино так и называлось – «Гагарин». Это была абсолютная бормотуха с приемлемой ценой и нормальным опьяняющим действием. И, что самое интересное, реклама действовала.

За спиной хлопнули входные двери. Я обернулся на звук и увидел Гошу.

– Привет! – он скинул с головы заснеженный капюшон куртки. – Что стоишь, пойдем выпьем за встречу! Ты что будешь?

Перебравшись через Шаумянский перевал на автомобиле, мы спустились по серпантину к Черному морю. Был месяц июль, море простиралось перед нами, и было видно из любой точки, где только мог находиться наблюдатель. От голубой глади рябило в глазах, огромная природная чаша воды манила к себе страждущих с неимоверной силой. Мы тоже жили на море. Это холодное море, и его силуэт угадывается где-то за домами или соснами, растущими на песке. К нему надо пройти по лесной тропинке настолько близко, что только тогда море открывалось тебе, и оставалось лишь спуститься с дюны и подойти к воде. Однажды на вокзале приморского города меня остановили туристы. «Молодой человек, подскажите, как пройти к морю?» Они выглядели растерянно. «Море?» – сначала я не понял сути вопроса и невольно огляделся, скорее машинально, а затем спросил, откуда гости. «Из Магадана». Такой географический сюрприз заставил меня улыбнуться, и я простер руку в направлении их будущего движения и повел этой рукой, охватывая воображаемый масштаб. Гости из Магадана внимательно следили за кистью моей руки, как за неким откровением. «Любая дорога, идущая в этом направлении, приведет к морю». И они пошли к морю по улице Льва Толстого.

Мы же видели Черное море как на ладони, прямо перед собой, великолепного лазурного цвета. Оно, как общее достояние, преподносило себя любому страждущему, независимо от возраста и пола, вероисповедания и национальности, и страждущие стремятся спуститься по горной тропе к узкой полоске берега, именуемой пляжем, и войти в теплые воды.

Вечером снег перестал падать и температура воздуха опустилась до неприличной. Я сидел в доме и пил вино с Гошей.

– Вот, видишь, ремонтом занимаюсь. Ты когда выгнал меня, я сначала очень злился на тебя, а потом… – Гоша взял бутылку и вылил остатки вина в кружки. – Домой приехал, а в прихожей зеркало висит. Я, значит, подошел, куртку снял и в зеркало это взглянул ненароком. Смотрю, блин, а у меня лицо серо-зеленого цвета. Как у покойника. Давай выпьем?

– Давай…

Мы подняли кружки и выпили. Гоша сидел прямо предо мной. Неизменно остриженная голова обнажала неровности его черепной коробки. Почему-то я подумал, что профессор Ломброзо не прошел бы мимо этого экземпляра. Но, независимо от предполагаемых его теорией выводов, сегодня этот странный человек был мне симпатичен. Я даже мысленно простил его напускную кровожадность, и мне захотелось погладить его острый череп, будь он неладен.

– Гоша, я тебе так благодарен…

Он удивленно приподнял брови, при этом непроизвольно шевельнув ушами.

Я от души засмеялся. Гоша оглядел пространство столика:

– Что, больше нет ничего?

– Последнее выпили…

– А где в эту пору можно купить чего-нибудь этакого?

– Говорят, есть одно место в Каменке, где торгуют самогонкой… Но я точно не знаю где…

– Одевайся…

Снег искрился в свете уличных фонарей. Мы шли по пустынной дороге ночного дачного поселка. Было очень холодно, и я увидел, как борода Гоши покрылась инеем.

– Ты на свою бороду посмотри!

Своей бороды я рассмотреть не мог и холода не особо чувствовал, вернее куртку я закрыл на молнию, а вот летнее псевдотрико особо не грело, и ноги стали замерзать.

– Мы похожи на героев Джека Лондона. Читал его?

При каждом слове изо рта вырывался густой пар. Путь, по которому мы шли, был нам известен, но лишь до пересечения с основной дорогой.

– Да я просто зачитал книгу Лондона до дыр… Это были мои герои… Ты понимаешь меня? – Гоша внезапно оживился. – Малыш и этот, Белью… Смок Белью… А ведь мы действительно словно на Аляске сейчас…

– На Клондайке… Вдвоем морозной ночью, и никого вокруг…

– Только льды и снега…

Поймав нить разговора, мы брели по заснеженной дороге, даже не заметив, что закончились уличные фонари и естественный мрак ночи поглотил нас. Но теперь снег отражал свет диска луны, висящего на чистом ночном небе, и дорога была словно на ладони. Холод уже начинал сковывать нас, когда мы вошли в соседний поселок.

– Какие будут предложения, Малыш?..

Остановившись друг против друга, захваченные пленом ночи, мы были почти у цели, но как найти эту цель, нам было неизвестно. Я предположил:

– Может, надо постучать в окно первого попавшегося дома?..

– Верно…

Гоша развернулся и, пройдя через дорогу, скрылся во дворе дома. Я услышал, как залаяла одинокая собака, почуяв чужака. Затем раздался стук в дверь. Происходящее было за пределами моей видимости, и я прохаживался вперед-назад, ощущая от внезапной остановки холод ног. Спустя несколько минут Гоша уже шел назад, медленно раскачиваясь всем телом:

– Всё найс, Малыш…

Мы остановились под огромным деревом, на голых ветвях которого лежал снег. Гоша достал из-за пазухи бутылку и открутил крышку. С ветвей дерева нам на головы посыпались невесомые белые снежинки. Из бутылки пахнуло сивухой, и мы стали пить по очереди, делая быстрые глотки и закусывая теплым яблоком, вытащенным из-за пазухи.

Обыденность жизни кристаллизируется по утрам. После короткой фазы предрассветного сна, несущей самые яркие сновидения, приходит пора вставать и начинать день. Где-то я читал, что проживание жизни день за днем есть главный подвиг человека. Здесь, видимо, подразумевается рутина жизни, которая заедает, наполнена скукой и непониманием происходящего. Из всех членов нашей семьи самой легкой на подъем является дочка. Как только она научилась ходить, ее день начинался в районе шести часов утра. Она ползала по кровати, искренне не понимая, почему мы спим. Видимо, об этом она мурлыкала на своем особом языке, пытаясь пробудить нас от тяжелого сна. Сын, напротив, находится в постели до последнего, словно ожидая горна, трубящего о подъеме. Он относится к жизни осторожно, отдавая инициативу в руки близких людей старшего поколения. Этим представителем старшего поколения являюсь я. И если с детьми все, в общем-то, понятно, их ждет нормальное будущее (какой родитель не верит в это?), то у нас с женой процесс подъема сопряжен с бесконечными личностными особенностями. Это можно назвать привычками, самой страшной из которых является подъем «не с той ноги». Его разрушительная сила схожа с психической атакой белогвардейских офицеров в фильме «Чапаев». Вопрос, в чьих руках окажется долгожданный пулемет, всегда открыт. Иногда кажется, что семейное счастье так близко, буквально за теми горами, над которыми встает новое солнце.

Вечером в кафе на побережье Черного моря отец доводил мою жену до слез. Она оправдывалась, делая явную ошибку, тем самым «раздраконивая» отца. Это давало ему непревзойденный гандикап. Я наблюдал, как папа привычной манерой наносил словесные удары, сам не ведая их силы. Хотя что он говорил такого? Ну, посетовал, что у нас мало образования. Затем изложил, что это явная причина отсутствия общего знания. Соответственно, это влияло на статус в обществе. Как следствие, что мы можем дать своему ребенку? Логика давала ему возможность импровизировать, но он мог это делать только лишь до определенного момента. Дальше, по его же мысли, у отца не хватало образования. Он даже пытался извиниться, увидев слезы на щеках женщины, но вечер был испорчен. Мне было сложно понять, почему жена так расстроилась, но я испытывал неловкость за папу, который пил пиво, радовался внуку и пророчил всякую ерунду. Впрочем, все было в его любимом стиле. Было уже темно, и теплый воздух нес морскую прохладу. Отец, допив пиво, засобирался и ушел в темноту. Он ночевал у друга, оставив нам в полное распоряжение однокомнатную квартиру. Я посадил сына на плечи, и мы пошли по едва знакомому маршруту, поднимаясь в гору по асфальтированной пешеходной дорожке, ведущей к пятиэтажной хрущевке, расположенной посреди горы. Уже в квартире жена дала волю своей праведной мести, высказав мне все, что хотела бы сказать моему отцу. Пусть будет хотя бы так. Это ее маленькое право.

Рано утром солнце уже осветило этот мир ярким светом, оставалось лишь высунуться из окна, чтобы подмигнуть ему глазом. Небо было совсем рядом в своей девственной синеве, вокруг были горы, и по ним были разбросаны дома, в которых еще спали местные жители, отдыхающие и командировочные. Жена была спокойна; она уже успела загореть под южным солнцем и теперь была похожа на скво, индейскую женщину, красивую и определенно тоскующую о непостижимом из миров.

– Когда пойдем на море?

– Ну, часов в двенадцать…

В двенадцать часов дня асфальт под нашими ногами плавился и проминался, словно пластилин. На раскаленных камнях побережья сидели и лежали люди, укрывшись от палящих лучей с помощью больших и малых зонтов. Море кишело страждущими, ищущими прохлады в прибрежной воде. Особенности такого экстремального отдыха быстро охладили наш пыл, заставив бежать обратно, под защиту толстых стен квартиры. В комнате висел кондиционер, на который еще недавно я смотрел с нескрываемым удивлением, а теперь мы с женой мигом нашли пульт и запустили прибор. Повеяло леденящей прохладой, и остаток дня мы провели на диване, просматривая музыкальные каналы и собирая с сыном конструктор из маленьких пластмассовых деталей.

Пляж разочаровал нас несказанно. Мы привыкли к простору песчаных дюн и отрезвляющей прохладе вод Балтики, а здесь люди массово ютились на крохотном пятачке, подсиживая друг друга в поисках лучшего места, и в этих их потугах ощущалась откровенная нагота человеческого тела без единой капли эротизма. Только вечером нас отпустила лихорадочная суета и мы стали нормальными обывателями, осторожно фланирующими по простецкой набережной Ольгинки.

Зима несет в себе другую крайность времен года. Отсутствие света и тепла вводит душу человека в состояние непреходящей фрустрации. Снегом замело весь мир в округе и за ее пределами. Впрочем, как жил мир, мне было неведомо. Но я обижался на него с довольно большой силой, сетуя на ситуацию и не видя перспектив. Эта обида убивала меня малыми дозами. Ах, как не хватало мне противоядия. Кошка приходила ночевать, и я угощал ее паштетом, намазанным на кусочек черного хлеба. По ее взгляду было видно, что предпочитала она иную кухню, с рыбной диетой или мясной нарезкой, но природный аскетизм позволял правильно обращаться с любым материалом. Поев, кошка осторожно запрыгивала на кровать и, устроившись на одеяле, прикрывала глаза. Тогда я аккуратно гладил ее по голове, и она урчала, погружаясь в дремоту. Так шли день за днем.

Однажды я нашел в сугробе сто рублей, показавшиеся мне огромной суммой. Повертев бумажку в руке, я пошел в магазин и купил банку кильки для кошки, несколько бутылок дешевого вина, буханку хлеба и пачку сигарет. Неся все это в охапке, я мысленно благодарил человека, обронившего деньги. На даче я зажег дрова в камине и стал пить вино, ощущая внезапный подъем душевных сил. Дрова в камине трещали, я пьянел, раз за разом наливая в стакан вино и выпивая его. Вино могло бы стать противоядием, если бы не его разрушительное действие на душу. Я достал кипу своих фотографий и стал рассматривать их. Они были вперемешку, и на одной я был крохотным мальчиком, на другой я курил с однополчанами, а вот я в пионерском галстуке, с комсомольским значком. Я вглядывался в знакомое лицо и пытался понять что-то важное, а затем расплакался, распустил нюни, жалея об ушедшем времени. Меня снедала обида, моя темная сторона явственно проступила, я стал маленьким и злым неудачником и стал мстить самому себе, бросая в костер свои фотографии, выбирая для этого одни и бросая на пол другие. Вино придавало мне сил, языки пламени плясали на стенах комнаты яркими отблесками, и безумные мысли стали казаться первой истиной в этом замкнутом мире. Как же я в эту секунду ненавидел всё, существующее в этом мире. Я ревел в полный голос, широко открыв рот и практически скрючившись на кровати, как это делают одержимые дьяволом в известных фильмах. Побыв в этом состоянии совсем небольшое время, я затих, испугавшись произошедшего. Сила костра стала угасать, дрова стали тихонько потрескивать, и меня потянуло в сон. Весь порядок опьянения был соблюден, и последним, что я помнил, была кошка, которая забралась на кровать и легла мне на спину всей тяжестью своего кошачьего тела.