Личный лекарь Грозного царя

Рядом со своим братом Федор казался совсем маленьким и толстым, хотя на самом деле он был среднего роста, но около рослого брата терялся. Мне казалось, что даже сейчас, во время нашего разговора, он молился про себя.

Иоанн Иоаннович дружески обратился ко мне:

– Сергий Аникитович, скажи хоть ты Федьке, что никак нельзя ему поститься без меры, уже совсем еле ходит. Вот и батюшка тебя слушается, постами себя не изнуряет, соблюдает, как положено, и все.

– Федор Иоаннович, – почтительно сказал я, – брат твой дело говорит, негоже царскому сыну самому церковные заповеди нарушать, ведь растолковано все, каким образом поститься следует, и если старцу в скиту изнурение плоти своей святость дает, то тебе невместно так поступать.

Федор уставился на меня внимательным взглядом. С уголка его рта стекала небольшая струйка слюны. После длинной паузы он сказал:

– Сергий Аникитович, знаешь же сам, в монастырь я бы хотел уйти, нет мне радости во дворце. День и ночь молюсь с надеждой, что разрешит мне батюшка это сделать, в подвиге духовном вижу свое назначение.

Сказав это, он несколько раз перекрестился и начал шептать слова молитвы.

За его спиной брат устало вздохнул и покачал головой.

Иоанн Иоаннович был явно взволнован, и его обращение ко мне было, похоже, просто попыткой отвлечься от мыслей, что происходит там – за закрытыми дверями. Он периодически бросал туда взгляды и явно был настроен ожидать конца беседы с послами.

Я был более скептичен и не думал, что сегодня уже все решится. Пока все вопросы, интересующие государя, не будут согласованы, не слышать царскому сыну согласия отца на его выезд в Литву. Интересно, а что сейчас делает Курбский – собирает ли вещички для переезда в Польшу?

Вскоре вокруг началось шевеление, в палате накрывали столы для пира. Мне вроде бы здесь делать было больше нечего, я ушел к себе в приказ, зная, что Иоанну Васильевичу будет не до меня.

Первым делом я направился к Аренту – у него уже сегодня должны быть готовы первые изделия. Я пришел вовремя: он как раз стягивал резиновые перчатки с бронзовых ладоней. На его лице, как три дня назад, было недоумение.

– Может быть, вы объясните, Сергий Аникитович, зачем вам такие перчатки?

– Классен, они пригодятся не только мне, но и вам: многие манипуляции гораздо безопаснее делать в таких перчатках, – вы ведь надеваете рукавицы, когда берете что-то горячее, так будет и здесь. Только не горячее, а, например, работать с концентрированной кислотой. А мне эти перчатки необходимы, чтобы оперировать людей. Ведь на наших ладонях нисколько не меньше мельчайших зверушек – назовем их микробами, – чем вы видели в капле воды под микроскопом. Если я буду оперировать больного и занесу туда этих микробов, то он может от этого запросто умереть. Так же и я, если от больного получу других микробов на руки, то могу заболеть, а возможно, и умру. А перчатки препятствуют этому процессу.

Голландец смотрел на меня открыв рот.

– Я знаком со многими врачами, но никогда не слышал от них ничего подобного.

– Ну если вы этого никогда не слышали, это совсем не значит, что такого в природе не существует, – заметил я.

Взял в руки перчатки и скривился: конечно, это было совсем не то, что надо. Они были сделаны по размеру моих ладоней и так плотно, как обычные не сидели. Но на безрыбье и рак рыба.

– Классен, у вас где-то стоял флакон с тальком…

Аптекарь подал мне флакон, и я щедро насыпал порошка в перчатки, потряс их и надел. Пошевелил пальцами, взял руками шпатель, лежащий на столе.

– Ну что же, работать можно. Классен, следующие перчатки постарайтесь сделать немного тоньше.

Мне было очень интересно, сколько стерилизаций выдержит резина, – я вовсе не собирался надевать такую драгоценность каждый день, но очень надеялся, что, может, хотя бы раз десять – пятнадцать они выдержат. Конечно, надо проводить опыты дальше, искать пластификаторы, но мне просто было жалко материала, которого и так в обрез. Однако с перчатками было все ясно, из коагулированного латекса ничего приличного не получится. Поэтому придется заниматься перчатками там же, где будет отжиматься латекс из одуванчиков, и сразу пускать его в дело. А вот трубки для капельниц и фонендоскопа получились на уровне, правда, катетеры были, пожалуй, чересчур жестковаты.

– Надо будет, наверно, делать следующие по другому образцу, – сказал я Аренту, пытаясь согнуть желудочный зонд.

Я собрал все, что изготовил аптекарь, и бережно завернул в тряпицу: скоро эти изделия пройдут проверку делом.

Следующие дни лихорадочно проводилась подготовка к возможной операции, объяснения моим будущим ассистентам ее этапов. Был сделан не один десяток рисунков, в которых была разобрана вся топография внутренних органов, связки, артерии, вены, которые необходимо будет в ходе операции выделить, перевязать.

А в это время мой Кулибин занимался еще одним аппаратом, который тоже, как и микроскоп, обещал навеки прославить его и мое имена.

И это был аппарат для измерения артериального давления. Так что в этой реальности для итальянца Рива Роччи места уже не было.

О таком аппарате я мечтал давно, но без резины это все оставалось только мечтой. Однако сейчас у меня были две прорезиненные манжетки с трубками, две груши, а Кузьма, воплощая в жизнь мои замыслы, теперь мастерил три металлических клапана, без которых вся моя задумка не удалась бы. Стеклянных трубок у нас хватало, было и немного ртути для экспериментов. Суть аппарата была настолько проста, что много объяснять мне не пришлось. Другое дело, что мастер абсолютно не понимал, что я эдакой штукой буду делать.

Но за два дня он соорудил мне незамысловатую конструкцию из толстостенного стеклянного сосуда, в который была вертикально впаяна стеклянная трубка, а сбоку торчал стеклянный хвостовик для резиновой трубки, треть сосуда занимала ртуть.

Естественно, при нагнетании туда воздуха ртуть будет подниматься по трубке, и ее высота покажет давление в манжетке, обернутой вокруг руки больного. Была сделана шкала на триста миллиметров, эти миллиметры, в общем, мало отличались от настоящих. Но я собирался перемерить этим аппаратом давление всем моим ученикам, домочадцам, чтобы уточнить погрешность прибора.

Выпускной клапан Кузьме удалось сделать без проблем, а вот с клапанами для груши он застрял и в который раз уже их переделывал, потому что они не держали воздуха. Я не хотел мешать мастеру, но по вечерам меня тянуло в мастерскую как магнитом – очень хотелось наконец услышать, что все готово и работает.

Однако все же проблемы были решены, и я принес всю эту конструкцию, размещенную в деревянном ящичке, в класс и начал измерять артериальное давление своим ученикам.

Через два часа они все уже вполне умело работали с фонендоскопом и грушей и могли сообщить, какое давление намерили. Похоже, что с миллиметрами я практически не промахнулся, потому что практически у всех, в том числе и у меня, давление было в пределах нормы.

Увлеченный своими делами, я почти не следил за ходом переговоров с литовскими послами. Из слов бояр в Думе я знал, что подобные переговоры могут идти месяцами, будут подниматься старинные документы, споры могут идти даже из-за единого слова в титуловании. Но, видимо, государю в данном случае хотелось решить вопрос быстрее, и через неделю переговоров все было решено.

Иоанн Иоаннович принимал титул главы Великого княжества Литовского! Подробностей договора я не знал, но знал одно – что уже практически все идет не так, как в истории моей Родины в прежней жизни.

Уже с деревьев облетали желтые листья, на лужах по утрам появлялся тонкий ледок. Шел пятый год моей жизни в новом мире.

Почти седмица как отправились лодии в Корелу для поисков и начала разработок месторождения медной руды. Заканчивался ремонт в Сретенском монастыре, где в октябре должны были появиться первые студенты и начать свое обучение с изучения нового алфавита и счета.

А у меня в больнице появился новый пациент – Ян Ходкевич, и сейчас я пытался хотя бы немного улучшить его общее состояние перед операцией.

Он со времени моего осмотра еще больше сдал, но все же был настойчив в своем решении оперироваться.

Моя операционная за последние дни претерпела множество изменений. В ней были переделаны окна, и, пожалуй, во всей Москве, кроме царского дворца, таких окон больше не было. Сами стекла не очень велики, но они были собраны в большие оконные переплеты, и помещение казалось непривычно светлым. Над операционным столом висело мое изобретение – металлический круг, на котором стояло несколько керосиновых ламп с большим бронзовым отражателем над ними. По моим прикидкам, их заправки керосином хватит на четыре часа работы.

Кроме того, в операционной стоял легкий запах формалина.

С самого начала своей деятельности хирурга я был озабочен получением хоть какого-нибудь антисептика. По вечерам я пытался устраивать что-то вроде медитации, стараясь вспомнить все, что учил когда-то. И вот все-таки кое-что всплыло в моей памяти. Несложный эксперимент, когда пары метилового спирта, проходя через нагретую медную сетку, окисляются на ней кислородом воздуха в формальдегид. И в результате я получаю вещество, которое можно использовать для множества целей, в том числе и антисептических. А для больных артритами, радикулитом появится новое средство лечения – муравьиный спирт.

Осталось всего ничего – получить метиловый спирт. Пару вечеров я просидел над чертежами и затем пошел к Каркодинову. Тот долго непонимающе разглядывал мои рисунки, а потом вызвал мастера-литейщика, который, в отличие от главы приказа, соображал, что тут нарисовано. Мы обговорили с ним все вопросы, и мне за достаточно умеренную оплату был отлит чугунный котел. С чугуном мастера работали нечасто, с первой отливки у них ничего не получилось, но со второй или третьей попытки все было в порядке, и чугунный котел с плотно закрывающейся крышкой поехал в Заречье. Его сопровождал человек, которого я заставил просто заучить все, что нужно было делать с этим котлом.

А делать нужно было все то же, чем у меня занималась там мануфактура во главе с Антоном, то есть перегонкой. Но на этот раз это была перегонка сухой древесины. Вернувшийся холоп с ухмылкой рассказывал, как его слушал Антон:

– Сергей Аникитович, он, кажись, подумал, что я ума лишился и не то говорю. Как, мол, из сухих дров что-то можно выгнать, деготь только, да и он в котле сгорит. А когда котел вмазали в печь, в него дров положили, крышку на глину тоже замазали, трубку толстую стеклянную в дырку в крышке вставили, печь растопили и когда из трубки чернота какая-то закапала – он в себя до вечера прийти не мог.

Но Антоха был парень соображалистый и быстро понял дальнейшие инструкции. Когда повторно перегнал получившуюся жидкость, он получил уже вполне приличный метиловый спирт. Очищал он его по уже сложившейся технологии, так что мне привезли в стеклянных бутылях литров десять прозрачного метилового спирта. Кстати, в моих инструкциях также было для него передано, что получившаяся жидкость смертельно ядовита и что ее надо держать под замком.

В приказе мы с Арентом собрали несложное устройство, в котором при нагревании пары метилового спирта проходили через разогретую медную сетку, сделанную Кузьмой, и капали уже после змеевика в стеклянную банку жидкостью с таким знакомым мне запахом.

Арент, как обычно в таких случаях, был возбужден. Очень интересовался, что за жидкость мы получили, для каких целей. Моими краткими пояснениями он был явно не удовлетворен, но что ему оставалось делать – только выполнять распоряжения главы приказа. Что он и сделал, перегнав почти весь спирт в формальдегид.

Я успокоил аптекаря тем, что сводил его в Сретенский монастырь на экскурсию – показать, где он будет преподавать студентам. Когда он увидел помещения химической лаборатории, не мог сказать ни слова. Еще бы! Вытяжные шкафы, алхимические печи, полки со стоящими на них колбами, ретортами и прочим стеклом, новые перегонные кубы. Он ходил, трогал все дрожащими руками. И, пожалуй, впервые в его взгляде на меня было видно настоящее уважение.

– Сергий Аникитович, я такого никогда и нигде не видел. Я что, действительно буду здесь работать?

– Классен, я же не могу разорваться, у меня и так будет очень много проблем. Конечно, одного я вас не оставлю, мы вместе будем проводить эксперименты, чтобы получать новые лекарства и улучшать старые.

Так что Арент остался доволен и был настроен продолжить составлять планы для учебы своих будущих подопечных. Он ушел, а мне пришлось еще остаться и удовлетворять любопытство архимандрита монастыря.

Отец Кирилл, как обычно, затащил меня к себе, где мне вновь пришлось продуть ему партию в шахматы. Хорошо играл архимандрит, мне с ним нечего было и равняться. Довольный победой, он с удовольствием продолжил беседу, а затем вдруг сказал:

– Сергий Аникитович, пойдем покажу я тебе одну вещь, стоит она у меня уже лет пятнадцать, надо мне с ней что-то сделать наконец.

Он привел меня в полуподвальное помещение, освещавшееся только тусклым светом из маленьких, забранных решетками оконцев, находившихся под потолком. Когда мы зажгли свечи на канделябре, стоявшем при входе, посреди зала я увидел странное сооружение из дерева и металла и вначале даже не мог понять, что это такое. «Пресс, что ли, какой? Что они тут им отжимают? Вроде виноград здесь не растет… – И тут до меня дошло. – Да это же печатный станок! Ничего себе, вот это вещь!»

Тут отец Кирилл заговорил:

– Видишь, Сергий Аникитович, началось это все, когда государь еще дьякона Николо-Гастунской церкви Ивана Друкаря поставил печатное дело начать. Он тогда святую книгу «Апостол» напечатал, зело мне она понравилась, и попросил я его мне в монастыре такой станок сделать. Начал он его делать, и уже вроде к концу дело подходило, а тут митрополит Макарий преставился, гонения начались – и сбежал Друкарь в Литву, а штука эта так и стоит с тех пор. Сколько денег на нее монастырь потратил, лучше не вспоминать. Так вот мыслю я, что много нужно будет книг для твоей школы, и знаю к тому же, что собрал ты у себя мастеров хороших. Выкупи ты у меня Христа ради эту штуку, доведешь до ума, и к делу она тебе придет.

Я смотрел на это стоявшее посреди комнаты чудище и думал – а стоит ли овчинка выделки? Обойдя вокруг станка, отметил, что дерево не повреждено ни грибком, ни жуками, только на металлических частях небольшой налет ржавчины.

– Отец Кирилл, сейчас ничего не могу сказать, надо мне мастеров сюда привести, чтобы посмотрели, много ли еще работы надо делать, да и не развалится ли от старости станок этот. Да, кстати, сколько ты хочешь за него?

– Так, Сергий Аникитович, я по-божески – за две тысячи рублев отдам.

Я, глядя на него, махнул рукой и молча пошел обратно.

– Постой, постой! Сергий Аникитович, за тысячу отдам.

Я продолжал идти.

– Сергий Аникитович, пятьсот рублей всего прошу.

Я повернулся к нему и спокойно сказал:

– Этому хламу в базарный день цена двадцать рублей, не больше.

Настоятель удивленно уставился на меня:

– Сергий Аникитович, мы тогда двести рублей потратили.

– Отец Кирилл, так пятнадцать лет прошло, я его на казенные деньги куплю, а он, может, развалится через неделю. Что со мной Иоанн Васильевич за такие траты сделает, сам знаешь.

И тут мне в голову пришла идея, я даже на минуту отключился, обдумывая ее.

– Отец Кирилл, завтра приду с мастерами, посмотрят они, скажут, сколько чего надо. Хотя они ведь тоже ничего такого раньше не делали, так что сразу вопроса расходов дальнейших не решим. Мысль у меня появилась интересная. Может быть, так сделаем? Станок этот у тебя я сам выкуплю. Есть у меня художники хорошие, сам учил, двое из них по дереву хорошо режут. Так вот предложение мое. Станок мы здесь оставляем, мои мастера будут его в порядке держать, художники будут буквицы и парсуны делать, а монаси твои здесь работать начнут, чтобы дело с молитвой и под благословением божьим было, и посторонних здесь не будет, а вы всегда сможете проверить, что печатают, дабы непотребства не допустить. Мне завтра надо к митрополиту идти, так, может, мы вместе поедем? Можно будет сразу поговорить, чтобы со Священного Писания начать. Если благословение митрополита Антония получим, то смотри, отец Кирилл, – станок мой, художники мои, бумага с моей мануфактуры, литейка небольшая у меня есть, чтобы буквицы отливать, чернил если еще не закупать, а у вас в монастыре делать, не скажу, что озолотимся, но монастырь бедствовать не будет. А государь, я точно знаю, против такой затеи ничего не скажет.

Отец Кирилл смотрел на меня большими глазами.

– Сергий Аникитович, теперь понимаю я, как ты в столь молодом возрасте лекарскую науку превзошел. Разложил мне все как по полкам, а я пятнадцать лет на эту штуку глядел – и подобного в голову не пришло. Вот только надо бы мне митрополита известить, что завтра с тобой к нему приеду, – неудобно так, без предупреждения, а то разгневается еще.

– Так ты согласен, отец Кирилл, с моим предложением?

Архимандрит улыбнулся и сказал:

– Так кто же в здравом уме от денег отказывается? Только не я. Все же на благо монастыря, мне врученного, пойдет. Давай, Щепотнев, вознесем Господу молитву, чтобы наше дело удалось.

И мы с отцом Кириллом повернулись в красный угол, откуда на нас смотрел мрачным взглядом потемневший образ Спасителя, и еле слышно проговаривали слова молитвы.

Следующим холодным утром мы с отцом Кириллом прибыли к митрополиту.

Антоний, как всегда, это время проводил в молитве, и нам пришлось еще ждать, когда можно будет предстать перед ним.

Когда я увидел Антония, его было не узнать – черты лица округлились, и он производил впечатление практически здорового человека.

Я осмотрел ему живот, снял швы и, сообщив, что все в порядке, дал ему лист бумаги с перечнем диет и трав, которые ему надлежит принимать.

После этого мы, уже втроем, уселись на лавки в его аскетической келье, за грубым, сбитым из досок столом.

Отец Кирилл посмотрел на меня и взглядом попросил начать разговор.

«Вот же хитрозадый поп, – мелькнуло у меня в голове, – ничего на себя взять не хочет».

Но делать нечего, и я рассказал Антонию о моем замысле книгопечатания.

В конце добавил, что можно напечатать первый экземпляр Священного Писания и отдать ему на рассмотрение. Хотя я не очень хорошо в свое время учил историю, но все же помнил, что раскол начался после того, как Никон внес исправления в святые книги, и сейчас я специально акцентировал внимание митрополита на исправлениях:

– Владыко, ежели мы начнем печатать Священное Писание, то надо, чтобы разночтений никаких не было, а то, если, не дай бог, ошибка какая будет, придется все книги сжигать. Посему прошу тебя не одного книгу святую читать, а чтобы епископы многие смотрели и искали там несообразности какие. И когда к совместному решению придете, исправленную книгу нам для печати вернете.

Тут в разговор, видя благосклонное лицо Антония, вступил и отец Кирилл, который со своей стороны подтвердил, что не допустит у себя в монастыре непотребных вещей и богохульства.

Тут я глубоко вздохнул и приступил к следующему весьма щекотливому вопросу:

– Владыко, долго я размышлял, молился Господу, чтобы вразумил меня, как дальше мне быть, как учить будущих лекарей в школе своей. И пришла мне в голову идея одна – изменил кириллицу, специально для лекарей. Чтобы могли они этими буквами все слова, которые мы изучать будем, записывать. Ведь сейчас почти все книги медицинские на латыни написаны. А я мыслю, что ни к чему православным на чужом языке учиться. И вот еще счету их будем учить цифирью индийской. Очень легко на ней счет вести, простой и дробями, а для лекаря очень нужно счет знать, чтобы лекарства сколько нужно дать. Вот принес я тебе букварь новый с буквицами этими, тут у меня все они выписаны, и примеры есть, как слова на них будут писаться.

Антоний без слов взял у меня листы бумаги и уставился в них, близоруко сощурившись.

Несколько минут прошли в тишине.

Неожиданно митрополит поднял голову и с недовольным видом спросил: