Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал

Все взгляды обратились к Москве в октябре 1943 года, когда Молотов принял Идена и государственного секретаря США Корделла Халла для обсуждения хода войны и планов на послевоенный период. Одним из результатов встречи было подписание Московской декларации, где США, СССР, Британия и Китай заявили о намерении добиваться безоговорочной капитуляции стран Оси и призвали к созданию международной организации для обеспечения мира и безопасности. Декларация включала раздел «Об ответственности гитлеровцев за совершаемые зверства», в котором Рузвельт, Черчилль и Сталин осуждали немецкие «зверства, убийства и хладнокровные массовые казни» на оккупированных территориях и обещали наказать всех виновных. В этом документе, помимо прочих зверств, упоминалось и убийство польских офицеров, то есть на немцев неявно возлагалась ответственность за Катынь[93]. Сталин безошибочно сделал ставку на то, что Рузвельт и Черчилль не станут возражать.

Согласно Декларации об ответственности гитлеровцев, германские офицеры, солдаты и члены нацистской партии, планировавшие или совершавшие эти убийства, подлежали высылке в страны, где совершались их преступления, и должны были предстать перед национальными судами. Военные преступники, чьи действия затрагивали несколько географических областей, подлежали наказанию согласно коллективному решению правительств стран-союзников. Вопрос о том, будет ли это решение осуществлено по суду или иными средствами, оставался открытым[94].

Тегеранская конференция, проходившая в конце ноября и начале декабря, не внесла ясности в этот вопрос. Рузвельт, Черчилль и Сталин, впервые встретившись лицом к лицу, скоординировали свои военные стратегические планы и договорились о послевоенном сотрудничестве. Британцы и американцы снова пообещали открыть второй фронт, а Сталин согласился вступить в войну с Японией после победы над нацистами. В дискуссии о послевоенной Европе Сталин добился согласия на свои требования пересмотра границ Польши (по так называемой линии Керзона) и поделился своими идеями относительно плана наказания Германии с целью ее перманентного ослабления[95]. Когда участники конференции ужинали в советском посольстве, Сталин предупредил, что, если не предпринять подобные меры, Германия «через пятнадцать – двадцать лет снова поднимется и ввергнет мир в новую войну». Он порекомендовал, в частности, казнить 50–100 тысяч немецких офицеров. Американцы и британцы не понимали, шутит ли он[96]. Но он не шутил: во время Большого террора Сталин втихую провел чистку своего собственного военного командования. Около 35 тысяч офицеров были уволены, около 10 тысяч арестованы, многие из них расстреляны[97].

После Тегеранской конференции советские руководители решили показать миру, что они настроены безотлагательно судить и наказывать военных преступников. 3 декабря, через два дня после окончания конференции, в СССР близ украинского города Кременчуга впервые по приговору военно-полевого трибунала публично повесили немецкого солдата за военные преступления. Через две недели в Харькове, вновь освобожденном Красной армией, перед военным трибуналом предстали три офицера гестапо и украинский коллаборационист, обвиняемые в массовых убийствах мирных жителей. Харьковский процесс был первым в странах-союзниках публичным судом над гражданами Германии, обвиняемыми в военных преступлениях. Он длился четыре дня при большом скоплении сменяющейся публики, включая иностранных корреспондентов. Основную массу доказательств представила Чрезвычайная государственная комиссия. Жертвами были больше 14 тысяч человек, в подавляющем большинстве евреи; их называли «мирными советскими гражданами» (как и в ходе Краснодарского процесса), хотя Эренбург в «Красной звезде» привлек внимание к истреблению харьковских евреев[98].

Главной целью Харьковского процесса было утвердить несостоятельность защиты на основе «исполнения приказов вышестоящих», которую Трайнин по-прежнему критиковал в своих статьях как «спасительный дзот» для военных преступников «в суровый час возмездия»[99]. Когда обвиняемые попытались выставить этот аргумент в свою защиту, трибунал не принял его. Все четверо были признаны виновными и публично повешены: наглядный пример советского правосудия. Как и рассчитывал Сталин, эти казни широко освещались в иностранной прессе. Журнал «Лайф» посвятил им фоторепортаж на две страницы с жуткими фотографиями осужденных, висящих в петлях[100]. Советские кинематографисты сняли об этом процессе полнометражный документальный фильм «Суд идет!». Он вышел на английском языке под названием «Харьковские процессы» и шокировал нью-йоркских и лондонских зрителей ярким изображением нацистских зверств – включая убийство женщин и детей в газовых фургонах. Лондонская «Таймс» в редакционной статье назвала фильм «мрачным и беспощадным»: рассказ о немецкой оккупации в фильме «столь ужасен, что нервы почти не реагируют на него»[101].

Советское правительство оказывало влияние на общий для союзников подход к немецким военным преступлениям, а само тем временем продолжало заниматься масштабной маскировкой катынского расстрела. С октября 1943 года (когда Красная армия освободила район Катыни) по январь 1944 года агенты НКВД и Наркомата государственной безопасности (НКГБ) вскрывали захоронения в Катынском лесу и разбрасывали среди трупов фальшивые улики для последующих эксгумаций; они также угрозами и принуждением добывали ложные свидетельские показания. 10 января НКВД и НКГБ представили совместный отчет, где заключили, что убийства были совершены осенью 1941 года неизвестным немецким военным формированием, занимавшим этот район[102].

В том же месяце советские руководители создали специальную комиссию для «расследования» катынских убийств во главе с членом Чрезвычайной государственной комиссии Николаем Бурденко. В так называемую «комиссию Бурденко» входили Алексей Толстой и митрополит Киевский и Галицкий Николай, а также судмедэксперты и другие известные люди. Она тесно сотрудничала с Вышинским, которому была поручена операция по маскировке. В заседаниях комиссии участвовал заместитель наркома внутренних дел Сергей Круглов, один из авторов отчета НКВД и НКГБ. Круглов ни в коей мере не был незаинтересованной стороной. Он входил в «тройку», ответственную за исполнение плана НКВД по уничтожению поляков в 1940 году. Неудивительно, что отчет комиссии, опубликованный 24 января, подтверждал советскую версию о том, что убийства совершили немцы[103].

Через три дня, 27 января, Красная армия сняла блокаду Ленинграда, длившуюся почти девятьсот дней. Чрезвычайная государственная комиссия немедленно начала опрашивать выживших. Причастность советской стороны к Катынскому делу, кажется, удалось скрыть, но вал свидетельств о преступлениях нацистов нарастал, и советские руководители вновь задумались, участвовать ли в КОНВП. Они зашли так далеко, что внесли поправку в советскую конституцию, наделив союзные республики правом вступать в отношения с иностранными государствами, и тем самым дали им равный статус с британскими доминионами. Но британцы по-прежнему отказывались допустить республики к участию в комиссии, и переговоры снова зашли в тупик[104].

Тем временем КОНВП стала площадкой для жарких дискуссий о правосудии. Когда Сесил Хёрст предложил, чтобы КОНВП занималась исключительно преступлениями против граждан стран-союзников, Богуслав Эчер заявил решительный протест: он воскликнул, что «моральное сознание общества будет потрясено», если союзники сочтут неподсудными убийства немецких евреев. Делегат от США Герберт Пелл, глубоко озабоченный известиями из Европы (и представлявший себе задачи КОНВП гораздо шире, чем представлял их Госдепартамент), согласился с Эчером. Он предложил считать преступления против лиц без гражданства, а также обусловленные религией или расой жертв, военными преступлениями. Пелл утверждал, что борьба с нацизмом требует наказания «преступлений против человечности» – намеренно используя термин, впервые обнародованный во франко-русско-британской декларации 1915 года с осуждением османских убийств армян. Затем Эчер предложил КОНВП расширить понятие военного преступления, включив в него нарушения «базовых прав человека». Когда возник вопрос, считать ли преступлением членство в СС и гестапо, французский представитель Рене Кассен (юрисконсульт Французского национального комитета) отметил, что понятие преступной организации хорошо знакомо уголовным кодексам Франции и Бельгии[105]. Советских представителей все еще не было в КОНВП, но идеям Трайнина об уголовной ответственности нацистских вождей и их организаций вскоре предстояло зазвучать в ее прениях.

В конце весны 1944 года СССР освободил большую часть юга России и Украины, а вермахт отступал по всем фронтам. Тем летом Красная армия предприняла самое масштабное в ходе войны наступление, в ходе которого освободила Белоруссию и вступила в Польшу. После этих побед советская сторона заострила и обнародовала свою аргументацию в пользу международного трибунала над нацистскими вождями. Неудивительно, что главную роль в этом играли Трайнин и Вышинский. В июле 1944 года в Москве вышла книга Трайнина «Уголовная ответственность гитлеровцев»; Вышинский снова выступил ее редактором и написал предисловие.

Трайнин утверждал, что размах военных действий столь грандиозен, а «методы гитлеровцев» столь беспрецедентны, что было бы немыслимо оставить преступников безнаказанными. Свидетельства, собранные Чрезвычайной государственной комиссией и представленные на Краснодарском и Харьковском процессах, открыли, по его словам, «ужасающую картину» организованного массового убийства мирных жителей. По мнению Трайнина, за эти преступления на германское государство следует наложить политические и экономические санкции, а уголовная ответственность должна устанавливаться в индивидуальном порядке.

Трайнин настаивал, что нацистских вождей нужно судить не только за преступления, совершенные в ходе войны, но в первую очередь за развязывание войны как таковой – «преступление против мира». Идея трактовки агрессивной войны как наказуемого уголовного деяния (которую давно отстаивал Трайнин) как раз тогда обсуждалась в КОНВП. Но теперь Трайнин сформулировал термин «преступления против мира» и дал ему дефиницию: акты агрессии; пропаганда агрессии; заключение международных договоров с агрессивными целями; нарушение мирных договоров; провокации с целью разжигания конфликтов между странами; терроризм; поддержка «пятых колонн». Трайнин призывал создать международный трибунал для суда над гитлеровцами и предлагал включить «преступления против мира» в новую конвенцию по международному праву[106].

В этой книге Трайнин также развил свою прежнюю аргументацию в пользу того, что нацистские вожди и их организации должны быть судимы за участие в преступном заговоре. Он посвятил одну главу понятию «соучастия» (опираясь на свою книгу 1940 года на эту тему), определив его как совместное участие лиц в преступлении, при котором каждый участник связан с исходом преступления. По его словам, соучастие нередко предполагает участие в заговоре или преступной организации и, даже если члены группы не знают друг друга, они все равно «ответственны за все преступления», совершаемые группой. Трайнин как бы между делом отметил, что позаимствовал дефиницию соучастия у Вышинского, который сформулировал ее на Московских процессах. Он утверждал, что понятие соучастия, прочно укоренившееся в советском праве, еще важнее для международного права, потому что нарушитель международного права редко действует в одиночку. Трайнин также дополнил свою прежнюю критику защиты на основании «приказов вышестоящих»: он объяснил, что приказ совершить преступление – «это не воинский приказ, это подстрекательство к злодеяниям, за которые и подстрекатели, и исполнители могут и должны нести полную ответственность»[107].

Эти концепции уголовной ответственности, соучастия и преступлений против мира вскоре распространились по Европейскому континенту, а затем дошли до Лондона и Вашингтона. В сентябре и начале октября 1944 года, когда британские и американские войска наступали через Францию в направлении Германии, статьи Трайнина публиковались в «Совьет уор ньюз», «Нью мэссез» и других американских и британских левых изданиях[108]. Реальный прорыв произошел в октябре, когда идеи Трайнина стали обсуждать в КОНВП в Лондоне. Посредником выступил Эчер, который владел русским языком.

6 октября Эчер вновь умолял своих коллег определить подготовку и развязывание текущей войны как преступление, за которое руководители стран Оси подлежат наказанию. Он процитировал французского юриста Кассена, который назвал текущую войну «тотальной войной», проявившей себя в «тотальной преступности». Затем он сослался на довод Трайнина (почерпнутый из публикации в «Совьет уор ньюз»), что наибольшая вина лежит на Гитлере и других немецких вождях. Они не вели войну: они подготовили, организовали и совершили преступление. Советские аргументы о преступности нацистов начали входить в оборот[109]. 10 октября председатель КОНВП Хёрст сообщил о получении трех экземпляров книги Трайнина, присланных на рассмотрение комиссии ее бывшим членом из Люксембурга. Один экземпляр был выдан Эчеру, который попросил взять ее почитать, а потом выступил в комиссии с разбором[110].

В течение октября ведущие деятели КОНВП по-прежнему возражали против того, чтобы возлагать на политических лидеров ответственность за развязывание войны. Они считали, что для этого просто нет правовой базы: пакт Бриана – Келлога 1928 года осуждал войну, но его формулировки по вопросу индивидуальной ответственности были расплывчаты. Югославский делегат Радомир Живкович критиковал своих коллег за излишнюю осторожность. По его словам, ничто в международном законодательстве не мешает правительствам союзников объявить агрессивную войну наказуемым преступлением. Делегатам нужно было решить, желательно ли это с политической точки зрения. Эчер полагал, что если в международном праве есть, как он выразился, «пробелы», то комиссия должна их «заполнить». Он вновь ссылался на то, что советские эксперты по международному и уголовному праву «решительно поддерживают то мнение, что подготовка и развязывание этой войны – военные преступления, влекущие уголовную ответственность». Используя теперь терминологию Трайнина, Эчер заявлял: «Подготовка и развязывание ныне идущей войны должны быть наказаны как преступление против мира»[111].

Трайнинский термин «преступления против мира», оказавший глубокое влияние на послевоенную юстицию и на само восприятие войны, таким образом, вошел в лексикон международного права. 31 октября Эчер представил в КОНВП подробную рецензию на книгу Трайнина. Этот документ ходил по рукам делегатов, и многие посылали его своим правительствам[112]. 11 ноября рецензия Эчера была отослана в Госдепартамент США[113]. Вскоре после того Госдепартамент получил книгу Трайнина в английском переводе и отослал вместе с рецензией Эчера в Белый дом[114].

4 января 1945 года два юриста из Отдела особых проектов Военного министерства США – подполковник Мюррей Бернайс (российский еврей-эмигрант, женатый на племяннице Зигмунда Фрейда) и его коллега Д. У. Браун – послали Рузвельту секретный доклад по вопросу о том, было ли развязывание Второй мировой войны преступлением, за которое можно судить и наказать руководителей стран Оси. Они пришли к положительному ответу. Они признавали, что это мнение полностью противоречит политике США, но события в Европе требуют, чтобы международное право менялось «соответственно росту и развитию общественной морали». Согласно Бернайсу и Брауну и безотносительно прежних точек зрения, «невозможно спорить, что в наше время подавляющее большинство людей считает развязывание агрессивной войны преступлением»[115].

Ранее Бернайс не слишком охотно выступал за суд над нацистскими военными преступниками, опасаясь ответных санкций против американских военнопленных. Ему и другим служащим Военного министерства пришлось всерьез заняться этим предметом в основном в ответ на проект министра финансов США Генри Моргентау – младшего (известный как «план Моргентау»), который в августе 1944 года предложил расчленить после войны нацистскую Германию, использовать немецких военнопленных для восстановления Европы, а главных нацистских вождей после захвата в плен расстрелять без суда[116].

Через две недели, в начале сентября, Бернайс написал меморандум, настаивая, что расстрел нацистских вождей по совету Моргентау будет насмешкой над идеалами, для защиты которых союзники вступили в войну. Взамен он предложил как раз то, к чему давно призывал СССР: международный процесс над нацистскими вождями, основанный на концепции «преступного заговора». Бернайс рекомендовал созвать трибунал для суда над нацистскими вождями и их организациями, включая гестапо и СС, по обвинению в заговоре с целью осуществления террора и убийств мирных жителей в нарушение законов войны. Этот проект стал известен в Военном министерстве и Госдепартаменте как «план Бернайса». Бернайс не упоминал Трайнина и Эчера в своем сентябрьском меморандуме[117]. Но к ноябрю или декабрю он внимательно изучил их аргументы – и в январе 1945 года пространно цитировал трайнинский труд в своем и Брауна докладе Рузвельту о преступности текущей войны[118]. Для этого доклада Бернайс и Браун провели обширные исследования. Они ссылались на прежние международные договоры, включая пакт Бриана – Келлога. Они также отмечали, что на идею преступной или нелегитимной войны ссылаются польско-британский профессор-правовед Герш Лаутерпахт и военный министр США Генри Л. Стимсон. Наконец, они упомянули «советскую точку зрения», состоявшую, по их словам, в том, «что современное международное право считает развязывание агрессивной войны преступлением».

Бернайс и Браун уделили особое внимание трайнинской концепции преступлений против мира. Ввиду этих прецедентов они заключали, что правительства союзников могли бы издать официальную декларацию, объявляющую агрессивную войну преступлением; она опиралась бы «на солидный фундамент» и обрела бы силу «юридически безупречного международного закона»[119].

Идеи Трайнина привлекали внимание и оказывали влияние на дискуссии, шедшие на Западе, а сам он публично критиковал КОНВП за «торможение правосудия»[120]. Среди советских юристов не он один считал, что КОНВП не осознает всего масштаба проблемы. В январе два юриста из Наркомата иностранных дел Сергей Голунский и Семен Базаров в докладе Молотову отметили, что внимание КОНВП полностью обращено к вопросам правовой теории[121]. Тем временем Наркоминдел в ожидании конца войны строил планы перевода и распространения за рубежом отчетов Чрезвычайной государственной комиссии, в которых систематизировалась информация о зверствах нацистов на территории СССР. 5 января 1945 года заместитель наркома иностранных дел Лозовский рекомендовал Молотову опубликовать с фотографиями десять – пятнадцать томов этих отчетов. Лозовский подчеркивал, что эти материалы крайне важно опубликовать до капитуляции Германии, потому что они позволят советскому правительству усилить требования репараций[122].

К середине января 1945 года подход правительства США к послевоенной юстиции стал более активным и инициативным. 22 января в преддверии Ялтинской конференции военный министр Генри Стимсон, новый госсекретарь Эдвард Стеттиниус – младший и генеральный прокурор Фрэнсис Биддл представили Рузвельту свои рекомендации по обращению с военными преступниками стран Оси. Они указали на преступность действия нацистских вождей, установивших «режим систематического и спланированного террора» в Германии и по всей Европе, и заявили о виновности нацистских организаций, таких как СС и гестапо. Раскритиковав бесплодность работы КОНВП, авторы рекомендаций признали, что задача перед ними стоит нелегкая. Преступления нацистов столь огромны и многочисленны, что выявление и привлечение к суду преступников представляет собой проблему, беспрецедентную в истории международного уголовного права. Кроме того, зверства, совершенные внутри Германии до начала войны, не являются военными преступлениями в традиционном смысле. Тем не менее правительства стран-союзников пообещали наказать виновных и за эти преступления – «это должно быть сделано в интересах послевоенной безопасности и необходимой реабилитации немецкого народа, а также ради правосудия»[123].

Стимсон, Стеттиниус и Биддл выступили против идеи наказания нацистских вождей внесудебным декретом. Они указали, что приказ о казни Гитлера и других нацистов высшего ранга достигнет цели, но нарушит «самые фундаментальные принципы правосудия» и вызовет в немецком народе поклонение им как мученикам. Напротив, судебный процесс получит поддержку общественного мнения и «уважение в истории». Авторы рекомендаций предлагали предъявить немецким лидерам и их организациям обвинение в тяжких военных преступлениях и соучастии в преступном заговоре. Последний пункт обвинения охватит зверства, совершенные до войны, в том числе преступления против евреев, а также планирование и развязывание «нелегитимной агрессивной войны». Они также рекомендовали провести двухэтапную юридическую процедуру. Вначале страны-союзники должны будут созвать международный трибунал для суда над некоторыми из высших немецких лидеров – руководителями организаций, обвиняемых в соучастии в преступном заговоре. Затем союзники должны будут выявить других участников заговора; тех либо вышлют для суда в места их преступлений, либо будут судить оккупационные власти союзнических держав[124].

Проект Стимсона – Стеттиниуса – Биддла много позаимствовал из плана Бернайса, но также отражал идеи Трайнина об уголовной ответственности и французские идеи о преступных организациях. Он во многом основывался на идее, выдвинутой Трайниным, Эчером и другими: война с целью завоевания и эксплуатации – все чаще называемая «агрессивной войной» – есть международное преступление. Авторы объясняли, что СССР, по-видимому, готов сотрудничать и уже высказывался за создание международного трибунала. При этом они отмечали, что британцы по-прежнему против суда над высшими нацистскими вождями – и непонятно, можно ли их переубедить[125].

К 4 февраля 1945 года, когда Сталин, Молотов и Вышинский приветствовали Черчилля и Рузвельта в курортном городке Ялте, вопросы будущей организации послевоенного мира вышли на первый план. Прошло уже много времени после начала блокады Ленинграда, когда идеи наказания нацистов носили еще чисто теоретический характер. Красная армия стремительно приближалась к Берлину, и теперь Советский Союз мог говорить с позиции силы. Лидеры собрались за большим круглым столом в бальном зале роскошного Ливадийского дворца в сопровождении переводчиков и советников. Сталин, играя роль гостеприимного хозяина, настоял, чтобы председателем был Рузвельт. Затем советский вождь устроился поудобнее и, по воспоминаниям участников совещания, «тоном простой и не знающей сомнений категоричности» стал знакомить присутствующих со своей программой[126].

Сталин призывал к совместной оккупации побежденной Германии и требовал территориальных уступок и репараций. Три лидера договорились разделить Германию на четыре оккупационные зоны: по одной для каждой из их стран и еще одну для Франции. Они также подтвердили, что репарации будут взиматься с Германии в натуральной форме и отчасти, по выражению из совместной декларации, «посредством использования немецкой рабочей силы». Рузвельт и Черчилль неохотно уступили требованию Сталина признать Польшу (уже оккупированную Красной армией) частью советской сферы влияния в обмен на обещание позволить там свободные выборы. Сталин со своей стороны вновь подтвердил, что СССР вступит в войну с Японией. Лидеры договорились, чтобы весной этого же года представители правительств союзнических государств встретились в Сан-Франциско и учредили международную организацию для поддержания послевоенного мира[127].

11 февраля, в день закрытия Ялтинской конференции, Сталин, Черчилль и Рузвельт пообещали подвергнуть всех военных преступников справедливому наказанию и судить руководителей стран Оси после победы союзников в Европе. Детали не обсуждались; участники встречи договорились, что позже их проработают три министра иностранных дел[128]. Сталин покинул Ялту, удовлетворенный тем, что поговорил лицом к лицу с западными лидерами, что Черчилль и Рузвельт согласились признать советское влияние в Восточной Европе и приняли советскую идею репараций в форме принудительного труда немцев для восстановления Советского Союза. Для Сталина, разумеется, ключевым был последний пункт[129]. Но Сталин не мог предвидеть, что Рузвельт уйдет из жизни в середине апреля и что это полностью расстроит отношения между СССР и США.

Тем временем в Лондоне члены КОНВП задавались вопросом, когда правительства стран-союзников договорятся о деталях послевоенной юстиции (и договорятся ли). В конце марта делегаты отправили своим правительствам предварительный отчет, где призвали к сотрудничеству между КОНВП и Чрезвычайной государственной комиссией и сформулировали ключевой вопрос: намерены ли правительства союзников наказать нацистских вождей (главных военных преступников) внесудебным декретом или по приговору международного уголовного суда?[130]