Хищные вещи века

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Отель «Олимпик» был пятнадцатиэтажный, красный с черным. Половина площади перед ним была заставлена автомобилями, в центре площади в маленьком цветнике возвышался монумент, изображающий человека с гордо поднятой головой. Огибая монумент, я вдруг обнаружил, что человек этот мне знаком. Я в замешательстве остановился и пригляделся. Несомненно, в смешном старомодном костюме, опираясь рукой на непонятный аппарат, который я принял было за продолжение абстрактного постамента, устремив презрительно сощуренные глаза в бесконечность, на площади перед отелем «Олимпик» стоял Владимир Сергеевич Юрковский. На постаменте золочеными буквами была вырезана надпись: «Владимир Юрковский, 5 декабря, год Весов».

Я не поверил, потому что это было совершенно невозможно. Юрковским не ставят памятников. Пока они живы, их назначают на более или менее ответственные посты, их чествуют на юбилеях, их выбирают членами академий. Их награждают орденами и удостаивают международных премий. А когда они умирают – или погибают, – о них пишут книги, их цитируют, ссылаются на их работы, но чем дальше, тем реже, а потом наконец забывают о них. Они уходят из памяти и остаются только в книгах. Владимир Сергеевич был генералом науки и замечательным человеком. Но невозможно поставить памятники всем генералам и всем замечательным людям, тем более в странах, к которым они никогда не имели прямого отношения, и в городах, где они если и бывали, то разве что проездом… А в этом их году Весов Юрковский не был даже генералом. В марте он вместе с Дауге заканчивал исследования Аморфного Пятна на Уране, и один бомбозонд взорвался у нас в рабочем отсеке, попало всем, и, когда в сентябре мы вернулись на Планету, Юрковский был весь в сиреневых лишаях, злой и говорил, что вот вволю поплавает и позагорает и засядет за проект нового бомбозонда, потому что старый – дерьмо… Я оглянулся на отель. Мне оставалось только сделать вывод, что жизнь города находится в таинственной и весьма мощной зависимости от Аморфного Пятна на Уране. Или находилась когда-то… Юрковский высокомерно улыбался. Вообще скульптура была хорошая, но я не понимал, на что Юрковский опирается. На бомбозонд этот аппарат похож не был…

Что-то зашипело у меня над ухом. Я повернул голову и невольно отстранился. Рядом со мной, тупо уставясь в постамент, стоял длинный худой человек, с ног до шеи затянутый в какую-то серую чешую, с громоздким кубическим шлемом на голове. Лицо человека закрывала стеклянная пластина с дырочками. Из дырочек в такт дыханию вырывались струйки дыма. Изможденное лицо за стеклянной пластиной было залито по́том и часто-часто ёкало щеками. Сначала я принял его за пришельца, затем подумал, что это курортник, которому прописаны особые процедуры, и только потом догадался, что это артик.

– Простите, – сказал я. – Вы мне не скажете, что это за памятник?

Мокрое лицо совсем исказилось.

– Что? – глухо донеслось из-под шлема.

Я нагнулся.

– Я спрашиваю: что это за памятник?

Человек снова уставился на постамент. Дым из дырочек пошел гуще. Снова раздалось сильное шипение.

– Владимир Юрковский, – прочитал он. – Пятое декабря, год Весов… Ага… декабря… Ну… Так это какой-нибудь еврей или поляк…

– А кто этот памятник поставил?

– Не знаю, – сказал человек. – Тут же не написано. А зачем вам?

– Это мой знакомый, – объяснил я.

– Тогда чего вы спрашиваете? Спросили бы у него самого.

– Он умер.

– А-а… Так, может, его здесь похоронили?

– Нет, – сказал я. – Он далеко похоронен.

– Где похоронен?

– Далеко!.. А что это за штука, на которую он опирается?

– Какая штука? Это эрула.

– Что?

– Эрула, говорю! Электронная рулетка.

Я вытаращил глаза.

– При чем здесь рулетка?

– Где?

– Здесь, на памятнике.

– Не знаю, – сказал человек, подумав. – Может, ваш приятель ее изобрел?

– Вряд ли, – сказал я. – Он работал в другой области.

– В какой?

– Он был планетолог и планетолетчик.

– А-а… Ну, если он ее изобрел, то молодец. Полезная вещь. Надо бы запомнить: Юрковский Владимир. Головастый был еврей…

– Вряд ли он ее изобрел, – сказал я. – Я же говорю, он был планетолетчик.

Человек воззрился на меня.

– А если не он изобрел, тогда почему он с нею тут стоит, а?

– Так в том-то и дело, – сказал я. – Сам удивляюсь.

– Врешь ты все, – сказал человек неожиданно. – Врешь и сам не знаешь, зачем врешь. С самого утра, а уже наелся… Алкоголик! – Он повернулся и побрел прочь, волоча тощие ноги и звучно шипя.

Я пожал плечами, последний раз глянул на Владимира Сергеевича и через просторную, как аэродром, площадь направился к отелю.

Гигантский швейцар откатил передо мною дверь и звучно произнес: «Милости просим». Я остановился.

– Будьте любезны, – сказал я. – Вы не знаете, что это за памятник?

Швейцар посмотрел поверх моей головы на площадь. На лице его изобразилось замешательство.

– А разве там… не написано?

– Написано, – сказал я. – Но кто поставил этот памятник? И за что?

Швейцар переступил с ноги на ногу.

– Прошу прощения, – виновато сказал он, – никак не могу ответить на этот вопрос. Он здесь давно стоит, а я совсем недавно… Боюсь вас дезинформировать. Может быть, портье…

Я вздохнул.

– Ну хорошо, не беспокойтесь. Где у вас здесь телефон?

– Направо, прошу вас, – сказал швейцар обрадованно.

Ко мне устремился было портье, но я помотал головой, взял трубку и набрал номер Римайера. На этот раз телефон оказался занят. Я направился к лифту и поднялся на девятый этаж.

Римайер, грузный, с непривычно обрюзгшим лицом, встретил меня в халате, из-под которого виднелись ноги в брюках и ботинках. В комнате воняло застоявшимся табачным дымом, пепельница на столе была полна окурков. Вообще в номере царил кавардак. Одно кресло было опрокинуто, на диване валялась скомканная сорочка, явно женская, под подоконником и под столом блестели батареи пустых бутылок.

– Чем могу служить? – неприветливо осведомился Римайер, глядя мне в подбородок. По-видимому, он только что вышел из ванны – редкие светлые волосы на его длинном черепе были мокры.

Я молча протянул ему свою карточку. Римайер внимательно прочитал ее, медленно сунул в карман халата и, по-прежнему глядя мне в подбородок, сказал: «Садитесь». Я сел.

– Очень неудачно получается, – сказал он. – Я чертовски занят, и нет ни минуты времени.

– Я несколько раз звонил вам сегодня, – сказал я.

– Я только что вернулся… Как вас зовут?

– Иван.

– А фамилия?

– Жилин.

– Видите ли, Жилин… Короче говоря, я должен сейчас одеться и уйти опять… – Он помолчал, растирая ладонью вялые щеки. – Да, собственно, и говорить-то… Впрочем, если хотите, посидите здесь и подождите меня. Если не вернусь через час, уходите и возвращайтесь завтра к двенадцати. Да, оставьте мне ваш адрес и телефон, запишите прямо на столе… – Он сбросил халат и, волоча его по полу, ушел в соседнюю комнату. – А пока осмотрите город. Скверный городишко… Но этим все равно надо заняться. Меня уже тошнит от него… – Он вернулся, затягивая галстук. Руки у него дрожали, кожа на лице была дряблой и серой. Я вдруг ощутил, что не доверяю ему, – смотреть на него было неприятно, как на запущенного больного.

– Вы плохо выглядите, – сказал я. – Вы сильно изменились.

Римайер впервые взглянул мне в глаза.

– А откуда вы знаете, какой я был раньше?

– Я видел вас у Марии… Много курите, Римайер, а табак теперь сплошь и рядом пропитывают дрянью.

– Ерунда это – табак, – сказал он с неожиданным раздражением. – Здесь все дрянью пропитывают… А в общем-то вы правы, наверное, надо бросать. – Он медленно натянул пиджак. – Надо бросать… – повторил он. – И вообще не надо было начинать.

– Как идет работа?

– Бывало и хуже. На редкость захватывающая работа. – Он как-то неприятно усмехнулся. – Ну, я пойду. Меня ждут, я опаздываю. Значит, либо через час, либо завтра в двенадцать.

Он кивнул и вышел.

Я записал на телефонном столике свой адрес и телефон и, въехав ногой в кучу бутылок, подумал, что работа была, по-видимому, действительно захватывающая. Я позвонил портье и потребовал в номер уборщицу. Вежливейший голос ответил, что хозяин номера категорически запретил обслуживающему персоналу появляться в номере в его отсутствие и повторил это запрещение только что, выходя из отеля. «Ага», – сказал я и повесил трубку. Мне это не слишком понравилось. Сам я таких приказаний никогда не отдаю и никогда ни от кого ничего не скрываю, даже записную книжку. Глупо создавать ненужные впечатления, лучше поменьше пить. Я поднял опрокинутое кресло, уселся и приготовился ждать, стараясь подавить чувство недовольства и разочарования.

Ждать пришлось недолго. Минут через пять дверь приоткрылась, и в комнату просунулась хорошенькая женская мордочка.

– Эй! – чуть сипло произнесла мордочка. – Римайер дома?

– Римайера нет, – сказал я. – Но вы все равно заходите.

Она поколебалась, рассматривая меня. По-видимому, она не собиралась заходить, просто заглянула мимоходом.

– Заходите, заходите, – сказал я. – А то мне одному скучно.

Она вошла легкой танцующей походкой и, подбоченясь, остановилась передо мной. У нее был короткий вздернутый нос и растрепанная мальчишеская прическа. Волосы были рыжие, шорты ярко-красные, а голошейка навыпуск – яично-желтая. Яркая женщина. И довольно приятная. Ей было лет двадцать пять.

– Ждете? – сказала она.

Глаза ее блестели, и от нее пахло вином, табаком и духами.

– Жду, – сказал я. – Садитесь, будем ждать вместе.

Она повалилась на тахту напротив меня и задрала ноги на телефонный столик.

– Киньте сигаретку рабочему человеку, – сказала она. – Пять часов не курила.

– Я некурящий… Позвонить, чтобы принесли?

– Господи, и здесь грустец… Оставьте телефон, а то опять припрется эта баба… Пошарьте в пепельнице и найдите бычок подлиннее!

В пепельнице было полно длинных бычков.

– Они все в помаде, – сказал я.

– Давайте, давайте, это моя помада. Как вас зовут?

– Иван.

Она щелкнула зажигалкой и закурила.

– А меня – Илина. Вы тоже иностранец? Вы все, иностранцы, какие-то широкие. Что вы здесь делаете?

– Жду Римайера.

– Да нет. Чего вас принесло к нам? От жены спасаетесь?

– Я не женат, – сказал я скромно. – Я приехал написать книгу.

– Книгу? Ну и знакомые же у этого Римайера… Книгу он приехал написать. Проблема пола у спортсменов-импотентов. Как у вас с проблемой пола?

– Это для меня не проблема, – сказал я скромно. – А для вас?

Она спустила ноги со столика.

– Но-но… Полегче. Здесь вам не Париж. Патлы сначала укороти, а то сидит как перш…

– Как кто? – Я был очень терпелив, ждать еще оставалось сорок пять минут.

– Как перш. Знаешь, ходят такие… – Она стала делать руками неопределенные движения возле ушей.

– Не знаю, – сказал я. – Я здесь недавно. Я еще ничего не знаю. Расскажите, это интересно.

– Ну уж нет, только не я. У нас не болтают. Наше дело маленькое – подай, прибери, скаль зубы и помалкивай. Профессиональная тайна. Слыхал про такого зверя?

– Слыхал, – сказал я. – А где это «у вас»? У врачей?

Почему-то ей это показалось очень смешным.

– У врачей!.. Надо же… – хохотала она. – А ты парень ничего, с язычком… У нас в Бюро тоже есть один такой. Как скажет – все лежат. Когда мы рыбарей обслуживаем, его всегда назначают, рыбари любят повеселиться.

– Да и кто не любит? – сказал я.

– Это ты зря. Интели, например, его прогнали. «Уберите, – говорят, – дурака…» Или вот нынче, у этих беременных мужиков…

– У кого?

– У грустецов. Слушай, а ты, я вижу, ничего не понимаешь. Откуда ты такой приехал?

– Из Вены, – сказал я.

– Ну и что? У вас в Вене нет грустецов?

– Вы представить себе не можете, чего только нет в Вене.

– Может быть, у вас там и нерегулярных собраний нет?

– У нас – нет, – сказал я. – У нас все собрания регулярные. Как автобусная линия.

Она развлекалась.

– Может, у вас и официанток нет?

– Официантки есть. Причем попадаются превосходные экземпляры. Значит, вы официантка?

Она вдруг вскочила.

– Не-ет, так у нас дело не пойдет! – закричала она. – Хватит с меня грустецов на сегодня. Сейчас ты у меня выпьешь со мной на брудершафт, как миленький… – Она принялась валить бутылки под окном. – Вот стервы, все пустые… Может, ты и непьющий? Ага, вот есть немного вермута… Будешь вермут? Или спросить виски?

– Начнем с вермута, – сказал я.

Она грохнула бутылку на столик и взяла с подоконника два стакана.

– Надо вымыть, погоди минутку, накидали мусора… – Она ушла в ванную и продолжала говорить оттуда: – Если бы ты еще оказался непьющим, я бы не знаю что с тобой сделала… Ну и кабак у него здесь, в ванной, люблю! Ты где остановился, тоже здесь?

– Нет, в городе, – ответил я. – На Второй Пригородной.

Она вернулась со стаканами.

– С водой или чистого?

– Пожалуй, чистого.

– Все иностранцы пьют чистое. А у нас почему-то пьют с водой. – Она села ко мне на подлокотник и обняла меня за плечи. От нее здорово пахло спиртным. – Ну, на «ты»…

Мы выпили и поцеловались. Без всякого удовольствия. Губы у нее оказались сильно накрашены, а веки тяжелы от бессонницы и усталости. Она поставила стакан, отыскала в пепельнице еще один окурок и вернулась на тахту.

– Где же этот Римайер? – сказала она. – Сколько можно ждать? Ты давно его знаешь?

– Нет, не очень.

– По-моему, он сволочь, – сказала она с неожиданной злобой. – Все выпытал, а теперь скрывается. Не открывает, скотина, и не дозвонишься к нему. Слушай, а он не шпик?

– Какой шпик?

– А, много их, сволочей… Из Общества Трезвости, нравственники… Знатоки и Ценители тоже дрянь хорошая…

– Нет. Римайер – порядочный человек, – сказал я с некоторым усилием.

– Порядочный… Все вы порядочные. Поначалу. Римайер тоже был порядочным, таким прикидывался добреньким, веселеньким… А теперь смотрит, как крокодил!

– Бедняга, – сказал я. – Он, наверное, вспомнил о семье, и ему стало стыдно.

– Да нет у него никакой семьи. И вообще, ну его к черту! Налить тебе еще?

Мы выпили еще. Она легла и закинула руки за голову. Затем она сказала:

– Да ты не расстраивайся. Плюнь. Вина у нас полно, спляшем, сбегаем на дрожку… Завтра футбол, поставим на «Быков»…

– Да я и не расстраиваюсь. На «Быков» так на «Быков».

– Ах, «Быки»! Какие мальчики! Век бы смотрела… Руки как железо, прижмешься к нему – как к дереву, честное слово…

В дверь постучали.

– Заходи! – заорала Илина.

В комнату вошел и сразу остановился высокий костлявый человек средних лет со светлыми усами щеточкой и со светлыми выпуклыми глазами.

– Виноват, – сказал он. – Я хотел видеть Римайера.

– Здесь все хотят видеть Римайера, – сказала Илина. – Присаживайтесь, будем ждать вместе.

Незнакомец наклонил голову и присел к столу, положив ногу на ногу.

Вероятно, он был здесь не впервые. Он не озирался по сторонам, а глядел в стену прямо перед собой. Впрочем, может быть, он был не любопытен. Во всяком случае, ни я, ни Илина его явно не интересовали. Мне это показалось неестественным: по-моему, такая пара, как я и Илина, должна была заинтересовать любого нормального человека. Илина приподнялась на локте и стала пристально рассматривать незнакомца.

– Я вас где-то уже видела, – объявила она.

– В самом деле? – холодно сказал незнакомец.

– Как вас зовут?

– Оскар. Я приятель Римайера.

– Вот славно, – сказала Илина. Ее явно раздражало безразличие незнакомца, но пока она сдерживалась. – Он тоже приятель Римайера. – Она показала на меня пальцем. – Вы знакомы?

– Нет, – сказал Оскар, по-прежнему глядя в стену.

– Меня зовут Иван, – сказал я. – А это приятельница Римайера. Ее зовут Илина, и мы с нею только что выпили на брудершафт.

Оскар довольно равнодушно взглянул на Илину и вежливо наклонил голову. Илина, не сводя с него глаз, взяла бутылку.

– Здесь еще немного осталось, – сказала она. – Хотите выпить, Оскар?

– Нет, благодарю вас, – холодно ответил Оскар.

– На брудершафт! – сказала Илина. – Не хотите? Зря.

Она плеснула вина в мой стакан, а остатки вылила в свой и сейчас же выпила.

– В жизни бы не подумала, – сказала она, – что у Римайера могут быть друзья, которые откажутся выпить. А ведь я вас все-таки где-то видела!

Оскар пожал плечами.

– Вряд ли, – сказал он.

Илина накалялась на глазах.

– Сволочь какая-нибудь, – сообщила она мне громко. – Алло, Оскар, может, вы интель?

– Нет.

– Как же нет? – сказала Илина. – Ясно, что интель. Вы еще поцапались в «Ласочке» с плешивым Лейзом, зеркало расколотили, а Моди надавала вам оплеух…

Каменное лицо Оскара слегка порозовело.

– Уверяю вас, – произнес он очень вежливо, – я не интель и никогда в жизни не был в «Ласочке».

– Что же, я вру, по-вашему? – сказала Илина.

Тут я на всякий случай снял со столика бутылку и поставил под кресло.

– Я приезжий, – сказал Оскар. – Турист.

– Давно прибыли? – спросил я, чтобы разрядить атмосферу.

– Нет, недавно, – ответил Оскар. Он по-прежнему глядел в стену. Железной выдержки человек.

– А-а! – сказала вдруг Илина. – Помню… Это я все напутала. – Она расхохоталась. – Никакой вы не интель, конечно… Вы же были позавчера у нас в Бюро. Вы коммивояжер, да? Вы предлагали управляющему партию какой-то дряни… «Дюгонь»… «Дюпон»…

– «Девон», – подсказал я. – Есть такой репеллент, «Девон».

Оскар впервые улыбнулся.

– Совершенно верно, – сказал он. – Но я не коммивояжер, конечно. Я просто выполнил поручение моего родственника.

– Это другое дело, – сказала Илина и вскочила. – Так бы и сказали. Иван, нам всем нужно выпить на брудершафт. Я позвоню… Нет, лучше я сбегаю. А вы пока поболтайте. Я сейчас…

Она выскочила из комнаты, хлопнув дверью.

– Веселая женщина, – сказал я.

– Да, чрезвычайно. Вы местный?

– Нет, я тоже приезжий… Какая странная идея пришла в голову вашему родственнику!

– Что вы имеете в виду?

– Кому нужен «Девон» в курортном городе?

Оскар пожал плечами.

– Мне трудно судить об этом, я не химик. Но согласитесь, нам часто трудно понять даже поступки наших ближних, не то что их фантазии… Так «Девон», оказывается… как вы его назвали? Реце…

– Репеллент, – сказал я.

– Это, кажется, для комаров?

– Не столько для, сколько против.

– Вы, я вижу, хорошо в этом разбираетесь, – сказал Оскар.

– Мне приходилось им пользоваться.

– Ах, даже так…

Что за черт? – подумал я. Что он всем этим хочет сказать? Он больше не смотрел в стену. Он смотрел мне прямо в глаза и улыбался. Но если он хотел что-нибудь сказать, то он уже сказал. Он встал.

– Пожалуй, я не стану больше ждать, – произнес он. – Насколько я понимаю, меня здесь вынудят пить на брудершафт. А я приехал сюда не пить. Я приехал сюда лечиться. Передайте, пожалуйста, Римайеру, что я буду звонить ему сегодня вечером. Не забудете?

– Нет, – сказал я. – Не забуду. Если я скажу, что заходил Оскар, он поймет, о ком идет речь?

– Да, конечно. Это мое настоящее имя.

Он поклонился и вышел размеренным шагом, не оглянувшись, прямой и весь какой-то неестественный. Я запустил пальцы в пепельницу, выбрал окурок без помады и несколько раз затянулся. Табак мне не понравился. Я потушил окурок. Оскар мне тоже не понравился. И Илина. И Римайер мне тоже очень не понравился. Я перебрал бутылки, но все они были пустые.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Римайера я не дождался. Илина так и не вернулась. Мне надоело сидеть в прокуренной комнате, и я спустился вниз, в вестибюль. Я намеревался пообедать и остановился, озираясь, где здесь ресторан. Около меня мгновенно возник портье.

– К вашим услугам, – нежно прошелестел он. – Автомобиль? Ресторан? Бар? Салон?..

– Какой салон? – полюбопытствовал я.

– Парикмахерский салон. – Он деликатно взглянул на мою прическу. – Сегодня принимает мастер Гаоэй. Усиленно рекомендую.

Я вспомнил, что Илина назвала меня, кажется, патлатым першем, и сказал: «Ну что ж, пожалуй». – «Прошу за мной», – сказал портье. Мы пересекли вестибюль. Портье приоткрыл низкую широкую дверь и негромко сказал в пустоту обширного помещения:

– Простите, мастер, к вам клиент.

– Прошу, – произнес спокойный голос.

Я вошел. В салоне было светло и хорошо пахло, блестел никель, блестели зеркала, блестел старинный паркет. С потолка на блестящих штангах свисали блестящие полушария. В центре зала стояло огромное белое кресло. Мастер двигался мне навстречу. У него были пристальные неподвижные глаза, крючковатый нос и седая эспаньолка. Больше всего он напоминал пожилого, опытного хирурга. Я робко поздоровался. Он коротко кивнул и, озирая меня с головы до ног, стал обходить меня сбоку. Мне стало неуютно.

– Приведите меня в соответствие с модой, – сказал я, стараясь не выпускать его из поля зрения. Но он мягко придержал меня за рукав и несколько секунд дышал за моей спиной, бормоча: «Несомненно… Вне всякого сомнения…» Потом я почувствовал, как он прикоснулся к моему плечу.

– Несколько шагов вперед, прошу вас, – сказал он строго. – Пять-шесть шагов, а потом остановитесь и резко повернитесь кругом.

Я повиновался. Он задумчиво разглядывал меня, пощипывая бородку. Мне показалось, что он колеблется.

– Впрочем, – сказал он неожиданно, – садитесь.

– Куда? – спросил я.

– В кресло, в кресло, – сказал он нетерпеливо.

Я опустился в кресло и смотрел, как он снова медленно приближается ко мне. На его интеллигентнейшем лице вдруг появилось выражение огромной досады.

– Ну как же так можно? – произнес он. – Это же ужасно!..

Я не нашелся что ответить.

– Сырье… Дисгармония… – бормотал он. – Безобразно… Безобразно!

– Неужели до такой степени плохо? – спросил я.

– Я не понимаю, зачем вы пришли ко мне, – сказал он. – Ведь вы не придаете своей внешности никакого значения.

– С сегодняшнего дня начинаю придавать, – сказал я.

Он махнул рукой.

– Оставьте!.. Я буду работать вас, но… – Он затряс головой, стремительно повернулся и отошел к высокому столу, уставленному блестящими приборами. Спинка кресла мягко откинулась, и я оказался в полулежачем положении. Сверху на меня надвинулось большое полушарие, излучающее тепло, и сотни крошечных иголок тотчас закололи мне затылок, вызывая странное ощущение боли и удовольствия одновременно.

– Прошло? – спросил мастер, не оборачиваясь. Ощущение исчезло.

– Прошло, – ответил я.

– Кожа у вас хороша, – с некоторым удовольствием проворчал мастер.

Он вернулся ко мне с набором необыкновенных инструментов и принялся ощупывать мои щеки.

– И все-таки Мироза вышла за него, – сказал он вдруг. – Я ожидал всего, чего угодно, но только не этого. После того как Левант столько сделал для нее… Вы помните этот момент, когда они плачут над умирающей Пини? Можно было держать любое пари, что они вместе навсегда. И теперь, представьте себе, она выходит за этого литератора!

У меня есть правило: подхватывать и поддерживать любой разговор. Когда не знаешь, о чем идет речь, это даже интересно.

– Ненадолго, – сказал я уверенно. – Литераторы непостоянны, уверяю вас. Я сам литератор.

Его пальцы на секунду замерли на моих веках.

– Это не приходило мне в голову, – признался он. – Все-таки брак, хотя и гражданский… Надо не забыть позвонить жене. Она была очень расстроена.

– Я ее понимаю, – сказал я. – Хотя мне всегда казалось, что Левант сперва был влюблен в эту… в Пини.