Не самый плохой человек

Введение

 «Сколько успеха, могут простить человеку? Сколько таланта или одаренности должно быть в нем, чтобы тебе не завидовали, а просто любили? Обладая властью и богатством, ты автоматически становишься плохим в глазах неудачников. Чтобы ты не делал, кем бы ты ни был – тебе обязательно навесят ярлык. Зависть страшный грех, страшнее воровства и даже убийства. Чтобы убить человека или обокрасть – нужен характер. А зависть сама зарождается внутри, для нее не нужна воля и отчаянный риск. Зависть − уродливый червячок, живущий глубоко в подсознании любого человека, рудимент первородного греха, она грызет душу, уродуя личность и характер. Трудно оставаться объективным, когда у соседа дела идут лучше. Когда друзья зарабатывают больше, а по телевизору вечно крутят богатых и знаменитых. Тяжело винить наших людей. Наверное, это кара за годы геноцида русского народа! Какие там «Сто лет одиночества» Маркеса? Тот нервно курит в сторонке от наших «ста лет трагедий и зверств». В XX-м веке на нашу несчастную землю свалилось много тяжких испытаний. Какой еще народ в мире мог выжить после революций, войн, голода, нищеты, крушения "нерушимого" строя и унижения целой страны? А мы смогли! Только вот первыми всегда гибнут самые чистые, предают самых лучших, а оказываются ненужными самые честные. Мы почти полностью растеряли свой генотип. Если целенаправленно убивать в человеке самое светлое, то на авансцену выходит мелочное и низменное. Люди, удел и прямая обязанность которых уборка сараев, берутся судить тех, кто успешнее и талантливее. Нет больше Пушкиных и Столыпиных, а долг и честь забыты. Теперь любой дебил с телефоном пишет посты и оценивает других. Господи, как я устал, от человеческой глупости и низости. Зависть стала управлять поступками людей, и этого никто не стесняется! Все я понимаю и даже принимаю, живите, как хотите. У меня только один вопрос: "Что я вам плохого, сделал?! Когда вы уже, оставите меня в покое!". Если бы я уехал к доктору Рихтеру… представляю, чтобы началось! Все эти статейки, про "крушение скреп" и "побег с поля боя". Я никуда не уехал, чего еще? Нет, этого мало, надо испить чашу до дна. Плевать им на врачей, как и на оборудование, и даже на условия клиники, их волнует – запах. Вот, что самое страшное в наших больницах: запах безнадеги, беспомощности, страдания и боли, грязного белья и ужасного пищеблока, с его вечно подгорелой кашей и запахом рыбных котлет, а также затхлых тряпок, хлорки, замызганного линолеума и нафталина. Вот что я, по их разумею, должен испытать на себе. Вот чего они не могут мне простить – мы дышим разным воздухом! Удобно быть бессребреником, ничего не имея за душой. Руку даю на отсечение, да что руку – голову кладу на кон – ни один из них не оказался бы в обычной больничке! Имея возможность, только дурак ею не воспользуется. А на все ваши вопросы, господа завистники, у меня один ответ – не хочу! И не собираюсь объяснять, ибо не перед кем!».

Предаваться тяжелым мыслям всегда легче в комфорте, и здесь ему повезло, он находился не в забытой богом больничке какого-нибудь захудалого дотационного городишка на Дальнем Востоке, где стены наполовину окрашены синей краской, а вторая часть замазана облупившейся побелкой, где, проходя по коридорам, надо внимательно смотреть под ноги, чтобы не зацепиться о выбитую плитку неопределенного, несуществующего в природе цвета. Где могут за долги отключить свет, а тряпки и швабры уборщиц ровесницы Гиппократа. В тех местах жизнь остановилась еще до прихода советской власти. Он лежал в элитной клинике на юго-востоке Москвы. Тишина, покой, квалифицированная медицинская помощь и забота окружали его. Здесь у пациентов не возникало безнадёжного ощущения смерти или безысходности ситуации, а наоборот, появлялись силы для борьбы с недугом и уверенность в завтрашнем дне. Их родные не спешили быстрее выйти на свежий воздух, наоборот – могли подолгу находиться в палате и спокойно проявлять заботу о своих близких. Тут всё было по высшему разряду, а главное – хорошо пахло!

 Так что, не гнетущая атмосфера больницы была виновата в том, что он был один. Дряхлый старик, беспомощный и одинокий, один, наедине со своими мыслями и новым положением. В своём фатализме он был убеждён, что уйдёт в мир иной во время работы или от несчастного случая, катаясь на горных лыжах, или верхом на ретивом коне. В общем, должен был сгореть как спичка, так же, как и жил – стремительно и неординарно. Видимо судьба решила распорядиться по-другому. Теперь он больной, немощный и слабый старик. Немощный и слабый! О боже, как же всю жизнь он ненавидел эти слова! Слабость – это худшее, что может случиться с мужчиной. Это тяжело сознавать, но несколько дней назад произошло то, о чем он даже не мог думать – он ослеп! Правда не совсем, не до конца – он видел свет, мог различать фигуру человека, но не видел его лица. И как сказал доктор, «это может прогрессировать». Доктора стараются не давать прогнозов и не говорить о болезни напрямую, а он и не спрашивает, и так понятно. Когда всё хорошо, все вокруг сами об этом говорят. Одиночество и темнота стали теперь его новыми друзьями. Если быть до конца честным, трудно сказать, что в клинике он был одинок. На протяжении нескольких дней к нему тянулся нескончаемый поток людей, вихрем захвативший отделение больницы, что создавало головную боль для администрации и медицинского персонала. Журналисты сменялись спортсменами, их меняли депутаты и видные политические деятели. Настоящий стресс администрация испытала, когда узнали, что ожидается приезд самого президента. Такой проверки и подготовки главный врач не испытывал ни разу за долгую и плодотворную карьеру. Хотя в стенах своей клиники он принимал многих писателей, спортсменов и политиков. Президент, первое лицо государства, удостоил своим вниманием только этого больного!

 Илья Михайлович Матвеев – так звали этого пациента. Это его приезд заварил всю эту кашу. «Человек эпоха», «величайший представитель своего поколения», и ещё множество других не менее ярких эпитетов…Чего только за эти несколько дней не было написано и сказано. И действительно, кто если не он? Как еще можно назвать человека, который смог стать лучшим в своём деле? На протяжении своей жизни, раз за разом бросая вызов судьбе, он выходил победителем и всюду добивался успеха.

 Высокий ростом, не по возрасту поджарый и сильный мужчина, даже в свои 78 лет он как трансформатор заряжал всех своей энергией или мог сразить ей, если пойдёт что-то не так, как он считал. Его мощная харизма и стать отражались в его характере. Всю свою жизнь, шаг за шагом он шёл к своему величию и всегда одерживал победу. Сменялись режимы, уходили и приходили главы государства, а он неуклонно шел своим курсом, невзирая на авторитеты! И что же? Финальный свисток? Или очередная помеха, из которой он должен выйти победителем?

 Именно об этом сейчас думал Илья Михайлович, лёжа в своей палате. В проблеме со зрением был и положительный момент. Он не видел, как сейчас выглядел. Всегда идеальная, с чётким пробором причёска растрепалась, изрядно засаленные волосы примялись от долгого лежания и стояли торчком, как антенны на обеих макушках. Трёхдневная седая щетина на осунувшихся, немного впалых щеках, придавала его облику ещё более болезненный вид. Даже знаменитые, слегка тронутые сединой усы, которыми он очень гордился и скрупулёзно ухаживал, проросли и топорщились в разные стороны, напоминая морского ежа. В новом состоянии зеркало ему уже было не нужно, как и ванная комната.

Палата у него была шикарная – восхитительная резная лепнина обрамляла высокий потолок и часть стены из шотландского маренного дуба. Привезти сюда настоящие настенные деревянные панели из старинного замка с острова Скай было сложным делом, но не сложнее, чем инкогнито завладеть письменным столом Эдгара Аллана По. Слабость Ильи Михайловича к антиквариату и предопределила создание интерьера кабинета. Украшением его являлись: старинный глобус девятнадцатого века, кресло красного дерева, обитое телячьей кожей, стоявшее когда-то во дворце римского наместника в Тунисе, а также целый стеллаж старинных книг в кожаном переплёте. Откуда в больничной палате было столько раритетных предметов? Всё просто, это была его палата, как и весь этаж, и прилегающее крыльцо – все предназначалось для удобства только одного пациента. Наконец, это была его собственная клиника. Несколько раз в году он ложился в нее на «техосмотр», и вот задержался намного дольше. Конечно, можно было улететь за границу, но зачем, если лучшие врачи мира могут сами прилететь к тебе?

 В палате было много света – панорамное окно во всю стену хорошо освещало пространство, придавая ему объёмность и свободу. Через него хозяину кабинета открывался чудесный пейзаж – заснеженные макушки соснового леса в лучах заходящего солнца, которое ласкало вековые деревья, заливая закатным предвесенним теплом лес и весь комплекс медицинского центра. Единственным чужеродным предметом в палате (если это можно было назвать палатой), была большая икона Девы Марии на золотом фоне. Икона была доставлена из его рабочего кабинета в городе. Она была в резном киоте из тонко составленной смеси сандалового дерева и морёного дуба, выдержанная в строгом соответствии готических канонов. Икона ярким жёлтым пятном выделялась на темной стене, сияя своим золотым окладом, отражая закатные лучи февральского солнца, бликами скользила по лицу «олицетворения эпохи». Солнечный свет не ослеплял пациента, а наоборот, вселял надежду во внезапно подступающей к нему темноте! Раздумывая о символизме угасающих лучей, он не услышал, как стукнула дверь и скрипнула половица старинного дубового паркета времён Наполеона I.

– Добрый вечер, Илья Михайлович.

 Этот спокойный и приятный голос заставил его вздрогнуть.

– Господи… Вы напугали меня, я не слышал, как вы вошли.

 Слова давались ему с трудом. Голос был хриплым и фразы выходили наружу медленно, чередуясь с глубокими вдохами.

– Опять анализы? На сегодня не было назначено никаких процедур.

– Прошу прощения, я не доктор. Да и вообще, к медицине не имею никакого отношения. Я хотел…

– Тогда, какого чёрта вы здесь делаете?!

 Немного разговорившись, голос начал приобретать присущие ему властные металлические нотки.

– Я вас не звал, и мне не доставляет удовольствия, когда за мной шпионят!

– Я ещё раз прошу прошения, меня зовут…

– Вы папарацци? Вам нужны снимки? Как вы сюда попали?!

 Переходя постепенно на крик и всё более негодуя и нервничая, он закашлялся. Поэтому допрос пришлось на долгое время отложить. Кашель вызывал дикие головные боли, клокоча внутри, как колокольный набат, оповещающий о прибытии врага.

– Я, писатель, – сказал посетитель, улучив момент между приступами кашля.

– Кто? Никаких встреч на сегодня, да и на завтра у меня нет. Зачем вы здесь?

– Вы успокойтесь, именно это я и хочу вам объяснить.

 Приступ кашля прошёл, а боль в голове лишь глухим эхом отдавалась где-то вдалеке. Илья Михайлович действительно решил не будить лихо.

– Сынок, ты меня не успокаивай. Ты о себе подумай. Тебя с лестницы, никогда не спускали?

– Нет, – твёрдо, и также спокойно ответил писатель. – Уверен, что и сейчас не спустят.

– Неужели? И чем, я бы дерзнул поинтересоваться, вызвано столь спорное утверждение?

– У меня задание написать сценарий о вашей жизни. Ещё я хочу написать книгу, а то что в ней будет, зависит только от меня. Писатели оставляют в памяти народа образ героя. То, каким вас запомнят люди, зависит не от вас, а от человека, перенесшего вашу жизнь на бумагу.

– Если, вы напишете всякую «дичь», так популярную в последнее время, её никто не примет. Такой сценарий в работу не уйдёт!

–Значит, будет книга. С ней ваши покровители ничего сделать не смогут.

 Его голос был твёрд, уверен и безапелляционен, вызывая ощущение, что именно так оно и будет.

– И вы думаете, что мне есть до этого какое-то дело?

– Уверен.

– Да, и почему, разрешите узнать?

– Наследие. Вам совершенно небезразлично, как бы вы не хотели это показать, что останется после вас. Каким вас запомнят люди – величайшим спортсменом, политиком, писателем, драматургом или, презираемым людьми, но угодным всем властям, автором спорных законов и ручным оратором. В сухом остатке, на сегодняшний момент вас презирают, считают высокомерным приспособленцем, но ведь у вас есть и другая сторона – обожаемого и великого героя. Я хочу разобраться, кто вы? И где та грань от ненависти до любви?

 Илья Михайлович долго молчал. Ему хотелось встать и выбить всю эту дурь из наглеца, но осознав свою полную беспомощность, он сник. Все эти слова только глубже вдавили его в больничную койку. Как он устал от этих молодых умников, которые все знают, все понимают. «Тупые завистники, погрязшие в собственной невежественности, ничего не замечающих, кроме своих животных инстинктов, не интересующихся ничем, кроме своих убогих проблем. Это они будут судить меня? Пытаться анализировать и разбирать чужие ошибки, не понимая, что тем самым оправдывают своё бездействие, лень и никчёмность. Не разбираясь в элементарных вещах, будут решать, каким меня запомнят люди?»

– Зачем? – обречённо вымолвил он. – Для чего мне сотрясать воздух? Мне не изменить вашего мнения. Люди только думают, что могут быть объективными. Имея собственное мнение, мы становимся заложниками эмоций и предрассудков.

– В том и дело. У меня нет собственного мнения, и я хочу вместе с вами пройти весь путь с самого начала, быть честным и объективным. Все хотят, чтобы их любили и понимали. Дайте себе шанс.

 «Понимали и любили! А ведь парень попал в самую точку». Этот вопрос не давал покоя Матвееву в течение жизни. Почему они не понимают меня? Разве это так сложно?

– Думаете, вы сможете быть объективным? Это будет долгий рассказ, вы готовы к этому?

– Я никуда не тороплюсь, господин Матвеев. Будьте честны, если хотите, чтобы вас поняли.

Задумавшись на минутку, господин Матвеев тяжело вздохнул и сглотнул толчками воздух, чтобы прошёл ком в горле.

– Ну хорошо, давайте попробуем. Только я хочу вас предупредить, я не люблю, когда меня перебивают, и ход события, такт повествования я волен выбирать сам. Ваши новые методики ведения интервью с этими ужасными, безвкусными вопросами и чудовищными отступлениями, только рвут нить повествования и честно говоря, просто выводят меня из себя. Так что, начнем, или я вас окончательно разубедил?

– Я весь внимание! Умолкаю и полностью полагаюсь на ваше мастерство рассказчика.

Илья Михайлович замолчал. Повисла неприятная пауза, после чего, он устало вздохнул и приступил к рассказу.

– Ну что ж, давайте попробуем, мне нечего скрывать. Я родился, в год Победы, поэтому хорошо помню голодные послевоенные пятидесятые. Говорят, что люди радовались и были счастливы просто мирному времени, так как в военные сороковые было намного хуже, но для меня в памяти они остались голодными и тяжёлыми. В это время жрать было нечего, ни то что думать о развлечениях. Чтобы посмотреть кино, мы с ребятами пролазили под колючей проволокой под свист часовых и остервенелый лай собак пробирались на территорию военной части. Да, в те времена сопливая шантрапа могла посмотреть фильм только так.  В футбол мы играли самодельными мячами. Мой друг Лёха имел славу лучшего на районе мастера по пошиву тряпичных мячей, для этого мы собирали старые тряпки и сшивали себе из них мяч. Этим куском ветоши мы и учились играть. Из таких дворовых ребят вырастали настоящие чемпионы – нас никто не приводил на тренировки и не покупал форму, мы все делали сами, а зачастую играли прямо босиком в пыли, и это были настоящие сражения! Не было симуляций, не было усталости, не было боли или страха – была только какая-то нереальная любовь к игре. Потому, наверное, футболисты послевоенного поколение стали чемпионами Европы, Олимпийских игр и призёрами чемпионата мира. Был естественный отбор, играли сильнейшие, или те, кто больше хотел.  Шестидесятые стали годами расцвета советского футбола, эпохой прорыва, неиссякаемой веры в светлое будущее. Наступил период оттепели и развенчания культа личности Сталина. Страна восстанавливалась от последствий войны. Новый виток развития получили искусство, литература, кино и спорт. У народа появлялись новые потребности и возможности. Советский Союз приподнял «железный занавес», и люди стали мечтать о вещах, ранее далёких и несбыточных. Мы переехали из барака в свою квартиру. Жизнь расцветала яркими красками, а вера в прекрасное и светлое будущее была безоговорочной. Я был юн, и меня в этой жизни волновал лишь футбол. Он стал моей мечтой и страстью. Первый полёт Гагарина в космос, кукуруза Хрущёва, Карибский кризис, Берлинская стена – множество знаковых событий происходило в мире и в стране, но самым важным событием в моей жизни стал день, когда меня пригласили в команду мастеров. И это было в далеком 1963 году.

Глава 1. Торпедо

Город начинал жить своей обычной размеренной жизнью. Так всегда бывает – после праздника жизнь немного замирает. Первомайские транспаранты, ещё висевшие на площадях, говорили о прошедшем торжестве, а ответственные службы уже приводили столицу в надлежащий вид.  Автозаводской район ещё вчера дружно шагающий стройными рядами на первомайскую демонстрацию, сегодня снова собирался у ворот стадиона, вечером предстояло не менее массовое мероприятие – матч любимого «Торпедо»1 против извечного соперника «Спартака».

Автозаводским район называли больше по привычке и роду деятельности, вообще это был Даниловский район, с примыкающей промзоной завода ЗИЛ. Фактически это был целый индустриальный полуостров, на котором располагался завод-гигант, со всей инфраструктурой и коммуникациями – на огромной территории размещалось множество цехов и предприятий с полным циклом производства; дворцы культуры; жилые кварталы; школы; училища; больницы. В этом городе в городе кипела своя жизнь. Каждый его житель имел непосредственное отношение к автомобильному заводу, и конечно, являлся поклонником своей родной футбольной команды «Торпедо».

Футбольную команду «Торпедо» шестидесятых годов сравнивали с английским футбольным клубом «Манчестер Юнайтед». Оба клуба возникли в рабочих кварталах, чьи игроки были выходцами из промзоны, как «малыши Басби», так и торпедовцы, ориентировались на своих молодых игроков, активно вводили их в состав команды. Основу чемпионского состава 1960 года, представляли совсем ещё молодые парни – самому старшему было всего двадцать шесть лет. Совсем юные мальчишки начинали играть в команде мастеров: Геннадию Гусарову2 было двадцать лет; Медакину,3 Воронину4 и Маношину5 − девятнадцать; Шустикову6 и Иванову − по восемнадцать; а Эдуарду Стрельцову7 всего семнадцать лет. Все они росли и крепли здесь, среди рабочих кварталов, общаясь и живя рядом с теми, ради кого они выходили на футбольное поле. Были среди них и такие, как например, нынешний капитан команды Валентин Иванов8, который успел потрудиться на заводе. Наверное, именно за это их полюбили заводчане, и, безусловно, за красоту игры, быстроту ног и мальчишечью дерзость. Позже эти качества позволили им добиваться весомых побед над именитыми соперниками.

 Мужики, скооперировавшись в кучки возле пивных ларьков, стоя за высокими столиками, оживлённо спорили, размахивая руками. Каждый тут был специалистом, разбирался в тактике футбольной игры, сильных и слабых сторонах соперника. Те, кто уже не в первый раз успел пробиться к заветному окошку, вальяжно сдувал пену, рассказывая товарищам, как однажды, вот так запросто за пивом, общался с Генкой Гусаровым9 или Славой Метревели10. Некоторые, изрядно разгорячась, добавив в пенное водочки, утверждали, что советовали не передерживать мяч Виктору Михайловичу Шустикову. Менялись только имена и фамилии любимых игроков, суть всех историй была одинакова. Никто не спорил в ответ, это же свои, родные, ЗИЛовские пацаны! Рабочие автозавода ЗИЛ, обожали свою команду и игру, которую они показывали. У «Торпедо» был стиль и образ рабочей команды.

Сегодня будет бой, сегодня будет зрелище! Это знает каждый болельщик, поэтому надо прийти пораньше. Чтобы купить заветный билетик, надо ещё очень постараться. Потом пробиться на стадион, и, наконец, занять хорошее место, если вообще, получится туда попасть.  Людской поток уже хлынул к метро «Автозаводская», неся из рабочих кварталов ценителей футбола разного пола и возраста. Главным местом Москвы сегодня вечером станет Центральный стадион имени Ленина (в последствии, более известный, как Лужники). Свои домашние матчи «Торпедо» играет там, так, как только этот стадион, может вместить всех желающих. Сюда со всей Москвы стремится попасть и творческая интеллигенция, и рабочий класс. К началу 60-х годов страна уже «больна» футболом. Накал борьбы сегодняшних соперников не оставляет равнодушных – «Торпедо», принимает чемпиона прошлого сезона. Первомайские транспаранты сменяют плакаты с именами любимых игроков, а известные лозунги на названия любимых клубов.

 Лет десять назад на этом месте еще с незапамятных времен стояли три деревни – Большие Лужники, Малые Лужники и Лужники Малые Новодевичьи, с заливаемыми во время паводков лугами, именуемые когда-то государевыми. В советские времена эта территория считалась окраиной Москвы, и так бы себе спокойно жили люди в своих деревнях, выращивая помидоры, промышляя рыбной ловлей и любуясь со своих покосившихся крылечек на возвышающуюся с Воробьевых гор чудо-высотку МГУ, как неожиданно, в марте 1955 года началась грандиозная стройка, и всего за 450 дней, было застроено 450 гектаров земли! Не стало патриархальных деревень, не стало храма Тихвинской иконы Божьей Матери, а на их месте был возведен самый большой в Советском Союзе стадион, вместимостью более 100 тысяч зрителей.

И вот, у громадного стадиона, в самом эпицентре событий, среди людского водоворота, переминаясь с ноги на ногу, скромно стояли два молодых человека. От палящего солнца они спрятались в тени колоннады, внимательно вглядываясь в лица прохожих. Сплошное людское море перед входными турникетами гигантского стадиона, сужалось, превращаясь в ручеек, просачивающийся на трибуны стадиона. Молодые люди ничем не выделялись из толпы – они были одеты и подстрижены, как все молодые советские парни, следуя незамысловатой моде той поры. Их вид или манеры поведения не выдавали в них ничего особенного или примечательного. Единственно, чем они могли привлечь внимание прохожих, так тем, что сильно нервничали и озирались по сторонам.

– Илюх, что-то мне не по себе. Может, мы не там стоим? – спросил первый, невысокий рыжий парень. Ему не стоялось на месте, и он постоянно расхаживал взад и вперед, посматривая на часы.

– Не дрейфь, Алёша! – храбрился Илюха, хотя у самого перехватывало дух. – Всё, как и сказали. Всё по инструкции.

– Час уже стоим, как бы чего не напутали.

– Час мы стоим, потому что, пришли на час раньше, чем надо. Стой и не гунди. Вообще, достал, мельтешить постоянно!

Илюха хоть и пытался быть невозмутимым, но ему это не совсем удавалось – его выдавала плохая привычка грызть ногти, когда он особо нервничал.

– Как думаешь, как они нас примут? – немного помолчав, спросил он у своего рыжего друга.

– Ну тебя-то, как родного! Ты же не гундишь.

Эти вопросы с разными интерпретациями ребята проговорили раз сто, пока стояли у стадиона. Впрочем, последние несколько дней, они только этим и занимались. Началось всё в пятницу, как только появилась информация о переводе их в команду мастеров. Неужели это правда? Больше похоже на сон! Сегодня они увидят своих кумиров, команду, которую любят миллионы болельщиков во всем Союзе. Не только увидят, а будут играть плечом к плечу с лучшими игроками страны, олимпийскими чемпионами и призёрами чемпионата Европы! Футбол, который показывала команда «Торпедо», покорил и писателей, и актёров, музыкантов и композиторов – все искали общения с ведущими торпедовцами. Быть болельщиком «Торпедо» считалось престижно и модно, это ставило человека в одну когорту со знаменитостями, знающим и понимающим толк в футболе.

От осознания скорой причастности к легендарному коллективу, ребят одновремен-но, то распирало от счастья, то бросало в озноб. Чем ближе наступал этот момент, тем больше их колотило от волнения. Последнюю ночь они вообще не спали. Становилось тяжело устоять на одном месте, молодой организм требовал движения, вот они и ходили с места на место, задавая друг другу, одно и те же вопросы, рассуждая об иллюзорном будущем. Парадоксально, но с одной стороны, хотелось побыстрее приблизить этот момент, а с другой, отдалить, хоть на немного.

Неожиданно, от общего потока людей, праздно шатающихся в выходной день по улице, отделилась неприметная, но очень знакомая ребятам фигура – среднего роста, немного сутулого человека средних лет. Лицо его было, словно вырезано из цельного куска скальной породы и не выражало никаких эмоций. Казалось, что этот человек совсем не умеет улыбаться. Глубоко посаженные глаза смерили ребят твёрдым взглядом из-под густых бровей. Илья, как всегда, опустил глаза, встретившись с этим тяжёлым взором.